Текст книги "Избранное"

Автор книги: Кэндзабуро Оэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Да, ты пришел, – сказал Дзин.

– Я упал с велосипеда, но все обошлось. Это хорошо, правда?

– Да, это хорошо.

– Я тебе когда-нибудь объясню, как нужно падать. – Исана почувствовал даже удовлетворение от физических усилий, которые ему пришлось приложить, почувствовал, что во всем теле установился некий баланс между болью и успокоением. – Давай поедим рис с курицей, Дзин. Дзин будет есть рис с курицей.

– Будет есть рис с курицей, – сказал Дзин и пошел вслед за Исана в кухню.

Тут Исана вспомнил, что оставил на огне кастрюлю, в которой вместе с рисом варилась курица. Он знал, что рис не подгорит, поскольку в кастрюлю он налил много воды, и был спокоен. Но если курицу оставить в кастрюле минут на тридцать, она станет как резиновая. Вместе с Дзином он нырнул в пар, наполнявший кухню, и услышал тихое побулькивание – рис спокойно варился. Облако пара, вырвавшись в открытую дверь комнаты, стало таять. Точно возникнув из пара, на тарелке, поблескивая капельками жира, лежала половинка курицы.

– Эта девчонка вынула курицу, – сказал Исана с естественной радостью, связанной с чувством голода, который он испытывал. – Курица спасена.

– Да, курица спасена, – сказал Дзин с неподдельным удовольствием.

Срезав мясо с ножек, крылышек, ребрышек, Исана положил его в кастрюлю и посолил. Потом разложил по тарелкам, сдобрив кунжутным маслом и соей, и приготовил овощной гарнир. Он приготовил его в отдельных мисочках не только для себя и Дзина, но и для тех, кто жил теперь на третьем этаже. Дзин сам разложил ложки, расставил миски и терпеливо ждал. Исана положил в миску Дзина рис и гарнир, но тот терпеливо ждал. Он всегда терпеливо ждал, пока еда не остынет, как бы голоден он ни был. Потом зачерпывал в ложку немного каши и, как шимпанзе, сильно вытянув вперед нижнюю губу, прикасался к самому кончику ложки. Этот разумный прием, столь необходимый в обыденной жизни, Дзин изобрел самостоятельно. Пока Дзин ждал, когда каша остынет, Исана решил отнести еду своим жильцам с третьего этажа: он взял в одну руку поднос, на который поставил мисочки с гарниром, миски и палочки для еды, а в другую – кастрюлю с рисом и стал подниматься по винтовой лестнице. На третьем этаже, открыв дверь плечом, поскольку обе руки у него были заняты, он увидел такое, чего никак не ожидал. Не выразив удивления и не сказав ни слова, он опустил кастрюлю на старый журнал, валявшийся у самой двери, рядом поставил поднос и тут же спустился вниз…

Исана увидел лежащего на спине подростка, его темная без кровинки кожа лоснилась потом. Замотанную в тряпку правую руку он, точно охраняя ее, как нечто самое дорогое, прижал к груди. На его обнаженном животе, темном и впалом, лежала голова Инаго. Левой рукой, довольно тонкой, но в то же время гладкой и мягкой, она обнимала худое бедро подростка… Повернувшись, девушка сразу же увидела Исана. Но никакого смущения в ее взгляде он не заметил.

Исана вернулся в комнату, где Дзин пробовал рис нижней губой, и они оба с аппетитом поели, излучая друг на друга нежное тепло насыщающихся людей.

Глава 6
СНОВА О КИТОВОМ ДЕРЕВЕ

Поев и выспавшись, Дзин почувствовал необходимость подвигаться и стал быстро ходить взад и вперед по комнате. Исана, закончив свои ежедневные размышления в бункере, внимательно наблюдал за действиями сына; в этот момент сверху спустилась Инаго, спокойно и непринужденно, нисколько не смущенная тем, при каких обстоятельствах Исана видел ее несколько часов назад, и сказала:

– Такаки передал, что хочет продолжить свой рассказ и ждет вас в машине. А за мальчиком я присмотрю. Больной принял снотворное и все равно спит.

