Текст книги "Зеленые каникулы"
Автор книги: Карло Коберидзе
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Братец мой стоял на веранде. Значит, все, обрадовал уже наших. Я заскрежетал на него зубами и погрозил кулаком – знай, набью; а он как ни в чем не бывало снял очки, достал из кармана чистенький платок и принялся деловито протирать стекла… Несколько раз ведь предупредил – сначала я пойду домой! Как хочешь, говорит… Брат он мой, и все равно не пойму, из какого дерева его выточили: убей, не наденет неглаженой рубашки, к обеду не опоздает. Примерный, одним словом.
По лестнице на веранду не поднимался я, а крался. Прошел в боковую комнату, положил учебник на стол и тихо присел на кровать. Михо все стоял на веранде, смотрел многозначительно на меня, ухмылялся.
– Поди-ка сюда! – позвал меня отец.
Я встал, прошел в столовую, прислонился к стенке и уставился в пол.
– Садись, – велел отец, беря с пепельницы сигарету. – Садись и не вздумай оправдываться!
Я пододвинул себе стул, сел и замер молча. Отец тоже молчал, пока мама не поставила передо мной горячий суп.
– Может, помнишь, когда я предупреждал, что этим кончишь – останешься на второй год? – спросил отец.
– Каждый день.
Михо засмеялся.
Я есть хотел как волк. Умереть с горя – это еще понятно, но чтобы человек за накрытым столом с голоду ноги протянул – это уж слишком! Я против такой смерти, а потому потянул к себе за край хлеб-шоти [11]11
Шоти – хлеб домашней выпечки, узкий, длинный хлебец.
[Закрыть]и стал крошить в суп, а сам от нетерпения слюнки глотал, словно кусок в горле застрял.
– Знаешь, что сказал Илья Чавчавадзе? [12]12
Чавчавадзе Илья Григорьевич (1837–1907) – выдающийся грузинский писатель и общественный деятель.
[Закрыть]– Отец закурил.
– «Лес листвой покрылся…» – вспомнил я строчку из его стихотворения и запустил ложку в суп.
– Тронулся он! – всплеснула руками мама. – Завтра же повезу в город к психиатру!
– А сама не можешь осмотреть? – сострил Михо.
– Я же зубной врач, сынок! Может, и ты тронулся?
– Хватит вам глупости говорить! – Отец постучал пальцем по столу. – Слушай, Гио, – он повернулся ко мне, – вкусный суп?
Я молча кивнул: вкусно, мол. Рот у меня был набит, потому не смог ответить, не то простил бы он разве кивок…
– А ты, бездельник, все еще не уразумел, выходит, что пища без труда не добывается?
Я проглотил кусок и взглянул на него.
– Не есть больше? – и, положив ложку на тарелку, уставился на маму.
Заметно было – успела всплакнуть, пока я пришел, глаза были красные. Лишь бы маминых слез не видеть, пускай хоть весь мир ревет и вопит. Отец, конечно, никогда не плачет, мне его слез не доводилось видеть, и все равно: заплачь он, не расстроюсь так, как при виде маминых слез – прямо сердце сжимается. И будто назло мне, ищет повода, из-за пустяка плачет. Отцу, по-моему, надоело это, и он не обращает уже внимания.
– Дай ребенку спокойно поесть! – Лицо у мамы жалобно искривилось.
– Охо-хо! Не можешь не вступиться за свое чадо!
– Что ж, по-твоему, убить его? – Мама взяла платок и вышла в кухню.
Зато в комнату вошла бабушка, неся в переднике стручковую фасоль – принесла из огорода.
– Кто тебе двойку поставил, сынок? – спросила она, высыпая стручки на стол.
– Ты б еще прямо на хлеб выложила! – посоветовал ей отец.
– Что это ты меня учишь, где мне что выкладывать! – обиделась бабушка. – Так кто тебе двойку поставил?
– Химичка. – Я опять взялся за ложку.
