Текст книги "Стимпанк! (сборник)"

Автор книги: Кассандра Клэр

Соавторы: Холли Блэк,Либба Брэй,Кори Доктороу,Келли Линк,Делия Шерман,Элизабет Нокс,Кристофер Роу,Дилан Хоррокс,Гевин Грант,М. Т. Андерсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Этрейо взяла с докторов обещание, что они не покинут Восьмиугольный дом, пока дело не будет закрыто, а рука – поймана. Эле охотно согласился, а Эльсинор, к величайшему изумлению констебля, вызвалась ее сопровождать. Кэбби ждал их снаружи, правда, теперь он спал, целиком запрятавшись внутрь гигантского пальто. Туман уже начал рассеиваться. Близился рассвет. Они помчались обратно в город и остановились у первой же скобяной лавки, где Этрейо, воспользовавшись служебным положением, обзавелась мышеловкой и оставила взамен расписку.

Ненормальный Норман, помнится, утверждал, что нашел мешок с драгоценностями в утином гнезде возле Земляничного пруда в парке Абенфаракс.

Кэбмен высадил их у пруда. С ним Этрейо тоже расплатилась распиской.

В жемчужном утреннем свете трава была седой от росы. Утки еще спали на гнездах. Пруд, собственно, находился недалеко от конечной остановки конки маршрута «Q». Еще один кусочек мозаики с щелчком встал на место: все убийства произошли в пределах одного квартала, вдоль линии «Q». Душитель отличался территориальностью.

– А что, если она уже ушла? – спросила тихонько доктор Эльсинор, пока они продирались через мокрые кусты в поисках хорошего места для ловушки.

В ближайшем утином гнезде они только что нашли небольшую коллекцию лаков и пилок для ногтей. Ага, Душитель у нас еще и приворовывает по дамским магазинам.

– Нет, она где-то здесь, – возразила Этрейо. – Надеюсь только, промышляет по лакам, а не по бижутерии.

С этими словами она положила перчатку в ловушку, зафиксировала дверцу и сунула клетку поглубже в кусты.

– Может, у нее уже заряд кончился, – с надеждой сказала доктор Эльсинор, когда они сели на парковую скамейку ждать.

– В интересах Ненормального Нормана надеюсь, что нет. Капитан не поверит, если я не представлю ей руку в качестве доказательства.

– Но тогда нам хотя бы не придется беспокоиться, что пострадает кто-то еще. Я готова дать письменные показания под присягой, – не унималась доктор Эльсинор. – Мне-то капитан поверит?

Поверит. Может быть.

– Давайте подождем, – только смогла сказать ей Этрейо.

И они подождали.

Туманный рассвет превратился в теплый лазурный день. Утки снялись с гнезд и перекочевали в пруд, где занялись плаванием и нырянием. По берегу прошла экскурсия младших школьников – парами и держась за ручки. Утки окружили их, интересуясь наличием в карманах гостей черствого хлеба. Сопровождающие взрослые подозрительно покосились на двух женщин, прохлаждавшихся на скамейке. Потом школьники ушли, а утки чинно вернулись в воду. Ловушка в кустах наслаждалась дремотным покоем. Прибежал рыжий пес, загнал в пруд мячик и принялся плавать вокруг, с энтузиазмом облаивая уток. Откуда-то посвистели, и собака умчалась. Солнце начало пригревать. Ловушка щелкнула, и они ринулись проверять. В ней нарезала круги крайне рассерженная подобным обращением белка. Белку выпустили, ловушку зарядили снова. Доктор Эльсинор сходила в киоск у пруда и вернулась с двумя порциями розового попкорна и двумя кофе. Этрейо страшно потела и совсем не от жары. Уже почти полдень, а казнь Ненормального Нормана назначена на два. Они еще раз проверили ловушку. Ничего.

Проехал конный полицейский, спросил, чего это они тут лодырничают. Этрейо посверкала жетоном, и он отправился восвояси. Доктор Эльсинор отправилась искать туалет. Был уже почти час. Мышеловка все так же пустовала. Этрейо все время возвращалась мыслями к бедняге Норману. Наверное, он как раз доедает последний обед. А вот его уже одевают в холщовую рубаху. Последнюю. Он же никогда никого не трогал. Все его преступление – в том, что он старый и чокнутый.

