Текст книги "Зеленые каникулы"

Автор книги: Карло Коберидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

13

Зернохранилище не вместило урожая, и целые горы зерна навалили прямо под открытым небом. С одной стороны подступили к ним веялки. Они отсыпают провеянное зерно на другую сторону, а потом… Потом пустые мешки наполняются и выстраиваются в ряд – кажется, будто их распирает изнутри! Дядя Сико вообще не увидишь сердитым, но вы бы посмотрели на него сейчас – улыбка не сходит с лица, сияет весь. С комбайнов зерно подвозят самосвалы. Шоферы останавливают их, с шумом подымают кузов и сыплют зерно, приговаривая: «Вот это урожай, вот это изобилие!» А старики в ответ им: «Долгой жизни вам и радости!» Женщины иначе благословляют их: «Жить вам и жить под солнцем, не видеть вам близких своих в горе!» Дружно работают все. Не останавливают ни рук, ни языков. И судачат, и веселые озорные четверостишия распевают. Как же такой народ холодной водой не напоить в жару! И я стараюсь! Раньше три раза приходилось на родник ездить, а теперь шести бочек не хватает. Да что там шесть – восьми мало бывает. На здоровье! Пейте на здоровье! Это ведь вода – без воды и траве не обойтись, а вы люди…

Приходит дядя Сико и громко приветствует всех: «Здравствуйте, люди!» А потом скажет кому-нибудь: «Ну-ка, дай напиться воды, что Чархалишвили носит, никогда вкусней не пил!»

На крутых склонах и в местах, где небольшие каналы проходят, комбайну делать нечего – не может подступиться, поэтому там приходится жать серпом. Взмахнешь серпом, и ложатся колосья. Наш председатель не то что колоса – зернышка не позволит оставить в поле. Женщины в три погибели сгибаются, подбирают колосья и смеются: старое время, говорят, вспоминается.

Гоги перепоручил кому-то возить воду, а сам работает на комбайне и важничает. Подумаешь, какая трудная работа: прислонился себе к бункеру и следит, чтобы зерно не просыпалось на землю, и не переполнился бункер, и не раскричался бригадир. Держит в руках длинный карандаш и заполняет своими каракулями тетрадку в клетку: такой-то шофер на такой-то машине сделал сегодня столько-то рейсов…

Я привез воду, поставил двуколку в тень и стал выпрягать Мерцхалу.

Был уже полдень, пора обедать, и люди прекратили работу. Подошли трактористы, комбайнеры и сразу налетели на газеты; посмотрим, говорят, что происходит на свете. Расселись на длинной, грубо сколоченной скамье и уткнулись в свежие газеты.

Библиотекарша Тэкле улыбается, но я-то знаю, чего стоит эта улыбка. Сначала молчит, а потом как заведется, не остановишь!

– Смотрите не растаскайте газеты! – начинает она.

– Ты оскорбляешь нас! – притворно возмущается Ушанги.

– Ах, извините, пожалуйста! – ехидничает Тэкле. – Это же не вы замотали недавно три номера «Лело», девять номеров «Правды», столько же «Известий»!

– Ах, как она любезна! – Ушанги озирается. – И как прекрасна! Не похитили бы нашу сказочную невесту в эту страдную пору – до свадьбы ли нам сейчас!

И пойдет обмен колючими шутками. Хоть бы нарочно кто их одернул. Какое там! Рады поводу посмеяться…

Подкатил на «Волге» дядя Сико. Сказал, что из райцентра проект нашего Дворца культуры привезли показать, поэтому и задержался. Потом завел разговор с Лексо и Сосией. Вполголоса говорил и все в мою сторону поглядывал. Я удивился. Дядя Сико мимо не пройдет, чтобы слова не сказать, а тут шепчется, вижу ведь – обо мне. Я хотел подойти к ним, но они опередили – сами подошли.

– Лексо, что случилось? – Я схватил его за руку.

– А что могло случиться? Ничего. – Дядя Сико ласково улыбнулся.

– Вы что-то скрываете от меня! – У меня тревожно забилось сердце.

Дядя Сико смущенно повел плечами, глубоко вздохнул и сказал:

– По дороге сюда твою маму встретил, за врачом бежала. Я остановил машину, спросил, что случилось. Оказывается, Гага у вас захворал, а может, Гиги. Проехал немного и твоего отца встретил – домой мчался на своем коне.