– Кто такая, пропади она пропадом!
– Не здешняя, не знаешь ты ее, – объяснил Михо и засмеялся. – Она никого не щадит, только я ее не боюсь.
– На тебя-то я надеюсь, – сказал отец и ласково посмотрел на Михо. – Если б ты еще ел хорошо! Ну что ты поел? Называется, пообедал! Ты много читаешь, а на это силы нужны, здоровье. Умственное напряжение крепкого здоровья требует! Был бы ты здоровым и крепким, как Гио, ничего бы я больше не хотел!
– И чего придирается к тебе, окаянная, что ей от тебя надо? – не могла успокоиться бабушка.
– Твой внук и сам отлично знает, пускай объяснит тебе! – Отец поднялся из-за стола. – Ничего не знает ни по химии, ни по физике, ни по алгебре! Так при чем преподаватели? Двойка по химии меня не тревожит, и к преподавательнице претензий нет. Меня он беспокоит, злосчастный, что с ним будет дальше!
– Не расстраивайся, внучек, – стала утешать меня бабушка, – не принимай близко к сердцу! Твой блаженной памяти дедушка подписываться не умел, крестик ставил, а до самого Телави чтили и уважали его. Родной ты мой, звездочка моя ясная!..
– Вот так и испортили мне мальчика ты да невестка твоя! – Отец сердито расхаживал по комнате. – Набаловали – и вот дождались! В наши дни и высшего образования уже мало человеку, а он даже школы не кончит… Все вы, вы распустили его, совсем от рук отбился!..
– Что ты раскричался! – повысила голос бабушка. – Гляди, соседи высыпали, слушают!
– Как же быть? – Отец сел, уперся локтями в стол и уставился на свою мать. – Спокойно ничего ему не сумел втолковать, приходится кричать.
Бабушка отряхнула передник, удивленно потерла руки и стукнула кулаком по столу:
– Выйди вон! Ишь сколько себе позволять стал!
Из кухни появилась перепуганная мама, переглянулась с отцом и улыбнулась понимающе.
Отец никогда не перечит бабушке. Что бы ни сказала ему, понравится, не понравится, покорно выполнит, улыбнется только обязательно. Не представляете, как он любит бабушку, как ласков с ней! Как-то она заболела, так отец чуть с ума не сошел. Мало того, что наших, здешних, врачей по десять раз в день приводил, так в город махнул за профессором!
Бабушка повернулась к маме:
– До каких лет дожила, а слыхом не слыхала, чтобы человека за неучение к конскому хвосту привязывали да казнили – от вас теперь узнала!
– Ну что особенного от него требуют: бери книгу и занимайся!
– А если не берет и не занимается, так бросить ребенка с обрыва да камнями закидать? – Бабушка глянула на меня. – Что его интересует, то он и читает… Ешь, сынок, ешь…
– Не хочу, остыл…
– Бедному ребенку куска проглотить не дадут, бессердечные, а еще говорят, что мы плохого делаем! Возьми, невестушка, тарелку, подогрей мальчику суп.
Мама подогрела суп, но мне уже не хотелось есть. Бабушка чуть платок на себе не изорвала, так расстроилась.
– Из-за этого и сержусь на вас! Ребенку поесть не дали, напали на бедного, ему теперь и не лезет в горло!.. Возьми и сама теперь угощайся! О господи, иссушили мне дитя, извели его бранью!
Бабушка хватила, конечно, через край – на иссохшего я никак не похож, все поправляюсь и поправляюсь.
– Выйди-ка сюда, – позвал отец маму с веранды. – Дело есть.
– Нет уж, ты иди сюда, – велела ему бабушка. – Войди и объясни, что намерен делать, чем грозишь голодному, изведенному попреками ребенку!..
Отец опустился на стул. Мама тоже. Бабушка стояла. Обе ждали, что скажет отец. Бабушка сгребла стручки фасоли к краю стола и велела:
– Иди во двор, Гио.
