Текст книги "Анна, одетая в кровь (ЛП)"

Автор книги: Кендари Блэйк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Может, это просто еще одна городская легенда? – спрашивает Томас.

По своему опыту, думаю, это возможно. Не знаю, что я буду искать, когда доберемся до упоминаемой квартиры, и вообще я не уверен, найдем ли мы хоть что-нибудь, а если да, то убью ли я призрака. К тому же, никто не упоминал о том, что коп навредил хоть раз кому-то. Поэтому я всегда работал в одиночку независимо оттого, плакали призраки или гремели цепями.

А вот теперь это наша совместная практика.

На своем плече я чувствую тяжесть атаме. Всю свою жизнь я знал этот нож. Я наблюдал, как лезвие проходило сквозь свет и разрезало воздух, сначала в руке моего отца, а позже – в моей. Сила, заключенная в нем, ликует, а его мелодия быстрыми темпами растекается по рукам, направляясь к груди. Вот уже семнадцать лет он защищает меня и делает сильнее.

«Родственный союз», так говорил всегда мне Гидеон. Кровь ваших предков закована в этом атаме. Люди власти кровью своих воинов подавляли духов. Нож принадлежал твоему отца, теперь тебе, а вы оба – ему.

Это все, что он сказал мне. Иногда Гидеон во время разговора использовал немного забавных жестов. Нож теперь мой, и я люблю его, как люди, например, любят своих верных псов. Люди власти, кто бы они ни были, поместили кровь мох предков – кровь воинов – в это лезвие. Оно подавляет духов, но не знаю, в каком месте. Гидеон и мой отец учили меня никогда не спрашивать об этом.

Я так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как веду их прямо к квартире. Дверь была приоткрытой, поэтому мы сразу оказываемся в пустой гостиной. Наши ноги ступают по голому полу – все, что осталось после когда-то лежащего здесь коврового покрытия. Он похож на древесно-стружечную плиту. Я останавливаюсь так внезапно, что Томас вписывается в мою спину. На минуту мне кажется, что здесь пусто. Но затем я вижу темную фигуру, притаившуюся в углу возле окна. Она стоит с высоко поднятыми руками над головой, раскачивается взад и вперед, при этом тихо бормоча про себя.

– Вот это да, – шепчет Уилл. – Я не думал, что здесь кто-нибудь все же окажется.

– Никого здесь нет, – говорю я и чувствую, как они напрягаются, улавливая смысл моих слов. Не имеет значение, если это то, ради чего они привели меня сюда. Видеть их своими глазами – это совершенно иная ситуация. Я показываю им, чтобы отошли назад, и обхожу копа для того, чтобы лучше его рассмотреть. Глаза его широко раскрыты; он вселяет ужас. Он бормочет всякую ерунду и стучит зубами, словно бурундук. Как неприятно думать, что, должно быть, когда он был жив, выглядел вполне адекватно. Я достаю атаме не для того, чтобы угрожать ему, а только в целях собственной безопасности. Кармел делает короткий вдох, и, по какой-то причине, на этот жест обращает внимание полицейский.

Он фиксирует свой блестящий взгляд на ней.

– Не делай этого, – шикает он. Кармел делает шаг назад.

– Эй, – мягко говорю я, но не получаю ответа. Коп смотрит на Кармел. С ней, должно быть, что-то случилось в прошлом, раз он так реагирует. А может, она просто напоминает ему о заложницах – жене и дочери.

Кармел не знает, что предпринять. Она открывает рот, но слово застревает в районе горла, поэтому она резво перескакивает взглядом от полицейского ко мне и обратно. У меня появляется знакомое чувство обострения. Я это теперь так называю: усиление воспринимаемых различий. Это не значит, что я начну труднее дышать или мое сердце ускорится и кольнет в груди. Здесь нужен более тонкий подход. Вместо этого я тяжело дышу, а мое сердце, наоборот, бьется сильнее. Все вокруг меня замедляется, и все линии кажутся теперь четкими и ясными. Это связано с уверенностью в себе и истинным преимуществом над призраком. Это связано с тем, как мои пальцы зудят, прочно сжимая рукоятку атаме.