– Это дрозд, – бодро заявил Дзин, продолжая ходить из угла в угол по комнате.

– Услышал свист, которым твои приятели сигналят друг другу. У Дзина прекрасный слух, – объяснил Исана.

– А вот я не слышу, – сказала девушка, с неподдельным уважением глядя на шагающего ребенка.

В поведении Инаго было нечто такое, что позволило Исана с легким сердцем оставить на нее Дзина. Между Дзином и Инаго, которая, сменяя Исана, вошла в комнату, села на диван и с интересом следила за движениями мальчика, точно протянулась невидимая нить, а роль отца сразу же свелась на нет. Вокруг вишни забавлялись подростки – сжавшись в комок, падали на землю; увидев Исана, выходящего из убежища, они встретили его с напускным безразличием.

– Ха-ха-ха, что же вы не смеетесь? – тихо сказал Исана и засмеялся сам, что ему еще оставалось?

Слева внизу разворачивался темно-голубой «фольксваген». Потом машина на большой скорости помчалась вверх по узкой дороге. Исана узнал в водителе Такаки, но тот был в темных очках и при этом еще старался не смотреть на Исана, так что разглядеть выражение его лица было невозможно. Такаки открыл дверцу, но и это он сделал, не поднимая глаз на Исана. Как только Исана сел в машину, Такаки рванул ее с места, не обращая внимания на приближающихся подростков; можно было подумать, что он чем-то озабочен, на самом же деле то была напускная серьезность. Если б он не напрягал губы и щеки, то, наверно, беспечно бы рассмеялся: ха-ха-ха. Сухое, с туго натянутой кожей лицо парня в профиль не только не казалось грустным, напротив, было полно молодого, даже, может быть, чуть наивного веселья. Ничем он не отличается от остальных ребят, подумал Исана, что, впрочем, было вполне естественно… Исана без всякой задней мысли протянул руку к карте, лежавшей на приборной доске вместе с блокнотом большого формата. Однако Такаки, который вел машину, вроде бы не замечая Исана, грубо остановил его, будто пнул ботинком.

– Не трогайте! Машина ведь краденая. И блокнот чужой! Значит, этот парень действительно украл машину и приехал на ней? – обратился Исана к душам деревьев, росших слева на небольшом холме, и отдернул руку.

– Видите, там вдали деревья? – сказал Такаки, в голосе которого не осталось и следа былой резкости. – Какие это деревья, можете сказать?

Машина ехала вниз по наскоро проложенной чуть выше заболоченной низины дороге, шедшей от убежища и как бы обвивавшей возвышенность. Если вообразить низину руслом реки, то возвышенность за убежищем и холм, видневшийся слева, можно было принять за ее берега. Невысокий холм, точно забор перед глазами, заслонял все вокруг, его покатые склоны были покрыты хилыми дубками, над которыми возвышались, обрисовывая его, высоченные красные сосны и облетевшие дзельквы. Эти-то деревья и привлекли внимание Такаки.

– Вон те, самые высокие деревья – красная сосна и дзельква, – сказал Исана.

– А те огромные деревья – мелкие ветки на них с облетевшей листвой торчат в небо метлами? – сказал Такаки.

– Это и есть дзельква. …..

– Дзельква? Этих красивых и огромных деревьев здесь, в окрестностях, очень много, – сказал Такаки. – А в наших местах их мало. Если в деревне растут такие огромные дзельквы, жители запоминают особые приметы каждого из них, будто это люди. У нас такое дерево называют деревище. В детстве я думал, что его так называют потому, что оно всем деревьям дерево, необычное дерево.

– Деревище? – спросил Исана с интересом. – Если в твоих местах, особо выделяя дзелькву, называют ее деревищем, то это вполне правильно. В ботаническом атласе говорится, что первоначальным названием дзельквы было «могучее дерево».