– Какой чудный день для прогулки по парку, не правда ли?

Рядом на скамейку плюхнулся детектив Уилкинс с двумя рожками мороженого – и предложил один ей. От него слегка пахло ромом и жареным миндалем. Ветерок играл его романтичными кудрями и живописно раздувал полы плаща.

– Чего тебе надо? – неприветливо осведомилась Этрейо, отказавшись от мороженого.

– Да просто воздухом дышу.

– Я думала, ты в тюрьме, любуешься плодами своих трудов.

– Я свое дело сделал, чего мне им мешать. Между прочим, мороженое течет мне на руку. Я его выброшу, если ты не возьмешь.

Она взяла. Это преступление – дать пропасть хорошему мороженому, да и к тому же она голодна. У нее маковой росинки во рту не было, с той самой сырной вафли начиная. Розовый попкорн при попытке съесть его встал комом в горле.

– Что-то вы нелюбезны со мной, констебль. Я всего только выполнял свою работу.

– Расскажи об этом Ненормальному Норману.

Этрейо наконец лизнула холодный шарик: соленая карамель и бекон из косатки. Ее любимое. Как-то не полагается наслаждаться мороженым, когда человека вот-вот повесят, но голод не тетка, а лакомство уж очень вкусное.

– У него была совершенно жалкая жизнь. Лучше уж на тот свет.

Мороженое вдруг стало омерзительным на вкус, и она отшвырнула вафельный рожок.

– А это не тебе, гад, решать…

– Констебль! – это доктор Эльсинор вернулась и теперь взволнованно дергала ее за рукав. – Скорее! Ловушка сработала!

– Ловушка? Какая ловушка? – У чертова Уилкинса ушки, конечно, на макушке.

Но Этрейо уже нырнула в кусты. Если это еще одна белка, через двадцать минут Ненормальный Норман распрощается с жизнью.

Но в мышеловке сидела определенно не белка.

Со времени побега руке-убийце пришлось нелегко. Ногти переломаны, окаймлены чернотой, костяшки все в ссадинах, кончики пальцев загрубели. Запястье оканчивалось обветренной, гноящейся раной. Зрелище было, скорее, жалкое, чем ужасающее. Рука жадно кидалась на перчатку, впивалась в нее, подбрасывала в воздух, но надеть ее самостоятельно никак не могла. Разочарование и гнев руки были почти осязаемы.

– Ах, бедняжечка! – Воскликнула доктор Эльсинор. – Ей явно требуется медицинская помощь!

– Она убила четырех человек, – возразила Этрейо, хватая клетку. – Быстрее! Мы все еще можем спасти Ненормального Нормана.

– Это еще что за черт! – И снова у нее на пути встал детектив Уилкинс.

На сей раз он, правда, на нее не смотрел – еще бы, когда в клетке беснуется такое.

– Настоящий убийца! – прошипела Этрейо. – И теперь я могу это доказать. Прочь с дороги!

Хоть и нелегко бывает в такое поверить, но образец физического совершенства, каким предстал нашим глазам детектив Уилкинс, тоже не без изъяна. Изъян этот он тщательно прятал и научился мастерски обходить в процессе работы. У него, видите ли, плохое зрение. Нет, вдаль-то он видит хорошо, а вот вблизи все расплывается, так что дабы разглядеть предмет, ему приходится с ним чуть ли не целоваться. Вот и сейчас он отлично видел клетку, а руку, которая цеплялась за прутья решетки и трясла их, уже гораздо хуже. Ну, вот он и наклонился поближе, чтобы как следует все рассмотреть. Этрейо честно попробовала его обогнуть, Уилкинс протянул руку, она уклонилась – и наступила прямиком на притаившуюся в кустарнике утку, о присутствии которой на сцене никто, конечно, не подозревал. Утка страшно раскрякалась, и Этрейо, не ожидавшая взрыва воплей и перьев у себя под ногами, уронила проклятую клетку.

