Текст книги "Дело о старинном портрете"

Автор книги: Катерина Врублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.

Очнулась я на узком неудобном диване в небольшой комнатке. Под потолком висели тенета паутины и плавали клубы дыма. Я закашлялась.

– Ах, прости, Полин, – бросился ко мне Доминик. – Я переволновался и закурил трубку. Сейчас загашу.

Он открыл окно, чтобы проветрить комнату, и выколотил трубку о подоконник.

– Вот не знала, что табачным дымом можно приводить в чувство обморочных барышень, – пошутила я. – Где я? Как я сюда попала?

– У меня дома. Я живу неподалеку и попросил помочь отнести тебя ко мне. Ничего страшного, тебя даже не задело, ты просто испугалась, когда лошади толкнули тебя.

– Лошади… – Я вспомнила, как выбежала из пивной, не разбирая дороги.

– Как ты себя чувствуешь? – Молодой человек присел на край дивана.

– Голова болит, – поморщилась я. – Где моя сумочка? Подай мне ее.

Незаметно для себя я стала называть его на «ты».

Доминик протянул мне сумочку, я достала из нее нюхательные соли и несколько раз сильно вдохнула. Не уверена, что они помогают, однако привычка пользоваться ими в критические моменты жизни успокаивала не менее самих солей.

– Мне нужно идти. – Я встала с кровати, но голова закружилась, и мне пришлось сесть снова.

– Не торопись. Может, ты голодна?

– Нет, спасибо, ничего не надо.

– Что ты собираешься делать?

– Соберу вещи и на вокзал. Мне здесь больше делать нечего.

– Но почему? Неужели этот художник так насолил тебе, что ты даже не хочешь видеть его? А вдруг все не так, как рассказывают эти болтуны?

– Я чувствую, что они говорили правду.

– Что тебя задело? То, что у него связь с натурщицей? Полно… С кем не бывает? Натурщицы – девушки легкомысленные. А ты – настоящая красавица. Не думаю, что у твоего художника что-то серьезное с Сесиль.

– Зато я отношусь ко всему более чем серьезно.

– Полин, останься, прошу тебя! Посмотришь Всемирную выставку и новое творение инженера Эйфеля – его башню. А сколько в Париже удивительных мест! Я буду твоим гидом.

– Спасибо, Доминик, но я не могу. Найди мне фиакр. Мне пора, я и так уже здесь задержалась.

Он вышел из комнаты. Я быстро привела себя в порядок, пригладила волосы, надела шляпку и принялась ждать. Плювинье отсутствовал недолго.

– Я поеду с тобой, – сказал он, усаживая меня в фиакр.

– Нет, – покачала я головой и приказала кучеру: – «Отель Сабин» на авеню Фрошо!

Увидев меня, хозяйка расплылась в улыбке.

– Мадам Авилова, как хорошо, что вы вовремя вернулись. Через четверть часа у нас обед. Переодевайтесь и спускайтесь в столовую.

Только я собралась отказаться, как в желудке засосало, и я подумала: почему бы не пообедать, раз пансион входит в стоимость комнаты? Зачем так спешить на вокзал, да еще голодной? Заодно, может быть, узнаю какие-нибудь новости.

– Хорошо, я буду вовремя, – кивнула я.

Переодевшись в первое же попавшееся платье, которое вытащила из саквояжа, я спустилась в столовую.

За столом сидели двое постояльцев: невзрачный мужчина лет пятидесяти, с глубокими залысинами, и дама неопределенного возраста, которая подошла бы под определение «роскошная брюнетка», если бы не увядшие формы, откровенно выставленные из низкого декольте. Мужчина был в узком сюртуке серого цвета, его шею украшало пышное шелковое кашне. При виде меня он отложил в сторону салфетку, встал и поклонился. Дама посмотрела на меня с интересом. Она сильно благоухала «Персидской сиренью» Брокара 1919
  «Персидская сирень» – духи российского парфюмера французского происхождения Генриха Брокара, получившие «Гран-при» на Всемирной выставке в Париже в 1889 году. (Прим. авт.)


[Закрыть].

– Познакомьтесь, наша новая постоялица, – возвестила хозяйка. – Между прочим, она тоже из России. Будет жить в розовой комнате.

