Текст книги "Игры современников"

Автор книги: Кэндзабуро Оэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

7

Отец-настоятель, рассказывая о пятидесятидневной войне, все же не выставлял Безымянного капитана самым жестоким варваром из варваров, вторгшимся в наш край. Характер этого человека был так противоречив, что засевший в нем варвар не мог уничтожить ростки стыда, пробивающиеся сквозь поры его совести. Стоило Безымянному капитану заснуть, как ему тут же являлся Разрушитель и устремлял свой взор на комок позора, который, словно орден, висел у него на груди под кителем. И даже средь бела дня в те минуты, когда Безымянный капитан, руководя операциями, погружался в сновидения, Разрушитель не отрывал своего сурового взгляда от этого места на его затянутой в китель груди. Средь бела дня терзаемый неотступными видениями, Безымянный капитан, даже бодрствуя, шарил по груди руками, будто искал этот комок позора. Чтобы успокоить подчиненных, которых смущало его поведение, он сшил мешочек из куска лилового шелка, в который обычно заворачивал свой боевой меч, набил ватой и прикрепил к кителю. Правда, никому из подчиненных и в голову не могло прийти, что мешочек из лилового шелка был не орденом, изготовленным Безымянным капитаном, чтобы потешить свое самолюбие, а символом позора, разросшегося у него в груди подобно раку и в конце концов вырвавшегося наружу. Если бы присутствующие на ежедневных оперативных совещаниях офицеры догадались, что означает этот лиловый мешочек, авторитет Безымянного капитана окончательно бы упал в их глазах. Однако рота проникалась все более глубоким доверием к Безымянному капитану, который так энергично осуществлял руководство в этой кампании, при том, что даже средь бела дня его посещали видения.

В тот день, когда между людьми нашего края, вовремя потушившими лесной пожар, вызванный артиллерийским обстрелом оружейного завода, и армией Великой Японской империи завязался жаркий бой, Безымянный капитан, обратившись ко всем офицерам и солдатам роты, строго приказал, чтобы в дальнейшем воду из родника не использовали для питья. Солдатам, доставлявшим провиант, было дано строжайшее указание обеспечить снабжение питьевой водой. Безымянному капитану, чудом избежавшему гибели от ручной гранаты, эта мысль была подсказана Разрушителем в тот момент, когда он, спускаясь в долину, на мгновение смежил веки. Разрушитель предупредил, что конфликт вступил в такую фазу, когда единственный источник питьевой воды для вражеских войск будет отравлен. Солдаты, нарушившие приказ Безымянного капитана и выпившие воду из бамбуковой трубы, проложенной от родника, свалились в сильном жару – проницательность командира роты глубоко потрясла его подчиненных.

Если бы контакты с Разрушителем во время сновидений, посещавших Безымянного капитана средь бела дня, всегда так же помогали осуществлению операций, которые он проводил, то они стали бы действенным фактором успеха. Однако Разрушитель, часто демонстрировавший в мифах и преданиях нашего края многозначность слов и поступков, не мог в снах, которые видел средь бела дня захватчик деревни-государства-микрокосма, выполнять лишь роль благодетеля. Солдаты и так перетаскивали продовольствие на своих плечах от поселка, куда грузовики довозили его по отремонтированной после наводнения дороге, а тут еще – доставка питьевой воды, что очень сильно осложнило снабжение отряда. На перевалочной базе не оказалось подходящих емкостей. А когда наконец с большим трудом набрали разномастную посуду и наполнили ее водой, то выяснилось, что не хватает людей. Тогда солдаты с водой, в которой больше всего нуждалась рота, были отправлены вперед, а доставку продовольствия возложили на мобилизованное гражданское население. Для охраны носильщиков, на которых в лесу могли напасть мятежники, был выделен специальный конвой. Вереница носильщиков (большинство из них – крестьяне) медленно поднималась по разрушенной потопом горной дороге; ночь застала их примерно в четырех ри[34]34
  Линейная мера, 3,9 км.