Я никогда не испытывал подобных чувств, когда приближался к Анне. Я чувствовал тоску, и, может быть, Уилл – это сплошная неприятность, оказавшаяся на самом деле благодеянием. И после всего этого я всего лишь контур, существующий на подушечках пальцев ног. За мгновение все проносится перед моими глазами: Томас, раздумывающий о том, как защитить Кармел; Уилл, пытающийся предпринять хоть что-нибудь и доказать, что я не единственный, кто может решить данную проблему. Возможно, я предоставлю ему такую возможность. Пусть призрак полицейского напугает его и поставит на место.

– Пожалуйста, – говорит Кармел. – Просто успокойся. Я не хотела приходить сюда, и я не та, о ком ты думаешь. Я не хочу никому навредить!

И тогда происходит что-то интересненькое. Чего я раньше никогда не видел. Лицо копа меняется. Почти невозможно объяснить, как под кожей что-то двигается, словно небольшие ручейки воды, растекающиеся во всех направлениях. Нос расширяется. Скулы смещаются вниз. Губы становятся тоньше, а зубы выдвигаются вперед. Все действие разворачивается за какие-то доли секунды. Я перевожу взгляд еще на одно лицо.

– Интересно, – бормочу я и своим периферийным зрением замечаю выражение «это все, что ты можешь сказать» лица Томаса.

– Этот коп не просто призрак, – объясняю я. – Это касается их обоих. Копа и железнодорожного рабочего, слившихся воедино.

Сейчас, я думаю, перед нами предстал железнодорожник, затем я опускаю взгляд на его руки, замечая, как он вынимает пистолет, пытаясь пристрелить Кармел. Она визжит, а Томас тянется и опускает ее на пол. Уилл ничего особенного не делает. Он просто повторяет «это просто призрак, это просто призрак» все громче и громче и выглядит при этом ужасно глупым. А я, с другой стороны, совершенно не колеблюсь.

В своей ладони я чувствую приятную тяжесть атаме и устанавливаю его так, чтобы лезвие было направлено не вперед, а назад. Я держу его как парень из Психо[37]37
  Психо – фильм ужасов, снятый в 1960 г.


[Закрыть], когда он зарубил ту цыпочку в сцене с душевой. Но я не собираюсь им рубить. Острая сторона лезвия начеку, и, как только призрак наставляет пистолет на друзей, я дергаю рукой к потолку. Атаме попадает в цель, и я разрезаю им запястье призрака.

Он воет и отступает назад, я поступаю также. Пистолет бесшумно падает на пол. На самом деле, жутко, к примеру, если обычно падающий предмет издает хоть какой-то звук, то в данном случае вы не слышите даже шума. Он в замешательстве смотрит на свою руку. Она держится пока за счет кусочков кожи без единого потока крови. Когда он отрывает ее, она тут же растворяется в дымке, распространяя вокруг себя жирные зловредные побеги. Не думаю, что каждого нужно предупредить о том, чтобы не вдыхали воздух.

– И что, это все? – в голосе Уилла слышится паника. – Я думал, эта рана должна была убить это!

– Не «это», – ровно отвечаю я. – А человек. Скорее, двое мужчин. Они уже мертвы. А это отправляет их туда, где они должны быть.

Призрак теперь подходит ко мне. Я заполучил его внимание, затем уклоняюсь и так мягко отступаю назад, что ему не удается меня удержать. Я опять отрезаю большую часть его руки, не забывая увертываться, а дымка тем временем плотным кольцом оседает вокруг нас, пока я не рассекаю ее своим атаме.

– Каждый призрак ведет себя по-разному, – рассказываю я. – Некоторые снова умирают, предполагая, что все еще живы.

Я уклоняюсь от еще одной его атаки и прикладываю ему локтем по затылку.

– Другим свойственно растворяться в лужах крови. А некоторые вообще взрываются, – я смотрю на своих друзей, на их расширенные от пристального внимания глаза.

– Некоторые после себя оставляют то ли пепел, то ли пятна. А другие – совсем ничего.

– Кас, – говорит Томас и указывает мне за плечо, но я уже знаю, что призрак возвращается ко мне. Я делаю ему подножку и вспариваю грудную клетку. Он опускается на одно колено.

– Каждый раз все по-разному, – говорю я. – Кроме этого случая.