– Князь Кирилл Игоревич Засекин-Батайский, – представился мужчина. – Занимаю зеленую комнату. Милости прошу. Всегда рад соотечественнице, особенно такой молодой и очаровательной.

– Очень приятно, Аполлинария Лазаревна Авилова, вдова коллежского асессора, – ответила я и повернулась к даме.

– Матильда Ларок, рантьерша, – улыбнулась она, оценила быстрым взглядом мой слегка помятый туалет и приступила к супу.

– Ваше лицо мне кажется знакомым, – сказал князь. – Вы из Санкт-Петербурга?

Нет, из N-ска, – ответила я, – и в столице мне приходилось бывать нечасто. Последний раз – вместе с покойным мужем, пять лет назад.

– Вы приехали на выставку? – спросила мадам Ларок. – Весь мир стремится в Париж, чтобы увидеть чудеса, представленные на ней.

– У меня здесь дела, которые я, кажется, уже завершила, поэтому надолго в Париже не останусь. Может, еще день-два, и все.

– Что вы говорите?! Разве можно уехать, не посмотрев достопримечательности Парижа! – всплеснула руками хозяйка. Но по ее тону я поняла, что она просто не хотела терять постоялицу.

– С удовольствием покажу вам достопримечательности, – предложил Засекин-Батайский, а мадам Ларок покачала головой, по-видимому осуждая настойчивость князя. – И все же где-то я вас видел… Вспомнил! Это поразительно! В галерее Себастьяна Кервадека, что на площади Кальвэр, выставлен эскиз Энгра к его картине «Одалиска и рабыня». Так лицо девушки словно с вас списано, мадам Авилова. Я сразу подумал, что у его натурщицы были славянские корни.

– Спасибо, князь, что сравнили меня с натурщицей, – нахмурилась я, вспомнив Сесиль Мерсо. – А может быть, с одалиской или рабыней?

– Прошу прощения, – проговорил князь, – я не задумался о двусмысленности моего сравнения. Но должен сказать, что Энгр был великим художником. И его эскиз стоит пять тысяч франков!

– Смею напомнить, дорогой князь, – сказала Матильда Ларок, – что у Энгра одалиска лежит, отвернувшись от зрителя. Что касается ее лица, то видны только подбородок и часть носа. Я не в восторге от этой картины: живот висит, талии нет совсем. И почему за картины Энгра платят такие огромные деньги?! Только потому, что он нарисовал императора Наполеона Бонапарта сидящим на троне? Или баронессу Ротшильд? Естественность, конечно, вещь прекрасная, но разве стоит ею так увлекаться?

Мне понравились точные, хотя и безапелляционные суждения яркой парижанки, поэтому я заметила:

– Не каждому художнику, мадам Ларок, выпадает возможность написать портрет императора и оставить свое имя в истории. Что же касается портрета баронессы Ротшильд, то, судя по всему, Энгр брал за работу большие деньги, иначе толстосумы не заказывали бы у него картины. Они платили не столько за мастерство, сколько за репутацию.

– Работа, о которой я упомянул, мадам Ларок, – заволновался Засекин-Батайский, стараясь доказать свою правоту, – это эскиз, свидетельствующий о творческих поисках художника. Разве не интересно узнать, спустя восемьдесят пять лет, как художник искал модель, какие ракурсы выбирал…

– Этой натурщице следовало питаться одной овсянкой, как делают англичане, – доедая суп с корнишонами, ответила Матильда. – Противно смотреть, как некоторые дамы берут деньги за то, что выставляют напоказ изъяны фигуры.

Ее декольте кричало об обратном.

– Никогда еще не видел тощую лошадь, питающуюся овсом, – кольнул собеседницу князь.

– Ах, князь, оставьте ваши булавочные уколы. Право, они смешны.

– Мадам Ларок, вы меня, конечно, извините, но в вас говорят предрассудки. Еще поэт воспевал:

И одалиской Энгра, чресла

Дразняще выгнув, возлежит,

Назло застенчивости пресной

И тощей скромности во стыд.2020
  Из стихотворения Теофиля Готье «Поэма женщины. Паросский мрамор», перевод Ю. Петрова. (Прим. авт.)


[Закрыть]

А вам лишь бы покритиковать. Рантьерша не удостоила его даже взглядом.