[Закрыть] от долины, занятой армией Великой Японской империи. Конвой – унтер-офицер и два солдата – нетерпеливо подгонял носильщиков, но с тяжелым грузом за плечами двигаться быстрее те не хотели. А охрана не решалась сказать, что опасается нападения партизан, скрывающихся в лесу. Уже давно ходили слухи, что в одной из долин далеко в горах партизаны готовятся к действиям. Двигаясь по ночной дороге, охрана обратила внимание на странную перемену, происшедшую среди крестьян-носильщиков. Несмотря на тяжелую поклажу, они неожиданно оживились, словно почувствовав интерес к работе, совсем недавно вызывавшей у них отвращение. Мало того, охране показалось, что число носильщиков увеличилось. Перепуганные унтер-офицер и солдаты бросились наутек. Так огромное количество продовольствия оказалось в лагере в глубине девственного леса.

Можно ли считать, что дневные видения Безымянного капитана были вызваны переутомлением или ослаблением непреклонной воли, отличавшей его прежде? Ему действительно приходилось в своих снах и ночью и днем встречаться с Разрушителем – это была его обязанность, гораздо более важная, чем руководство военной операцией. Военный врач настоятельно рекомендовал ему сильнейшее снотворное, которое должно было избавить его хотя бы от ночных кошмаров, но командир роты решительно отказался от лекарства. Чтобы не мешать сновидениям посещать его, он со времени вступления в долину не взял в рот ни капли спиртного. Если бы вдруг Разрушитель перестал являться ему в снах, с ним, наверное, произошло бы то же, что с воздушным змеем, у которого оборвали нить. Когда случались события, суть которых никакими силами не могли осмыслить ни его рота, ни партизаны нашего края, Безымянный капитан и в ночных снах, и в дневных видениях обращался за объяснениями к Разрушителю. В своих решениях Безымянный капитан руководствовался не результатами изматывающих ежедневных сражений, а указаниями, полученными во сне от Разрушителя.

Солдаты перебили и ранили многих, кто после артиллерийского обстрела оружейного завода вышел из леса тушить пожар, и, преследуя уцелевших мятежников, обнаружили нечто совсем уж неожиданное – ряды огромных выгребных ям. Сказать «обнаружили» не совсем точно: стремительно мчавшиеся солдаты просто провалились туда. Ямы были вырыты в таком месте, где девственный лес как бы вклинивался в долину. Внутри они были обмазаны глиной, добытой где-то в глубине леса; прямоугольной формы, очень глубокие и длинные, площадью в пять циновок-татами[35]35
  Татами имеет строго фиксированный размер – 1,5 кв. м.


[Закрыть]. Угодив туда, солдаты с головой погружались в зловонную жижу. Всего выгребных ям было шесть. Безымянный капитан как человек, разработавший план географического покорения с помощью карты масштабом 1:50 000, точно установил главную особенность местонахождения выгребных ям по отношению к долине. Вырубив деревья по опушке девственного леса и таким образом открыв обзор, можно было убедиться, что от каждого места, где находится огромная выгребная яма, начинается склон, спускающийся к долине. Чем глубже девственный лес, тем больше там встречается всевозможных лощин, оврагов, заболоченных низин. Но выгребные ямы рыли, предусмотрительно выбрав наиболее близко подступающие к долине участки леса. И столь же предусмотрительно их обмазывали внутри привезенной издалека глиной. Почему все же выгребные ямы, для которых обычно выбирают укромные уголки, вырыты почти на виду, у самой опушки девственного леса? Угодившие в ямы солдаты рассвирепели, решив, что им специально устроили эту вонючую ловушку, а их товарищи вместе с теми, кто эту ловушку подстроил, еще и насмехались над ними. И лишь один Безымянный капитан задумался: зачем мятежники из долины потратили столько сил на такую пустую, малоэффективную проделку?