Я нехотя вышел, на ходу ткнул Михо в бок – пошли, дескать, выйдем. На лестнице остановил его и сказал:
– Стань и слушай, что соизволят решить, смотри не упусти чего!
– Ладно!
– Как следует слушай!
– Ладно.
– Не задерживайся, под грушей буду ждать.
Эх, какие я планы строил на каникулы! Все лопнуло. И в Манглиси уже не поехать мне к дяде; даже если отпустят родители, сам не поеду – какими глазами буду глядеть на них!
Больше всех бабушка переживает, хоть и заступается за меня. Она все время следила, чтобы я занимался, что бы ни делала по хозяйству, глаз с меня не спускала. Помню, сижу как-то во дворе с учебником в руках. Бабушка пекла в тонэ [13]13
Тонэ – большая, высотой больше метра, печь из глины, округлой формы, в которой выпекается хлеб-шоти.
[Закрыть]хлеб и то и дело поглядывала в мою сторону – проверяла, читаю или нет. А я сам следил за ней – как она склоняется над пышущим жаром тонэ и пришлепывает шоти, поправляет съехавший платок… И все повторяет:
– Погоди-ка, придет отец, узнаешь!
– Ну и пускай придет, – ответил я, как всегда.
– Да ты хоть для виду раскрой книгу, неужто людей не совестно? Сколько мне тебя выгораживать перед отцом, сил больше нет! Сколько тебя выручать и спасать, лентяй ты эдакий!
– Учу же, учу!
– Вот проверит тебя отец, увидим, как учишь!
– Спросить отца, так я должен столько знать, сколько он сам знает.
– А то не осилишь, да? – Тут она глянула на дорогу, за плетень, и приметила дядю Габо. – Сынок Габо, поди-ка сюда, – и поманила его рукой.
Дядя Габо остановился.
– Кувшинчик в тень отставь, не закипело б вино! – пошутил он.
– Не беспокойся, и влажный кувшинчик найдется для тебя, и тушинский сыр со свежим хлебом.
Дядя Габо вошел во двор. В руках у него была мотыга, новенькая, с новеньким черенком. Поздоровался с бабушкой и оперся на свою мотыгу.
– Запах-то какой! Из ширакской пшеницы, верно?
– Из тамошней, – подтвердила бабушка. – Другой такой пшеницы нигде не сыщешь, это точно! На, отломи-ка свежего шоти, и вина тебе с сыром вынесу! Благословенный хлеб!
– Это верно, в одном конце деревни пекут, в другом конце дух чуешь и слюнки глотаешь… Так чего ты меня звала? Надо что?
– Ничего мне не надо! Вон Гио никак не заставлю в книгу заглянуть! Не пойму, что его отвратило от книги, чего так не любит учиться? Столько двоек приносит, сын говорит, со счета сбился! И невестка моя из-за него болеет, переживает все, вот и вчера зуб ее мучил.
Дядя Габо рассмеялся.
– Надо ж, у зубного врача! – И обернулся ко мне: – Поди-ка сюда, Гио!
Я отложил книгу, встал.
– Книгу с собой захвати.
Я протянул ему учебник истории.
– Какая это история?
– Всеобщая.
– Какая еще всеобщая? – заинтересовался он.
– Всего мира.
– Молодец! В нашей истории разобрался и в соседние огороды перелез, да? Молодец! Скажи, Гио, – взялся за меня дядя Габо, – сколько стоит эта книга?
Я глянул на обложку.
– Тридцать три копейки.
– Не ошибаешься?
– Чего ошибаться – две тройки близнецами стоят!
– Да, ты прав, тридцать три копейки. А угадай-ка, сколько моя мотыга стоит?
– Где мне угадать!
– Четыре рубля за нее отдал! А еще за черенок заплатил. Теперь посуди: может мотыга быть хуже книги? Зря, что ли, дороже стоит? Я бы на твоем месте не задумался даже, забросил бы учебник и вооружился мотыгой.