Клетка от удара раскрылась, Душитель вывалился из нее, но быстро вскочил на пальцы и, метнувшись крабьим скоком, вцепился в штанину детектива Уилкинса (с превосходно отутюженной стрелкой, нужно заметить). Уилкинс обратил взор вниз и смутно увидел, как что-то небольшое быстро карабкается у него по ноге. Прищурившись, он счел агрессора белкой – возможно, даже бешеной белкой, потому что какая белка в своем уме станет бросаться на людей? В соответствии со сделанными выводами детектив принялся топать и смахивать с себя нудного грызуна. Однако тот отлично знал, что его интересует: прекрасное кольцо с алмазом, которым детектив щеголял на мизинце левой руки, и сдаваться был не намерен.

– Стой спокойно! – завопила Этрейо, сдирая с себя плащ.

Однако детектив Уилкинс уже перешел к исполнению тарантеллы: ноги его взлетали на удивление высоко и топали с большим задором, но все было тщетно. Душитель уже полз по изысканно вышитому жилету, торопясь скорее достичь белоснежного галстука.

– Да снимите же с меня эту штуку! – возопил детектив.

В пылу пляски соломенная шляпа покинула его голову, и теперь он с треском наступил в нее, продев ногу через тулью. Пожалуй, традиционная тарантелла – это уже совсем не то; новый танец – Фанданго Руки-Убийцы – вот чему суждено стать последним писком моды в этом сезоне. Задыхаясь от смеха, констебль Этрейо всем своим весом навалилась на танцующего детектива. Тот рухнул послушно, как кегля.

– Возьмите мой плащ, он больше! – кричала где-то рядом доктор Эльсинор.

Этрейо, не глядя, схватила его и набросила на корчащегося детектива, надеясь накрыть зловредную руку и запутать ее в складках. Заглушенные тяжелой тканью, крики детектива перешли в тяжкий хрип, конвульсии несколько приутихли. Голова у него полностью скрылась под плащом, и когда Этрейо освободила ее… то обнаружила, что упрямая рука таки добралась до горла жертвы.

Она схватилась за Душителя и попробовала оторвать его от детектива, но рука держалась поистине мертвой хваткой. Лицо Уилкинса уже приобрело сливовый оттенок, а глаза вознамерились покинуть свои орбиты. Отпустить руку, чтобы достать перочинный нож, она не решалась. Констебль смутно слышала, как кричит доктор Эльсинор. А еще – как кричит она сама. Уилкинс уже стал синеть, язык у него вывалился наружу. Что оставалось делать бедной Этрейо? Она плюнула и впилась зубами в Душителя и вонзала их все глубже и глубже, пока они не стукнулись о кость. Рука забилась и ослабила захват. Детектив забулькал. Кошмарный прогорклый железистый вкус заполнил рот Этрейо, она чуть не подавилась, но с мрачной решимостью продолжала держать. Челюсть отчаянно ныла, от гадостного вкуса поднималась тошнота, но она все равно держала. Рука слабела, слабела – и наконец с последней конвульсией отпустила горло детектива. Этрейо выпрямилась, выплюнула обмякшую длань и швырнула ее обратно в клетку. Доктор Эльсинор захлопнула дверцу. Кто-то помог Этрейо встать с безжизненного тела детектива Уилкинса… кто-то вопил, что он все еще жив. Этрейо, спотыкаясь, удалилась в кусты и плевалась, плевалась, плевалась и терла рукавом губы, пока не стерла до крови…

V. Суд

Как мотыльки к пламени, они так к нему и липли – к великому детективу Уилкинсу, чье статное горло скрывал шелковый фуляр, а обведенные синяками глаза – зеркальные солнечные очки. Он только что из Сейта-Хауза, где получил похвальную грамоту за беспримерную доблесть, проявленную при взятии под стражу Кровавой Руки (так пресса быстренько переназвала убийственную длань). Не каждый, далеко не каждый детектив вернется к им же самим закрытому делу, готовый признать: да, мы взяли не того человека. Не каждый готов рискнуть своей жизнью, чтобы поймать настоящего убийцу и спасти невинного от петли. Участок чуть не лопался от набившихся внутрь восторженных поклонников; снаружи люди в очередь выстраивались, чтобы пожать ему руку.

Нет, каков герой, а!