Я смотрю прямо на Уилла и готовлюсь к следующему нападению. Все происходит в один момент: сначала я чувствую, как руки призрака хватают меня за лодыжки, а затем сбивают с ног.

Вы когда-нибудь слышали о таком? Обеими руками. Тем не менее, я отчетливо помню, как отрезал одну из них. Этот факт на секунду меня заинтересовывает, пока моя голова не бахается об ДСП.

Призрак настолько сдавливает мое горло, что я едва могу его сдерживать. Я смотрю на его руки, одна из них – необычная. Она выглядит более загорелой и имеет совершенно другую форму: пальцы длинные, ногти рваные. Я слышу, как Кармел кричит на Томаса и Уилла за то, что они не помогают мне, но это последнее, что я от них ожидаю. Вся ситуация выводит меня из себя.

Тем не менее, когда я катаюсь по полу со сжатой челюстью, пытаясь приставить нож к горлу парня, я мечтаю получить такое спортивное телосложение, как у Уилла. Моя худоба позволяет быть подвижным и быстрым, но когда дело доходит до крупногабаритной дряни, хотелось бы просто швырнуть ее через всю комнату.

– Я в порядке, – сообщаю я Кармел. – Я просто ищу в нем слабое место, – слова вылетают в неубедительном, напряженном стоне.

Они смотрят на меня с широко распахнутыми глазами, и Уилл делает отрывистые шаги вперед.

– Стой на месте! – кричу я, когда мне удается зарядить ногой в его живот. – Просто это займет немного больше времени, чем обычно, – объясняю я. – В этом призраке находятся два парня, так ведь?

Мое дыхание намного тяжелее. Пот стекает по моим волосам.

– Ничего страшного…это значит, что я должен проделать это дважды.

По крайней мере, я на это надеюсь. Это единственное, что приходит мне в голову, и в действительности все сводится к отчаянной резне и дроблению. Я совсем не то имел в виду, когда предложил поохотиться. Где милые, податливые призраки, когда они так нужны?

Я напрягаюсь и пинаю его ногой, пытаясь оттолкнуть от себя копа/железнодорожника. Карабкаясь, я хватаюсь за атаме и изменяю направление. Когда он бросается в атаку, я начинаю наносить ответные удары и кромсать, словно человек-резка. Надеюсь, это выглядит намного круче, чем я думаю, что делаю это. Я не чувствую, как мои волосы и одежда движутся в потоках ветра. Черный дым извергается прямо из-под меня.

Перед тем, как покончить с ним, я слышу два разных голоса, наложенных друг на друга, и их печальное созвучие. В разгар уничтожения я поймал себя на мысли, что смотрел в совершенно два разных, занимающих все пространство лица: две пары зубов, один глаз голубой, а второй – карий. Я рад, что мне удалось это сделать. Когда мы только пришли, у меня было тревожное, неоднозначное чувство, но теперь оно полностью испарилось. Так это или нет, но ушедший в мир иной призрак пострадал бы в любом случае не от моей руки, так от кого-то другого уж точно. Конечно, прежде всего, он бы навредил сам себе, и, куда бы я ни отправил его, то место считалось лучше, чем это, где он был заточенным в одну и ту же форму человека, которого ненавидел, где они сводили с ума друг друга каждый день, каждую неделю, каждый год. Со временем это проходит.

В конце концов, я стою один посреди комнаты, а клубы дыма исчезают и рассеиваются под потолком. Томас, Кармел и Уилл смотрят на меня, словно сговорившись. Полицейский и железнодорожник исчезли. Пистолет тоже.

– Это было… – это все, что Томас мог сказать.

– Это то, чем я занимаюсь, – просто отвечаю я и надеюсь, что не выгляжу уж слишком запыхавшимся. – Так что нет больше аргументов.

* * *

Через четыре дня я сижу на кухонной столешнице, наблюдая, как мама моет несколько забавно выглядящих корней, которые она затем чистит и крошит, чтобы добавить к травам, которые мы планируем повязать на шеях сегодня вечером.