Бабушка вскипела:
– Ах ты паршивец, для того тебя зазвала? Для того пришел, чтобы ребенка с пути сбивать?
Я развеселился, понятно.
– Прости его, бабушка, прости его в этот раз, он больше не будет!
С лестницы весело сбежал Михо и вернул меня к действительности.
– Папа сказал…
– Постой, постой! Мама плакала?
– Всплакнула. Папа сказал, не исправится он в ваших руках, увезу его, так далеко увезу, не дотянетесь до него…
– Самолетом?
– Не знаю. А бабушка заявила: между прочим, и нас бы не мешало спросить, как с ним быть. Потом мама сказала…
– Не надо, говори прямо: что решили?
– Бабушка настояла на своем: пройдет, говорит, месяц мариамоба, тогда и поговорим о Гио, тогда и попортим друг другу нервы.
– Что еще за месяц мариамоба?
– Август по-старинному.
ЛетоНачались каникулы. Прошла неделя, и приехал из Манглиси мой дядя Гурам. Я думал, Михо поспешит объявить ему про меня, и, представляете, бабушка предала – первой порадовала его!
– Расстроил он нас, – говорит, – преподнес нам подарочек, негодник!
Дядя Гурам принял весть почти молча, сказал только:
– Не стыдно, большой мальчик, а все бездумно живешь.
Я будто в рот воды набрал, потупился, как кошка, стянувшая сыр. И больше он об этом не заговаривал.
Дядя сказал, что уехал с работы, и потому сразу начал собираться назад. Наши возмутились:
– На что это похоже? На час и приезжать не стоило!
В конце концов уговорили его побыть немного.
За обедом дядя Гурам прямо сказал мне:
– Гио, меня твоя тетя послала за тобой, но теперь я не могу взять тебя. Один домой не вернусь, но… но тебя с собой не возьму.
– Меня забери, дядя Гурам! – подскочил к нему Михо и повис на шее.
– Да, сынок, тебя возьму, – обрадовал его дядя Гурам. – Ты у нас хороший, Михо, здоровья бы тебе получше, а ума предостаточно и на Гио хватило бы, если б можно было поделиться умом. – И сочувственно посмотрел на меня: – Видишь, Гио, неделю назад Михо нагнал тебя и ухватил за ворот: дескать, постой, куда без меня, я твой брат, вот и пойдем дальше вместе! И это еще не все, погоди, обгонит, если не возьмешься за ум. Ты по своей лени столько потеряешь, столько упустишь – сам не поверишь, когда вырастешь и поймешь, что к чему в жизни.
– Верно, – поддакнул отец. – Верно говорит он тебе, Гио. Не брани потом нас, не упрекай, почему шкуру с тебя не снимали. Я никогда не бил тебя, пальцем ни разу не тронул и теперь не стану полосовать хворостиной…
Я молчал, словно язык проглотил, не раскрывал рта, если не спрашивали. Разве вытерпел бы я так раньше – забрасывал дядю вопросами, надоедал ему своими разговорами!
За всех выпили, все положенные тосты провозгласили, а когда встали из-за стола, бабушка вдруг опомнилась:
– По-моему, за Гио не пили!
– А он стоит того? – спросил отец. – Скажи сама, если стоит, выпьем.
– И ты у меня не был невинным агнцем? Попробуй только не выпить!
Дядя Гурам с улыбкой поднял стаканчик.
– За твое, – говорит, – здоровье, Гио, – и выпил.
И отец сказал только это.
На другое утро дядя увез Михо в Манглиси. Я остался дома один и поэтому не мог пожаловаться на отсутствие внимания со стороны домашних: они и дело мне находили – сбегай в магазин, на родник, – и вразумлять не забывали.
Дни потянулись скучные. С одноклассниками встречаться было неохота, все-таки второгодником я был, вот и проводил время дома.