Дзельквы, очерчивающие вместе с красными соснами контуры холма, казалось бы произвольно разбросав свои не то коричневые, не то темно-фиолетовые стволы, все же образовывали на фоне бледного серовато-голубого неба четко связанную между собой конструкцию. Рассматривая дзельквы, вперившие в облачное небо свои тонкие, но сильные ветви, и называя их так же, как только что назвал юноша, деревищами, Исана почувствовал, насколько желаннее они всех самых желанных деревьев. Мне кажется, их бесчисленные ветви подают тайный знак людям, и в первую очередь мне, но как прочесть его, как сделать понятным? – спрашивал Исана у душ деревьев.

– Я помню почти все деревища в Токио. Они вместо дорожных знаков помогают мне удержать в памяти карту города. Если я направляюсь куда-нибудь, то еду, представляя себе, где растут эти деревища. Угнав машину и удирая на ней, я всегда держу их в памяти – это очень помогает. И меня ни за что не поймать тем, кто гонится за мной, следуя искусственно расставленным дорожным знакам.

– Но на улицах, особенно по соседству с многоэтажными домами, огромные дзельквы существовать все-таки не могут.

Такаки бросил уничтожающий взгляд на Исана. Глядя в его глаза, Исана почувствовал, как рушится представление Такаки о нем как специалисте по деревьям, человеке, живущем стремлением к духовной общности с душами деревьев. Исана попытался нейтрализовать неблагоприятное впечатление от своих слов.

– Огромные дзельквы росли в старые времена в приусадебных лесах. Поэтому в тех местах, где раньше были крупные помещичьи усадьбы, или там, где остались большие незастроенные участки, дзельквы еще сохранились, но в центре города ни одной не осталось.

– А вы пойдите в центр города, заберитесь на крышу многоэтажного здания и посмотрите вокруг. Сразу же убедитесь, что я говорю правду, – уверенно сказал Такаки. – Нет, дзельквы еще кое-где сохранились – они высятся там и сям, будто кактусы в пустыне ковбойского фильма. Если долго смотреть на них, то многоэтажные здания пропадут, и в уме вырисуется карта местности, на которой несколько деревищ окажутся как бы связанными между собой. К примеру, возьмите вон то деревище на холме, открытое всем ветрам – у него от этого точно подрезаны ветки, правда? И наоборот, деревища, окруженные многоэтажными зданиями, растут покрытые густой шапкой, сохранив первоначальную форму, к которой мы привыкли с детства.

– Видимо, ты прав, – сказал Исана, которого слова парня убедили. – Тебе действительно не откажешь в наблюдательности, когда речь идет о деревьях.

– Впервые попав в Токио, я подумал, что раз здесь живет такое огромное скопище людей, то и Китовые деревья тоже должны расти, и стоит подняться на высокое открытое место, как сразу же увидишь Китовое дерево, принадлежащее незнакомым людям. И вот каждое воскресенье, обнаружив с крыши универмага огромное дерево, я определял направление и шел посмотреть на него. Я делал это много раз и убедился, что в Токио множество деревищ.

– Значит, по-твоему, Китовое дерево относится к дзельквам? – спросил Исана, находя в переплетении тонких красновато-коричневых ветвей стоящей на фоне облачного неба дзельквы много общего с китом.

– Мне тоже кажется, что Китовые деревья – это чаще всего деревища. Собравшись однажды вокруг Китового дерева, люди решили: давайте считать эту прекрасную старую могучую дзелькву Китовым деревом. Но вначале Китовое дерево совсем не обязательно было дзельквой. Я верю, что и Китовое дерево наших мест тоже было деревищем, хотя не до конца убежден в этом. Потому что своими глазами Китового дерева не видел. Ребенок один не может заходить слишком далеко в лесную чащу в поисках Китового дерева. Конечно, можно было собрать компанию и пойти всем вместе, это еще туда-сюда, но, к сожалению, среди моих приятелей не было никого, кто отважился бы на это. А из взрослых никто ни за что не хотел отвести меня к Китовому дереву. Может, из-за того значения, которое придавали Китовому дереву…