Я кинулся к дороге.

Лексо погнался за мной, удержал:

– Куда ты, на машине езжай!

Как на беду, у Вано забарахлила машина, никак не мог включить зажигание. Оказалось, аккумулятор был выключен, а он не сообразил. Ну можно ли не насмехаться над таким?

На чем же ехать? Стою, всхлипываю. Тут подкатил на своей машине Шио – сыр отвозил на заготпункт и теперь за зерном приехал. Дядя Сико поманил его.

Шио соскочил на землю, они поздоровались друг с другом за руку.

– Поедешь в деревню, – сказал ему дядя Сико. – Срочное дело. Поворачивай машину.

Шио заколебался:

– Повернуть поверну, только гонять машину порожняком в такую даль хорошо, по-твоему? А потом пристанет Мариам-счетовод: «Куда бензин деваешь?» Объясни хоть, по какому делу гоняешь машину? – И Шио, ворча, открыл дверцу кабины.

Дядя Сико снова позвал его:

– Поставь машину, живо нагрузим ее! – И повернулся к комбайнерам и трактористам: – Подымайтесь, уважьте Рати, – сказал и сам закинул в кузов первый мешок.

Четверо залезли наверх, остальные подавали снизу и всё подгоняли друг друга: «Поживей, поживей!» И действительно, вмиг нагрузили машину, Шио не успел даже мотор выключить.

– Смотри не очень гони, – предупредил его дядя Сико, – человека везешь.

Я, утирая слезы, сел в кабину, и мы тронулись.

– Чего нюни распустил! Дети то и дело болеют, они все теперь такие – в неделю семь дней голову на подушке держат! Чуть повеет на них ветерок, и все.

Шио заговорил меня, даже развеселил.

– А ты не боишься, – спрашиваю, – за разговором машину перевернуть?

Рассмеялся.

– Что ты, – говорит, – смыслишь в нашем деле! Вот что я тебе скажу, Рати. Когда шофер один, еще опаснее, одолевают мысли, и забываешь про машину и руль. А думаешь, многое надо – минутная история! Два раза чудом уцелел. Раз ночью было дело. Предался воспоминаниям: вспоминаю, какие лишения перенесла наша семья в войну… И налетел на телеграфный столб! А в другой раз днем случилось – в Телави ехал. Опять ушел в свои мысли… и телеграфный столб налетел на меня…

Я прервал его, вижу, не остановить вовремя, такого насочиняет! Дурачком меня считает, наверно.

– А может, и в первый раз столб врезался в твою машину, а? Подумай, припомни хорошенько.

– Не веришь, а я тебе правду говорю! Так именно и было: передо мной ехала машина с телеграфными столбами. Видно, мы дистанцию положенную не соблюли, и оттого все случилось: когда одолевали Акурский подъем, та машина на крутом повороте вильнула хвостом из столбов и разбила мне фары. А ты решил, что у Шио не все дома…

Так за разговорами я успокоился и не заметил, как доехали до деревни, а там опять разволновался.

Шио затормозил у нашего дома. Я соскочил как ошалелый и понесся, спасибо сказать позабыл.

Взбежал по лестнице, ворвался в комнату ребят и вижу: и Гиги, и Гага, оба лежат в своих кроватках. Наши все дома, врач только что пришел и спрашивает маму:

– Который из них болен?

Мама показывает на Гиги.

Врач, открывая свою сумку, повернулся и перепутал сторону, подошел к Гаге.

– Доктор, не тот болен, а этот.

Врач растерялся – то на Гиги смотрит, то на Гагу, снял очки, протер их, потом опять посмотрел на них по очереди. Потрогал рукой лоб Гиги, проверил пульс, язык заставил высунуть. Когда Гиги показал язык, и Гага высунул язычок.

– Интересно, – сказал врач, – и легкие у него чистые, и сердце нормально работает. Ну-ка измерим температуру…

Измерил и удивился – тридцать восемь и две десятых!

Мама опять в слезы. Папа побледнел. Дедушка вздохнул и вышел на веранду. А Манана все гладила Гагу по голове.

– Придется его в больницу класть, – сказал врач. – Нужен рентген, анализы надо сделать, там все выяснят. Ко, мне думается, ничего опасного нет, судя по всему. Никаких особых симптомов, никакой боли, только температура.

– Что ты мне принес, Рати? – заметил тут меня Гага.