Сижу как-то, думаю, как бы время убить, и слышу, окликает меня наша соседка, бабушка Нуца: Джумбер, оказывается, приехал из города на каникулы, радуйся, говорит! Джумбер ее внук, живет в Тбилиси, а лето всегда проводит у нас в деревне. Джумбер лучший мой друг, он на два года старше меня – ему скоро шестнадцать, но это не мешает нам дружить с ним. Он все умеет: и бороться умеет, и в футбол играет. Правда, кое-что я умею лучше его; когда дедушка Тедо взял нас с собой на виноградник помочь накосить травы, так оказалось, Джумбер не умеет держать косу!
С приездом Джумбера совсем другая жизнь пошла. Он всегда находил, чем нам заняться. Иногда мы наведывались в чужие сады, проверить, как поспевают черешня и ранние яблоки.
Один раз мы поднялись на высокую лесистую гору – осмотреть древний храм. Джумбер все сокрушался, что он разрушается без присмотра, и пробовал пройти по подземному ходу из храма к роднику, но ход был завален. Джумбер сказал, что, когда нападали враги, жители укрывались в храме и могли долго там отсиживаться, потому что воды было сколько хочешь – брали ее из родника через этот туннель.
В тот день, когда мы с Джумбером трудились на винограднике и я научил его пользоваться серпом и косой, дедушка Тедо заставил меня поужинать у них и в первый раз в жизни заговорил со мной. И сказал кое-что, над чем следовало бы, верно, задуматься. Вообще-то дедушка Тедо очень скупой на слова, и я побаивался его всегда, думал, терпеть меня не может, так вот он сказал за ужином:
– Сыночек Гио, говорят, ты на второй год остался в восьмом, а ты не горюй. Учиться надо, спору нет, ученого человека никто не проведет, не обманет, образованный во всем разбирается – и в хорошем и плохом, доброе от худого умеет отличить, только и знания ведь разные бывают. Если уж учиться – хорошо учиться. Есть виноградари, которые и расписаться не умеют толком, а лучше иного агронома знают, как ухаживать и взращивать лозу. Ты вот сам видел: Джумбер думал, будто легко косой размахивать, а ничего у него не получалось, пока не понял, не узнал, как надо косить. Учись, сынок! Если будешь дальше хорошо учиться – ничего, что потерял год, а ежели попусту будешь в школу ходить, ежели не в ладах ты с книгой – обучись ремеслу. Стань плотником, к примеру. Ну-ка, скажи, много ли стоящих плотников в нашем селении? Раз-два и обчелся, не всякий мастер, кто мастерок в руках держит. Сколько таких – ничего не умеют делать, какой-нибудь свинарник десять лет строят. И других обманывают и себя…
Эти слова дедушки Тедо скоро вылетели у меня из головы, и мы с Джумбером и моим приятелем Гелой продолжали развлекаться каре могли, и, наверное, лето для меня прошло бы весело, если б до отца не дошла история с капканом.
Как-то Джумбер уговорил нас забраться в виноградник старого Шио – на заречной стороне. Места там каменистые, заросшие высокими колючими кустарниками, и виноградник деда Шио один-единственный, а потому огорожен так, что кошке не пролезть туда. Дед он хороший, приветливый, но нам надо было выяснить – правда ли, у него клубника растет, как уверял Джумбер (в наших виноградниках, как известно, и фруктовые деревья растут, и овощи, но клубнику не разводят). Мы нашли, конечно, лазейку под изгородью, продрались через колючки, исцарапали руки, ноги и очутились в винограднике. А там я сразу угодил в капкан и, не будь со мной ребят, застрял бы. Капкан, конечно, тому зверю уготовил дед Шио, который лаз проделал в изгороди. Не мог же знать он, что я пожалую сюда! И все равно разозлился я и со злости поставил капкан у входа в виноградник, а сверху прикрыл сеном. Небольшая копна лежала тут же у калитки. Потом мы укрылись между лозами и стали ждать, когда в виноградник дед Шио пожалует. Угодил он, понятно, в капкан. Шагнул через калитку, уставился удивленно на кучу сена, только хотел ногой отгрести в сторону – и попался! И тут злость у меня прошла, жалко стало деда и совестно. Мы помогли ему высвободить ногу. Он клял нас, бранил, а мы оправдывались тем, что он сам готовил ловушку другому: пусть попробует, как это больно. В конце концов мы помирились, он обещал не жаловаться на нас никому, но до отца слух об этом все равно дошел.