Кровавая Рука ныне обитала (все еще в клетке) в одной из камер городской тюрьмы Калифы. Каким образом ревивифицированная рука будет участвовать в собственной защите, понимать предъявляемые ей обвинения и подавать апелляции, полицию уже совершенно не волновало. Этим пусть занимаются законники. Полиция (которая на самом деле не питает к законникам ни малейшей приязни) уверена, что они найдут какой-нибудь выход. Ненормального Нормана освободили и милостью Главнокомандующей водворили в самый шикарный номер «Палас-отеля». Доктора Эльсинор и Эли удостоились личной аудиенции, в результате которой получили назначения в ее личную медицинскую бригаду. О, Главнокомандующая очень дальновидна: она тут же разглядела невероятный потенциал гальванической энергии, поставленной на службу Калифе и ее гражданам. Не вполне покойный хорист вернулся в театр Одеон – правда, теперь, с куда большей помпой и рекламными вложениями, на главную роль – самого Элегантного Пирата. Вся антреприза уже распродана, билетов нет вообще.

Но где же истинная героиня всей этой истории, констебль Этрейо? В данный момент она находится в туалете полицейского участка Калифы – чистит зубы уже раз эдак в сотый. Три – не три, а поганый тухлый вкус Кровавой Руки никак не желает уходить изо рта. Орудуя щеткой, она старается не слушать веселый шум, несущийся из соседней комнаты… и не чувствовать горечи. Ненормального Нормана сняли буквально с эшафота, где он стоял с веревкой на шее. Это единственное, что имеет значение. Пусть детектив Уилкинс хоть объестся своей славой. Его и так уже подзатмили доктор Эле и доктор Эльсинор со своими невероятными медицинскими открытиями. Когда воскресший актер выйдет на сцену, о Уилкинсе и вовсе позабудут.

Но Этрейо все равно чувствует проклятую горечь, и вкус во рту тут ни при чем. Уилкинс объяснил журналистам, что обязан своим триумфом системе Бертийо, которую раньше так огульно высмеивал. «Полицейский листок Калифы» опубликовал хвалебную – и весьма подробную статью – о его блестящем расследовании и об отчаянной схватке с Кровавой Рукой. Этрейо в статье не упоминалась вообще. Ее рапорт, противоречащий рапорту детектива Уилкинса почти в каждой детали, капитан Ландазон просто проигнорировала.

Этрейо еще раз сплюнула в раковину. Зубная полироль «Улыбка счастья» от мадам Тванки кончилась. У нее ушло два полных тюбика, но во рту все равно было мерзко. Надо было кусать детектива Уилкинса, наверняка он на вкус поприятнее – как курятина.

Однако полночь. Пора заступать на вахту. Она переоделась в форменный голубой китель с медными пуговицами, взяла дубинку и шлем. Но на пороге раздевалки ей снова заступили дорогу. Дьявол!

– Я хотел вас поблагодарить, – сказал детектив Уилкинс.

Он снял очки и по контрасту с лиловыми синяками его глаза стали совсем золотыми.

– Вы спасли мне жизнь.

– В газетах об этом не написали.

– Не принимайте на свой счет. Полицейские всегда должны выглядеть героями – так мы поддерживаем порядок. Но я вам благодарен.

– Не принимайте на свой счет. Мне нужна была только рука.

– Значит, мне очень повезло, что вы такая целеустремленная.

– Чего вам надо?

– Сказать вам спасибо, – ответил он дружелюбно и искренне. – И пригласить вас присоединиться к моей команде.

– К какой еще команде? – насторожилась она.

– Капитан Ландазон считает, что пришло время модернизировать департамент. С этой целью я организую команду для изучения системы Бертийо. Подумал, вам это может быть интересно. Я ошибся?

Ну, вот и что ей теперь, разорваться? С одной стороны, Бертийо кто-то начал принимать всерьез. Но с другой, работать под Уилкинсом? Да лучше уж Песчаный Берег до конца своих дней патрулировать!.. Или как?

– Я подумаю, – сказала Этрейо.

Детектив Уилкинс ослепительно улыбнулся ей.

– Подумайте. Мы будем в дежурке. И – маленький знак признательности с моей стороны…

Констебль Этрейо подождала, пока он уйдет, и только тогда открыла перевязанную ленточками коробку. Внутри угнездился небольшой хрустальный флакон. Надпись на этикетке гласила:

«Мятный Ополаскиватель мадам Тванки: полируй свое небо, пока не засияет!»