Такаки умолк, он сосредоточился на управлении машиной. Они подъехали к широкой реке, перерезающей равнину, обогнули огромную дамбу, на которой мог бы приземлиться легкий самолет, поднырнули под двухъярусный стальной мост для поездов и автомашин и под недавно построенную скоростную автостраду – железобетонное сооружение в виде днища корабля – и, наконец, пробрались через вереницу автомашин, скопившихся, чтобы переправиться на другой берег по стальному мосту. Китовое дерево, размышлял Исана, обращаясь к душе Китового дерева, растущего неведомо где. Китовое дерево – его Исана никогда не видел, но, возможно, это дерево самое важное из всего, что ему предстоит увидеть в жизни. Где-то в непроходимых лесах, в самой чаще есть поляна, расчищенная от подлеска и травы, чтобы создать лучшие условия этому особому дереву. И в центре поляны высится громадное, могучее дерево, олицетворяющее табу, существующие в этой местности, дерево, которому поклоняются все. И есть подросток, душой которого завладело Китовое дерево. Этот подросток задумался: а вдруг Китовое дерево – это деревище, то есть огромная дзельква? Ведь именно дзелькву называли когда-то могучим деревом. Но подросток покинул родные места, так и не увидев Китового дерева. И вот он попадает в огромный город, который смело можно назвать лесными дебрями, и устремляется на поиски могучей дзельквы. Устремляется лишь для того, чтобы, найдя то место, где растет Китовое дерево, принадлежащее незнакомым ему людям, установить, какое дерево называли Китовым в тех краях, откуда он родом…

Машина, благополучно миновав забитую автомобилями дорогу, снова спустилась под гору и медленно двигалась, лавируя между домами, выстроенными на осушенной низине. Потом сунулась в глухой закоулок, из которого, подумал Исана, не выбраться, и они действительно уперлись в толстую металлическую цепь, лежавшую поперек дороги. Оттуда начинался крутой склон, поросший прошлогодней сухой травой и редкими кустиками новой, который переходил затем в небольшую возвышенность, где росли вечнозеленые деревья, покрытые шапками запыленной листвы. Машина, вместо того чтобы остановиться у подножия возвышенности, задрав нос, резко пошла вверх. С ревом забралась на самую вершину, откуда справа и слева спускались рельсы американских гор и обезьяньего поезда.

– Как удастся спустить отсюда машину? – спросил Исана.

Потянув на себя ручной тормоз до упора, отъехав на сиденье назад и глубоко утонув в нем, Такаки стал осматривать парк, красные сосны и дзельквы. Наконец он, казалось, уловил смысл вопроса Исана. И вздохнув, сказал:

– Машину оставим здесь. Трава разрастется, и ее долго никто не сможет найти. Но в конце концов обнаружат дети. Бой, работавший здесь, говорил, что дети, которые приходят в парк, подразделяются на две категории. Одна из них относится к типу пассивных, которые воспринимают чудеса парка как специально для них созданные, и одним из таких чудес будут считать нашу машину, забравшуюся по крутому склону, и не увидят в ней ничего необычного, а значит, фактически не обнаружат ее. Но другой тип – это дети, которые, чтобы своими глазами увидеть, где вершина американских гор, заберутся сюда по рельсам, да еще и высотомер с собой прихватят. Они-то и обнаружат машину.

Глядя из автомобиля, замершего на вершине, вниз, можно было увидеть всю простоту паркового лабиринта, казавшегося нереальным и в то же время полным жизни, хотя детей видно не было. И становилось неприятно от одной мысли о том, как с грохотом несутся вниз, потом взлетают вверх и снова устремляются вниз по рельсам американских гор голубые вагончики. Точно напуганные до сих пор доносящимся сюда грохотом американских гор, с жалких, кривых деревьев, росших вокруг, взмыли вверх сороки, скворцы, соловьи, горлицы и закружились серовато-черными кляксами в облачном небе.

– Как привольно живут здесь птицы. Они питаются тем, что разбрасывают вокруг себя, в парке, эти отвратительные животные. Больше всех благоденствуют здесь птицы и крысы. Надо бы разок привести сюда Дзина, птицы его позабавят.

Зная, что Инаго докладывает своему предводителю обо всем, Исана рассчитывал на объективность ее информации.