В сопровождении охраны он обследовал окрестности, но не обнаружил поблизости никаких следов крупной базы мятежников, где было бы сконцентрировано множество людей. Наоборот, произведенная разведка задала ему новую загадку. По всей видимости, содержимое выгребных ям, вырытых в соответствии с неким планом, доставлялось откуда-то из другого места. Неясно только, с какой целью надо было затрачивать столько тяжелого труда. Безымянный капитан спросил об этом во сне у Разрушителя, и, лишь когда тот в обычной своей манере раскрыл Безымянному капитану замысел, все стало ясно.

– После окончания пятидесятидневной войны люди долины и горного поселка должны будут восстановить пахотные земли, сначала залитые водой при сооружении запруды, а потом заброшенные. Это огромная и совсем не простая работа. Поднять сельское хозяйство, не привнеся ничего нового, чрезвычайно трудно. Когда-то я предпринял попытку превратить полосу земли между девственным лесом и долиной, где сейчас растет малоценный смешанный лес, в фруктовый сад, высадив там персики, груши, виноград. Спустив по специально прорытым канавам содержимое выгребных ям, которые сейчас, пока люди ведут войну в девственном лесу, наполнятся до краев, мы получим прекрасное удобрение для фруктового сада.

Безымянный капитан не мог не подумать о том, что его подчиненные, живя в долине, расточительно спускают в реку содержимое переполненных выгребных ям. И он снова испытал стыд перед теми, кто продолжал мятеж под руководством Разрушителя, следуя его указаниям, полученным во сне. Однако это чувство стыда не разделил с ним никто из его подчиненных. К тому же он сознавал, что все разработанные им планы военных операций провалились один за другим, и в результате он оказался в безвыходном положении. Солдаты Великой Японской империи заняли долину и начали ее покорение, но насколько же они уступают в нравственном отношении мятежникам, с которыми сражаются! Да к тому же войне конца не видно. У Безымянного капитана, ни на минуту не забывавшего об этом, были причины терзаться приступами мучительного стыда и торопить окончание войны.

Нацепив на грудь мешочек из лилового шелка, Безымянный капитан ясно осознал, что на нем лежит печать позора, но тем не менее не отказался от мысли покорить безмозглых жителей долины и, отгоняя видения, готовые одолеть его средь бела дня, стоило на миг остановиться, без конца кружил по школьному двору, где располагался штаб, и непрерывно размахивал руками, словно отбиваясь от Разрушителя, угрожавшего ему из сна, и при этом топал ногами еще решительнее, чем на утесе в первое утро после вступления в долину, а наши люди, переговариваясь между собой, тайком подглядывали за ним. Это были те пожарники, которые сражались с огнем, спасая девственный лес; тяжело раненные во время нападения солдат армии Великой Японской империи, они были размещены в одном из школьных классов. Раны их были настолько тяжелыми, что скрыться в лесу они не смогли. Военный врач оказывал им помощь наравне с ранеными солдатами, без всякой дискриминации, но все равно треть из них не выжила. Самоотверженность, с какой военный врач ухаживал за пленными, была незримо связана с чувством стыда, который испытывал Безымянный капитан. Разумеется, попавшие в плен прежде всего подверглись суровому допросу, хотя, казалось, начинать следовало бы с лечения ран. Допрос был учинен самим Безымянным капитаном. Пытались ли пленные, лежавшие на покрытом циновками полу, выразить протест молчанием? Ничуть. Напротив, они говорили так много и охотно, что Безымянному капитану приходилось прерывать их из опасения, что у них начинается горячка. Офицеры негодовали: ну что за говор у этих крестьян из захолустной деревушки! Но, сестренка, негодование офицеров свидетельствовало лишь о том, что эти кадровые военные, выходцы из провинциальных городков, не ведали о существовании искусных вралей, единственная цель которых – позабавить, скрасить жизнь людям в забытом богом уголке. Пленные получили прекрасную аудиторию и, чтобы разогнать тоску, накопившуюся за долгое время пребывания в девственном лесу, трещали без умолку, хоть и страдали от ран. Каждый из них говорил свое, и сопоставить, сравнить их показания не представлялось никакой возможности. И использовать их показания в нынешней кампании тоже было невозможно. Понимая это, Безымянный капитан и подчиненные ему офицеры все больше распалялись и наконец, не в силах больше сдерживать ярость, обрушили свой гнев на раненых, лежавших на полу. А пленные, хоть и обессилели от жара, говорили не умолкая, да так искренно, что было ясно – они сами твердо верят в свои рассказы.

