Текст книги "Дело о старинном портрете"

Автор книги: Катерина Врублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Всецело предаться одному пороку

нам обычно мешает лишь то,

что их у нас несколько.

Билет на Париж в кассе варшавского вокзала я купила быстро. Первый класс был только в экспрессе, отправлявшемся назавтра рано утром, поэтому я поехала в центр и заказала номер в небольшой гостинице на Каноничьей улице, рядом с костелом. Опрятная хозяйка, непрерывно повторяя: «Проше, пани», проводила меня в комнату на втором этаже. Я попросила разбудить меня в пять часов и легла спать, поскольку очень устала с дороги. Во сне я увидела Андрея, обнимающего девку-арапку, и Аршинова, укоризненно качающего головой: «Эх, Андрюша, сколько же ты на нее сажи извел, на черненькую-то Сесильку… И сам измарался».

В дороге я скучала. Островерхие крыши за окном сменялись черепичными, поля – холмами. Пейзаж был серый и прилизанный, поэтому я предпочитала спать и читать.

Иногда я ходила поесть в вагон-ресторан, но собеседники, подобные Аршинову, мне больше не попадались. Ела я без всякого аппетита – настроение портили мысли об Андрее и натурщице Сесиль. Зачем я еду в Париж? Что я скажу Андрею, когда мы встретимся? Нужна ли я ему? Но в конце концов, свет не сошелся клином на Протасове, в Париже есть что посмотреть: Всемирная выставка, картинные галереи, Лувр… Однако на сердце лежала тяжесть, и мою душу терзало чудовище с зелеными глазами.

Париж показался внезапно. Сперва я увидела мрачные бараки с зарешеченными окнами, потом трубы, выбрасывающие в небо клубы черного дыма, и наконец предместья: сначала бедные, потом зажиточные, с красивыми домиками, окруженными изгородями из плюща.

Северный вокзал встретил меня монументальным фасадом со множеством фигур. Я вышла под роскошный стеклянный навес, сделанный архитектором Хитторфом по заказу императора Наполеона Третьего почти сорок лет назад. О Хитторфе рассказал мне отец, когда я впервые увидела это чудо. Жаль, что в нашем N-ске нет ничего подобного.

Носильщик погрузил мои саквояжи в фиакр, и я приказала кучеру в фиолетовом плаще с пелериной ехать на улицу Турлак, откуда приходили письма Андрея. Мне хотелось поскорее увидеть Протасова и даже, может быть, застать его с женщиной, войдя внезапно в мансарду. И хотя я корила себя за столь низменное желание, это было именно то, чего я ждала и чего боялась больше всего на свете.

Я написала ему, что приеду в Париж, но не сообщила, когда. Во мне бушевала страсть брошенной женщины, зажженная не подозревавшим ни о чем Аршиновым. Путешествие в одиночестве лишь усугубило мои страдания. Классическая ревность собаки на сене.

– Улица Турлак, мадемуазель, – повернулся ко мне кучер и почему-то подмигнул. – Прикажете выносить саквояжи?

Попросив кучера подождать, я вошла в дом. В углу сидела консьержка и вязала чулок.

– Добрый день, мадам, – сказала я.

– Добрый день. Вы, наверное, к русскому художнику?

– Да, – удивилась я. – А как вы догадались? По акценту?

– Нет, – улыбнулась она. – Только к нему натурщицы ходят. Но его нет. Он уже три дня домой не приходил.

Мне стало не по себе. Подтвердились мои худшие ожидания: меня назвали натурщицей! К нему ходят женщины! Он не ночует дома! И я пришла напрасно…

Почтенная дама догадалась по моему лицу, какие чувства меня обуревают, понимающе покачала головой и предложила:

– Оставьте записку, я передам Андре, как только он вернется. Хотя… вы можете поискать его в пивной «Ла Сури», он там часто бывает.

– Спасибо, – только и могла вымолвить я.

– Вы из России?

– Да.

– Вам есть где переночевать? Я вижу, вы сюда приехали прямо с вокзала.

– По правде говоря, я об этом еще не задумывалась.

Консьержка отложила чулок и поднялась со стула.

– Позвольте дать вам совет: прикажите извозчику отвезти вас в отель «Сабин». Будете довольны.