– И что люди находят в этих облупленных картинах? – Она повернулась ко мне. – То ли дело импрессионисты – яркие краски, необычные композиции. А Энгр и ему подобные уже давно заросли паутиной. Поверьте, я хорошо разбираюсь в современном искусстве!

– А что в нем разбираться? – фыркнул Засекин-Батайский и раскрыл «Фигаро». – Висит на стене – значит, картина, а если сможешь обойти кругом – статуя. А вам, мадам, в импрессионизме, по моему разумению, нравятся исключительно сами художники – они ведь помоложе будут покрытого паутиной Энгра. Я говорю это вам как ваш старинный друг – кто же, кроме друга, скажет вам правду?

– Господа, попробуйте фрикасе из утки. Сегодня оно удалось на славу. – Хозяйка попыталась притушить спор, а я с интересом наблюдала за пикировкой между князем и мадам Ларок – меня это развлекало. Мысль об отъезде заблудилась где-то далеко.

– Только глупцы платят по пять тысяч франков за то, что случайно не оказалось в мусорной корзине…

Договорить мадам Ларок помешали. В столовую вошел человек среднего роста, чуть полноватый, в форменном мундире.

– Добрый вечер, дамы и господа. Меня зовут Прюдан Донзак, я полицейский уголовного сыска Сюртэ.

– О, Святая Дева! – воскликнула хозяйка. – Полиция в доме де Жаликуров! Какой позор!

– Что случилось? – почему-то занервничала Матильда Ларок. Засекин-Батайский аккуратно сложил газету и вынул из глаза монокль.

– Я ищу даму из России по фамилии Авилова.

– Так я и знала! – всплеснула руками хозяйка.

– Это я, – спокойно ответила я. – Чему обязана?

– Когда вы приехали в Париж, мадам Авилова?

– Сегодня утром, берлинским экспрессом.

– Верно, – кивнул он, – этот поезд прибывает каждый четверг в восемь утра. У вас сохранился билет?

– Да. Он в сумочке наверху.

– Я хотел бы на него взглянуть. Скажите, мадам, какова цель вашего приезда во Францию?

Я рассердилась и с гневом произнесла:

– По какому поводу вы меня допрашиваете, мсье инспектор? Я ничего не нарушила, я подданная Российской империи и буду отвечать на ваши вопросы только в присутствии российского консула. В чем меня обвиняют?

Услышав о консуле, Засекин-Батайский приосанился и сорвал с шеи салфетку. Вид у него был прекомичный.

– Боже упаси, мадам Авилова, французская полиция вас ни в чем не обвиняет, – сказал полицейский. – Мне просто надо выяснить цель вашего приезда в Париж. Поверьте, у меня есть серьезные причины для этого.

– Я приехала посмотреть парижские достопримечательности: башню инженера Эйфеля, Лувр, выставку, – ответила я.

Полицейский позволил себе усмехнуться:

– И поэтому вы начали с пивной «Ла Сури»? Она вас заинтересовала больше Эйфелевой башни или Лувра?

– Я искала одного человека. Пошла к нему домой, а консьержка сказала, что он часто посещает это заведение. Я и направилась туда.

– И как? Нашли?

– Нет, к сожалению. Его там не оказалось.

– Кого именно вы искали?

– Знакомого художника, Андрея Протасова. Он уехал в Париж, сначала часто посылал мне письма, а потом перестал. Я решила выяснить, что случилось.

– Как он выглядел? – спросил полицейский.

– Ростом чуть выше меня, волосы русые, до плеч, нос прямой, глаза серые, на шее слева родинка.

– Вам придется поехать со мной.

– Куда?

– На опознание в морг. Найден утопленник. Тело выловили из Сены. По приметам похож…

– Вам нужна помощь? – участливо спросил князь. – Только прикажите.

– Нет, благодарю вас, князь, – сказала я и, надев шляпку, вышла вслед за мсье Донзаком.

Морг на набережной де ла Рапе представлял собой мрачное серое здание с решетчатыми окнами. Непонятно было, для чего нужны эти решетки: чтобы мертвые не сбежали или живые не влезли?

Безуспешно отгоняя от себя дурные мысли, я молилась: только бы не он, только бы не он. Пусть я не увижу его больше, пусть он будет с этой натурщицей, лишь бы я не узнала там, куда меня везут, милого художника, шептавшего мне когда-то: «Полинушка, душа моя…»

Пожилой сторож, похожий на гамлетовского могильщика, не сказав ни слова, пропустил нас внутрь. Резкий сладковатый запах ударил в ноздри, и я в очередной раз полезла в сумочку за нюхательными солями.

