Текст книги "Игры современников"

Автор книги: Кэндзабуро Оэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

5

В чем состояло предательство отца-настоятеля, из-за которого дед Апо и дед Пери были посажены в тюрьму? В то время, когда это произошло, я еще не был в состоянии правильно оценить суть случившегося. Но даже мне было ясно, что пойти на предательство его вынудили в ходе сложного и длительного следствия. Первым толчком послужил донос директора школы в министерство внутренних дел. По этому доносу в затянутую туманной дымкой долину прибыли на автомашине агенты отдела тайной полиции префектурального полицейского управления. Они увезли отца-настоятеля в соседний город в низовьях реки, учинили обыск в храме и конфисковали собранные им материалы, касающиеся легенд нашего края, и его собственные записки. Меня, сестренка, которого отец-настоятель готовил к исполнению миссии летописца деревни-государства-микрокосма, случившееся буквально потрясло. С того утра и до дня его предательства, все время, пока он был в беде, я, напрочь вырвав из своего сердца неприязнь, которую питал к нему за то, что он выгнал мать, вновь ощутил наше кровное родство. Образ отца-настоятеля был для меня неразрывно связан с мифами и преданиями нашего края, которым он меня обучал, и я, в надежде спасти их и выручить его самого, хоть и сознавал свое полное бессилие, вертелся возле взрослых, пытаясь что-либо проведать. Дед Апо и дед Пери в первом сражении одержали блистательную победу, однако контрнаступление, предпринятое директором школы через полгода, поставило их самих в весьма опасное положение. К тому же все помнили, сколь упорно они боролись за отца-настоятеля. Заглянув в дом, который они снимали, с заднего двора, где раскинула свои ветви огромная темная смоковница, можно было увидеть, как оба – небритые, с мрачными, замкнутыми лицами – сидели за столом и что-то писали. Специалисты по небесной механике обращались к своим знакомым из университета с просьбой помочь отцу-настоятелю: его увезли с собой агенты тайной полиции в соседний город, а старики долины при этом пальцем не пошевелили в защиту. Направляясь на почту, чтобы позвонить по междугородному телефону, братья скупо перебрасывались словами с таким суровым видом, что было странно – как могли так привязаться к ним дети долины.

На следующий день после того, как отца-настоятеля увезли жандармы, директор школы торжествовал победу. На утренней линейке он объявил об этом во всеуслышание. С гаденькой улыбкой на своем болезненном, одутловатом лице, почти лишенном подбородка, он заявил:

– Посещение храма для вознесения молитвы о даровании победы, которое мы предприняли с самыми чистыми помыслами, уже приносит свои плоды, в чем вы сами теперь убедились.

Сказав это, он приказал повернуться к востоку и отвесить церемониальный поклон. Потом мы прокричали хором: «Да здравствует Великая Японская империя, да здравствует его величество император!»

– Дурацким, безумным поступком был сорван молебен о даровании победы, ради которого мы с открытыми сердцами пришли в храм. Подобное бесстыдное поведение не должно поколебать нашей чистосердечной преданности (смирно!) его величеству императору (вольно!), – снова выкрикнул он.

Многие сразу же повернулись в мою сторону – ведь я был в кровном родстве с отцом-настоятелем, на которого столь явно намекал директор школы. Но я, сестренка, беспокоился в тот момент не о себе, нет – только о тебе. А ты, отважно игнорируя взгляды окружающих, излучала безмятежность. Ты пребывала в прекрасном настроении…

Во время той утренней линейки ребята, родители которых эти полгода поддерживали директора школы, все смотрели в мою сторону. Как только нам разрешили разойтись, они кинулись ко мне. Я оказался в кольце старшеклассников, обступивших меня стеной, как бы отгородив от остальных учеников, толпившихся на спортивной площадке. Они переговаривались между собой, по-всякому прохаживаясь на мой счет, как будто меня тут не было.