Один из них, пересыпая речь случайно пришедшими на ум китайскими и корейскими словами, утверждал, что из долины освободительная война уже перекинулась в Китай и Корею, где действуют сражающиеся с японцами партизаны, что уже создан единый фронт и в самом скором времени сюда прибудет подкрепление. Он даже настаивал, что является ответственным за связь с этими заморскими районами, а теперь, мол, попав в плен, беспокоится, все ли пройдет гладко с приемом подкрепления. Правда, один учитель предлагал штабу партизанского отряда отправить составленное им обращение к международным антиимпериалистическим силам – такой факт действительно имел место.

Другой пленный показал, что открытые в девственном лесу полезные ископаемые отправляются на обогатительные фабрики Германии, а изготовленные там из этого сырья бомбы нового типа в разобранном виде ввозятся уже под видом металлических игрушек. Сборка бомб производится на оружейном заводе, укрытом в лесу. Жители долины так самоотверженно тушили здание завода только из опасения, что, если огонь доберется до оставшейся там взрывчатки, половина леса взлетит на воздух.

Разумеется, не все показания пленных носили характер бравады. Был один пленный, который говорил об условиях заключения мира между партизанами, укрывшимися в девственном лесу, и армией Великой Японской империи. Человек этот служил начальником почты в деревне и был известен как большой книголюб – он, сестренка, оправился от ран и в годы нашего детства все еще заведовал почтовым отделением. За основу он предложил Безымянному капитану при заключении мирного договора руководствоваться выпущенной издательством «Иванами» работой Канта «К вечному миру», с которой внимательно ознакомились старики. Впоследствии, сестренка, я понял, что эта работа Канта служила отцу-настоятелю главным пособием в моем обучении. Начальник почты настаивал на том, что в основу мирного договора должны быть положены следующие принципы: ни один мирный договор не должен считаться таковым, если при его заключении тайно сохраняется основание для будущей войны; ни одно самостоятельное государство (большое или малое – это безразлично) не должно быть приобретено другим государством ни по наследству, ни в обмен, ни куплей, ни в виде дара; постоянные армии должны со временем полностью исчезнуть; государственные деньги не должны использоваться для внешнеполитических дел; ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в политическое устройство и правление других государств; ни одно государство во время войны с другими не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые сделали бы невозможным взаимное доверие в будущем состоянии мира, как, например, засылка убийц из-за угла, отравителей, нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене в государстве неприятеля и т. д.

Я думаю, Безымянный капитан принадлежал к людям, терпеливо выслушивающим собеседника, даже если приходится скрывать презрение к нему, но от признаний пленных он вышел из себя и, чтобы прервать наконец разглагольствования начальника почты, излагающего принципы заключения мирного договора, основывающиеся на высказываниях Канта, так бешено затопал тяжелыми военными ботинками, что заходил ходуном пол в классе, где лежали при смерти тяжело раненные. Как кадровый военный, он, конечно, сразу же понял, что означает для него мир, в результате которого будет полностью ликвидирована регулярная армия. Но все же, сестренка, я очень рад, что начальник почты смог открыто высказать идею установления вечного мира для нашего края как для независимого государства, выступившего против Великой Японской империи, причем не только для него одного. Хотя идея была заимствована у Канта, но разве не прекрасно сказано: «Государственные деньги не должны использоваться для внешнеполитических дел». Ведь это был прямой намек на то, что в войне с затерявшейся в горах мятежной деревней расходуются государственные средства Великой Японской империи.