– Прошу вас, мадам Авилова, сюда. Осторожно, не оступитесь.

Полуприкрыв глаза, я следовала за Донзаком, боясь смотреть по сторонам. На столах лежали тела, накрытые простынями, только желтые ступни с бирками на больших пальцах торчали наружу.

Мы зашли в небольшую комнату, где я увидела невысокого человека средних лет, склонившегося над цинковым столом. У него был высокий лоб мыслителя и аккуратная борода. В руках он держал большой деревянный циркуль.

– Здравствуйте, Альфонс, – приветствовал его мсье Донзак. – Я вижу, вы уже начали измерения. Как продвигается ваш новый проект?

– Спасибо, – кивнул тот, не прекращая работы. – С утра я говорил с префектом, и он позволил мне продолжать исследования. Я решил упорядочить действия полицейских фотографов. Преступников надо фотографировать анфас и в профиль, а не как взбредет в голову. Эти фотографы-любители до сих пор воображают, что занимаются художественной съемкой. Мне глубоко безразлично, как будут падать тени, главное – другое: подозреваемый на фотографии должен быть похож на себя в жизни. И точка! – Альфонс взмахнул циркулем и воткнул его в воздух, словно ставя эту пресловутую точку. – Кстати, вот очень интересный случай. Структура кожи на лице и теле разная по плотности. И еще я нашел шишку таланта.

– Альфонс, я привел даму на опознание. Познакомьтесь, мадам Авилова. Это мсье Бертильон, гений точных измерений. Именно он по своей картотеке нашел террориста Равашоля, подложившего бомбу на бульваре Сен-Жермен.

– Очень приятно, – промямлила я дрожащими губами.

– Прошу вас, подойдите и посмотрите на тело. – Полицейский подошел к столу и откинул простыню.

Горький комок подкатил к горлу. Я зажмурилась и отвернулась.

– Ну, полно, полно, успокойтесь, – похлопал меня по плечу полицейский. – Вы должны нам помочь. Соберитесь с силами и…

Да, это был Андрей… Бледное лицо, прямой нос, длинные волосы. А на шее страшная странгуляционная борозда. Но что это? Лицо покрывали глубокие старческие морщины. И руки были испещрены сеточкой. Ахнув, я закрыла рот рукой и отшатнулась.

– Да, это он. Андрей Протасов. Как он умер? Его убили?

Мсье Донзак кивнул:

– Его задушили, а потом сбросили в Сену. Тело быстро нашли, поэтому оно не обезображено. Пойдемте отсюда, мадам Авилова, вы нам очень помогли.

На ватных ногах я еле дошла до выхода. Донзак и Бертильон поддерживали меня с двух сторон.

На улице я смогла отдышаться. С Сены веяло прохладой.

– Когда я смогу забрать тело и похоронить его по православному обряду? – спросила я Донзака.

– У него здесь нет родственников?

– Ни единой души. Все родственники в России, а в Париж он приехал, чтобы учиться живописи. Я очень вас прошу, мсье Донзак.

– Хорошо, я распоряжусь, мадам Авилова. Я рад, что вы, как добрая христианка, хотите отдать последний долг погибшему.

– Он был хорошим художником? – участливо спросил Бертильон.

– Да, очень, у него был настоящий талант. – Я отвернулась, чтобы они не увидели моих слез.

– Вас проводить до дома? – спросил меня Донзак.

– Нет, спасибо, я доберусь сама. Остановите мне, пожалуйста, фиакр.

– Я рад, что мои измерения оправдались, – сказал Бертильон. – У настоящего художника должна быть такая шишка!

Уже сидя в фиакре, я спросила у полицейского, стоявшего возле экипажа:

– Мсье Донзак, скажите, каким образом вы нашли меня? Ведь я всего день в Париже. Неужели парижская полиция ведет слежку за всеми прибывающими в город?

