Текст книги "Избранное"

Автор книги: Кэндзабуро Оэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Так и не произнеся ни слова и не подняв головы, он оттолкнул лодку, а сам остался стоять в мутной мелкой воде. Бросив последний взгляд на него и тростник, покрывающий остров, Исана повернулся к Такаки, взявшемуся за весла. Хотя он еще не начал грести, лодка плыла вниз по течению, получив ускорение от толчка.

Лодочная станция находилась на участке реки за дамбой, который был намного шире узкой протоки между дамбой и берегом, сплошь усеянной островками сухого тростника, где сейчас плыла их лодка. Протока напоминала пруд, отделенный от основного русла реки. Однажды Исана вместе с Дзином ловил здесь карасей, хотя и ловить-то их не хотел, да по-настоящему и не ловил. Лодка их постепенно набирала скорость, значит, течение здесь такое же сильное, как и в основной части реки, наверное, оно несет мельчайшие частицы краснозема. С момента встречи ни Исана, ни Такаки не обмолвились ни словом, и Исана это казалось обязательным правилом игры в секретность, затеянной подростками. Но и заработав веслами, Такаки по-прежнему молчал, стараясь не смотреть на Исана; эта детская игра начала его беспокоить.

– Разве ваш больной товарищ не был против того, чтобы ты приводил меня в тайник? Удалось его уговорить? – спросил Исана.

– Бой, что ли? Да я думал, он ко вчерашнему дню умрет. Вот и решил, пусть противится, если ему от этого легче, – как ни в чем не бывало сказал Такаки.

Лицо Исана, обдуваемое легким речным ветерком, казалось, вспыхнуло. Он даже заикаться начал:

– Думал, ко вчерашнему дню умрет? Значит, вы решили в мое с сыном убежище подбросить труп?

– Совершенно верно, – спокойно согласился Такаки. – Нам было бы трудно избавиться от трупа Боя. Даже если бы он умер от столбняка, его раны любому врачу показались бы подозрительными. И он из любопытства или профессионального долга, но обязательно постарался бы заинтересовать полицию.

– В общем, вы собирались повесить на меня с Дзином покойника! – зло бросил возмущенный Исана, прерывая беспечную болтовню Такаки, который точно пытался разозлить его еще больше. – Но почему? Почему вы решили притащить труп именно ко мне? Почему? Вы подумали о том, что вы делаете?

– Не кипятитесь! Я надеюсь, вы не наброситесь сейчас на меня? Мы ведь в лодке, не забывайте, – сказал Такаки, отпустив весла и вытянув перед собой руки, точно готовясь отбить атаку.

Исана увидел, что глаза юноши, которые тот все время отводил в сторону, налились кровью, лицо посерело и пошло пятнами, и на нем появилось злое и в то же время странно заискивающее выражение.

– Видите ли, мы, Союз свободных мореплавателей, выбрали именно вас, – сказал Такаки, не меняя позы.

Лодка плыла, набирая скорость, между островками. Ветер стал резким и порывистым, в нос ударил кислый запах, похожий на запах серы. Даже по эту сторону дамбы течение делалось все стремительнее, и Такаки пришлось теперь грести изо всех сил, чтобы уйти со стремнины. Исана молчал. Снова подойдя к островку, лодка через еще один проход в дамбе заплыла по узкой протоке в камыши. В воде, по обеим берегам протоки, где торчали сухой тростник и мискант, начали зеленеть молодые побеги. Когда, набравшись летних сил, пышная зелень превратится в густые заросли, эта протока станет для плывущей здесь лодки таинственным лабиринтом.