Безымянный капитан слушал эти странные рассуждения, и ярость переполняла его. Но настал момент, когда он уже не мог сдерживать туго скрученную пружину ярости – ведь все эти разглагольствования исходили от тяжело раненных, большинство которых не сегодня завтра испустят дух. Именно поэтому он поручил вести дальнейший допрос подчиненным, а сам, невзирая на солнцепек, вышел на школьный двор и стал кружить по нему. Он посмотрел вокруг – со всех сторон к долине подступал бескрайний девственный лес. И, видимо, подумал: куда ни повернись, отовсюду на него смотрит Разрушитель. Вот он и кружил, опустив голову, но не успел сделать и нескольких кругов, как вдруг душа его устремилась ввысь, да так стремительно, что почва едва не ушла из-под ног, и он предстал перед Разрушителем, явившимся в неожиданно посетившем его средь бела дня видении. И тогда Безымянный капитан сообразил, что все без исключения признания военнопленных – обыкновенная издевка, подсказанная им не кем иным, как Разрушителем. А значит, исход этой кампании, которую Безымянный капитан осуществляет ради усмирения посланных Разрушителем бунтовщиков, покрыт полным мраком. И только одному Разрушителю дано приподнять над ним завесу.

Безымянный капитан, не стесняясь не только подчиненных – это бы еще ладно, – но и пленных, которые внимательно следили за ним, чтобы потом рассказать обо всем жителям долины и горного поселка, в ярости и бессилии бешено топал ногами. Со злобой глянув на свою тощую грудь, где болтался прикрепленный к кителю лиловый комок, он, снова окунувшись в бездну стыда, все-таки решил: «Сожгу дотла лес этих кретинов, чтобы не осталось ни деревца, ни травинки!»

Однако, запугивая Разрушителя (который, безусловно, сразу же понял скрытый смысл его поступков!), распаляя себя для свершения очередного кощунства, уже готовый отдать приказ подчиненным, Безымянный капитан в последнюю минуту сдержался.

Не только Разрушитель, являвшийся ему в сновидениях, но и мятежники из девственного леса загнали его в тупик. Командование полка, пославшее его роту для наведения порядка в долине, выражало недовольство затянувшейся и малоэффективной операцией. На Безымянного капитана обрушивалась безудержная лавина приказов, которые отдавались от имени верховного главнокомандующего армии Великой Японской империи его величества императора. Топая ногами, он терзался мыслью, что, не спалив девственный лес, не сможет победоносно завершить пятидесятидневную войну и его ярость, отягощенная позором, не найдет выхода. Так почему же тогда он отложил осуществление своего плана?

Может быть, Безымянный капитан опасался, что приказ поджечь девственный лес вызовет недовольство подчиненных? Действительно, солдаты могут не захотеть марать руки и совесть участием в операции, имеющей целью уничтожение всех жителей, включая женщин и детей, хотя эти остолопы – местные жители, – восстав против Великой Японской империи, укрылись в лесу и отвечают контратаками на каждое наступление. И пусть даже мятежники будут перебиты все до одного, в этом нет ничего страшного, но ради безжалостного, поголовного истребления противника сжечь могучий бескрайний лес – нет, они не захотят участвовать в операции, которая на долгие годы ляжет грязным, несмываемым пятном на их совести, перечеркнет все, что здесь было предпринято армией Великой Японской империи. Если рота воспротивится его приказу, то он как безумец, постоянно грезящий наяву, будет отстранен от командования, а отсюда один шаг до того, чтобы на него надели смирительную рубаху и посадили под замок. Неужели же Безымянный капитан терял время в бесконечных колебаниях только потому, что предвидел позор, непереносимый для кадрового военного?

Однако, сколько бы он ни откладывал выполнение своего плана, поджог девственного леса был тем единственным актом, которым можно было бросить вызов руководившему армией мятежников Разрушителю, являвшемуся Безымянному капитану в сновидениях ночью и даже днем, когда он бодрствовал. Поэтому было совершенно ясно, что рано или поздно он будет вынужден пойти на этот шаг. Разве остальные офицеры роты не разделяли с Безымянным капитаном предчувствия, что решительное сражение не за горами? Солдаты, поначалу считавшие пятидесятидневную войну пустой забавой и именно поэтому разозленные трудностями, с которыми им пришлось столкнуться, теперь уже все до одного прониклись убеждением, что война должна быть доведена до победного конца. Неужели в день, когда Безымянный капитан, преодолев чувство жгучего стыда, все же примет окончательное решение спалить девственный лес, все офицеры и солдаты не устремятся в горы к девственному лесу, высоко подняв над головой горящие факелы, словно отправляясь на священную войну?