– Такое дело, а он притворяется, будто это к нему не относится! Молчит себе преспокойно! Ни стыда ни совести!

Я был потрясен арестом отца-настоятеля, но все же смог сохранить самообладание, чтобы продемонстрировать полнейшее безразличие к окружившим меня ребятам. К тому же моими противниками были крепкие старшеклассники из горного поселка, от которых трудно было ждать сострадания даже в такие минуты, когда зубная боль заставляла меня прибегать к странной операции.

В этот раз все обошлось, но, разумеется, совсем избежать наказания, в какой бы форме оно ни проявилось, было не в моей власти. Во второй половине дня директор, ездивший после утренней линейки в полицейское управление соседнего города, вернулся назад на лесовозе и снова построил на школьном дворе ребят, еще не успевших разойтись по домам. Он говорил взволнованно и очень громко. Вид у него был крайне возбужденный.

– То, что из префектуры прибыли агенты тайной полиции, – это чрезвычайно важно. Расследование идет весьма успешно. Как оказалось, сумасшедший старик настоятель пытался усомниться в святости живого бога на земле – его величества императора, потомка вечной императорской династии. Чудовищная, непозволительная крамола! Он упрямо твердит, что в этой маленькой долине и в окружающих ее лесах с самого сотворения мира обитает бог в облике человека, который сейчас где-то укрылся, но существует в сердцах людей. А разве хорошо, что в эту нелепую, дикую выдумку слепо верят жители деревни, пусть и затерявшейся в дальних горах, в самый ответственный период истории нашей империи? Было бы, разумеется, несправедливо всех жителей деревни считать непатриотами. Но почему же ваши отцы и матери терпели в настоятелях безумца, отстаивающего заведомую чушь? Утверждающего, что испокон веков, со времен появления, дескать, этой долины, где-то здесь существует человек, достигший уже чуть ли не семисотлетнего возраста, что сейчас он скрывается в лесах и что он бессмертен. Да быть такого не может! Ведь это понятно даже школьникам, правда? До какого возраста обычно доживает человек? Вспомните, сколько лет вашим дедушкам и бабушкам. В каком возрасте человек перестает расти? Покажите мне человека, который бы рос после ста лет и был выше нашей школы!

Я вместе со всеми учениками стоял в строю и слушал бесконечные разглагольствования директора. Мне было тошно. Я понял, что отца-настоятеля вынудили при допросе рассказать о Разрушителе нашим врагам – агентам тайной полиции, прибывшим из внешнего мира, и, хотя у него были изъяты обличающие материалы, сделал он это, конечно, только после жестоких пыток. Таких жестоких, таких невыносимых, что даже этот еще не старый и волевой человек могучего телосложения, который физической силой выделялся среди многих, вынужден был во всем сознаться. Меня охватил такой ужас, что даже затошнило. Но в какой-то момент я не смог сдержать смеха, и он достиг ушей директора. Это случилось после того, как он, назвав легенды о Разрушителе глупейшей выдумкой, провозгласил:

– Даже если до сих пор вы разделяли это заблуждение, то сейчас должны понять, что думать так – позорно и дико! Разве можно верить в то, что, кроме его величества императора, есть еще один бог на земле и он скрывается в горах?

Я стоял потупившись, но тут мои плечи начали содрогаться от неудержимого смеха. Я вдруг подумал: «Достаточно поднять голову, чтобы увидеть тополь-великан, который высится на утесе. Как же можно называть глупейшей выдумкой легенды о Разрушителе, который так долго упражнял свое тело на его могучих ветвях, что они согнулись? Разрушитель, которому перевалило за сто, продолжая расти, превратился в великана и лишь на время покинул нашу долину. Если нелепа сама мысль о том, что в какие-то моменты он возрождался и подчинялся законам времени, по которым живет наш край (как я нарисовал на двух листах), тогда, значит, и долина, и горный поселок, и даже лес – не более чем сон? Тогда получается, что и я, стоящий среди детей на школьном дворе в долине, окруженной лесом, тоже сновидение? Но чье сновидение?» Вот тут-то я и рассмеялся. Да так, что директор школы, распаленный своими выкриками с трибуны, вынужден был заткнуться.