– Мы выбрали именно вас, – продолжал Такаки, – потому что, долгое время наблюдая за вами, убедились, что вы отличаетесь от остальных жителей этих мест. Мы сразу поняли, что вы человек необычный, но в чем состоит ваша необычность, не представляли себе, пока я не услышал, что вы говорите о китах и деревьях. Тогда я подумал, что если вы и стоите между нами и всеми остальными людьми на свете, то все-таки вы ближе к нам. Вот я и решил установить с вами контакт. Потому, когда Бой оказался при смерти, мы выбрали ваше убежище в качестве приюта для умирающего. В общем, если говорить о Бое, то он, как известно, не умер, и никаких осложнений, связанных с тем, чтобы отделаться от его трупа, не возникло, так что теперь его можно спокойно забрать из вашего убежища, и все же я собираюсь показать вам тайник Союза свободных мореплавателей. Разве вам не ясно, что мы хотим установить с вами контакт? Во всяком случае, ни с кем другим завязывать отношений мы не намерены.

– Это-то я понимаю, но…

Лодка доплыла до конца протоки, и им пришлось вылезти из нее и пролезть под аркой водостока. Миновав арку, они оказались в самом центре огромной свалки. Чего только здесь не было – она являла собой выставку множества пришедших в негодность и выброшенных предметов, связанных с жизнью человека. Доказательством того, что мусор сваливали сюда не один год, были прорезавшие его слои сухой травы. В этой горе мусора был вырыт проход в ширину плеч человека. Следуя за Такаки, Исана шел по проходу, стараясь не касаться мусорных стен, чтобы они не обвалились, потом свернул за угол – поворот был сделан, видимо, для того, чтобы проход не просматривался, – и оказался у киносъемочного павильона.

Пока юноша возился с замком, Исана впервые поднял голову к начавшему темнеть небу и глубоко вздохнул. Загипнотизированный детской одержимостью, с которой, видимо, проделывался этот проход, Исана чувствовал себя человеком, который долго пребывал в глубокой шахте и которому только теперь представилась возможность взглянуть на небо.

Глава 7
БОЙ ПРОТИВИТСЯ

Когда ворота кинопавильона открылись, перед глазами Исана возник громадный бульдозер, раскрашенный желтыми и черными полосами. Поскольку бульдозер не работал, было бы естественно, чтобы его огромный нож лежал на земле, но нож был поднят выше кабины водителя. Между двумя штангами, держащими его, были видны не только дизельный мотор и кабина водителя, но и еще одна, расположенная над ней кабина, повернутая в противоположную сторону. По бокам желто-черного полосатого корпуса выпирали широченные гусеницы.

– Прекрасное пугало для незваных гостей.

– Не только пугало. Это же настоящий танк, – сказал Такаки. – Если на нас, как на незваных гостей, пойдет сейчас этот бульдозер и мы начнем отступать по узкому проходу, он обрушит на нас гору сваленной здесь рухляди. Погребенные под ней, мы будем смяты ножом и утрамбованы гусеницами. Конечно, бульдозер был предназначен для разрушения временных построек киностудии и расчистки участка. Мы нанялись в компанию, которая занимается расчисткой участков, и работали на нем. Здесь предполагалось сделать площадку для игры в шары. Но из-за протеста местных жителей от этого плана пришлось отказаться. Ребята лишились работы, а бульдозер так и остался. Вот мы и придумали, как использовать его. Перво-наперво сгребли в одну кучу обломки уже разрушенного павильона, который стоял между этой постройкой и строениями напротив, и, устроив свалку, по которой мы сейчас проходили, укрыли за ней наш павильон. Во всяком случае, теперь никому и в голову не придет перебираться через гору мусора. Перед окончанием работы мы затащили в павильон бульдозер, а колею засыпали мусором, чтобы его нельзя было отыскать. Компания получила страховку. И не стала поднимать шума по поводу пропажи какого-то бульдозера.

Обойдя бульдозер, Такаки вошел внутрь павильона. Исана последовал за ним. И тут, в свете, проникавшем через застекленную крышу, он увидел двухмачтовую шхуну, шхуну, готовую к отплытию – стоило лишь натянуть канаты и поднять паруса. Исана буквально оторопел. Ого, воскликнул он, и Такаки, обернувшись, пристально посмотрел на него. Стоя позади Такаки и разглядывая вместе с ним шхуну, Исана пришел в неописуемый восторг – создавалось полное впечатление, что шхуна мчится на них, меняя галсы, хотя паруса были спущены и она застыла на месте. На шхуне было две мачты, бушприт выдавался далеко вперед, казалось, вот-вот загорятся бортовые огни. Настоящая палуба шхуны лежала на полу павильона. Фальшборт, возвышавшийся над полом, лишь обрисовывал контуры корабля – он ничем не отличался от обычных стен помещения. И все же это была настоящая шхуна.