Вечером. Уже совсем близко. Казалось, что этот день не наступит никогда, но теперь мне хочется продлить его подольше. Я каждую ночь приходил к дорожке Анны, просто находился там и не знал, что сказать. А она каждую ночь подходила к окну и наблюдала за мной. Я много не спал, хотя и были мне присущи некоторые кошмары. Сны стали еще хуже, когда мы вернулись из Тандер-Бэй. Время не помогало. Я истощен, хотя еще не время – когда я меньше всего могу себе позволить быть истощенным.

Не помню, были ли сновидения у моего отца или нет, но даже если и были, он не рассказывал об этом. Гидеон никогда не упоминал ничего подобного, а я не поднимал этот вопрос, потому что если это всего лишь я? Это означало бы, что я слабее, чем мои предки. Что я не такой выносливый, как некоторые ожидают от меня.

Это всегда один и тот же сон. Некая фигура склоняется над моим лицом. Мне страшно, но я также знаю, что она связана со мной. Мне это не нравится. Думаю, это мой отец, но, на самом деле, это не так. Он ушел в лучший мир. Мама и Гидеон уверены в этом; они бродили вокруг дома, где его убили в Батон-Руж, ночи напролет, разбрасывая руны и горящие свечи. Но он ушел. Не могу точно сказать, была ли моя мать счастлива или разочарована.

Сейчас я наблюдаю, как она торопливо обрезает и перемалывает разнообразные травы, вымеряя их по дозе, а затем высыпает из чаши и толчет в ступе. Ее руки двигаются со знанием своего дела. Ей пришлось ждать до последней минуты, так как сложно было найти растение Лапчатка, поэтому ей пришлось обращаться к незнакомому поставщику.

– И все же, для чего она нужна? – спрашиваю я, взяв немного смеси в руки. Она выглядит иссушенной и имеет зеленовато-коричневый цвет. Почти как стог сена.

– Она будет защищать от повреждения пяти пальцев, – рассеяно отвечает она и смотрит вверх. – У Анны пять пальцев, не так ли?

– На каждой руке, – легко сообщаю я и кладу траву обратно.

– Я снова почистила атаме, – говорит она, когда перемешивает порезанный кусочками корень от колика, который используется в целях держать врага на расстоянии. – Тебе это нужно. Из того, что я читала об этом заклинании, оно займет ее на некоторое время. Ты должен закончить свою работу. Делай то, для чего ты пришел в этот дом.

Я замечаю, что она не улыбается. Хотя, чего не понимаю, мама знает меня. Знает, когда идет что-то не так, и у нее всегда в запасе хорошие идеи, как выбраться из нелепой ситуации. Она называет это маминой интуицией.

– Что не так, Кассио? – спрашивает она. – В чем разница?

– Ни в чем. Нет никакой разницы. Она намного опасней любого призрака, которого я когда-либо видел. Может, даже больше, чем видел любой Отец. Она много убивала. И она намного сильнее.

Я смотрю вниз на пучок растения Лапчатка.

– Но она выглядит слишком живой. Ее сложно смутить. Она не какая-то передвигающаяся, полусуществующая фигура, которая убивает из страха или гнева. Что-то принуждает ее к этому, и она знает.

– Как много она знает?

– Думаю, она знает все, но боится мне признаться в этом.

Моя мама убирает волосы из глаз.

– После сегодняшней ночи будешь знать наверняка.

Я спрыгиваю со столешницы.

– Я и так догадываюсь, – раздраженно отвечаю я. – Думаю, я знаю, кто ее убил.

Я не могу перестать думать об этом. Думать о мужчине, мучившем Анну, молодую девушку, и у меня возникает желание разукрасить его лицо. Роботоподобным голосом я рассказываю маме об истории Анны. Когда я смотрю на нее, ее глаза расширены.

– Это ужасно, – говорит она.

– Да.

– Но ты не можешь переписать историю.

Я бы хотел, чтобы у меня была такая возможность. Я мечтал, чтобы мой нож приносил что-нибудь хорошее, помимо смерти; чтобы я прошел через время и оказался в доме Анны, на той кухне, где он осаждал ее, и забрал с собой. Я бы хотел убедиться, что в будущем у нее все получиться.

– Она не желает убивать людей, Кас.

– Знаю. И как же я…

– Ты можешь, потому что должен сделать это, – просто отвечает она. – Ты можешь, потому что она нуждается в тебе.