– Нет, Дзин действительно интересуется птицами, но его привлекает лишь их пение. Отчетливо увидеть летящую птицу он не в состоянии. Услышав пение огромного числа самых разных птиц, сопровождаемое грохотом американских гор., он, скорее всего, просто испугается.

– Необычный ребенок.

– Хорошо ли, плохо ли, но действительно необычный, – не давая своей гордости вырваться наружу, сказал Исана.

Такаки снова завел разговор о Китовом дереве.

– Я говорил, что сам не видел Китового дерева, росшего в наших местах. Но это как раз и подтверждает его существование. Тому, чтобы я его увидел, всячески препятствовали – вот в чем дело. Мне, ребенку, было запрещено увидеть его, и поэтому, я думаю, оно и не шло у меня из головы. Заболев, я без конца видел во сне огромное черное дерево, шелестящее на ветру. А в густых ветвях, в густой листве этого дерева перед моими глазами, как на слайдах, возникала одна картина за другой. И слайды, на которых были засняты действительные события, проецировались на Китовом дереве. Сейчас мне даже кажется, будто как-то глубокой ночью я, весь в жару, ходил в лесную чащу и своими глазами видел, как на Китовом дереве проецировались слайды. И хотя я видел это, когда у меня был жар, это не выдумка. Ведь некоторые куски сна – действительность. Было бы странно утверждать, что именно жар воодушевил меня, нет, но голова, прояснившаяся от дурманящего жара, привела в систему разрозненные сведения, до тех пор неоформленные. Хотя взрослые, разумеется, избегали разговоров о Китовом дереве, разрозненные факты, которыми была забита моя детская голова, впервые выстроились в нечто осмысленное. Сон показал их мне, а экраном служило Китовое дерево. Моя голова, близкая к безумию из-за сильного жара, только благодаря ему, наверно, и смогла вобрать в себя все, что по крупицам было известно детям в наших местах. Мне кажется, я видел сон, воплотивший все сны всех детей наших мест. Я видел сон и так дрожал, что и врач, и родители боялись, что я сойду с ума или умру. Вы мне верите?

– Разумеется, верю, – сказал Исана.

– Вот что я увидел на лиственном экране Китового дерева. – Сказав это, Такаки проглотил слюну, преодолевая колебание. – Начиналось с того, что взрослые нашей деревни – и старики, и женщины, и даже тяжелобольные, все, кроме детей, – глубокой ночью собрались под Китовым деревом. Вернее сказать, не собрались глубокой ночью, а находились под ним много часов подряд, с захода солнца всю безлунную ночь до рассвета. Пока эта долгая сходка не закончилась, уйти из леса не разрешалось никому. Собравшиеся стояли молча, потупившись. Ночь была безлунной, но вокруг разливался неяркий свет от мелькавших в небе зарниц. Ведь даже в полной тьме, если закинуть голову назад, линия носа будет поблескивать. И глаза тоже, верно? Но в ту ночь все стояли не шелохнувшись, в полной тьме, опустив головы. Еще до той ночи, когда у меня был жар, мы много раз говорили с ребятами о том, что нам делать, если взрослые все без исключения уйдут из деревни и оставят нас одних. Во сне я увидел как раз такую ночь. Может, это покажется страшным, но именно потому, что такая ночь действительно была в прошлом, я знал, что ребята, плавая в реке, протекавшей в долине, или ставя силки, в которые никто не попадал, горячо обсуждали, что нам делать, если все взрослые уйдут из деревни и в ней останутся одни дети, козы и собаки. Пылая жаром, я смотрел на экран и со страхом ждал, что вот-вот должно что-то случиться. Медсестра, не из наших мест, потом еще долго смеялась надо мной, потому что во сне я все время вытягивал руки, как будто пытаясь остановить что-то надвигавшееся на меня и вопил: снова начнется, снова начнется! Но я, наверно, хотел сказать, скоро начнется, а не снова начнется. И в это время как раз и началось то, что я пытался остановить. На экране Китового дерева, шелестевшего черной густой листвой, появились само Китовое дерево и собравшиеся под ним жители деревни – эта черная толпа людей окружила приведенную сюда семью в балахонах из белой, поблескивавшей в темноте бумаги. И одежда, и лица людей, облаченных в нее, виделись как в тумане. Это обычно бывает во сне, когда мы видим нечто волнующее нас в том обличье, в каком оно нам представляется. Отчетливо можно было разобрать, что люди эти в балахонах из белой бумаги и что это одна семья. Черной стеной окружающие их в полном молчании люди, не только женщины, но даже дряхлые старики, все как один швыряли в них камнями. Это продолжалось бесконечно долго, и семья, избиваемая камнями, упала на землю и была брошена в специально вырытую яму, а на экране Китового дерева снова возникли черные склоненные головы безмолвной толпы. Потом появилась еще одна семья в балахонах из белой бумаги и тоже упала под градом камней. Так повторялось пять раз. И черная толпа избивающих, и избиваемые в балахонах из белой бумаги не вымолвили ни слова, и всю ночь шелестело лишь Китовое дерево – такой это был сон, и то, что в нем случилось, повторялось пять раз… И балахоны из белой бумаги, и пятикратное повторение, должно быть, имели для взрослых из нашей деревни какой-то особый смысл. Выздоровев, я спрашивал потом у домашних, но они мне ничего не отвечали. Меня стали считать ненормальным, колотили – вот и все, чего я добился. А врач из соседнего городка, которого позвали ко мне, уверенный, что я все равно умру, совсем меня не лечил и убеждал родителей: если он и выживет, то останется навсегда тихим идиотом, а может быть, и буйно помешанным – радости в этом мало! Из-за того что у меня долго не проходил жар, я стал похож на красную креветку и, мечась по постели, то сжимался, то разжимался, тоже как креветка. Я очнулся дня через два-три, когда жар спал. Я весь был изранен, а на шее налилась багровая полоса, точно мне сдавливали горло веревкой.