Внутренность павильона – обычная, как на любой киностудии: высоко, под потолком, над мачтами шхуны, было укреплено множество рам и проложены бесчисленные рельсы, на которых висела осветительная аппаратура. А внизу стояла шхуна, и благодаря тому, что вокруг нее были использовавшиеся на студии при съемках фильмов декорации с мастерски нарисованным пейзажем, создавалось впечатление, будто она плывет по морю, погрузившись по палубу. Пейзажи на декорациях справа и слева от корабля отличались друг от друга. Даже небо отличалось: с одной стороны оно было ярким и чистым, с другой – предгрозовым. За кормой судна на декорациях тянулся пенистый след, производивший эффект стремительного движения. Обойдя фальшборт, сделанный из цемента прямо на полу, и зайдя в глубь павильона к корме шхуны, Исана увидел, что на полотне изображено просто катание на водных лыжах.

– Неужели все это декорации для съемок? – спросил Исана, дойдя до кормы, и опершись обеими руками о высокий, доходящий ему до груди фальшборт. Он увидел перед собой штурвал и рубку, а за ними – две мачты.

– Задник – да. Использовался, наверно, для съемки морских фильмов, – сказал Такаки. Он снял туфли, перешагнул через фальшборт и забрался на палубу. – Но сама шхуна не киноподделка. Вы, должно быть, сразу догадались. Это часть настоящей шхуны, плававшей по морям. Пятьдесят футов в длину. Мы учимся ставить и убирать паруса, изучаем снасти. Воображая то или иное направление ветра, работаем с парусами. В общем, используем шхуну для плавания в открытом море павильона. Чтобы мачты не качались, когда мы забираемся на самый верх ставить снасти, мы укрепили их не только снизу, но и сверху. Из того, что осталось здесь, на студии, только эта шхуна еще на что-то годится. Я всегда считал кинопроизводство удивительным миром, и это верно в том смысле, что в нем нет ни одной неподдельной вещи.

– Не знаю даже, как лучше назвать ее – «шхуной» или «шхуной от палубы и выше». Скажи, а эту свою «неподдельную вещь» вы построили сами?

– Разве я не сказал, что она плавала по морям? Неспециалистам такую не построить. Мы притащили ее всю прямо с моря. Разобрали по частям и привезли на мощном грузовике, – сказал Такаки с наивной гордостью. – Шхуна принадлежала какому-то иностранцу, он на лето приезжал в Японию. А зимой она стояла на якоре в одной бухте в Идзу, и одного из наших парней наняли за ней присматривать. В общем, наняли на свою голову. Летом он должен был помогать иностранцу плавать на ней, а зимой – охранять. Следить, чтобы ее не унесло тайфуном. А мы решили ее использовать для обучения Свободных мореплавателей. Но в море нас бы сразу засекли. Вот мы и отвели ее в маленький заливчик, разобрали и перетащили сюда палубу и все, что над ней. А здесь снова собрали. Разобрать палубу и мачты было не так уж трудно, а на сборку ушло целых полгода. Мачты пришлось немного подпилить. Павильон оказался прекрасным помещением: он высокий, сколько угодно блоков, веревок, работать было легко. Но все равно на это ушло целых полгода.

– Действительно, большая работа, если на нее ушло полгода, – сказал Исана, заряжаясь весельем. – Есть же люди, которые так продуманно и целеустремленно занимаются большой игрой…

Такаки, которого слово «игра», видимо, задело, начал изо всех сил крутить штурвал, потом открыл дверь в рубку и показал Исана койку и компас. Потолок над кроватью был очень низким – когда шхуна плавала по морю, пол рубки находился почти на полметра ниже палубы.