Я смотрю на свой нож в банке с солью. Воздух пропитывает запах конфет «желейные бобы». Мама измельчает теперь другую траву.

– А это что?

– Анисовое дерево.

– И для чего оно?

Она немного улыбается.

– Просто пахнет приятно.

Я глубоко вдыхаю. Меньше чем через час все будет готово, и Томас подбросит меня до дома Анны. Я возьму с собой небольшой вельветовый мешок, который крепится с помощью длинных лямок, четыре белые свечи на основе эфирного масла, чашу ворожбы и сумку камней. Все мы направимся туда, чтобы расправиться с Анной.

Глава 15

Дом ждет нас. Все собрались вокруг меня на подъездной дорожке и теперь боятся того, что находится внутри, но я напуган этим домом больше всех. Знаю, это глупо, но ничего не могу с собой поделать, потому что чувствую, как он наблюдает, улыбается и скалит зубы от наших детских попыток остановить его, отшучивается, пока мы бросаем куриные ножки в его направлении.

Воздух здесь холодный. В нем появляется пар, как только Кармел выдыхает. На ней темно-серый вельветовый пиджак и красный свободносвязанный шарф, в который вплетены мешочки маминых трав. Уилл, конечно же, появляется в школьной куртке, а Томас выглядит как всегда неряшливым в своем поношенно-заезженном армейском пальто. Он и Уилл, вдыхая грязь, располагают камни из озера Верхнее вокруг наших ног, создавая при этом четырехфутовый круг. Кармел подходит и становится рядом со мной, пока я смотрю на дом. Мой атаме висит на плече, прикрепленный ремешком. Я положу его в карман чуть позже. Кармел принюхивается к мешочку трав.

– Пахнет лакричными конфетами, – говорит она и принюхивается к моему, убеждаясь, что запах один и тот же.

– Пахнет твоей мамой, – говорит Томас позади нас. – Зелье не входит в состав заклинания, а просто приносит удачу.

Кармел ясно улыбается в темноте.

– Откуда ты узнал обо всем этом?

– Это все мой дед, – с гордостью отвечает тот и протягивает ей свечу. Затем она передает её Уиллу, а он – мне.

– Готов? – спрашивает он.

Я смотрю на луну. Она яркая, холодная и, кажется, что уже почти полная. Но по календарю считается, что она убывает, люди платят за то, чтобы их такими выпускали, поэтому думаю, что мы готовы.

Круг с камнями находится на расстоянии двадцати футов от дома. Я занимаю место на западе, затем все следуют моему примеру. Томас пытается держать чашу ворожбы в одной руке, а свечу – в другой. Я замечаю бутылку воды Дасани, торчащую из его кармана.

– Почему ты не передашь куриные ножки Кармел? – предлагаю я, пока он пытается удержать их между мизинцем и безымянным пальцем. Она не слишком осторожно протягивает руку. Когда я встретил ее впервые, она была не такой, как сейчас.

– Ты чувствуешь? – спрашивает Томас с горящими глазами.

– Чувствуешь что?

– Как колышется энергия.

Уилл скептически смотрит по сторонам.

– Все, что я чувствую, это холод, – огрызается он.

– Зажгите свечи против часовой стрелки, начиная с востока.

Вспыхивают четыре свечи и освещают наши лица и грудь, обнажая перед всеми чувства: часть удивления, страха и глупости. Только Томас выглядит спокойно. Такое чувство, что он едва ли находится среди нас. Его глаза закрыты, и, когда он начинает говорить, его голос звучит на октаву ниже, чем обычно. Могу поклясться, что Кармел страшно, но она ничего не говорит.

– Начинаем ритуальное песнопение, – командует Томас, и мы повинуемся. Не могу поверить, но никто из нас не сбивается. Песнопение читается на латыни, мы повторяем раз за разом всего лишь четыре слова. Они звучат глупо в наших устах, но чем больше мы повторяем, тем меньше это кажется дурацкой задумкой. Даже Уилл поет в сердцах.

– Не останавливайтесь, – говорит Томас, открывая глаза. – Двигаемся теперь к дому, не разрывая круга.