VI. Вердикт

Этрейо расхохоталась. Мятный ополаскиватель мгновенно выжег вкус Руки и сделал зубы почти такими же ослепительными, как у детектива Уилкинса. Какая жалость тратить подобную красоту на Северный Песчаный Берег. И потом, Уилкинс же все равно всегда получает что хочет! Кто она такая, чтобы стоять на пути у героя дня?

Этрейо оставила шлем и дубинку на столе, заперла флакон в личный шкафчик и отправилась через холл в дежурку.

Делия Шерман
Призрак замка Комлех

В замке Комлех был свой призрак. Если точнее, призрак дамы.

Все об этом знали, хотя никто ее своими глазами не видел вот уже много лет.

– Призракам положено слушаться правил, – говаривала, помнится, миссис Бандо, домоправительница, накрывая нам чай за колоссальным дубовым столом на кухне замка. В давние времена матушка моя служила там судомойкой, а миссис Бандо исполняла обязанности горничной. Они тогда были закадычными подругами – ими и остались, даже когда Мам бросила домашнее услужение и вышла замуж. Миссис Бандо приходилась мне крестной, и мы навещали ее почти каждое воскресенье.

Мне как раз стукнуло десять, и я была сама не своя до чудес. Па тешил меня байками о новом заводном моторе, который должен изменить в этом мире буквально все – от добычи угля до выпаса овец. Больше всего на свете я любила слушать о безлошадных повозках и самодвижущихся механизмах, но и призраки на крайний случай тоже годились.

– А откуда призракам знать про правила? – задала я резонный вопрос. – У них, что ли, и школа есть – на той стороне?

Мам расхохоталась и сказала, что свет еще не видывал такой настырной малявки – мастера задавать вопросы, на которые нет ответа. И добавила, чтобы я при случае спросила у самого призрака – ну, вдруг мне доведется с ней повстречаться.

– И я непременно спрошу, Мам. Но сначала разузнаю, где она спрятала сокровище.

– …и она тут же исчезнет, вот как пить дать, – проворчала миссис Бандо. – Про сокровище знать могут только члены семейства Комлех. Не то чтобы это им было сильно нужно, слава Господу милосердному.

Сэру Оуэну и правда какие-то новые сокровища были не нужны – у него и старых хватало. С большим-то лондонским домом и любым количеством хоть безлошадных повозок, хоть самодвижущихся механизмов – в самом его наиполнейшем распоряжении. Считалось, что в плачевном состоянии усадьбы он совсем не виноват – ну, в том, что крыша вся в дырах, а деревянные панели в библиотеке изъел жучок. А виноват во всем, конечно, скряга-управляющий – он ни с фартингом лишним не расстанется ради дома, на который его хозяину откровенно наплевать.

Все это не прибавляло мне уважения к сэру Оуэну. Ведь, черт меня побери, Комлех – самый красивый дом на границе с Уэльсом! Мне в нем нравилось все, от островерхих черепичных крыш до наборных окон с крошечными стеклышками – и, уж конечно, до немилосердно терзающих слух павлинов в зарослях тиса. Но больше всего я любила легенду, прилагавшуюся к замку, до крайности романтичную и с девушкой в главной роли (а это, я вам скажу, редкость для романтических легенд, где юные девы, как правило, выставляют себя либо полными дурами, либо нюнями и почти всегда мрут в конце от разбитого сердца; скажете, я не права?).

А вот мистрис Анхарад Комлех из замка Комлех дурой не была – и нюней тем более. Когда ей минуло семнадцать, отец с братьями (все до единого – роялисты) вступили в королевскую армию, оставив мистрис Комлех дома, в тиши и, как они думали, в безопасности. Но в 1642 году через границу хлынули парламентаристы, так что юной госпоже пришлось спешно прятать свои драгоценности заодно с отцовским сейфом и фамильным серебром, которое, надо сказать, стоило преизрядно – многие вещи были времен Эдуарда II, ни много ни мало.

Когда круглоголовые[6]6
  Круглоголовые – историческое прозвище пуритан.