– Я, наверное, так и поступлю, мадам.

Поблагодарив консьержку, я достала из сумки карандашик в оплетке и написала по-русски: «Андрей, я в Париже. Как только найду, где остановиться, пришлю адрес. Полина». Отдав консьержке записку, я попрощалась и вышла на улицу.

– Куда теперь, мадемуазель? – спросил кучер.

– В какую-нибудь приличную гостиницу в этом районе, – ответила я, забираясь в фиакр.

Ехать искать неизвестно какую гостиницу по неизвестно чьей рекомендации мне не хотелось.

– Я отвезу вас в «Пти Отель» на бульваре Роше-шуар.

– Куда угодно, только поскорей. Мне все равно.

Когда мы подъехали к гостинице, вдруг раздался трубный звук, от которого с деревьев испуганно вспорхнули птицы.

– Что это? – удивилась я.

– Цирк Фернандо! – ответил усатый кучер. – Лучшие представления каждый вечер! Вот поселитесь и сходите, не пожалеете. Там дрессированные слоны на задних ногах танцуют.

– Не хочу останавливаться в этой гостинице! – испуганно закричала я. – У меня от запаха зверей и соломы сенная лихорадка начинается. Езжайте в другое место!

Кучер резко натянул поводья, лошадь остановилась.

– Жаль, там очень приличный отель. Ну, нет так нет… – Он помолчал, потом повернулся ко мне и вскинул вверх указательный палец. – Вот что: я отвезу вас к Соланж де Жаликур. Очень приятная дама. Она держит небольшую гостиницу в собственном доме на авеню Фрошо. Полный пансион и недорого. Думаю, вам понравится.

– Поехали, – кивнула я. – Мне все равно.

На авеню Фрошо, в глубине заросшего кустарником двора, располагался небольшой двухэтажный особняк начала восемнадцатого века с надписью на фронтоне «Отель Сабин». Высокие окна были окаймлены плющом, а на подоконниках цвели пурпурные мальвы, называемые еще просвирником. Дом выглядел чистеньким и уютным и понравился мне с первого взгляда. Название показалось мне знакомым. Я открыла сумочку и достала записку, сунутую мне консьержкой. Из записки следовало, что меня привезли в ту самую гостиницу. Что ж, это судьба – спорить я не стала.

Кучер спрыгнул с козел и пошел в дом. Спустя минуту он вернулся и принялся сгружать мои саквояжи.

– Пойдемте, мадемуазель, я договорился с хозяйкой, у нее есть для вас хорошая комната, и недорого.

Отворив застекленную дверь, я вошла в просторную прихожую, за которой просматривались столовая с камином и лестница с отполированными перилами. На стенах висели пасторальные картинки, а в углу стояла старинная вешалка с многочисленными крючками.

Хозяйка, пышная дама с кружевной наколкой на шиньоне, была затянута в жесткий корсет, от которого ее грудь, и без того немаленькая, выдавалась вперед, словно ростральная фигура. Атласное платье цвета майского жука топорщилось складками на бедрах, отчего хозяйка напоминала куклу, посаженную на чайник. Дополнительное сходство придавали рукава-буфы с мелкими пуговичками на запястьях.

– Добрый день, мадемуазель! – ослепительно улыбнулась она, обнажая меленькие, словно у лисы, зубы. – Я слышала, что вы желаете снять комнату? У меня есть изумительная светлая комната с окнами на Сакре-Кер! Вы будете довольны!

– Простите, но я не мадемуазель. Позвольте представиться, я вдова. Моя фамилия Авилова. А зовут Аполлинарией.

– Ох, простите меня! – она прижала руки к своей необъятной груди, отчего три ее подбородка заколыхались. – Вы так молодо выглядите, мадам Авилова, я ни за что не поверила бы, что вы были замужем. Восемнадцатилетняя девушка с прекрасным цветом лица! А меня зовут Соланж де Жаликур, я из рода того самого де Жаликура, что отличился в битве при Азенкуре 1717
  Азенкур – селение южнее г. Кале (Франция); при Азенкуре 25 октября 1415 года, во время Столетней войны, английские войска Генриха V разгромили большее по численности французское войско. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Но его подвиг, к сожалению, не помог Франции. Вы можете называть меня мадам Соланж, мне будет приятно. В моем отеле простая, семейная атмосфера.