Такаки внезапно умолк. Его худое лицо стало багровым, даже вспухло, а в широко раскрытых глазах проступила кроваво-красная сетка. Исана почудилось, что горло юноши забил тугой кровавый ком. Он отвел глаза и стал смотреть перед собой. Вечерело, скрученные и изогнутые ветром ветви дзельквы на дальнем холме окрасились в подернутые черной дымкой пурпурные тона, а над ними, в сером небе на запад летел винтовой самолет. И в направлении его полета, с востока на запад, вытянула свои ветви дзельква: это означало, что наиболее сильные ветры на холме – западный и восточный. Исана окликнул все еще молчавшего парня:

– Пошли! – Он понимал, что о Китовом дереве он услышал от Такаки все, что тот знал, и Исана хотелось, чтобы он, по возможности лаконично, выбирая лишь суть, снова рассказал свой жуткий сон – суд у Китового дерева.

На лице Такаки появилось прежнее выражение, он лишь повел глазами и молча кивнул. Они вылезли из машины, а «фольксваген», вместо того чтобы остаться неподвижным, начал вдруг балансировать, как зверь в поисках равновесия, и пополз вниз, туда, где были проложены теперь едва различимые рельсы обезьяньего поезда. Произошло ли это потому, что Такаки отпустил ручной тормоз, или потому, что их разговор помогал машине удерживать зыбкое равновесие, Исана, не знавший норова автомобилей, понять не мог.

Такаки не обратил никакого внимания на падение машины и, двинувшись вперед под черной крышей вечнозеленых деревьев, сказал:

– Такому человеку, как вы, который хотел услышать о Китовом дереве, а услышав, не стал давать дурацких объяснений, вот такому человеку я и хотел рассказать о нем.

Исана обнаружил в искреннем тоне юноши задушевность и ответил словами, не имевшими, казалось бы, непосредственного отношения к его рассказу.

– В такие тихие вечера я как бы ощущаю поддержку окружающих меня деревьев и, мне кажется, могу действовать наилучшим образом. Потому, я думаю, что мне помогают души деревьев…

Теперь Такаки стоял на самой низкой части насыпи и, собираясь спрыгнуть на открытое место за каруселью, внимательно осматривал землю. Он ничуть не беспокоился за себя, а только за Исана, который сегодня утром упал с велосипеда.