[Закрыть] ворвались в усадьбу, она встретила их на главной лестнице как была – в ночной рубашке, зато с дедушкиным мечом. Конечно, они там же, на месте, ее и порешили, но, даже перевернув дом кверху дном, не сумели найти ни единой золотой монеты, ни единой серебряной ложечки.

Печальное возвращение ждало братьев, надо полагать: сестра в могиле, а семейное богатство – вообще неизвестно где, спрятанное надежно и, судя по всему, навсегда.

Ее портрет висел в большом зале над камином, как раз там, где до него красовались дедушкины шпаги. Должно быть, его написали незадолго до смерти. Что и говорить, импозантная молодая особа: волосы на висках все в кудряшках и уложены, как уши у спаниеля; платье похоже на бабу-на-чайник – шелковое и все в цветочках, кружевах да лентах. На груди сверкает сапфир, на шее и в ушах – бриллианты, а на пальце – громадный квадратный рубин в золоте. Вот ведь жалость, думала я, что привидению суждено теперь всю жизнь являться босиком и в ночной сорочке вместо этого цветочного великолепия со шлейфом.

Хотела бы я на нее посмотреть… пусть даже и в сорочке.

Но мы так с ней и не встретились: я бездарно делила свою жизнь между школой и маминой кухней, где училась стряпать и печь, да еще отцовской кузницей, где слушала про свойства металлов и про то, какие удивительные машины отец бы изобрел, будь у него хоть немного золота. А по воскресеньям миссис Бандо рассказывала мне о балах, приемах и охотах, которые закатывали в замке во времена сэр-Оуэновской юности, – о танцах в Длинной Галерее и ужинах в Большом Зале, человек на полсотни, а то и больше.

Иногда, казалось, я даже различаю эхо их шагов… но миссис Бандо сказала, это просто крысы.

И все равно я была совершенно уверена, что замок Комлех всего лишь дремлет в ожидании того благословенного часа, когда истинный хозяин вернется и снова подарит ему жизнь. Но он все не приезжал и не приезжал, а потом, когда, мне стукнуло пятнадцать, и вовсе умер.

Сияющим осенним утром, ласковым и теплым, как часто бывает в сентябре, миссис Бандо постучалась к нам в дверь – как была, прямо в фартуке. И с совершенно зареванным лицом, обычно таким приветливым и круглым от улыбок. Дух она перевела лишь после того, как Мам усадила ее перед огнем с чашкой доброго чаю с щедрой порцией молока.

– Ну-ну-ну, Сьюзан Бандо, – приговаривала Мам как можно добрее и ободрительнее, – расскажи-ка нам, что стряслось. Ты выглядишь так, будто только что повстречала Комлехское привидение.

Миссис Бандо отхлебнула чаю.

– Ну, в некотором роде так оно и есть. Конец дому Комлехов пришел, вот что я вам скажу. Сэр Оуэн мертв, состояние все проиграно. Лондонский дом продан в уплату долгов, а усадьбу обещают закрыть и слуг всех разогнать. И куда я, спрашивается, пойду, в моем-то возрасте?

И она снова принялась плакать. Мам утешительно похлопала ее по руке.

Что до меня, то я выбежала из дома, промчалась по улице, через каменный мост и дальше, в регулярный сад, где и проплакала весь остаток дня вместе с павлинами, скорбно оравшими в соснах, горюя по Комлеху, который теперь точно умрет.

Осень валилась в зиму, а я гадала, почему же мистрис Комлех не явилась людям и не открыла, куда она девала родовые сокровища. Уж конечно, плачевное состояние усадьбы должно бы печалить ее не меньше, чем меня. Может, она бродит сейчас одна по пустому дому, тщетно ожидая, что кто-нибудь придет и поговорит с ней? И обязательно ли этому кому-то быть из настоящих кровных Комлехов, хозяев этой земли? Или, может, ей все равно – достаточно хотеть увидеть и суметь услышать?

Вдруг это могу быть я?