– Все, что было выше палубы, вы разобрали и унесли, а сам корпус все еще плавает по морю?

– Плавать-то, может, и плавает. Только из машинного отделения мы забрали мотор, рацию тоже притащили сюда, все сняли – и койки из кубрика, и штурманский стол. Так что, по существу, здесь весь корабль. По морю же плавает лишь остов шхуны с камбузом, гальюном, кладовой и балластными цистернами. В подвале мы в точности воспроизвели кубрик. В нем мы живем, а здесь у нас проходят учения – в общем, чем не корабельная жизнь?

Такаки перелез через фальшборт, надел туфли и, толкнув металлическую дверь, скрытую декорацией, пригласил Исана следовать за ним. Света он не зажег; за дверью начиналась совершенно темная лестница. Они стали спускаться во тьму, воздух, казалось, был насыщен мириадами спор плесени. Такаки открыл еще одну металлическую дверь, как и на первом этаже. Тусклая лампочка посреди комнаты освещала расположенные в два яруса корабельные койки. В свете лампочки, затененной черным колпаком, свисавшим на длинном шнуре с высокого потолка, – Исана сразу же вспомнил светомаскировку военных лет – он увидел, как на нижней койке приподнялся на локте тщедушный человечек. Одновременно в поле его зрения попали еще две фигуры, двигавшиеся в неосвещенном пространстве. Когда маленький человечек на койке приподнялся, высветились его лицо и предмет, который он прижимал к груди. Но Исана уже понял, что это Бой с охотничьим ружьем в руках. Двое других, стоявшие за освещенным кругом, похоже, не были вооружены. Один из них, широкоплечий непропорционально росту, сразу заинтересовал Исану. Этот человек, по прозвищу «Короткий», как потом узнал Исана, был самой колоритной личностью среди Свободных мореплавателей, он стоял в непринужденной позе, и особенности его сложения были не более явными, чем у подростка с ружьем в руках.

– Засада? Да, Бой, – сказал Такаки, обращаясь к подростку. – Антибиотик тебе быстро помог. Неужели ты добрался сюда сам, без посторонней помощи?

– Я его привез. У меня, Такаки, тоже к тебе вопрос: почему ты пришел сюда с посторонним, не посоветовавшись с нами? – сказал кто-то из темноты. По некоторым характерным чертам Исана сразу же запомнил и этого парня, которого звали Тамакити. – Ты садись на свою капитанскую койку, у Боя ружье заряжено. Мы с Коротким пока еще сохраняем нейтралитет, но если ты собираешься отделаться шуточками, то знай: Бой на твою удочку не попадется.

– Тамакити всегда подыгрывает Бою, – поддел его Такаки.

– И ружья, и все остальное оружие хранится у меня, кроме того, что у Боя. Он еще слаб, и без оружия с тобой, Такаки, на равных ему не договориться. Ну что ж, начнем разговор, – сказал Тамакити, не поддаваясь на провокацию. Подойдя прямо к одноярусной койке, стоявшей в конце двухъярусных коек, выстроившихся вдоль обоих бортов, Такаки протянул руку вверх и включил еще одну лампу. Следовавший за ним Исана сел на нижнюю койку и увидел, что на бетонном полу между ней и койкой Тамакити белой краской нарисована какая-то геометрическая фигура. Сидя на койке, он видел лишь переднюю ее часть, охватить же ее взглядом всю не мог. Ему пришлось мысленно представить, какой она должна быть целиком, и он понял, что это планиметрическое изображение внутреннего оборудования пятидесятифутовой шхуны в натуральную величину – об этом как раз и говорил ему только что Такаки. Двухъярусные койки расположились в соответствии с тем, как они были изображены планиметрически; в машинном отделении, отгороженном веревкой, стоял настоящий мотор, видимо, вполне исправный. Только гальюн был лишь очерчен на плане линиями, вместо него использовалась уборная, существовавшая в павильоне еще раньше, и находилась она, разумеется, вне корабля, но что касается всех остальных жизненных центров, вплоть до камбуза, то все они были размещены в границах пятидесятифутовой шхуны.