Когда мы начинаем движение, в воздухе чувствуется действие заклинания. Я чувствую, как мы движемся, как мы переставляем ноги, связанные невидимой нитью. Пламя свеч горит ярче без мерцания, словно сплошной огонь. Не могу поверить, что это Томас тому причина – хрупкий, неуклюжий Томас, скрывающий такую силу в поношенной куртке.

Мы медленно поднимаемся вверх по ступенькам, и не успеваю я додумать, как уже оказываемся возле двери. Она открывается. Анна смотрит на нас.

– Ты все же пришёл сделать это, – печально говорит она. – Как и обещал, – она смотрит на остальных. – Ты знаешь, что случится, когда они войдут внутрь, – предупреждает она. – Я не могу себя контролировать.

Я хочу заверить ее, что все будет хорошо. Хочу попросить ее помощи. Но не могу остановиться читать заклинание.

– Он говорит, что все будет в порядке, – отвечает Томас позади меня, и мой голос немного дрожит. – Он хочет, чтобы ты помогла ему. Нам нужно завлечь тебя в круг. Не беспокойся насчет нас. Мы защищены.

На этот раз я рад, что Томас залез в мою голову. Анна переводит взгляд сначала на меня, затем обратно на Томаса, затем тихо отступает от двери. Я переступаю порог первым. Я замечаю, что мы уже внутри, и наши ноги движутся как одно целое, тогда Анна начинает меняться. Вены проступают на руках и шее, спиралью украшая лицо. Ее волосы становятся гладкими, отблескивая черноту. Масляная краска застилает пеленой глаза. Ярко-алая кровь насыщает белое платье, и при лунном свете оно отражается, словно сделано из пластика. Оно опускается по всей длине к ее ногам и начинает капать.

Позади, я знаю, круг не колеблется. Поэтому я горжусь друзьями; может быть, они и вовсе охотники за привидениями.

Руки Анны сжаты в кулаки так крепко, что черная кровь начинает просачиваться сквозь пальцы. Она делает так, как сказал Томас. Она пытается себя контролировать, пытается удержаться, чтобы не вырвать кожу из горла, поэтому опускает руки. Я веду круг вперед, а она сжимает глаза и держит их закрытыми. Наши ноги передвигаются быстрее. Я и Кармел поворачиваемся так, чтобы видеть друг друга в лицо. Круг приоткрывается, позволяя Анне войти внутрь. На минуту, Кармел замешкалась. Все, что я вижу теперь, это кровоточащее тело Анны. Затем она оказывается в круге, и он закрывается.

И, надо сказать, вовремя. Потому что она сделала все, чтобы сдержать себя, теперь ее глаза и рот широко открыты, и она заходится в оглушительном вое. Она разрезает воздух крючковатыми пальцами, и я чувствую, как нога Уилла соскальзывает, но Кармел быстро реагирует и выкладывает куриные ножки в том месте, где Анна парит. Призрак успокаивается, больше не двигаясь, но на каждого из нас она смотрит теперь с ненавистью, когда медленно кружится вокруг себя.

– Обряд проведен, – сообщает Томас. – Круг ее удерживает.

Он опускается на колени, и мы следуем его примеру. Странно ощущать, будто бы наши ноги – единое целое. Он ставит серебряную чашу ворожбы на пол и откупоривает крышку на бутылке Дасани.

– Все идет по плану, – убеждает он нас. – Все сделано чисто и ловко. Нам нужна была святая вода или почвенная…это просто снобизм.

Он выливает воду в кристаллическую чашу ворожбы, где поток сопровождается музыкальным звуком, и ждет, пока она полностью наполнится.

– Кас, – говорит Томас, и я смотрю на него. Затем я осознаю, что он вслух ничего не сказал. – Круг связывает нас. Мы теперь можем читать мысли друг друга. Скажи мне, что ты хочешь узнать. Что хочешь увидеть.

Все выглядит слишком жутко. Заклинание очень сильно – я чувствую себя соединенным с землей и в тоже время с воздушным змеем. Я укоренился и чувствую себя в безопасности.

«Покажи, что случилось с Анной», – я осторожно посылаю мысль Томасу. «Покажи, как ее убили, и кто наделил ее такой силой».