Приказав мне стать по стойке «смирно», директор школы наклонился и, удерживая меня одной рукой, другой стал хлестать по щекам. Он долго избивал меня. Но еще невыносимее, чем боль, было ощущение его холодной мягкой ладони. Неожиданно удары, градом сыпавшиеся на меня, стали приносить облегчение – оно было ниспослано Разрушителем. Я испытывал уже не боль, а нечто совсем иное. Будто я маленькой горошинкой спрятался в теле великана, будто меня завернули во влажную шкурку колонка или летяги – вот что мне казалось. Перед глазами этой горошинки предвечерняя долина погружалась в сумерки, ветер гнал палую листву – я словно видел коричневатую фотографию в овальной рамке. На этом фоне крохотный директор школы, вытянув тощую руку, бил меня по лицу. Его маленькие, горящие от злобы глазки цикады стали бессмысленными, как у всякого человека, которого переполняет злоба. Наконец, точно отхаркиваясь, он рявкнул:

– Пошел домой! – и оттолкнул меня рукой, похожей на лапку жука-носорога…

Я вернулся в наш дом, стоявший в самом низком месте долины, через заднюю калитку спустился к реке, вошел в нее по колено, глубоко вздохнул и, опустив в воду голову, задержал дыхание. Так я охлаждал щеки – они у меня перед тем, как распухнуть, не столько болели, сколько пылали и чесались. Одновременно я думал о Разрушителе, который развел в этой реке рыбу, чтобы людям, построившим новый мир в долине и горном поселке, было чем кормиться. И все время посмеивался: если эта полуразрушенная огромная запруда, если эта река и струящаяся между пальцами вода не сон, как же можно считать глупой выдумкой существование Разрушителя?

На следующий день я не пошел в школу и лежал в постели, а ты, сестренка, вернулась домой с поручением от деда Апо и деда Пери. Ничем не прикрывая своего лица в кровоподтеках, раздувшегося, будто резиновый мяч, я послушно отправился к ним. Они внимательно осмотрели мои уши, в которых застыли сгустки крови, разодранные губы, достали что-то из аптечки и принялись обрабатывать раны. Потрясенные жестокостью наказания, близнецы старались скрыть от меня выражение непереносимой муки на лицах, а я, сдерживая слезы, рассказывал о том, как смеялся над разглагольствованиями директора. Я пытался представить дело так, будто сознательно отплатил ему смехом за оскорбление, которое он нанес долине, горному поселку, всему лесу и, наконец, Разрушителю. На самом же деле я просто не смог сдержать вырвавшийся наружу смех. Не знаю, было ли это сознательным вызовом болтовне директора, но избивал он меня долго – что верно, то верно. Оба специалиста по небесной механике грустно улыбались, изобразив на своих небритых и тоже припухших печальных лицах сочувствие и восхищение. Их лица были для меня раскрытой книгой. Я на всю жизнь сохранил это в своей памяти.

Дед Апо и дед Пери позвали меня к себе потому, что им тоже удалось выяснить – правда, совсем не тем путем, к которому прибег директор школы, – о чем говорил под пыткой отец-настоятель. Хотя они понимали, что я еще слишком мал, но сочли возможным рассказать мне обо всем откровенно и подробно. Я думаю, сестренка, что, сопоставив услышанное от директора школы с одной стороны, и от деда Апо и деда Пери – с другой, сумел уже тогда правильно понять причины того, что произошло в полиции. У тайной полиции префектурального полицейского управления, безусловно, не было особой уверенности в том, что какой-то настоятель затерявшегося в горах храма действительно изобличен как заговорщик. В конечном итоге деда Апо и деда Пери сделали козлами отпущения и арестовали их, а отца-настоятеля выпустили на свободу. Выходит, в тайной полиции, явно желавшей замять дело, прислушались к мнению двух эвакуированных в долину интеллигентов и вызвали на допрос автора доноса – директора школы. Таким образом, получилось, что дед Апо и дед Пери взялись за один конец веревочки, связывавшей отца-настоятеля с властями, а директор – за другой, и в дальнейшем это привело к непредвиденным результатам.