– Тамакити, я не в обиде на тебя за то, что ты распалил Боя, да еще дал ему ружье, а остальное оружие куда-то припрятал, – сказал Такаки. – Ты ведь ответственный за оружие Союза свободных мореплавателей. Да и зачем мне оружие? Я ведь не собираюсь стрелять в Боя.

– Даже если бы у тебя и была на меня обида, то только личная, верно ведь? Мы ведь отнюдь не уставом объединены, – холодно ответил Тамакити. – Если предположить, что у нас был устав, то первым его нарушил ты: ни с кем не договорившись, привел в тайник Свободных мореплавателей постороннего. Теперь я вижу, что, прежде чем объединяться вокруг тебя, нам следовало написать устав. Будь он у нас, мы бы не стали, боясь хлопот, отправлять Боя из нашего укрытия, даже если он и был при смерти. Пока меня не было, Боя куда-то увезли и бросили одного только потому, что состояние его ухудшилось. Меня это просто взорвало.

– Да, это было нехорошо, Такаки, – поддакнул Короткий. Он произнес это голосом, сочетающим в себе нормальный голос взрослого мужчины и голос кастрата, в котором попеременно чередовались высокие и низкие ноты, поэтому голос его казался ненастоящим, как это бывает, когда пластинка вращается с большей скоростью, чем нужно.

– Оставить Боя здесь было невозможно. Разве вы этого не понимаете? Как бы мы достали лекарство? И потом, разве мы бросили Боя? И разве Бой не поправился в конце концов? Вы дожидались меня здесь, в подвале, чтобы поплакаться о его горестной судьбе, и для этого даже вооружили Боя? Очень уж хотелось поплакаться, да? – парировал Такаки. – Другой цели у вас, разумеется, не было?

– Я сейчас убью этого сумасшедшего! Мы дожидались тебя, Такаки, чтобы убить его! – впервые подал голос Бой, и по его голосу было ясно, что он еще не совсем выздоровел.

– Что это с ним произошло? Еще вчера ныл, что умрет, а сегодня смотри как заговорил! – спокойно сказал Такаки, но на его худом лице не осталось ни кровинки, и оно конвульсивно подергивалось. Исана понял, что над ним нависла страшная опасность и что Такаки, который должен был бы его защитить, бессилен и сам с горечью и яростью сознает свое бессилие.

– Ружье заряжено дробью. Иди сюда, Такаки, а его я сейчас убью, он и всхлипнуть не успеет! – сказал Бой, наводя ружье прямо на Исана.

– Всхлипнуть? Нет, я плакать не собираюсь. Плакать будешь ты, щенок! – сказал Исана.

Такаки изумленно посмотрел на него. Его глаза на подвижном бледном, а теперь еще и напряженном лице, которые до этого едва замечали Исана, налились кровью, готовой выплеснуться, как слезы, расширились и не моргая смотрели на Исана. Сейчас, именно сейчас, моя бедная, ни в чем не повинная голова будет снесена ружейным зарядом. Ведь с такого расстояния дробь даже не рассеется и сохранит убойную силу, – обратился Исана к душам деревьев и душам китов. Огромной липкой тяжестью на него навалилось чувство бессилия – бежать невозможно. Не столько Бой с ружьем в руках, сколько застывший взгляд Такаки заставил Исана осознать свое жалкое положение: у него нет другого выхода, как ждать, подобно беспомощному ребенку, приближения несущегося на него с огромной скоростью предмета, от которого невозможно увернуться. И все же он не верил, что вот-вот умрет, в нем пробудилось могучее сознание своей правоты.

– Зачем вы ему это говорите, чтобы еще больше распалить этого щенка? – перебил его Такаки, взорвавшись, как боб на сковороде. – Почему не скажете Бою, чтобы он не стрелял?