Не переставая говорить, она сунула кучеру мзду за то, что привез к ней клиента, и он откланялся. Потом она повела меня на второй этаж; ее пышные юбки шуршали, задевая лестничные столбики.

– Вы полька? – вдруг спросила она, обернувшись ко мне.

– Нет, я русская.

– У вас такое сложное имя. Вам гораздо больше подошло бы имя Полин. Послушайтесь моего совета: представляйтесь здесь именно так, тогда вас примут за настоящую парижанку – вы великолепно говорите по-французски! У вас даже легкий версальский прононс. Вы, наверное, в детстве жили во Франции?

– Нет, одна из моих гувернанток была родом из Парижа.

Мадам Соланж ввела меня в просторную комнату с высоким окном. В глубине оказался альков – вход в него скрывали занавеси розового атласа с пышными набивными пионами. Везде в глаза бросалось буйство персиково-алых оттенков. Я словно попала в будуар героинь Бальзака и Мопассана. Не меблированная комната, а гнездо сладострастия. Как же я тут буду жить, в такой чувственной обстановке и одна? В углу стояла напольная статуя малыша-купидона, выкрашенная бронзовой краской, а на двух диванах в живописном беспорядке были разбросаны подушки и турецкие валики из колкой парчи. Я с тоской вспомнила свою обновленную гостиную в стиле «ар нуво». Призрак козетки на львиных лапах выглядывал из-за каждого предмета, находящегося здесь.

– Вам нравится? – спросила мадам де Жаликур, не сомневаясь в ответе. – Это лучшая моя комната. Посмотрите, какие занавеси на алькове. Вам будет уютно.

– Д-да, – выдавила я – спорить не было никакого желания. В конце концов, на этой комнате свет клином не сошелся. Обоснуюсь и найду что-нибудь получше.

– И плата совсем небольшая, – умильно произнесла хозяйка. Она цепким взглядом осматривала добротные саквояжи из свиной кожи, внесенные сюда садовником. – Всего двести франков в месяц за такую комнату, где вас никто не потревожит. Да еще с пансионом, горничной, чисткой обуви и ежедневной газетой. Вы нигде не найдете ничего подобного, хоть весь Париж обойдите.

– Хорошо. Я согласна.

– Тогда соблаговолите заплатить за месяц вперед. Здесь так принято.

Я открыла сумочку и достала требуемую сумму. Хорошо, что еще в Варшаве я поменяла рубли на франки. Получив деньги, мадам де Жаликур улыбнулась еще шире и сообщила:

– У меня в отеле проживает только самая респектабельная публика. Кстати, в зеленой комнате направо по коридору живет ваш соотечественник, князь. Очень достойный и набожный господин. Каждое воскресенье он ходит в русскую церковь. У князя очень трудная фамилия, так что за ужином он сам вам представится, а мы называем его просто – князь, он не сердится. Располагайтесь, мадам Авилова, хорошего отдыха. Ваши ключи на столике. Если нужна горничная, звоните в колокольчик.

У меня мелькнула мысль, и я остановила хозяйку, уже выходившую из дверей:

– Мадам де Жаликур, постойте. Не подскажете, где находится пивная «Ла Сури»? Мне срочно нужно туда попасть!

Глаза у хозяйки чуть не выскочили на лоб от удивления. Ее можно было понять. Что прикажете думать, если изысканно одетая дама, путешествующая с дорогими чемоданами, говорящая на прекрасном французском, вдруг первым делом по приезде в Париж интересуется пивной, прибежищем нищих художников и гаменов-попрошаек? Мадам де Жаликур явно засомневалась, достойна ли я снимать комнату в ее отеле, но воспоминание о полученных двухстах франках отрезвило ее, и она лишь деланно улыбнулась:

– Это недалеко, мадам Авилова. Дойдете до улицы Дуэ, а там и «Ла Сури» рядом. Простите, не могу дать вам кого-либо в провожатые, мои слуги не посещают подобные заведения.

Подпустив на прощание шпильку, мадам Соланж закрыла за собой дверь.

Оставшись одна, я достала из чемодана платье из тонкого светло-лилового крепа, вышитого небольшими бутонами, с широкими воланами по подолу. Андрей однажды сказал, что я в нем похожа на фею. Шляпка с фиалками и перчатки в тон платью завершили ансамбль.