Томас опять закрывает глаза, а Анна начинает дрожать в воздухе, словно у нее горячка. Затем он опускает голову. На минуту у меня пролетает мысль, что он потерял сознание, и мы теперь в беде, но потом я осознаю, что он просто вглядывался в чашу ворожбы.

– Ох, – слышу я шепот Кармел.

Воздух вокруг нас меняется и дом тоже. Удивительно-серый свет медленно оживляется, а толстый слой пыли исчезает из мебели. Я моргаю. Теперь я смотрю на дом Анны, обновленный, вероятно, когда она была еще жива.

На полу гостиной лежит ковер, который за счет освещения керосиновой лампы выглядит желтее. Позади себя мы слышим, как открывается и закрывается дверь, но я все еще слишком занят, наблюдая за переменами: за фото, висящими на стене, за вышивкой цвета красной ржавчины, лежащей на диване. Когда я приглядываюсь повнимательней, все кажется не таким уж и обычным; на потолке висит заляпанная люстра, кое-где на ней не хватает кристаллов, и кресло-качалка, на котором порвана ткань.

Некая фигура движется по комнате, это девушка в темно-коричневой юбке и в простой серой блузке. Она несет школьные учебники. Ее волосы завязаны в длинный конский хвост, переплетенный голубой лентой. Когда она поворачивается на звук скрипа лестницы, я вижу ее лицо. Это Анна. Не могу описать словами свои ощущения, когда вижу ее живой. Я думал, что глубоко внутри Анны не могло остаться хотя бы частички живой души, но я ошибался. Когда она смотрит на мужчину, стоящего на лестнице, я узнаю ее выражение глаз. Ее взгляд становится жестким и осмысленным. Раздражительным. Не глядя на него, я догадываюсь, о ком она раньше рассказывала – это человек, который собирался жениться на ее матери.

– И что же вы сегодня в школе изучали, дорогая Анна? – его акцент настолько сильный, что я едва могу его понимать. Он спускается с лестницы, и его шаги выводят Анну из себя – твердые, ленивые и слишком уверенные в себе. На ходу он слегка прихрамывает, но не использует деревянную трость, хотя и держит ее в руках. Когда он обходит ее кругом, мне вспоминается акула, которая точно также кружит вокруг своей жертвы. Анна сжимает челюсть.

Его рука задевает ее плечо, и он проводит пальцем по обложке ее книги.

– Большинство вещей тебе просто не нужно.

– Мама желает, чтобы я старалась, – отвечает Анна.

Я слышу тот же голос с финским акцентом. Она поворачивается. Я не могу видеть, хотя предполагаю, что она смотрит на него.

– И ты выполнишь ее волю, – он улыбается. У него угловатое лицо и крепкие зубы. На щеках легкая щетина, и он кое-где начинает лысеть. Оставшиеся песчано-светлые волосы он носит зачесанными назад.

– Умная девочка, – шепчет он, проводя пальцем по ее лицу. Она отшатывается в сторону и взбегает по ступенькам, но это не похоже на бегство. Оно больше схоже с враждебным к нему отношением.

«Моя девочка» – думаю я и тут же вспоминаю, что я в кругу. Интересно, сколько моих чувств и мыслей проносятся в голове Томаса. Внутри круга я слышу, как капает платье Анны, и чувствую ее дрожь, когда сцена меняется.

Я фокусирую взгляд опять на мужчине: отчим мечтает о ней. Он ухмыляется про себя и, когда на втором этаже хлопает дверь, тянется к своей рубашки и достает пучок белой ткани.

Я не знаю, что это, пока он не подносит его к своему носу. Это платье, сшитое для танцев. Платье, в котором она умерла.

«Грёбаный извращенец», голос Томаса звучит в наших головах. Я сжимаю кулаки и подавляю желание урыть этого мужика, даже если знаю, что действие происходит шестьдесят лет назад. Я наблюдаю за ним, будто бы через проекционный аппарат, и не могу ничего изменить.

Время смещается, свет также меняется. Лампы, кажется, становятся ярче, и цифры вспыхивают в темном размытом сгустке. Я слышу приглушенный разговор, сопровождаемый спорами. Я борюсь со своими чувствами, чтобы поспевать за проносящимися событиями.