– Вставай, – говорю я, – чего лежишь здоровый, не жарко в постели!

– Пускай сначала Гиги встанет, а я потом.

– Что с ним будет, доктор? – жалобно спросила мама.

– Как вам сказать, дорогая, – как-то лукаво начал врач, – в моей практике встречались такие случаи, и всякий раз, если поверите, они оказывались курьезными. Как мне кажется, и сейчас мы имеем дело с чем-то странным, но все выяснится.

Мама всплакнула.

Врач задумался. Отец налил себе из графина холодную воду и, прежде чем выпить, сказал маме:

– Хочешь плакать, иди в другую комнату.

Мама промолчала и осталась.

– А сахара у вас не найдется? – вдруг спросил врач.

Мы все переглянулись.

– Серьезно. – Врач взглянул на изумленную маму. – Сахар у вас в доме есть? Где он лежит? А банки с вареньем как? Ребятам удобно запускать ложку?

Мама тотчас кинулась к стенному шкафу – там у нас продукты, – открыла дверцу и всплеснула руками:

– Горе мне! Утром купила сахар, весь поели!

Врач перевел взгляд на Гиги. Испуганный Гиги натянул простыню на голову.

Дядя Леван засмеялся и похлопал отца по плечу:

– Ну вот, мой Ника, причина выяснилась, понятно, отчего температура поднялась… – Дядя Леван повернулся к Гиги: – Ну-ка живо скиньте сластену с постели и гоните во двор. Так-то!..

Я думал, отец вздует Гиги, ну хоть стукнет, а он подхватил его и долго целовал.

Тут расплакался Гага.

– А с ним что? – спросил врач.

– Ничего, – улыбнулся отец. Усадил Гиги в кроватку, взял на руки Гагу и его тоже поцеловал.

Гага сразу же утих, конечно.

14

Мы с Гоги ходили на рыбалку, далеко ходили – на Алазани. Поймать ничего не поймали. Зря топали в такую даль, прогуляться и вокруг деревни можно было, места сколько хочешь!

До полудня просидели у воды, ничего не поймали, взяли и двинулись назад. По дороге нагнала нас грузовая машина, не нашего колхоза, но мы все же подняли руки. Хороший оказался водитель, тут же притормозил. В кузове сидели какие-то люди. Поинтересовались, кто мы такие. Тогда и я их спросил: откуда они и как сюда попали. Сказали, что они инженеры из города, для наших коров дворцы собираются строить за виноградниками. Гоги по-простецки прямо бухнул:

– Врете вы всё.

Одним словом, вздумали дурачить нас. По всему чувствовалось, не знали, что есть такая штука – совесть!

Ну что станешь возражать старшим? Прикинулись и мы дурачками несмышлеными. Сижу и думаю: неужто расстаться с ними, не проучив их? Но я и додумать не успел, как они сами дали возможность отплатить им.

– Молодой человек, – обратился ко мне один из них, который больше других морочил нам голову, – мы хотели бы купить настоящее кахетинское вино, может, знаешь, у кого есть на продажу?

Гоги опередил меня:

– У моего дяди Тетраны…

– Да разве это вино у Тетраны! – оборвал я. – Кислятина! Настоящее вино ищите у Барнабы из нашей деревни.

Мой приятель тотчас смекнул, что я затеял, и с притворным сожалением поддакнул мне.

– Верно, как я сразу не вспомнил! Крепкое вино у Барнабы, и на вкус – лучше не бывает!

– А где этот Барнаба живет, где его найти?

– В нашей деревне! Вон видите склон, подниметесь на самый верх, любой покажет его дом!

Охотники до вина ссадили нас у магазина, а сами поехали дальше – искать Барнабу.

– Вот будет потеха! – развеселился Гоги. – Покажет им Барнаба, узнают, как скупать вино!

В общем, повеселились мы.

Давайте хоть в двух словах познакомлю вас с Барнабой – редкий он тип!

Пропащий человек Барнаба, другой такой вряд ли сыщется. Дом у него – развалюха, от дедов-прадедов достался, а во дворе две-три лозы воткнуты в землю… И все! Ничего у него больше нет. Но самое интересное – каждый день навеселе! Знакомые и соседи кормят его из милости. Мотыгу в его руках никто не видел, лопаты тоже. Пальцем не заставишь шевельнуть. Короче говоря, трудно причислить его к нормальному роду человеческому! Когда приезжают в деревню чего-нибудь купить, мальчишки ради смеха всегда к нему направляют.