Дед Апо и дед Пери опасались, что я буду потрясен, когда узнаю, что наговорил в полиции отец-настоятель. В самом презираемом учреждении Великой Японской империи он счел возможным рассказать о жизни и неоднократных возрождениях Разрушителя. Разве тем самым он не нарушил одну из главных заповедей, которую сам же вдалбливал мне в голову, занимаясь моим воспитанием?

– Это из-за того, что его пытали, – отвечал я, охваченный стыдом за отца-настоятеля, сломленного полицией. Однако дед Апо и дед Пери грустно, но с поразительной убежденностью заявили:

– Обычную пытку, думается, он смог бы выдержать. Это стальной человек, хотя он и не молод. Но когда его арестовали и ему пришлось спать в камере на голом полу, у него случился приступ. Вот этим все и объясняется. Колотили по ногам, а это у него самое слабое место…

– У него же ревматизм! – закричал я со слезами в голосе, словно мне самому был нанесен жестокий удар в солнечное сплетение.

Ноги, сестренка, были единственным уязвимым местом у отца-настоятеля. Однако дед Апо и дед Пери, как настоящие ученые, стремились самым тщательным образом разобраться в мельчайших деталях и, считая, что существует еще по меньшей мере один непроясненный момент, высказали такую точку зрения:

– Нет, ревматизм тут ни при чем. Думается, виной всему еще более мучительная болезнь – подагра. Как правило, японцы ею не страдают, но мы все же думаем, что у него именно подагра. Ведь в жилах твоего отца течет и русская кровь. Как у него раньше протекали приступы?

– Суставы на большом пальце левой ноги вспухали и очень болели. Самая страшная боль начиналась на третий-четвертый день, а после этого она быстро проходила. Но даже если бы ему угрожали, что будут бить по больной ноге, он бы все равно ничего не стал рассказывать!

Дед Апо и дед Пери, повернувшись ко мне, внимательно слушали мою пылкую защитительную речь, и их печальные лица вдруг покраснели. Больше они и словом не обмолвились о том, что случилось с отцом-настоятелем в полиции, только начали меня успокаивать, уверяя, что теперь приступы с каждым днем будут все легче. Вспоминая об этом в лесу, я, выкрашенный сверху красной краской, чувствовал, как внутри у меня все пылает от стыда и негодования.

Я был убежден, что никакие страдания, будь то ревматизм или болезнь, которую они называли подагрой, не заставили бы отца-настоятеля предать деда Апо и деда Пери – его искренних доброжелателей и защитников. Нет, он сделал это, когда самая страшная боль уже прошла и только ее тлеющие угли жгли суставы большого пальца. Получив возможность вспомнить свое прошлое и подумать о будущем, он вступил в сговор с директором школы, с которым его свели в полиции, и предал деда Апо и деда Пери. Тайная полиция, арестовав отца-настоятеля и подвергнув его допросу, смогла в общих чертах уяснить обычаи и верования нашего края, во многом не совпадающие с догматами синтоизма – официальной религии Великой Японской империи. Разумеется, можно было привлечь его к ответственности за распространение преданий о Разрушителе – боге в облике человека, не являющемся потомком вечной императорской династии. Однако состряпать против отца-настоятеля обвинение в пропаганде антигосударственных идей оказалось делом довольно сложным. По мере того как отец-настоятель приводил все новые подробности, излагая легенды о Разрушителе, вопрос о существовании в горной деревушке бога в облике человека все больше выходил за рамки, которыми хотела бы ограничить дело тайная полиция. Видимо, заметив растерянность допрашивающих, сообразивших наконец, что происходит, отец-настоятель постарался своим рассказом еще больше закрепить произведенное им ошеломляющее впечатление. Благодаря этому полиция все больше убеждалась в неуязвимости отца-настоятеля, рассказывающего какие-то нелепые мифы и предания своего края, и позиция доносчика – директора школы – становилась все более двусмысленной. Ведь, рассылая повсюду свои доносы об антигосударственном заговоре – даже в министерство внутренних дел, – он фактически с помощью полиции сводил личные счеты с обидчиком.