Отец уходил чуть свет, возвращался с виноградника или с поля поздно, совсем без сил, прямо с ног валился, и заниматься мной ему было некогда. И мама больше не донимала разговорами – решила «поберечь свои нервы». Сестра уехала отдыхать к морю, в Сухуми. Отчитывать и вразумлять меня долгими разговорами времени у отца не было, и про капкан он мне прямо ничего не сказал, но твердо решил занять меня делом.
– Не надоело без дела слоняться? – спросил он меня за чаем.
– А чего надоело – развлекаюсь, – сказал я.
– Бездельничать – значит развлекаться! Так, по-твоему? – и уставился на меня.
– Может быть.
– А я-то не настроен шутить. Ладно, в другой раз поговорим и разберемся в этом. Утром встанешь чуть свет и пойдешь вместе со мной. Хлеба созрели, и для тебя да и для твоих приятелей работы в поле найдется. Все понял? Иди поговори с Джумбером и Гелой.
– Как ты раньше не сообразил? – сказала мама отцу. – Отдохнули б мои нервы.
И тут всполошилась бабушка:
– Куда ты его ведешь, сынок! У ребенка еще кость не окрепла, куда его в поле гонишь!
– В плуг его не запрягут, не беспокойся. Что другие подростки делают, то и им поручат…
Поверьте, и Джумбер и Бела охотно согласились работать в поле, даже обрадовались. Утром мы набились в грузовик вместе с другими и поехали.
Председатель колхоза дядя Валико встретил нас радушно. Посоветовался с отцом и нашел для нас дело – дали нам в руки вилы и велели нагружать машину соломой, которую отбрасывает комбайн. И добавили: если очень уж жарко станет, кидайтесь в Алазани.
Жарко. Даже кузнечики прячутся в тени, а мы стоим на солнцепеке и орудуем вилами. Бела забрался на машину, а мы с Джумбером снизу закидываем солому. Солома сыплется нам на головы, не вся, конечно, кое-что и в машину попадает. Мы смеемся. Обливаемся потом. Алазанская долина вся пахнет пшеницей и соломой! Набиваем машину так, что солома горой нависает, и тут Гела соскакивает вниз, а шофер забирается наверх. Он перевязывает солому веревкой. Машина увозит ее и скоро возвращается обратно, мы даже не успеваем как следует передохнуть. Хорошо еще, не мы одни заняты этим делом. Вечером возвращаемся в деревню такими же усталыми, как отец. Я с трудом выпиваю чай и заваливаюсь спать.
Так работали мы все дни, пока шла жатва, а когда она кончилась, мы даже пожалели, что миновали веселые знойные дни, перестали грохотать комбайны и тракторы.
Теперь отец и сам не уходил из дому ни свет ни заря, и меня не будил. Страдная пора прошла, а до начала ртвели оставалось достаточно времени.
Лето было на исходе. Не знаю, чего ждал отец, – ни разу не обмолвился о моей дальнейшей судьбе. Молчал, только то и дело куда-нибудь зачем-нибудь посылал: в один конец деревни – на родник, в другой – в магазин, находил мне занятие, одним словом. Но теперь, после жатвы, я почувствовал вдруг, как трудно сидеть дома и ничего не делать…
К концу августа из Манглиси соизволил вернуться Михо, за ним прибыла сестра с курорта. Мама занималась своим делом – лечила людям зубы, – не обращала на меня внимания, бабушка возилась на огороде.