Ну, раз уж мысли мои приняли такое направление, делать нечего. В воскресенье перед церковью я запаслась свечой, магнитом и ломом, а с ними твердой решимостью прояснить уже наконец этот животрепещущий вопрос. Не прошло и часа, как я уже стояла посреди Большого Зала (в порванной юбке и с синяком на локте, зато ужасно гордая собой) и любовалась, как тени трепещут в свете свечи. Шел ноябрь, и в доме было холодно и сыро, как в пещере. Я кралась из комнаты в комнату, мимо укутанных в чехлы столов и стульев, шкафов и буфетов, мимо окон, ревниво задернутых шторами, обросшими пылью так, что и меховое манто обзавидуется. Вот уж идеальные угодья для призраков – и ужас какие грязные, прямо сердце разрывается! Но хоть я и встала на ту самую ступеньку, где убили мистрис Комлех, и позвала ее трижды по имени, во весь голос, призрак мне так и не явился.

Внутрь я больше не совалась. Когда весной степлело, я снова стала бегать в заросший сад усадьбы, стоило только улучить часок от домашних дел. Я сидела там и мечтала, и мечты мои были что-то совсем не такие, как у других девчонок – те все больше про мужа, да про маленький домик, да про кучу детишек у очага. Пролив несколько галлонов слез, я более-менее смирилась с тем жестоким фактом, что кузнецовой дочке, чье образование ограничивается деревенской школой, никогда не стать инженером. Зато я могла играть на любом заводном инструменте, до какого только дотянусь, и это немного утешало… хотя для практики у меня был только рекордер, да и тот принадлежал церкви.

Тем не менее я все лето упорно практиковалась, прямо в саду замка Комлех, и мечтала раздобыть где-нибудь автоматон, умеющий играть на пианино, и выступить с ним дуэтом перед Ее Величеством королевой Викторией. Пока дуэты у меня выходили только с павлинами. В деревне такие мечты показались бы блажью, а тут, в саду, выглядели очень даже ничего.

Лето сменилось осенью; зарядили холодные дожди, настала пора делать припасы на зиму. И музыкальная практика, и визиты в Комлех естественным образом сошли на нет. Теперь мне было шестнадцать: прически стали выше, подолы – ниже, да и на мечты времени как-то не осталось. Мне и с повседневными делами забот хватало, нечего забивать себе голову тем, чего не бывает, или беспечными привидениями, которым наплевать, что там происходит с их собственным домом. Мам радовалась, что я взрослею. Я же была совершенно уверена, что умираю.

Одним солнечным весенним утром могучий рев и кашель сотрясли округу, так что наша привычная милая тишина разлетелась в осколки, будто зеркало. Я как раз торчала наверху, подметала, так что вид из окна передней спальни открывался мне отличный. По проулку к замку катила безлошадная повозка.

Даже узри я там саму королеву Викторию, и то так бы не удивилась.

Нет, я, конечно, знала о безлошадных повозках. Патентованный Паровой Экипаж вообще-то изобрел валлиец, а самые лучшие из них делались в Блайнавоне, дальше от нас по долине. Но купить себе такой мало кто мог, а уж содержать его – и вовсе разоришься. У нас на таком разъезжал только мистер Йестин Томас, ну так он и трепальную машину для шерсти держал, не хухры-мухры.

Да и это бы ладно, но к замку Комлех, изрыгая из труб черный дым, двигались сразу две повозки: дорожный экипаж, а за ним еще и крытый фургон.

Даже не думая, хорошая это идея или не очень, я бросила метлу, галопом кинулась вслед – и занырнула сквозь дыру в живой изгороди как раз вовремя, чтобы насладиться зрелищем экипажа, въезжающего через каменную арку на заросший сорняком двор.

Прибытие сопровождалось большим шумом, хоть мертвых подымай: павлины орут, мотор стрекочет, фургон хрустит гравием. Я спряталась за угол Западного Крыла и через ветки косматого тиса глядела, как машина останавливается, дверь открывается и наружу выбирается какой-то мужчина.

Было слишком далеко, чтобы как следует его разглядеть. Костюм коричневый, твидовый, на шею накручен красный вязаный шарф, такой длинный, что висит и спереди, и сзади. Гость оглядел двор (солнце ослепительно засверкало в очках, скрывавших глаза), потом приставил к губам какой-то инструмент и заиграл.

Даже мелодии никакой в этом не было – так, одни бегущие вереницей ноты, быстрые, как вешние воды по камешкам. У меня уши заныли от этих звуков. Я бы и убежала, если бы в этот момент задник фургона не откинулся и наружу не выкатился бы трап, а по трапу, к моему восторгу, не двинулись роботы – не меньше дюжины!