– Почему, говоришь? – сказал Исана тихо, почти не разжимая губ. Под языком застыл свинцовый комок. Ему неожиданно открылась ясная и простая истина, и он хотел как следует осмыслить ее. Вместо того чтобы обратиться к душам деревьев и душам китов, он заговорил с Такаки: Я не собираюсь искать способ как-то продлить свою жизнь, потому что мне на нее наплевать, а Дзин, как мне кажется, и без меня не пропадет в этом мире. Во всяком случае, он, по-моему, научился быть независимым от меня. Только благодаря Инаго. А раз Дзин может без меня обойтись, руки у меня развязаны – я свободен. И я с радостью готов умереть. Я ведь уже говорил тебе об этом.

Такаки, поморщившись, мрачно посмотрел на Исана.

– А как же быть с ролью поверенного, радеющего за деревья? Как же быть с поверенным китов на земле? Если поверенного деревьев и китов вдруг не станет, плохо им придется, а? Или все, что вы говорили, шутка? – возбужденно и в то же время умоляюще говорил Такаки, выдавая тем самым, что он гораздо больше Исана верит в его близкую смерть, боится ее.

– До сих пор я не мог надеяться, что кто-либо, кому я об этом рассказывал, признает меня, не думал, что в это вообще можно поверить, как и в души деревьев и души китов, – сказал Исана. – Но ты, кажется, поверил, и если души деревьев и души китов тоже признают меня своим поверенным, то моя смерть не страшна – деревья и киты сразу же выберут себе нового поверенного. Я только сейчас осознал, что в этом мире немало людей, ведущих такую же затворническую жизнь, как я, и вполне пригодных на роль поверенных деревьев и китов. Поэтому я, живущий в убежище и одержимый своей идеей, все же могу объективно взглянуть на себя и спокойно отнестись к возможности быть убитым по странной причине и в странном месте. Правда, вам придется подумать о том, что делать с моим трупом… Но если я объективно являюсь тем человеком, каким кажусь себе субъективно, то вы найдете себе еще такого же. Как ты считаешь?.. Как только вы нарисовали на моем убежище сигналы и пошли на сближение со мной, я сразу же подумал, что мне предстоят новые испытания. Вот они и наступили…

Исана умолк. Он разрывался между напряженным ожиданием выстрела и мысленным погружением в водоворот своего внутреннего мира. Если он так и будет молчать, казалось ему, то сам сможет определить время казни, и это будет последним молчанием его плоти и сознания, совсем недавно еще живых и деятельных. И все же он, одурманенный неимоверным напряжением и спертым воздухом подвала, не испытывал ни малейшего страха. Острее других реагировал на слова Исана, пребывавшего в странной неопределенности, Короткий, стоявший за койкой Боя. Когда он заговорил тонким голосом, пережевывая слова своей черной пастью, треснувшее молчание словно рассыпалось бесчисленными фиолетовыми искрами.

– Поверенный деревьев и китов? Это еще что такое? – воскликнул он поспешно, точно боясь, что Бой вот-вот выстрелит.

– Разве я не рассказывал? Может, ты меня просто не слушал? – сказал Такаки возмущенно.

– Твой рассказ – это рассказ о сумасшедшем, который мы воспринимали как розыгрыш. Что все это значит? Какой-то сумасшедший решил говорить от имени китов только потому, что эти киты, обреченные на истребление, с грехом пополам спасаются в Северном Ледовитом океане или еще где-то. Разве это не сумасшествие?

– Никакой он не сумасшедший! И именно потому, что он не сумасшедший, Бой хочет убить его – из страха, что он донесет о тайнике Свободных мореплавателей, и вы оба помогаете ему в этом, – зло бросил Такаки. Исана понял, что, по крайней мере сначала, его посчитали сумасшедшим, уединенно живущим со своим умственно отсталым сыном.

– Хорошо, согласен, он не сумасшедший. Но кое-какие неясности все же остаются, верно? – теперь Короткий обращался уже к Исана. – О деревьях говорить не будем, но вот что вы будете делать как поверенный китов, когда последнего из них уничтожат? Они же обречены на истребление, вы сами говорите. Перейдете в ответное наступление на человечество, своровав водородную бомбу? А иначе какой смысл в вашем убежище? Как вы ведете свою кампанию в защиту китов, с помощью писем или еще как?