Когда растерянность полиции стала очевидной, директор школы, опасаясь обратной реакции, изменил тактику. В целях самозащиты он, не колеблясь, уговорами и угрозами постарался заключить союз со своим бывшим противником, то есть с отцом-настоятелем. Директор много раз ходил в полицию и подолгу беседовал с ним. Его новые рассуждения сводились к следующему:

– Настоятель в течение многих лет собирал легенды, бытующие в долине и горном поселке. Его деятельность можно рассматривать как этнографические изыскания, которые весьма популярны по всей Японии среди тех, кто испытал на себе влияние Кунио Янагита. Или даже как нечто более актуальное. Однако два специалиста по небесной механике, эвакуированные в долину, услышав от настоятеля эти мифы, трактовали их с антигосударственных позиций и даже попытались ввести в заблуждение самого настоятеля. Их главная идея состояла в том, чтобы доказать существование в этой небольшой долине еще одного государства, независимого от Великой Японской империи, и еще одного бога в облике человека, кроме ныне правящего потомка вечной императорской династии. Именно поэтому я и сам вначале неправильно истолковал своеобразные идеи настоятеля.

После того как в предательском сговоре директор школы и отец-настоятель выработали линию поведения, оставалось лишь убедить отца-настоятеля припомнить и засвидетельствовать, как дед Апо и дед Пери высказывались об услышанных преданиях. Он и привел сочувственные и восхищенные высказывания двух специалистов по небесной механике о том, что этот край, переживший расцвет и упадок, не просто заброшенная деревенька, но некое независимое государство и даже микрокосм…

Получив эти свидетельские показания, жандармы прибыли в долину и в деревенской управе учинили допрос деду Апо и деду Пери. Отец-настоятель, которого привезли из полицейского управления для очной ставки, был очень слаб и вскоре ему разрешили вернуться в храм, находившийся в самом высоком месте долины. После этого жандармы увезли с собой деда Апо и деда Пери, а они на прощание дали мне тайный знак, когда я притаился у падуба, росшего в камнях. Раздираемый не только стыдом и негодованием, но и невыразимой печалью, я целых пять дней в отчаянии обдумывал, что бы мне совершить, и наконец, выкрасившись красной краской, бежал из освещенной полной луной долины во тьму леса…