Я вышла из отеля и направилась на улицу Дуэ. Меня пугала неизвестность: найду ли я сегодня Андрея? Обрадуется ли он нашей встрече? А мысль о том, что он заливает судьбу пивом, просто сводила меня с ума.

Я шла по парижской улице. Меня пьянил горьковатый воздух, напоенный незнакомыми ароматами. На высоких каштанах топорщились колючие зеленые плоды. Даже булыжник на мостовой был совсем другой формы и цвета, чем в Москве или нашем N-ске. Мимо проезжали кареты, немногие из них – с лакеем на запятках. Шли мастеровые и художники, модистки и военные в ярких мундирах. Дама в чепце с оборками несла корзину, из которой торчал длинный багет. Куда-то спешил приказчик со штукой сукна под мышкой.

На перекрестке мальчишка торговал газетами. Он выкрикивал последние новости, зазывая покупателей. Я сунула ему монету и пробежала глазами последнюю страницу: в цирке Фернандо на бульваре Рошешуар новая программа – выступления акробатов, жонглеров, наездниц во главе с восхитительной мадемуазель Клодин; в театре-кабаре «Фоли Бержер» – зажигательный канкан; полиция не может опознать утопленника; из колоний прибыл корабль «Генрих Четвертый»…

За чтением на ходу я чуть было не пропустила поворот на улицу Дуэ, но издали увидела яркую вывеску «Ла Сури». Остановившись, я стала наблюдать за публикой, сновавшей туда и обратно. Глубоко вздохнув и набравшись храбрости, я отворила тяжелую дверь с нарисованной на ней пивной кружкой, вошла и огляделась по сторонам.

Зал «Ла Сури» был обставлен обветшавшей мебелью времен Второй империи. Стены были отделаны буковыми панелями, сколоченными из дверец отживших свое шкафов. Сверху, с толстых потолочных балок, свисали газовые лампы, изготовленные в виде масляных светильников. В большом камине, выложенном красным кирпичом, стояли чугунки и массивные сковородки. На стенах – медальоны с головами кабанов и оленей, на полках – глиняная и медная посуда. Окно украшал настоящий церковный витраж, изображавший Благовещение. Сквозь три выбитых стеклышка в витраже в пивную проникали солнечные лучи.

Внутри стоял густой дым. Из-за шума нельзя было различить ни слова. За дубовыми столами сидел самый разный люд: мужчины в рабочих блузах и испачканных краской беретах, девицы сомнительной репутации. Старый пьяница спал в уголке, уронив голову на скрещенные руки. Две старушки с облезлыми перьями на шляпках что-то громко кричали друг дружке на ухо. Сновали официанты, наряженные в костюмы лотарингцев… Мне стало не по себе: я отчаялась найти в этой толпе Андрея. Кажется, мои опасения оправдались – надо выбираться из этого непристойного места.

– Что ты здесь потеряла, прелестница-незнакомка? – услышала я за спиной насмешливый голос.

Обернувшись, я увидела молодого человека, брюнета с истинно французским, то есть большим и с горбинкой, носом, в узком костюме-тройке. Шелковое кашне было завязано бантом. Его глаза смеялись. Карман сюртука был измазан чернилами.

– Ищу одного человека, – ответила я.

– Кого именно? Может, я его знаю и смогу вам помочь.

– Буду весьма признательна, мсье…

– Меня зовут Доминик Плювинье, репортер «Ле Пти Журналь». – Он слегка поклонился.

– Очень приятно. Ап… Полин Авилова.

– Какая интересная фамилия. – Он взял меня за талию и легонько прижал к себе: оказалось, на нас надвигалась могучая официантка с подносом, уставленным кружками. – Ты из Бретани, Полин?

Мне было неловко: незнакомец обнимал меня, называл по имени, на «ты»…

– Простите, мсье Плювинье. – Я попыталась высвободиться из его объятий, но мне это не удалось. Мужчина держал меня крепко и не отпускал. – Вряд ли вы сможете мне помочь. Я ищу одного художника, но, к сожалению, тут его нет.

– Кто он? Опишите мне его. Я знаком со многими художниками Парижа.