– Он сумасшедший! Какие планы могут быть у сумасшедшего! – завопил Бой. – Сумасшедший, Такаки, может и шпионом быть, и доносить, чтобы защитить себя, сумасшедшего. Они хитрые. Захочется ему, к примеру, угодить полиции, и все. Такие сумасшедшие тоже бывают! Которые заискивают перед полицией!

– Подумай как следует, раньше чем стрелять! – закричал Такаки, повернувшись к Бою. – Чего ты трясешься и вопишь, как истеричная баба?

Такаки уже не загораживает его тела, в которое устремится дробь из ружья Боя, чтобы поразить голову, плечи, грудь. Исана снова осознал грозящую опасность, от которой холодела кровь в жилах, но это был не страх, а нечто иное.

– Постой, Бой, не стреляй. Еще не время. Я хочу услышать ответ на свой вопрос! – тонким голосом воскликнул Короткий. – Ну так что же произойдет, когда последний кит будет уничтожен? Вы собираетесь в этот день обрушить возмездие на весь род человеческий, да? А если нет…

– Киты – самые крупные, самые прекрасные из всех млекопитающих, – заговорил Исана по долгу поверенного. – Безжалостно охотясь на китов, люди поставили их перед угрозой полного истребления, но я все равно убежден, что в конце концов именно киты окажутся сильнее всех млекопитающих. Киты, способные сколько угодно находиться под водой, окажутся в случае ядерной войны в несравненно лучших условиях, чем сухопутные млекопитающие. В глубине души я уверен, что день гибели последнего кита окажется также и днем гибели последнего млекопитающего, именуемого человеком. И не будет нужды обрушивать возмездие.

– Верно, я тоже так думаю! – горячо воскликнул Короткий. – Человечество действительно погибнет раньше, чем киты. Несомненно! Но в чем же тогда роль поверенного китов? В том, чтобы создать Союз млекопитающих, который выступит с призывом охранять китов, чтобы не допустить всеобщей гибели людей и китов? Если вы это собираетесь делать, то наверняка можете и шпионить, и сотрудничать с полицией, и доносить на нас. Вы же подглядывали за нами в бинокль? Верно?

– Точно, у него есть огромный бинокль, – сказал Бой, почувствовав поддержку. – Ничего другого не остается, его нужно убить, и поскорее!

– Тебя не спрашивают, – сказал Короткий. – Я к вам обращаюсь, что же все-таки это значит, быть поверенным только китов, а не служить всем млекопитающим?

– Я думаю о том дне, когда погибнут все млекопитающие земного шара, включая людей и китов, когда и деревья засохнут, а на земле появятся пришельцы, – сказал Исана с подъемом: нашелся-таки еще один человек, слушавший его с неподдельным интересом. – Я считаю своей обязанностью рассказать пришельцам, что царствовал на земле не человек, а киты и деревья. Я хочу сообщить им, что в существовании деревьев и китов было нечто столь непостижимое, что понять это оказалось человеку не под силу. Разумеется, пришельцы будут значительно превосходить человека, и, возможно, прибегать к словам не будет необходимости. Гибель человека и будет его посланием пришельцам. Пришельцами я называю тех, кто придет сюда из миров, лежащих вне солнечной системы, то есть тех, кто останется на Земле после нас. Есть среди ученых популяризаторы, утверждающие, что после гибели млекопитающих землю заселят тараканы, но я не хотел бы поведать о величии деревьев и китов каким-то тараканам.

– Но ведь это одни предположения! – чуть ли не закричал Короткий, выходя из темноты. – По вашим словам, даже если большая часть млекопитающих, включая и людей, погибнет, то останутся киты – самые могучие, как вы говорите, млекопитающие. И пришельцев встретят лишь киты и вы – их поверенный на Земле. Деревья благодаря телепатии пришельцев тоже заговорят – и вы будете присутствовать при этом, страшно даже подумать!