Сестрица не снисходила до меня, ни о чем не рассказывала, хотя меня очень даже интересовали и море, и корабли, и вообще, как она проводила там время целый месяц! До Михо я сам не желал снизойти и был дома совсем как в изоляторе.
Прошло несколько дней, и вспомнили наконец обо мне, заинтересовались моей персоной – все-таки наш он, куда денешь!
И вот вся семья уселась обедать. Молча поели, убрали, потом отец положил на стол целую пачку сигарет, а на нее спички. Зерно, придется сидеть, пока он не выкурит все сигареты, решил я. Отец закурил и обратил на меня свей взор:
– Что скажешь, Гио, как быть?
– Разумей он столько, своим умом жил бы, не глядел тебе в руки, – заявила бабушка отцу, давая мне понять, что в обиду не даст, крепко будет стоять за меня.
– С чем как быть, пап?
– С твоей учебой, о твоем будущем говорю. Пойдешь снова в восьмой?
– Пойду, а если и в будущем году опять задашь мне этот вопрос?
– Понятно. – Отец поднялся, спокойно положил в карман сигареты, спички и вышел на веранду.
– Куда ты? – забеспокоилась мама.
Бабушка тоже была поражена. Лица Михо и Нино ничего не выражали – оба застыли в одной позе, как на фото, и глядели друг на дружку.
Отец тут же вернулся в комнату. Он был очень сердит, но делал вид, что вовсе не из-за меня. Постоял возле стула, словно не мог сообразить – сесть или снова выйти.
– Садись, сынок, в ногах правды нет, – посоветовала бабушка и придвинула ему стул.
– Сесть – будто дадите слово сказать!
– А кто тебе закрывает рот рукой?
– Вы тут все старшими себя считаете, и до меня не доходит очередь говорить.
– Как же все-таки быть? – спросила мама. – Сын он наш, не можем же рукой на него махнуть да из дому гнать, раз математику не любит!
Отец снова закурил, помолчал немного.
– Что ты сам решил, неужели совсем не думал все лето? – спросил он меня наконец.
– Как посоветуете, так и поступлю, – ответил я и взглянул на Нино.
Она отвела взгляд. Я посмотрел на Михо. Он улыбнулся мне.
– Отправим на пастбища овец пасти, – посоветовала бабушка.
– От него и там толку не будет! – вскипел внезапно отец. – К делу его подпускать нельзя! Положиться на него человек не может: лодырь везде лодыря гонять будет! Живет на всем готовом – кормят, поят, вот и распустился, разленился! Все лето точит меня это. Не знаю, что с ним будет, даже думать нет сил! Пустить его снова в школу, так ему двадцать лет понадобится на среднее образование и все равно человеком не станет… Да что тут говорить! Никакого чувства ответственности у него нет: как выйдет за порог, так не ведаешь, надумает домой вернуться или нет.
– А может, отправить его к Гураму в Манглиси? – предложила мама. – Может, хоть с ним будет считаться?
– Нет, это не выход, он и его измучает.
– Так как же нам быть, сынок, ты все дороги ему отрезал! – возмутилась бабушка. – Наши советы тебя не устраивают, сам ничего не можешь придумать! Ты у меня Соломон мудрый, вот и предлагай, укажи ему путь!
Отец промолчал. И тут Михо решил указать выход:
– Мы вместе будем ходить в школу. Что тут особенного: пускай идет снова в восьмой, я буду заниматься с ним!
– Иди отсюда, пока не получил! – заорал я, вскакивая.
– Вот пожалуйста! – развел руками отец.
Я опустился на стул и застыл.
– Нет, – покачала головой мама, – не выйдет из него человека.
– Это-то меня и мучает, – поддержал ее отец.