– В такие минуты, даже размышляя о смерти, я думаю, что это еще одна радость для человека, – продолжал Исана.

Они обошли карусель и двинулись к выходу, где была автобусная остановка; юноша, чуть задержавшись, поравнялся с Исана.

– Разве вы смеете умереть, бросив Дзина на произвол судьбы?

– Ты прав, конечно. Потому-то я и не думаю о смерти, как о конкретной программе действий. Это не более чем приятные мечты о том времени, когда придет смерть, о том, чтобы быть к ней готовым. Когда смотришь на могучие стволы и тоненькие веточки огромных деревьев – дзельквы, вяза, которые ты называешь деревищами, подобные мысли особенно часто приходят в голову. Эти могучие деревья делают бессмысленной границу между жизнью и смертью, тем более зимой, когда кажутся сухими и мертвыми… Я люблю, когда зимой в деревьях замирает все связанное с жизнью.

– Вы считаете, что деревья впадают в зимнюю спячку? Животные могут погружаться в зимнюю спячку, я знаю даже одного человека, который путем упражнений приучил себя к этому, – сказал Такаки.

В интонации, с какой он произнес «человека», явно чувствовалось шутливое желание поместить этого чудака в один из разделов биологического атласа. Исана рассмеялся вместе с юношей, но допытываться, какие упражнения нужны, чтобы научиться погружаться в зимнюю спячку, не стал. Перебравшись через запертые ворота и подойдя к остановке автобуса, Такаки, точно вдруг вспомнив что-то, предложил:

– Может, сходим в наш тайник?

– Нет, я должен вернуться к Дзину. Нельзя надолго оставлять его с чужим человеком, – сказал Исана.

– В ближайшие дни я вас туда отведу, – сказал Такаки и, направившись к оживленному перекрестку, исчез. В одиночестве ожидая автобуса, Исана внезапно подумал: не обидел ли я его отказом?

На следующий день Исана с нетерпением ждал, когда придет Такаки. Но от него не было никаких вестей дней пять. Пока Такаки не показывался, подростки, которыми он предводительствовал, слонявшиеся прежде вокруг убежища и вишни, тоже куда-то исчезли. Больной, затаившись на третьем этаже, усиленно лечился, и в жизнь Исана и Дзина вторгалась лишь одна Инаго. Совсем не стремясь к этому, она завладела сердцем Дзина. Исана всегда думал, будто сознание его ребенка подобно закупоренной консервной банке. Проделав в ней крохотное отверстие, Исана научился как бы с помощью тоненькой трубочки добираться до его сознания. И когда самого Исана не было рядом с Дзином, он оставлял у конца трубочки магнитофон, на ленту которого были записаны птичьи голоса. Исана был убежден, что возможны лишь два этих способа общения с сознанием Дзина. Но сейчас в консервной банке, заключающей в себе сознание ребенка, появилось еще одно отверстие и туда стало интенсивно вливаться нечто иное…

Сначала Исана считал, что подобная роль девчонке абсолютно не подходит, но оказалось, что Инаго обладает прирожденным талантом педагога. Однажды днем Исана, сидевший в бункере, опустив ноги в землю, услыхал через открытый люк, что наверху происходит нечто странное. Он весь похолодел: девчонка делала именно то, что больше всего раздражало Дзина. Сейчас его страдания станут невыносимыми, и он поднимет, не разберешь, плач или жалобный крик, в общем, начнет реветь, как кит, уменьшенный до размеров ребенка. Девчонка без конца то включала магнитофон, то выключала его. Исана, готовый заранее заткнуть себе уши, чтобы не слышать вопля Дзина, который вот-вот вырвется наружу, взбежал по металлической лестнице – остановить Инаго, неизвестно зачем затеявшую эту нелепую игру. Но девушка и ребенок, сидя на полу, опершись о диван, весело забавлялись. Дзин не только не выказывал страха или возмущения, но, наоборот, живо и осмысленно участвовал в первой в его жизни игре. Девушка включала магнитофон, и как только начиналось пение птицы, тут же выключала его.