Пятеро из пленных, получившие пулевые и штыковые ранения в бою у оружейного завода, на третью ночь были при смерти. Всю ночь в классе вокруг умирающих сидели, склонившись, члены их семей – и старики, и дети. Я уже говорил, что с наступлением темноты могущество укрывшихся в девственном лесу распространялось и на долину. Поэтому у школы, где содержались пленные и размещался штаб роты, не могли не стоять охранявшие ее часовые. Но родственники просочились сквозь охрану, как вода через щель, и молча, сложив руки на коленях, сидели вокруг циновок, на которых лежали умирающие. Было как раз полнолуние, всю долину освещала огромная луна (в такие ночи, если смотреть на долину с высоты, кажется, будто она выплывает из безбрежного моря девственного леса), и, чтобы в ее свете лучше были видны лица раненых, их пододвинули к самому окну. В брезентовых ведрах, наполненных прозрачной родниковой водой, которую принесли для умирающих из девственного леса, отражался лунный диск.

Почему старики из лесного штаба решились отправить в долину семьи умирающих пленных, пренебрегая огромной опасностью, связанной с пересечением передовой линии противника? Видимо, уроком послужил печальный опыт семьи Живодера, когда лишь после его смерти стало известно, как он был привязан к жене и детям. Старики заботились о том, чтобы помочь душам пяти умирающих от боевых ран побыстрее возвратиться в девственный лес. Но еще более важной причиной было желание дать умирающим попить перед смертью родниковой воды из леса. Часовые, обнаружив наутро пять семей, горестно сидевших у изголовий покойников, сначала удивились, потом стали смеяться и в конце концов возмутились, причем самое сильное негодование вызвало у них то, что пленным принесли родниковую воду, которая для самих солдат была недоступна.

В отношении покойных и оказавшихся рядом с ними членов их семей Безымянный капитан распорядился следующим образом: пленных похоронить на лугу рядом со спортивной площадкой, где уже были погребены мятежники, погибшие в бою при артиллерийском обстреле оружейного завода; провести немедленное расследование и выяснить у семей умерших, как им удалось проникнуть в охраняемое помещение и какие преступные действия против армии Великой Японской империи были совершены при этом. (Согласно донесению, четверо солдат, охранявших школу, бесследно исчезли. Как оказалось, они были взяты в плен партизанами, сопровождавшими семьи умирающих, и уведены в девственный лес, но вскоре их отпустили – во второй половине дня они сами вернулись в расположение роты.) После окончания расследования решено было проявить великодушие к семьям умерших и считать их первыми из тех, кто добровольно покинул укрывшихся в лесу мятежников и сдался армии Великой Японской империи. Распоряжение Безымянного капитана о снисходительном обращении со сдавшимися указывало на первые признаки изменения его взглядов на ход военной кампании. В допросах родственников умерших принял участие и Безымянный капитан. По его личному указанию их, можно сказать, непомерные требования были приняты. Разумеется, непомерными их считали Безымянный капитан и подчиненные ему офицеры, с точки же зрения семей умерших, эти требования были вполне естественными и законными. Они хотели лишь проводить своих близких до места погребения рядом со спортивной площадкой и оставаться там до конца церемонии. Под равнодушными взглядами солдат, отдыхавших в тени школьного здания, под руководством унтер-офицера выделенные солдаты вынесли завернутые в циновки тела умерших. Огромная яма для погребения была уже вырыта. За солдатами шли члены семей, без охраны, как люди, добровольно сдавшиеся в плен, – старики и молодые женщины с грудными детьми на руках и цеплявшиеся за матерей детишки постарше, процессию замыкали подростки, с интересом рассматривавшие солдат. Семьи – каждую из них вел за собой ее глава, старик, – держали себя с большим достоинством, как это принято в долине, двигались свободно и непринужденно, что совсем не соответствовало их положению сдавшихся в плен – они торжественно совершали погребальный обряд, к которому в долине испокон веку относились с огромным уважением…