– Приятно было познакомиться. – Я резко оторвала его руки от своей талии. – Поговорим в следующий раз, а сейчас прощайте.

– Брось дурачиться, Полин. Ты, кажется, не поняла, где находишься. Пришла в такое место без провожатого и, наверное, хочешь, чтобы тебя уволок первый попавшийся клошар, которому ты приглянешься?

– А чем вы отличаетесь от него? Что вы в меня вцепились?!

Плювинье словно опомнился и разжал руки.

– Я хочу тебе помочь, глупая, – широко улыбнулся он. – С первого взгляда видно, что ты не парижанка, забрела сюда в нелепой прошлогодней шляпке. Куда тебя занесло? Ты бы попала в мерзкую историю, если бы не я. Вон посмотри, тот забулдыга явно имеет на тебя виды.

А я-то считала, что выгляжу сногсшибательно… Но не об этом следовало сейчас думать.

В словах Плювинье был резон. Поэтому я подавила неприязнь и решилась с ним поговорить.

– Откуда ты приехала? – спросил репортер.

– Из России.

– О-ля-ля!.. Это очень далеко. «Бистро, бистро!», казаки, Сибирь, медведи. – Он выпалил банальности, которые обычно говорят иностранцы, узнав, что собеседник русский, но тут же спросил: – Ты пиво пьешь, Полин? Пойдем, я угощаю.

– Пожалуйста, мсье Плювинье, помогите мне найти художника и не задавайте больше глупых вопросов. Не хочу я вашего пива!

– Он тоже русский?

– Да, мы из одного города. У меня для него письмо.

Никакого письма у меня, конечно, не было, но должна же я была придумать хоть какой-то повод, заставивший меня прийти в это место.

– Хорошо, – согласился он, – давай подойдем вон к тому столу в центре. Я тебя познакомлю кое с кем.

Мы подошли к большому столу, за которым сидела компания молодых людей. К ножке одного из стульев был прислонен складной мольберт. Хмурый парень что-то чертил на салфетке, окуная палец в горчицу. На коленях у высокого верзилы с перебитым носом сидел карлик и сумрачно глядел на окружающих. Чернявый толстяк громко рассказывал собратьям высоким пронзительным голосом:

– Работал я вчера у Дюран-Рюэля на улице Лаффит, реставрировал этажерку орехового дерева. Заходит в галерею одна дама, важная донельзя, но сразу видно – провинциалка. Одета безвкусно, шляпа бархатная с птицами и перьями, в красном марселиновом платье. Пальцы унизаны массивными безвкусными перстнями. Видит, что я в блузе, запачкан краской, и думает, что я тут в приказчиках. Подзывает меня пальцем и спрашивает: «Скажи, милейший вот это – рококо?» – и тычет в кресло «разбитая герцогиня» 1818
  «Разбитая герцогиня» («дюшес бризе» – duchesse brisee (фp.)) – так называлась мебель, составленная из двух кресел и мягкого табурета между ними. (Прим. авт.)


[Закрыть]. – «Нет, это барокко, очень интересный образец…» – «А вот это – тоже барокко? – перебивает она и показывает на стул „Версаль“ – „Нет, – отвечаю, – это как раз рококо“. – „Обосраться!“ – восклицает она.

Когда все отсмеялись, тот же толстяк, заметив нас, крикнул:

– Доминик, где тебе удалось отхватить такую красотку? Что-то я не встречал ее на Монмартре.

Второй подхватил:

– Оставьте его, мадемуазель, зачем он вам? Плювинье может лишь написать о вас заметку в паршивой газетенке, а я напишу ваш портрет и прославлю вашу красоту. Садитесь ко мне поближе!

– Ну, бесстыжий, – сказал мрачный высокий человек с карликом на коленях, – ты же ей нос на боку нарисуешь и груди одну под другой. Ее родная мать не узнает на твоем портрете!

– Точно! – не обиделся тот. – Я бесстыжий художник и ничуть этого не стесняюсь.

– Еще бы, у тебя же стыда нет.

– А знаете, что такое бесстыжий художник? – спросил толстяк, обводя всех взглядом. – Это художник, который прикинулся соблазнителем, привел к себе девушку, раздел, уложил и принялся писать с нее картину. Что поделаешь, если нет денег на натурщиц? Надо же как-то выходить из положения!