– Нет, ну что вы, мадам, – возразил он. – У погибшего под ногтями обнаружились частицы масляной краски, это говорило о том, что он или маляр, или художник. Я решил, что художник, посетил несколько мест, где они обычно встречаются, и в «Ла Сури» мне сказали, что некая дама искала пропавшего художника по имени Андре. В пивной мне сообщили адрес Протасова, а еще сказали, что русскую даму сбил фиакр и репортер Доминик Плювинье отвел пострадавшую к себе домой. Ваш адрес я узнал уже от него. Я пошел по адресам, консьержка рассказала мне, что вы приходили к ней и спрашивали о художнике. Так что в отель «Сабин» я пришел во всеоружии.

– Отдаю должное оперативности французской полиции. Смею надеяться, что вы так же быстро найдете убийцу.

– Мы сделаем все, что в наших силах, мадам Авилова. Только одна просьба: не покидайте Париж, пока все не прояснится. До свидания.

В отель «Сабин» я не поехала – не было сил отвечать на вопросы хозяйки и постояльцев. Я приказала кучеру отвезти меня в православную церковь. Через полчаса я оказалась перед воротами белоснежного храма. Табличка возле каменных ворот гласила на двух языках: «Улица Дарю. Храм Александра Невского». Перекрестившись, я вошла под гулкие своды. В храме было темно и прохладно.

Круглолицая монашка в железных очках продавала свечи. Я купила одну и спросила по-русски, где мне найти священника.

– Сейчас позову отца Иоанна, – ответила она и скрылась за небольшой дверкой.

Я зажгла свечу и принялась молиться за упокой души Андрея.

Вскоре ко мне подошел пожилой священник, благообразный, с седой бородой, в черной рясе.

– Батюшка, благословите! – Я поцеловала ему руку. – С бедой я пришла к вам. Совет нужен.

– Рассказывайте, дочь моя, – ответил он. – Что с вами случилось? Все в руне Божьей.

– Умер мой знакомый, православный, Андрей Серапионович Протасов. Сюда приехал учиться живописи. У него никого в Париже нет. Только я его знаю, мы земляки, оба из N-ска.

– Где сейчас тело раба божьего Андрея?

– В полицейском морге на набережной де ла Рапе.

– Почему? – слегка нахмурился священник.

– Его нашли в Сене, задушенного. Полиция начала расследование, и мне обещали выдать тело, когда они закончат свою работу. Я только что была на опознании.

– Не забудьте взять в полиции разрешение на захоронение, иначе я не смогу ничего для вас сделать. Господь с вами. – Он вяло перекрестил меня.

– Спасибо, владыка. – Я еще раз поцеловала его руку, опустила лепту в кружку для пожертвований и вышла из храма.

В отель «Сабин» я добралась, когда уже совсем стемнело. Дверь мне открыла горничная. Поблагодарив ее, я поднялась в свою комнату, упала на кровать и впервые за сегодняшний день дала волю слезам.

Я не могла позволить себе рыдать в полный голос, а ведь мне хотелось именно этого: завыть, как выли древние плакальщицы, разодрать ногтями лицо и грудь, рвать на себе волосы и одежду. Потом броситься на голую землю и лежать, не в силах подняться. Но я не могла привлекать к себе внимание. Не хотела участия чужих людей, не хотела слышать их любопытствующие перешептывания за спиной и вкрадчивые вопросы. Поэтому я уткнулась лицом в подушку, и рыдания, которым я не давала вырваться наружу, душили меня. Мне так не хватало отца…

Потом я заснула, и мне снился Андрей. Мы гуляли у Александрийского пруда. Он смеялся, закидывал голову назад, а на горле его багровела страшная кровавая полоса. «Что это?» – спрашивала я, кружась в его объятьях. «Это след от гильотины, – отвечал он. – Мы же во Франции. Разве ты не знаешь, что здесь гильотинируют тех, кто любит не ровню себе». – «Но ведь революция – это свобода, равенство и братство!» – «Это для французов, а мы с тобой, Полинушка, не французы…» Потом мы легли на мягкую траву, он прижался ко мне губами, и я провалилась в небытие.

Даже во сне слезы заливали мне лицо. Проснувшись, я долго лежала, не в силах подняться. Впервые я так близко столкнулась с насильственной смертью любимого человека. Мой муж умер от болезней в зрелом возрасте. Все убийства, свидетельницей которых мне приходилось бывать, происходили с чужими мне людьми, случайными знакомыми. А тут совершенно другое: из меня словно вырвали кусок плоти, и рана нестерпимо болела. В ту ночь я поклялась найти убийцу. И если для достижения цели мне придется подвергать свою жизнь опасности, посещать злачные места, подвергаться насмешкам и выспрашивать бывших любовниц Андрея, я пойду на это, ибо он должен быть отомщен. На полицию у меня было мало надежды. Что ей бедный иностранец?