6

Оставив далеко за собой залитую лунным светом, словно окутанную туманом долину, я пробрался через фруктовые сады, небольшие рощицы и остановился на опушке мрачного леса. У меня был вывихнут палец на правой ноге. Но я очень торопился и пожалел время на то, чтобы осмотреть палец, – я просто зарыл ногу в палую листву, успокаивая боль, и немного передохнул. На этот раз, однако, боль не позволила мне снова почувствовать себя маленькой горошинкой в теле огромного Разрушителя, под его защитой. Я был вне Разрушителя. А ведь шел именно за тем, чтобы встретиться с ним. Мое красное тело с прижатыми к бокам руками, маленькое, как личинка жучка в палой листве, наклонившись вправо, замерло в неподвижности, но я знал, что нахожусь в том самом месте, которое послужит для меня отправной точкой, откуда начнется мой путь в лес. Теперь мне нужно было идти перпендикулярно мерцавшей в свете луны, едва обозначенной линии Дороги мертвецов. Вдруг, точно прозрев, я почувствовал, что понимаю, ради чего она строилась. Она была огромным алтарем, где, уходя в лес, совершали свои жертвоприношения люди нашего края. Обращенные ко мне деревья девственного леса пропускали лунный свет, и глаза, привыкнув к чередованию светлых и темных полос, стали различать родник справа и ствол огромного вяза слева. Значит, сестренка, я добрался до того места, где останавливались поднимающиеся из долины перед тем, как пересечь Дорогу мертвецов. Ну точно специально выбрал. Я оторвал взгляд от корней вяза, ползущих по земле, – они волнами вздымались под опавшей листвой и тянулись к черному стволу, к редким веткам. Там, в их причудливом переплетении, где иссиня-черное небо при свете невидимой отсюда луны скрывало звезды, чудились лица умерших в долине и горном поселке. Другую их половину – они утонули в роднике – я, должно быть, увижу на поверхности воды, поглотившей мерцание темного неба. Ободренный молчаливым присутствием рядом со мной всех, кто умер, начиная с основания нового мира, я стал медленно подниматься к Дороге мертвецов. Вывихнутый палец сковывал движения. То, что я ощущал, сестренка, можно передать словами: «Ну точно хромой пес!» Ступив на камни, которыми была вымощена Дорога мертвецов, я неловко задел больную ногу и потерял равновесие. Камни, освещенные лунным светом, проникавшим сквозь просветы в кроне, выглядели волнующимся морем. У меня закружилась голова. Чтобы не упасть, я подался вперед, протянул руки к темной громаде леса и выставил луне голый, выкрашенный красной краской зад. И в такой позе, сестренка, пересек Дорогу мертвецов.

И вот я вступаю в мрачный, темный лес, наполненный запахами нерожденного прошлого и умершего будущего. До сих пор, сестренка, я тебе никогда не говорил о том, что́ пережил тогда в лесу, а вот теперь обращаюсь к тебе, хоть ты снова куда-то исчезла. Об этом не знает ни один человек, и я лишь мечтал, что когда-нибудь все смогу тебе рассказать. Рассказать о том, как я, пробираясь сквозь черные заросли, преодолел страх в первую ночь в лесу. Помня о больном пальце и двигаясь очень осторожно, я все-таки ухитрился сразу же налететь на поросший мхом огромный камень, а потом на поваленное дерево и упал, но не спасовал – тут же вскочил на ноги и, протянув руки в непроглядную тьму, продолжал пробираться вперед, объятый непередаваемым страхом. Тем не менее я хочу похвастаться перед тобой, сестренка: в конце концов мне удалось преодолеть его, этот страх. Я двигался вперед, разгребая руками густой, точно вода, ночной воздух непроницаемо темного леса, и страх громыхал во мне, словно вложенный в грудь камень. Трудно передать все это. Разве что воспроизвести снова: раздеться догола, выкраситься в красный цвет и еще раз пережить разлившуюся во мне дрожь, от кожи до внутренностей. Но страх, охвативший меня, когда я вступил в лес, был совсем другой, непохожий на тот вызванный сказкой, когда я бежал однажды по дороге, поднимавшейся в горы. Меня нисколько не пугали обитавшие там дикие собаки. Пробираясь во тьме, я, голый, выкрашенный красной краской, был такой же одичавшей собакой. Если собаки и появятся, они обнюхают меня и, приняв за своего, преспокойно уйдут, думал я. Исчезла и тревога, что в глубине леса меня кто-то подстерегает, чтобы сожрать. Разрушитель, к которому я приду в конце своих блужданий по темному лесу, меня не съест – он вовсе не дьявол. Что же тогда так страшило меня? «Большие обезьяны», которых я боялся, когда, играя на Дороге мертвецов, смотрел сквозь заросли редкого подлеска, по которому брел сейчас как беспомощный слепец. Невыразимый страх охватывал меня при мысли, что я на ощупь пробираюсь по их владениям…