Я их тут же узнала, по картинкам в журналах у Па: специальность – носильщики; назначение – транспортировка тяжестей; внешний вид – канистра из полированного металла, сзади батарея на манер ранца, сверху шар со стеклянными окулярами. Передвигаются на гусеницах – гораздо лучше, чем старые колесные модели, которые и на песке буксовали, и в грязи вязли. Ручные манипуляторы могут таскать коробки и ящики – даже самые тяжелые – легко, будто те перьями набиты. У некоторых были дополнительные пары рук, а вон у того… мама дорогая, это что же, ноги?

Музыка, которая не музыка, внезапно оборвалась.

– Добрый день? – раздался довольно застенчивый голос. – Могу я вам чем-то помочь, сударыня? Я – Артур Комлех, теперь, надо полагать, сэр Артур.

Тут я внезапно обнаружила, что уже преодолела немалое расстояние от изгороди до двора и теперь красуюсь в нескольких ярдах от молодого человека (да, он оказался довольно молод) с дудочкой. И, со всей очевидностью, с титулом – нового баронета Комлеха. Фартук на мне, вынуждена заметить, был старый и пыльный, волосы распустились (шутка ли, так бегать!), а ботинки – в грязи по самые шнурки.

Если бы земля милосердно разверзлась и поглотила меня на месте, я была бы совершенно счастлива.

В общем, я сделала книксен, покраснев при этом, как маков цвет.

– А я прозываюсь Тейси Гоф, дочь Уильяма Гофа, кузнеца. Добро пожаловать в дом ваших предков, сэр Артур.

– Благодарю вас. – Он заморгал и обернулся к замку. – Глядеть тут особенно не на что, насколько я понимаю?

По мне, так уж чья бы корова мычала. Сам худой, как жердь, запястья костистые, соломенного цвета волосы падают аж на воротник… а рубашке бы, между прочим, стирка с глажкой совсем не помешали.

– Слишком долго стоял закрытым, – отозвалась я не без раздражения. – Никто за ним не приглядывал. Ему бы только крышу новую да плющ повывести, и будет самый красивый дом на границе, вы уж помяните мое слово.

Сурово, будто судья какой, он обозрел дом еще раз – теперь уже долго и вдумчиво.

– А вы готовите?

– Ч-чего? – Тут настал мой черед моргать.

– Мне понадобится домоправительница, – продолжал он очень по-деловому. – Но хорошо бы она еще и готовила. Никакие роботы не способны сделать нормальную, съедобную еду. Можно, конечно, и на сандвичах прожить, но как-то не хочется.

Я таращилась на него во все глаза, кумекая, серьезно он или просто дразнится… и как мне следует ответить в том и другом случае.

– Вы идеально подойдете, – заявил мне сэр Артур. – Вы любите дом и знаете, что с ним сделать, чтобы тут стало можно жить. И, что уж совсем здорово, вы не боитесь роботов. По крайней мере, производите такое впечатление. А вы их правда не боитесь? – закончил он с тревогой.

Я вздернула подбородок.

– Я дочь кузнеца, сударь. Я с колыбели знакома со всякими механизмами.

Ну да, на картинках знакома, но ему-то зачем об этом знать?

– Отлично! – Он заулыбался, и стало понятно, что не больно-то он старше меня. – Тогда решено.

– Ничего не решено, – запротестовала я. – Я еще не сказала, согласна ли я, а если даже согласна, решать все равно не мне.

– А кому тогда?

– Папе и маме. А они ни за что не согласятся.

Он сунул дудку в карман, нырнул на мгновение в экипаж, добыл котелок и, нахлобучив его на голову, скомандовал:

– Вперед!

– Куда вперед? – тупо поинтересовалась я.

– К вам домой, конечно. Я намерен побеседовать с вашими родителями.

Мам, конечно, уперлась и ни в какую. Нет, она ни слова не сказала, но мысли ее можно было читать крупным шрифтом и по дребезжанию чайника, и по грохоту посуды, пока она собирала чай, достойный оказаться на столе перед новым баронетом. Я была девица, он – молодой неженатый мужчина. Люди однозначно станут судачить, и, скорее всего, им будет о чем.