Это произошло, когда процессия появилась в центре спортивной площадки. Видимо, по знаку наблюдавших из леса вдруг раздалась траурная музыка, и вся долина погрузилась в скорбные звуки. Сестренка, я хочу напомнить тебе о тех временах, когда здесь раздавался таинственный гул, о котором рассказывают мифы и предания деревни-государства-микрокосма. Рельеф горной впадины имеет такое строение, что служит прекрасным резонатором, многократно усиливающим звук. Военный оркестр укрывшихся в лесу мятежников руководствовался указаниями Разрушителя, полученными стариками во сне, и прекрасно знал, где нужно расположиться, чтобы был достигнут максимальный акустический эффект. К тому же в нашем крае хранились ввезенные из Германии музыкальные инструменты, в том числе и шумовые. Не исключено, что Разрушитель, прибегнув к музыке, провозглашал наступление заключительного этапа пятидесятидневной войны.

Эта громоподобная траурная музыка, судя по словам отца-настоятеля, рассказывавшего мне легенды о пятидесятидневной войне, не была характерна для традиционного погребального обряда в нашем крае. Звуки напоминали обычные для этих мест удары храмового гонга; раздавалась нестройная мелодия, которую выводили фагот, горн и труба, к ним присоединялись отбивающие ритм барабан и цимбалы – никогда прежде в долине и в горном поселке не слышали такой музыки. Однако семьи умерших – даже дети, не говоря уже о стариках, – не выказали никакого удивления или беспокойства оттого, что вдруг раздались эти мощные звуки. Наоборот, они зашагали еще торжественней, словно музыка тронула их сердца, охваченные грустью и печалью. А офицеры и солдаты армии Великой Японской империи, уверенные, что оглушительный грохот в этом крае традиционно сопровождает погребальную процессию, вели себя невозмутимо.

Однако Безымянный капитан, наблюдая из окна класса, где находился штаб, за похоронной процессией, уловил что-то подозрительное в этом грохоте, точно толстой крышкой накрывшем долину. Гоня прочь сон, готовый сморить его даже в такой момент, он вышел на улицу и погрузился в стихию мощных звуков. Погребение пяти умерших уже закончилось. Родственники покойных, даже не взглянув на солдат, засыпавших братскую могилу, и на унтер-офицера, руководившего их работой, стали подниматься по дороге, ведущей к лесу от дальнего конца спортивной площадки. Безымянный капитан пришел в бешенство.

– Удержать их! Разве можно позволить людям, которые сдались в плен, так просто уйти обратно в расположение противника?! – закричал он, но из-за непрестанного грохота солдаты не расслышали его приказа. Да и сам он не мог решиться даже на предупредительный выстрел из пистолета, видя, как медленно, понурившись, бредут эти люди, завершив по обычаю обряд погребения. Чтобы снова не затопать ногами и не унизиться перед своими подчиненными, Безымянный капитан поспешил скрыться в штабе…

То, что произошло, было последней каплей, переполнившей чашу его терпения и заставившей его решиться на крайность – совершить позорный акт, о котором уже говорилось. Мощный грохот, как бы в издевку продолжавшийся и после того, как похороны закончились, подсказал солдатам, что их с самого начала дурачили. И с тех пор офицеры и солдаты армии Великой Японской империи, которые, вступив в долину, поначалу вели эту войну неохотно, из-под палки, преисполнившись негодования, в каждой новой операции стали проявлять невиданную жестокость. А Безымянный капитан, полностью избавившись от сновидений средь бела дня, снова расстелил на столе карту масштаба 1:50 000 и стал выбирать места, откуда лучше всего поджечь девственный лес, чтобы наконец его уничтожить.