В дверь постучали. В комнату заглянула хозяйка в новой кружевной наколке, на этот раз кремового цвета.

– Мадам Авилова, спускайтесь на завтрак. Я принесла из пекарни свежие круассаны.

– Сейчас спущусь, только приведу себя в порядок.

Скрыть опухшие глаза не удалось, как я ни старалась. Сотрапезники посмотрели на меня с плохо скрываемым любопытством, но ни о чем не спрашивали. Матильда Ларок лениво щипала круассан, князь помешивал кофе со сливками. Заговорила хозяйка:

– Мадам Авилова, вы должны меня понять и не сердиться на меня: у меня респектабельный отель, и сюда никогда не заглядывала полиция.

– Не беспокойтесь, мадам де Жаликур, больше полицейских вы тут не увидите. Я намерена съехать, как только закончу свои дела. Это не займет много времени. Дней пять-шесть, не больше.

– Ну что вы! – Ее лицо помрачнело, скорее всего, это было вызвано опасением, что придется вернуть задаток. – Никто вас не заставляет уезжать, напротив. .. Живите сколько угодно.

Засекин-Батайский посмотрел на меня внимательно и решился спросить:

– Не могли бы вы рассказать нам, чем закончилась ваша поездка с комиссаром? Вас в чем-нибудь обвиняют?

– Напротив, инспектор был очень любезен. Мсье Донзак отвез меня в морг, и я опознала тело. Это был мой знакомый художник, земляк. Он жил тут совсем один, и теперь, кроме меня, его некому проводить в последний путь. Когда мне отдадут тело, я похороню его по православному обряду. Больше в Париже меня ничего не задержит. Выставку, башню и другие достопримечательности я осмотрю в следующий раз, сейчас у меня нет никакого желания развлекаться.

– Что с ним случилось? – спросила мадам Солаюк! – Это, наверное, очень печально ходить по подобным заведениям. Я бы никогда не смогла переступить порог морга.

– Он утонул в Сене, – коротко ответила я. О том, что Андрея задушили, я предпочла не говорить.

– Могу вам помочь с похоронами, – неожиданно сказала мадам Ларок. – Недалеко от Парижа есть небольшое муниципальное кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. На нем мало кого хоронят. У меня там знакомый чиновник, мсье Лами, он быстро все устроит. Скажете ему, что от меня, мы с ним старинные приятели. Правда, там совсем нет православных, и вашему художнику будет одиноко, но на кладбищах в пределах Парижа стараются не хоронить некатоликов, и вам не выправить всех бумаг за короткий срок, если у вас нет связей.

– Искренне вам признательна, – ответила я. – Мне сейчас любая помощь кстати, надо быстро управиться.

В дверь постучали, горничная отправилась открывать, и в прихожую вошли знакомый мне репортер Плювинье и миловидная девушка в синем фуляровом платье и соломенной шляпке, украшенной петушиным пером. Девушка смущенно потупилась и попыталась спрятаться за Доминика.

– Добрый день, мадемуазель, – поприветствовал горничную Плювинье. – Можем ли мы видеть мадам Авилову?

Горничная попросила их подождать, вошла в столовую и наклонилась к уху мадам Соланж.

Но я не стала дожидаться, когда закончится эта длинная церемония. Я вышла из-за стола и протянула репортеру руку.

– Доминик, – сказала я, – и вы, мадемуазель, пройдемте в мою комнату. Прошу извинить меня, господа.

В сопровождении гостей я поднялась к себе, предоставив хозяйке и постояльцам шептаться сколько им заблагорассудится.

– Присаживайтесь. – Гости сели на узкий диванчик. – Я вас слушаю.

– Полин, – начал Доминик, волнуясь, – это Сесиль Мерсо, подруга Андре.

– Вот как? – Мне удалось сдержать горечь в голосе. Девушка была свежа, лет восемнадцати, с короткой стрижкой, которую у нас в России посчитали бы неприличной. – Очень приятно, мадемуазель.