Все захохотали так, что на столе задрожали пивные кружки.

– Будет тебе, Гренье, – усмехнулся репортер. – Или у вас в Тулузе перевелись красивые девушки? Бери и рисуй сколько душе угодно. Может, тебе только парижанки по нраву? Так они любят худых мужчин, вроде меня.

Позвольте, я познакомлю вас, мадемуазель, – сказал Гренье. – Слева от меня знаменитый Андерс Тигенштет, швед, по прозвищу Хитроумный Улисс, ибо ему всегда удается уговорить хозяйку налить нам пива в долг. Он уже десять лет обещает написать ее портрет для украшения пивной, но каждый раз говорит, что через полгода та станет еще красивее и надо немного подождать. Рядом с ним Тампье. Он хоть и не утруждает себя пачканьем холста, но считается художником, и не простым, а гидропатом. Правда, никто не видел, чтобы он эту воду пил. Кроме пива, ничего в рот не берет. Ну, может, иногда вина. Вот этот дылда – Анкетен, великой души человек, искусный фехтовальщик и наездник, но мухи не обидит, не смотрите, что такой страшный. А на его коленях – Тулуз-Лотрек. Вам обязательно нужно увидеть его афиши танцовщиц из «Мулен Руж». Они словно живые, так и норовят поддеть пенсне зеваки кончиком туфли. А как вас зовут, прелестная незнакомка? У вас чудный цвет лица, такого не бывает у парижских лореток.

– Вот у нас в Тулузе… – протянул с южным акцентом Тампье, и все вновь расхохотались.

– Это Полин из России, – ответил за меня Плювинье. – Она разыскивает одного русского художника.

– Андре? – спросил молчавший до сего момента Тулуз-Лотрек. Он поднял маленькую руку и потер лоб. – Того, что просиживает штаны с утра до ночи в музеях, копируя великих мастеров?

– Да, его зовут Андре. Он в музее?

– Не знаю. Обычно да, но в такое время он уже пьет пиво за дальним столиком в углу. Там нет? – Тулуз-Лотрек ткнул пальцем назад и попал в Анкетена.

– Нет, – ответил за меня Плювинье. – Мы осмотрели пивную.

– Жаль, – сказал Улисс. – Мы его не видели уже неделю. Обычно он бывает здесь каждый вечер. Вы ходили к нему домой, мадемуазель?

– Да, – кивнула я. – Его там нет. Консьержка сказала, что он уже третий день не появляется дома.

– Скверно, – протянул Улисс. – Тогда…

– Что? – спросила я.

– Нет, ничего, – ответил Улисс, словно ему расхотелось говорить.

– Послушайте, – вступил в разговор дылда Анкетен, – зачем вам, такой красавице, этот старый тип? Из него же песок сыплется!

– Из кого? – удивилась я. – Это Андре вы называете старым типом? Ему двадцать шесть лет! Вы его с кем-то путаете.

– Странно… Выглядит он на все пятьдесят. Может, вы, русские, от водки так стареете? Ему не дашь двадцати шести.

– А мы маленькие и удаленькие, – противным голосом захохотал сидевший у него на коленях Тулуз Лотрек. – Верно, Анкетен?

Его приятель не ответил, только удобнее усадил карлика на коленях.

– Послушай, Тигенштет, тебе известен адрес той натурщицы, которую Андре рисовал с месяц назад? Промеж них еще что-то вышло, – сказал Гренье.

Швед поколебался, отвечать или нет, но все же решился.

– Ее зовут Сесиль Мерсо, – буркнул он. – Ее можно найти на улице Миромениль, в доме вдовы Шамборан. Она там подрабатывает у скульптора Роже. Глину месит.

– Там рядом публичный дом мадам Лорен, – проговорил карлик. – Меня туда частенько приглашают погостить. Хотите составить мне компанию, Полин? Я вас приглашаю.

Терпеть такое было уже выше моих сил. Я вспыхнула и бросилась вон из пивной. Слезы застилали мне глаза.

– Полин, остановись, куда ты? – кричал мне вслед репортер, но я бежала, не разбирая дороги. – Осторожно! Берегись!

Вдруг передо мной вздыбились лошади, я обо что-то ударилась головой, и глаза заволокло чернотой.