– Пап, – вмешалась наконец Нино, – пусть все-таки сам скажет, чего ему хочется, может, метит куда-нибудь? Не верю, чтобы у него не было сокровенного желания! Скажи, Гио, неужели хоть раз не мечтал стать летчиком или шофером, например… Тысяча профессий на свете!
– В космонавты мечу! – бросил я ей прямо.
– Да с тобой и говорить не стоит! – заявила она и больше ни слова не произнесла, кажется, даже не слушала больше.
Михо расхохотался, мама не удержалась от улыбки и отвернулась.
– Плакать надо, а вы смеетесь, потешаетесь! – рассердился отец. – Не видите, у мальчика ветер в голове гуляет! А ты-то что скалишься, чему радуешься! – напустился он на меня. – Неужели тебе не известно, бездельник, что космонавту больше других нужны знания! День и ночь учиться надо, читать надо! Ты думаешь, как наш сосед-шофер: с пустой головой присядешь к рулю – и все, айда! Как же, коврами устелят дорогу и под звуки литавр проводят до кабины!
– Да что это вы в самом деле! У мальчика сорвалось с языка, а вы и рады, нашли себе дело! – оборвала отца бабушка. – Не для того тут сидим, чтобы отчитывать его и бранить. Раньше надо было вразумлять. В его годы и ты у меня не был Соломоном мудрым!
Я самодовольно вскинул голову и глянул на отца. Отец усмехнулся:
– Поддержку получил? Воспрянул духом?..
– Зря мы сидим тут в душной комнате, зря задыхаемся от жары! – заметила мама. – Воду толчем, больше ничего! Жарко. У меня сил уже нет говорить! Делайте что хотите! – и, вздыхая, вышла в кухню, за ней последовала Нино.
Михо подсел ко мне еще ближе.
– Весь свой век во всем себе отказывала, чтобы в люди вас вывести, – заворчала бабушка. – Всем детям образование дала. Теперь, на краю могилы, дом у меня полная чаща, да что с того? Сердце обрывается, как подумаю о Гио – не можешь бедного мальчика на путь поставить. Думала, подрастут дети, надеждой и опорой будут, а какая надежда на тебя – мальчику дорогу указать не можешь! Чего ждать от тебя! – Бабушка тоже встала, с трудом разгибая спину. И такой у нее был несчастный вид, что у меня сердце сжалось к зло взяло на себя…
Я соглашусь на все, пускай решают как хотят…
Только ступила бабушка за порог, отец окликнул ее:
– Послушай меня, мать!
Бабушка медленно вернулась:
– Хочешь сказать что?
– Да. Посиди немного.
Бабушка села, уставилась на него.
– Иди позови маму, – велел отец Михо.
Михо выскочил в кухню и привел маму. За ней вошла и Нино.
– Достань мой выходной костюм! – Отец встал, глянул на часы. – Через час будет автобус, я в Тбилиси поеду, и дальше еще, а пока схожу к председателю, отпрошусь. Будьте спокойны, укажу ему дорогу, наставлю на путь.
И так стремительно он вышел, спустился по лестнице и скрипнул калиткой, что никто ни о чем не успел спросить.
– Интересно, что он тебе готовит, – сказал Михо и оглядел всех по очереди.
Мама бросилась к гардеробу, мы с Михо вышли на веранду, а бабушка осталась сидеть за столом – поникла вся, задумалась моя бедная маленькая бабушка!
Отец мигом вернулся. Переоделся, переобулся, сказал, что приедет завтра вечером, и уехал, даже не попрощавшись.
Я места себе не находил, дожидаясь отца, аппетит потерял, а этого со мной еще не бывало. Что задумал отец?.. Даже ребята – Джумбер с Гелой – сразу заметили, что я не в себе.
Но пришел конец и ожиданию. Вечером следующего дня отец вернулся, спокойно вошел во двор, сказал всем: «Здравствуйте!», и только со мной, со своим, как они думают, непутевым сыном, поздоровался за руку:
– Как ты, старик, не соскучился без меня?
Это уже было добрым знаком.