– Доминик сказал мне, что вы ищете Андре. Верно? Вы нашли его? Он в Париже? Зачем он уехал от меня? – Она сыпала вопросами, и в ее глазах отчаяние мешалось с надеждой. Мне было ее жаль.

Я отметила про себя это «от меня» и поняла, что не только я стала жертвой протасовской меланхолии. Бедная девушка в силу своей молодости и неопытности полной ложкой нахлебалась того, от чего я могла оградить себя в силу возраста и положения. Мне нужно было сообщить ей страшную правду.

– Он умер, мадемуазель Мерсо, – сказала я, глядя ей прямо в глаза. – Вернее, его убили.

– Как? Полин, ты не ошибаешься? – воскликнул репортер, а девушка ахнула и закрыла руками лицо.

– К сожалению, нет. Я была на опознании тела. Андре задушили, а потом сбросили в Сену. Хорошо, что его быстро нашли, иначе, по словам полицейского инспектора, тело так обезобразили бы рыбы, что невозможно было бы произвести опознание.

Сесиль зашлась в рыданиях и упала спутнику на колени. Доминик принялся ее успокаивать, нежно поглаживая по голове. И вдруг в моей душе поднялась волна гнева и боли: вчера я была одна, наедине со своими страданиями, и никто не пришел утешить меня, никто не облегчил их. Мне пришлось самой выкарабкиваться из бездны, в которую бросила меня смерть Андрея. А эту барышню сразу пожалели, приласкали, погладили по головке. Но я тут же остановила себя: во мне говорили ревность к девушке и жалость к себе, а вовсе не справедливость. Ведь Доминик и ко мне прекрасно отнесся, помог, когда меня сбила лошадь, отвел к себе, позаботился…

Вдруг девушка подняла голову.

– Я знаю, кто его убил! – воскликнула она. – Да-да, знаю, уверена! Этот иностранец, Улисс! Он завидовал таланту мсье Протасова и делал мне скабрезные намеки! Хотел, чтобы я бросила Андре и ушла к нему. Даже обвенчаться предлагал. Это он, он!

– Полно, полно, успокойтесь, Сесиль, – сказала я, а про себя подумала: «Если в ее словах есть хоть крупица правды, то Андрей мог бы остаться в живых, уйди эта гризетка к Улиссу».

Да что же это такое? Разве я зря молилась в храме Александра Невского? Мне никак не удается быть покорной судьбе и принимать ее удары с истинно христианским смирением.

– Нужно обязательно сообщить в полицию о твоих подозрениях, Сесиль, – произнес Плювинье.

– Я не пойду в полицию, – заупрямилась она.

– Почему?

– Меня уже сажали в тюрьму как малолетнюю воровку, мне полицейские не поверят, – ответила она и добавила с вызовом: – А куда было деваться? Я младшая в семье, мать, не покладая рук, работала поденной уборщицей и прачкой, сестра выросла и ушла от нас, и мне с двенадцати лет пришлось смотреть за чужими младенцами. Однажды я пошла в булочную, взяла три багета, а на третий денег не хватило, вот булочник и обвинил меня в краже.

– Неужели детей сажают за это в тюрьму? – удивилась я.

– Еще бы! Ведь этот тип служил в национальной гвардии, уважаемый человек в округе, ему орден Почетного легиона дали. А я кто? Прачкина дочка, побирушка. Когда меня выпустили из тюрьмы, я сказала себе: «Сесиль, делай что хочешь, вывернись наизнанку, но выберись из этого ужасного квартала возле церкви Нотр-Дам-де-Лорет…»

– Полин, я хочу пояснить тебе, – вмешался Плювинье. – Ты хоть и бывала прежде в Париже, но многое в нашей жизни тебе незнакомо. Слышала ли ты такое слово – «лоретка»?

– Как будто слышала. Это вроде кокотки? – спросила я.