«Большие обезьяны». Ты тоже, сестренка, не раз, приходя играть на Дорогу мертвецов, должно быть, видела их. Запах прели от опавшей листвы, желтовато-зеленые, казавшиеся объемными, трубки света, и в них – словно в луче прожектора – пляшет пыль старой коры деревьев, летящая сверху пыльца. Таков девственный лес внизу. Будто прячась за стволами огромных деревьев, укрывшись за поросшим мхом валежником и огромными валунами, замерли «большие обезьяны». А вдруг существа, представлявшиеся «большими обезьянами», – это просто замшелые камни?.. Девственный лес начинается с нагромождения этих огромных камней… Но даже если склонившиеся в поклоне существа на самом деле камни, то все равно это «большие обезьяны», только уже окаменевшие. Ведь мы, дети, воспринимали их как останки обезьян, убитых ведомыми Разрушителем созидателями, и это заронило в наши души смутное чувство вины.

Помня все это, я глубокой ночью, обнаженный, вошел в лес. Мне предстояло пройти через то место, где сгрудились окаменевшие останки «больших обезьян». И они, радуясь, что их многовековое терпение вознаграждено, схватят из засады голого, красного, ослепшего в темноте ребенка и накажут неизвестно за что. Может быть, и тот камень, за который я задел вывихнутым пальцем, был головой предводителя этих бесчисленных «больших обезьян»? Но у меня и мысли не было вернуться назад, в долину, поэтому не оставалось ничего иного, как преодолеть нагромождение камней у опушки, где начиналось царство «больших обезьян». Можно даже сказать так: это было испытание, ниспосланное мне Разрушителем. Испытание невероятным страхом, который меня обуял. Я шел в наполненной страхом тьме, стиснув зубы, чтобы не взмолиться прежде, чем меня схватят поджидающие в засаде «большие обезьяны»:

– О, большие обезьяны! Я не унаследовал крови Разрушителя и созидателей. Мои родители – чужаки: настоятель храма Мисима-дзиндзя и бродячая актриса, танцевавшая у нас на празднике урожая. Я родился в этой долине – верно, но меня не связывали кровные узы с живущими там людьми. Большие обезьяны, кровные узы не связывают меня с теми, кто в давние времена истреблял вас!

Несмотря на поднявшийся во мне страх, я удержался от этого крика в ночном лесу – ведь никто из нашего края не мог меня увидеть здесь, никто не мог меня, услышать; и всякий раз, подумав так, мотал головой, как бы отгоняя эту мысль из страха, что духи могут ее прочесть. Но была и другая причина. Я вступил в лес, чтобы утвердить прямо противоположное тому, о чем взывал к «большим обезьянам», тому, что несли всплывавшие в моем сознании мысли. Сегодня я бы выразил свой план такими словами: рожденный чужаками в этом краю, не унаследовав крови созидателей деревни-государства-микрокосма, я хотел изменить свою природу. Ради того, чтобы превратиться в истинного жителя нашего края, я готов был вступить в ночной лес, пробраться сквозь скопища «больших обезьян» и разыскать Разрушителя. Только если бы мне удалось сродниться с нашим краем, я смог бы полностью освободиться от власти отца-настоятеля, предавшего деда Апо и деда Пери.