– Мечты мои так далеко не простираются. Я хоть и поверенный китов, но не облечен особыми полномочиями, – сказал Исана, услышав в своем голосе явные нотки печали, резко контрастировавшие с горячностью Короткого. – Я даже мечтать не могу о такой блистательной перспективе. Единственное, чего я хотел бы, – это ограничиться в жизни ролью поверенного деревьев и китов. И не иметь никаких отношений с посторонними людьми. Могу ли я внести какой-либо вклад в настоящее и будущее человечества, растя умственно отсталого ребенка? Так я и живу, спокойно ожидая дня гибели деревьев, китов, людей. Человек, живущий ожиданиями и фактически не делающий ничего, что присуще человеку, наверняка сразу же обратит на себя внимание пришельцев, и к ним дойдет его послание. Только потому, что мне безумно хочется умереть, я и спрятался в убежище, чтобы заставить себя дожить до того дня, когда прибудут пришельцы. Если жить, не делая ничего, что присуще человеку, и только ждать, то естественнее всего жить, учась у деревьев, вот я и живу, пытаясь слиться с ними. Жизнь в слиянии с деревьями более всего в духе человека, продляющего ее во имя того, чтобы встретить пришельцев…

– Поглядите на него! Он хочет прожить дольше всех нас. А такой человек способен на что угодно, он будет и шпионить, и доносить, и предавать!

– Заткнись, дубина! Тебя никто не спрашивает! – тонким голосом заглушил вопль Боя Короткий. – Однако из сказанного вами следует, что вы на этом свете ни на что не претендуете лично для себя и живете одним ожиданием. Ради чего все-таки вы отказались от всех прав, которыми обладает человек, и начали жить ожиданием? Неужели вы так любите деревья и китов? Может, это религия особая такая? А деревья и киты – боги? Но вряд ли. Из вашего рассказа я заключил, что если пришельцы и могли бы сойти за богов, то погибшие деревья и киты – не боги. Правильно? Так что нет никаких оснований называть деревья и китов богами!

– Разумеется, и деревья и киты не боги. Киты – самые крупные, самые прекрасные из всех млекопитающих, так назвать их вполне уместно, но не более. А вот деревья, видимо, ближе к богам, чем киты. Ближе потому, что, даже если все млекопитающие погибнут, деревья смогут возродиться, и с ними подружатся пришельцы. Я видел изуродованные листья, потерявшие свою обычную форму в результате атомной радиации, но и в Хиросиме и в Нагасаки именно деревья возродились первыми. Мне кажется, деревья переживут любые стихийные бедствия и, не исключено, будут существовать и в век пришельцев.

– Я думаю о деревьях то же самое. Особенно ясно ощущаешь это, фотографируя, как взрываются после зимнего сна почки, – сказал Короткий.

– Тем не менее и деревья – не боги. В конце концов и они погибают, – сказал Исана.

– Совершенно верно, даже когда это Китовые деревья, – сказал Такаки.

– Сумасшедшие, сумасшедшие! Вы все сумасшедшие! – завопил Бой.

Бой, державший на коленях наведенное на Исана ружье, кричал на своих дружков, но ненависть его обращена была к Исана, и можно было ждать, что он в любую минуту нажмет на спусковой крючок. Короткий, сохраняя самообладание, кружным путем двинулся на своих кривых ногах – непропорциональность его тела теперь резко бросалась в глаза – и остановился у двухъярусной койки, находящейся в вершине равностороннего треугольника, два других угла которого образовывали койки, где стояли Исана и Такаки. Он спокойно взобрался наверх, включил над головой голую лампочку и удобно уселся на койке; всеми своими действиями и видом он игнорировал бешенство Боя. Это явно было рассчитано на то, чтобы утихомирить Боя, державшего в руках ружье. Теперь за спиной Боя остался один Тамакити, который пока не проронил ни слова.

– Короткий уже не на стороне Боя, он вернулся на свою койку. Разве ты не видишь, Тамакити, теперь ты у Боя единственный союзник. Вам придется сражаться одним, – съязвил Такаки, хотя положение все еще оставалось напряженным.