– Примерно… Только кокотка будет рангом повыше. Кокоток скорее можно назвать содержанками или дамами полусвета, а лоретки – это обыкновенные проститутки самого низкого пошиба. Так их назвали потому, что лет семьдесят назад начали строить церковь Нотр-Дам-де-Лорет, о которой упомянула Сесиль, а вокруг – квартал доходных домов. Отцы города ничтоже сумняшеся решили назвать этот квартал попривлекательнее и дали ему имя Новые Афины. Им хотелось, чтобы на новом месте поселились писатели и художники, но не тут-то было. Богема не стремилась на задворки Парижа. Дома пустовали, владельцы терпели убытки, и тогда они решились на крайние меры: стали сдавать комнаты «нечистой» публике, а именно – падшим девицам. Но так как проститутки вовремя вносили плату, а работали за пределами Новых Афин – к примеру, на Елисейских полях или площади Клиши, – то какое дело было домовладельцам, падшие они или нет? С легкой руки одного из хозяев доходных домов, мсье Пюибаро, таких женщин стали называть лоретками – по названию церкви Нотр-Дам-де-Лорет. Теперь понятно, почему Сесиль так мечтала вырваться из этого злосчастного места?

– Понятно. Но откуда тебе все это известно, Доминик? – удивилась я.

– История Парижа – моя страсть. Я собираю книги, старинные карты, свидетельства очевидцев, старые письма. Мечтаю когда-нибудь написать книгу о неизвестном Париже. Если захочешь, я возьму тебя на прогулку и покажу такие уголки, которые не доступны ни одному туристу. Пойдешь?

– С удовольствием! – воскликнула я, но тут же пала духом, вспомнив об одной проблеме. – Как же мне достать документы Андрея? Мне нужен его российский паспорт, ведь надо доказать, что он православный, иначе батюшка в церкви откажется его отпевать.

– У меня есть ключ от комнаты мсье Протасова, – тихо всхлипнула Сесиль. – Я принесла его с собой.

– Так что же ты молчишь? Нужно немедленно пойти туда, пока полиция не опечатала комнату! Идите вниз, я вас догоню.

Мои гости спустились, а я быстро переоделась и через несколько минут присоединилась к ним.

Князь Засекин-Батайский сидел в саду с неизменной «Фигаро» и курил сигару, а хозяйка подстригала розовый куст.

– Мадам Авилова, – окликнула она меня, – что бы вы хотели на обед? Антрекот или бычий хвост в горшочке? Мне надо дать указание поварихе.

– На ваше усмотрение, мадам Соланж. Я не привередлива.

– Не забудьте, обед в семь. Постарайтесь не опаздывать, бычий хвост быстро стынет.

– Не волнуйтесь, я только схожу на улицу Турлак и тут же вернусь обратно. Это не займет много времени.

Мы быстро дошли до здания, где Андрей снимал мансарду, – Доминик провел нас дворами.

Все та же консьержка сидела при входе. Увидев нас, она отложила в сторону вязание, встала и уперла руки в бока.

– Мадемуазель, – грозно обратилась она к Сесиль. – Ваш друг уже которую ночь не ночует дома, а квартирную плату обещал внести еще на прошлой неделе. Что я скажу хозяину? Может, вы хотите, чтобы его выгнали на улицу? Мне стоит только сказать…

– Не беспокойтесь, – выступила я вперед и раскрыла сумочку. – Я заплачу. Сколько мсье Протасов должен за квартиру?

– Сто тридцать франков, мадам.

– Возьмите деньги. Мы поднимемся в мансарду.

– А если вы оттуда что-нибудь заберете? Мне же придется отвечать, зачем пустила…

– Сесиль, покажи ключ, – потребовал Плювинье. – Сами видите, мадам, у подруги мсье художника есть ключ от его комнаты. Значит, он ей доверяет.

– Но другая дама…

– Это его родственница из России. Она даже оказалась столь любезной, что оплатила долг вашего жильца. Или вы хотите вернуть ей деньги?

– Нет-нет. – Консьержка сделала шаг назад и спрятала деньги за спину. – Проходите, господа.

Когда Сесиль открыла дверь, я с замиранием сердца вошла внутрь. Просторная комната была залита светом из потолочных окон. Из обстановки здесь были лишь продавленная кровать, небольшой стол, заваленный тюбиками с красками, и шкафчик в углу. Все остальное пространство занимали картины. Натянутые на подрамники, они стояли, прислоненные к стене, или были сложены в стопки на полу. На мольберте был укреплен незаконченный холст – торс обнаженной натурщицы, все тело состояло из голубых углов, белых выпуклостей и впадин, густо заполненных киноварью. Слабо пахло льняным маслом и скипидаром.