…Двигаясь вперед в непроглядной тьме, в своих долгих блужданиях по лесу я вдруг почувствовал, что неведомая сила, противиться которой было невероятно трудно, начинает вести меня в определенном направлении. Я стал все больше отклоняться влево. Явно потому, что рельеф имел тот же уклон. Если бы я широко открытыми глазами мог видеть, что делается впереди, мне удалось бы преодолеть склон, сохраняя равновесие. Но, вытянув во тьму руки, подволакивая ногу, чтобы уберечь вывихнутый палец, я вынужден был безропотно подчиняться рельефу. Склон начал круто уходить вниз. Пылающим пальцем я ощущал, что почва становится все более влажной. К лесным запахам прибавился запах воды. Теперь на ступни налипали уже не прошлогодние листья, а стебли травы. Деревья, на которые я прежде то и дело натыкался вытянутыми руками, попадались реже. Я шел медленно, боясь снова ударить ногу об острый камень. Место, где господствовали «большие обезьяны», осталось позади. Рельеф уготовил мне множество опасных преград, но я все-таки добрался до лесного болотца. Осознав, что удалось не только преодолеть скопище «больших обезьян», но и выйти наконец к болоту, я в мгновение ока освободился от страха и по-детски ощутил почти восторг. Меня била нервная дрожь, словно от холода. «И здесь выручили дед Апо и дед Пери!» – подумал я, но эта мысль тут же обожгла стыдом: ведь отец-настоятель предал их…

Сквозь тьму мне удалось разглядеть: да, это то самое болото, что было уже обследовано когда-то ребятами под руководством деда Апо и деда Пери. Впервые после пятидесятидневной войны открыто был сформирован отряд, и специалисты по небесной механике устроили поход в лес – мы, сестренка, приняли в нем участие, – причем каждый запасся мотком цветных ниток, которые должны были связывать нас с долиной. Дед Апо и дед Пери, построив нас, шагали впереди. Поскольку время было мирное, взрослым долины даже в голову не пришло возражать против такого похода; не вызвал он неодобрения и у стариков. Наоборот, поход укрепил доверие к деду Апо и деду Пери. Сами они больше, чем кто-либо из жителей долины и горного поселка, верили в мощь леса и стоявшую за ней мощь Разрушителя и, придавая особое значение тому, чтобы не нарушить контакта с ним, вели ребят в лес, уверенные в их безопасности. Проникшись духом легенд деревни-государства-микрокосма, они повели нас в лес и тем самым преподнесли детям урок поклонения девственному лесу, мощи Разрушителя.

Прежде чем предпринять этот учебный поход, они попытались воскресить в нашей памяти миф о девственном лесе: хотя об этом говорят многие, но в душе мало кто верит, что заблудившийся в лесу живым из него не выйдет. По их просьбе мы вспоминали и рассказывали по очереди слышанные от отцов и старших братьев легенды о людях, погибших в лесу. Поэтому каждый из нас отнесся к походу в лес со всей ответственностью и теперь сжимал в кулаке клубок цветных ниток, чтобы, перейдя Дорогу мертвецов, привязать их к деревьям. Но деревья в девственном лесу были слишком толстыми, а ветви росли слишком высоко, поэтому мы выбрали тонкие прутики азалий, густые заросли которых окружали долину. Углубляясь в лес, мы разматывали цветные нити, которые должны были помочь вернуться в долину. И вели нас дед Апо и дед Пери, тоже невозмутимо зажавшие в руках цветные клубки. Разумеется, нитки помогали чисто символически, длины их не хватило ни одному из нас, но никого это не беспокоило.

Дед Апо и дед Пери не только присутствовали на моих занятиях с отцом-настоятелем, но и интересовались легендами, которые пересказывали дети долины и горного поселка. Им хорошо был известен рассказ (кстати, значительно расходящийся с историческими фактами пятидесятидневной войны) о том, как дети долины и горного поселка, чтобы сбить с толку захватчиков, соорудили такой запутанный лабиринт, что сами в нем заблудились и по сей день играют там с ними в прятки.

– Видимо, лабиринт, о котором говорится в этом предании, существует вне времени, текущего снаружи. В таком случае заблудившиеся в нем дети навсегда остались детьми; если мы к ним попадем, они с радушием встретят своих сверстников. Но ни в коем случае нельзя отвечать на их призывы. Иначе нам самим никогда оттуда не выбраться.