– Это козодой, – отвечал Дзин. Через секунду:

– Молодчина, Дзин, угадал – козодой, – говорила девушка. Секунда требовалась ей для того, чтобы сверить на коробке от ленты порядковый номер, под которым записан голос птицы и ее название.

Инаго не только без всякого труда нашла путь к сердцу Дзина, но и безбоязненно пошла на сближение с Исана. Она выразила желание спуститься в бункер и с интересом разглядывала его устройство – это ли был не лучший способ завладеть сердцем Исана? Когда она залезла в бункер, а Исана, разрешив ей это, остался у открытого люка, Инаго почтительно, но голосом, от которого кружилась голова, задавала ему вопросы. Заглядывая в бункер, чтобы ответить ей, он встретился с горящими в темноте глазами девушки. И испытал стыд, будто залучил в ловушку мелкого зверька, и в то же время вспыхнувшее огнем желание. Хотя сидевшая в бункере девчонка была наполовину поглощена тьмой, в глубоком вырезе куртки из джинсового материала выглядывали не только плечи, но и маленькая грудь, и цилиндрики сосков. Но Инаго не придавала этому никакого значения. Все ее внимание было приковано к четырехугольному отверстию в бетонном полу, где была настоящая земля.

– Раньше я думала, как это противно не пострадать и остаться жить в этом бункере нам одним, даже если сбросят атомную или водородную бомбу и весь Токио будет разрушен, но оказывается, что это такое место, где можно держать ноги в земле, пока снаружи по той же земле мечутся люди. Выходит как бы наоборот – мы не останемся в одиночестве. Я не могу как следует выразить это, но…

Прошла неделя, и от Такаки через Инаго поступило сообщение, что он хочет встретиться с Исана у лодочной станции рядом с парком. Такаки, наверно, потому не пришел сам встретить его к убежищу, что больной с третьего этажа был против того, чтобы показывать постороннему человеку тайник. Теперь уже без всякого страха поручив Дзина заботам девушки, Исана отправился в условленное место. Широкая река под облачным пасмурным небом – глядя от лодочной станции на ее сверкающую гладь, изрезанную естественными островками, невозможно было определить, в какую сторону она течет. Такаки сидел спиной к реке, опершись на локти с видом скучающего чудака, пришедшего на лодочную станцию не в сезон, и ждал Исана. Приближаясь к нему, Исана смотрел на реку, на неясные очертания того, что было на противоположном берегу. Там, вдали, должно быть, находился промышленный район, центральное место в котором занимал металлургический завод, но ясно рассмотреть все это отсюда, разумеется, было невозможно. А еще дальше первобытным лесом высились огромные заводские трубы, хотя и их очертания тоже были расплывчатыми. Над этим багряно-серым промышленным районом нависло хмурое, темное небо, воздух был густым от насытившей его пыли. Такаки поднял глаза на Исана, некоторое время наблюдавшего этот пейзаж, и поднялся к нему по сухому песчаному склону, мягко раздвигая полегший тростник. Рядом с Такаки стоял подросток, самый крепкий из всей их компании, на котором, как будто наступило уже лето, была открытая рубаха, джинсовые шорты и легкие туфли, и в упор смотрел на Исана, вперив взгляд в одну точку. Вместо того чтобы спуститься прямо к лодочной станции, они перевалили через песчаный гребень, подступающий к самой реке по эту сторону дамбы, и спустились к берегу уже дальше, метрах в четырех-пяти, и звуки радио, доносившиеся раньше с лодочной станции, теперь пролетали над их головами, и слышался только скрип песка. На дне воронкообразной впадины, куда они спустились, подросток, стоя в воде, вытащил из зарослей тростника белую металлическую лодку. Место было какое-то удивительное. Заросший тростником островок прямо перед ними и другие островки, расположенные рядом, не позволяли людям, стоявшим на дамбе, видеть, как Исана и Такаки, грохоча, залезали в лодку, которую удерживал подросток.