Теперь я вижу женщину у подножия лестницы. Она одета в строгое черное платье, словно оно колючее как сама преисподняя, а ее волосы убраны в тугой узел. Она смотрит на второй этаж, поэтому ее лица я не могу видеть. Зато я вижу, как она держит в одной руке платье Анны, раскачивая его вперед и назад. А в другой – она сжимает нитку «католических» четок.

Я чувствую намного больше, когда слышу, как принюхивается Томас. Его щеки подергиваются – он что-то унюхал.

«Сила», проносится в его голове. «Мощь из темноты».

Я не понимаю, что он имеет в виду, и к тому же нет времени думать об этом.

– Анна! – зовет женщина, и она тут же появляется из холла в верхней части лестницы.

– Да, мама.

Ее мать зажимает платье в кулаке.

– Что это?

Анна выглядит пораженной. Она хватается за перила.

– Где ты его взяла? Как его нашла?

– Оно было в ее комнате, – это опять он, выходящий из кухни. – Я слышал, как она говорила, что работала над ним. Я нашел его для твоего же блага.

– Это правда? – требовательно спрашивает мать. – Для чего оно нужно?

– Для танцев, мама, – сердито отвечает Анна. – Школьных танцев.

– Вот это? – мать держит платье, растягивая его обеими руками. – Для танцев? – она трясет им в воздухе. – Шлюха! Ты не пойдешь на танцы! Испорченная девчонка! Ты не покинешь этот дом!

Наверху лестницы, я слышу мягкий, мелодичный голос. Оливковой кожи женщина с длиной черной косой берет Анну за плечи. Это, скорее всего, Мария, швея, подруга Анны, которая оставила свою дочь в Испании.

– Не сердитесь, миссис Корлов, – поспешно говорит Мария. – Это я помогла ей. Это была моя идея. Сшить что-нибудь милое.

– Ты, – шипит миссис Корлов, – Ты сшила наихудшее платье. Нашептываешь свою испанскую дрянь на ушко моей дочери. Когда ты приехала, она стала слишком своевольной. Можешь этим гордиться. Я не позволю тебе больше шептать. Убирайся из моего дома!

– Нет, – кричит Анна.

Мужчина подходит к своей невесте.

– Мальвина, – произносит он. – Мы не должны переступать границы.

– Молчи, Элиас! – шипит Мальвина.

Теперь я начинаю понимать, почему Анна не могла рассказать матери о приставаниях Элиаса.

События этой сцены ускоряются. Я, скорее, больше чувствую, чем вижу, что происходит. Мальвина бросает платье Анне и приказывает сжечь его. Она бьет ее по лицу, когда Анна просит оставить Марию в доме. В прошлом она плачет, но реальная Анна шипит, когда наблюдает за нами с черной кипящей кровью, разгоняемой по венам.

Время мелькает перед глазами, и вот уже я пристально наблюдаю за Марией, как она оставляет дом с одним чемоданом в руках. Я слышу, как Анна спрашивает у подруги, что же ей дальше делать и просит не покидать ее. Затем за окном становится темно, кроме одной-единственной зажженной лампы.

Мальвина и Элиас находятся в гостиной. Мальвина что-то вяжет из черно-синей пряжи, а мужчина читает газету, покуривая трубку. Они жалко выглядят, даже при своем обычном укладе жизни. Их лица вялые и скучные, а губы сжаты в тонкие, жесткие линии. Не имею понятия, как происходило ухаживание за этой женщиной, но, вероятно, оно было таким же интересным, как просмотр игры в боулинг по телевизору.

Своим сознанием я тянусь к Анне, – все мы – и, когда взываем к ней, она появляется на лестнице. У меня появляется странное желание зажмурить глаза, пока я не окажусь в состоянии открыть их снова. На ней белое платье. Платье, в котором она умерла, но оно не выглядит таким, каким его видел я.

Девушка, находящаяся у подножия лестницы, держащая в руках матерчатый мешок и наблюдающая за удивленным возрастающим яростным выражением на лицах Мальвины и Элиаса, выглядит невероятно живой. Ее плечи выглядят ровными и сильными, а темные волосы спускаются волнами по спине. Она поднимает подбородок. Я бы хотел видеть ее глаза, потому что знаю, что они кажутся грустными и одновременно ликующими.