Барнаба с большим вниманием выслушивает непрошеных гостей, задает вопросы, старается узнать, кто направил покупателя… А потом как начнет честить и посылать куда подальше…

Мы с Гоги свернули к дому нашего приятеля Бидзины. Мать его вышла на веранду: нет, говорит, Бидзины дома. Мы обошли двор, смотрим, Бидзина пристроился на ступеньке лестницы и… Нам стало неловко – у меня даже уши запылали. Мы испугались, как бы он нас не заметил, и удрали. Не знаю, правда ли, но ходят слухи, будто Бидзина стихи сочиняет… На что человек время тратит! Сыграл бы лучше с нами партию в шахматы! Раньше не бывало с ним такого, гостеприимным считался, а в последнее время, как надумал стихи сочинять, пропал человек!

Идем с Гоги, думаем, к кому бы еще заглянуть.

– Скажи мне, Рати, – говорит вдруг Гоги, – ты Лелу больше не любишь?

– Люблю, только… Эх!

– Почему не объяснишься?

– Она не бывает на Алазани, меня в деревне нет…

– И ни разу не признавался ей?

– Ты что! В день три раза объяснялся, все равно ничего не получается! Говорит: «Не люблю я тебя!»

– А ты что?

– «Как же быть, говорю, что я могу с собой поделать?» А она: «Ну и люби, кто тебе мешает!» Такой чудачке двадцать тысяч раз надо объясниться, иначе не заставишь себя полюбить!

– Крепкие у тебя нервы!

– А ты как думал! Позволить ей сказать, что я уже отступил? Пускай только не пообещает полюбить меня, изобью ее братца! Ух, ну и жара! Пошли к нам.

– Не думал, что у тебя такой твердый характер! Пошли лучше к нам.

– Ладно, пошли. А почему ты о себе не расскажешь?

– А что о себе рассказывать?

– Тебя любит Зизи, знаешь про это?

– Правда?

– Клянусь! Сама мне сказала: намекни ему, говорит, интересно, что скажет.

– Это называется, намекнул?

– А как надо было сказать, по-твоему?

– Постепенно подготовить меня, между прочим… Зизи, говоришь? Да она ж по пояс мне!

– Что вы тащитесь? – услышали мы вдруг. Это отец Гоги, дядя Дато, крикнул. – Поживей не можете?

А мы и не заметили, как во двор к ним зашли.

– Где пропадали? – спрашивает мать Гоги.

– На рыбалке были, тетя Сона.

– Воображаю, какой у вас улов, – смеется дядя Дато. – По вашему тощему виду сразу скажешь – крепко проголодались! Сона, накорми-ка ребят поскорей…

15

И снова мы с Мерцхалой в тени известного вам орехового дерева. Все тут сегодня, весь народ собрался. И дядя Гиорги, и Лексо, и наш бригадир – тот самый, что кричит, надо или не надо. Дядя Сико поздоровался со мной за руку.

– Премного тебе благодарен, Рати, за работу. Уважил ты меня, очень уважил, прямо сказать – выручил! Пока земля носит, хвалить тебя не устану. Упаси бог от беды, но, если понадобится что, нужда будет какая, не стесняйся, ты теперь мне как сын родной!

– И я хотел то же самое сказать, Сико, – начал агроном. – Очень мы тебе все благодарны, Рати! И бригадир доволен тобой, правда, Лексо?

– Верно вы говорите, обязал он нас и уважил! А теперь пусть Никора скажет свое слово! Рати как-никак врача к нему привел, ногу вылечить помог!

Все захохотали.

– Пропади он пропадом! – рассердился Никора. – Видеть не хочу бестолкового! Вы его расхваливаете, а спросите-ка меня! По деревне пройти не могу, все насмехаются!

– Кто это смеет над тобой смеяться? – возмутился дядя Сико. – Скажи, кто? Жизнь заставлю того клясть! Почему молчал до сих пор?

– Не решался сказать.

– Ладно, об этом после поговорим! – И опять повернулся ко мне: – Рати, с сегодняшнего дня можешь бегать и играть сколько хочешь. И хлеб собрали, и виноградники опрыскали. На днях аванс начнем выдавать и тебе тоже отсчитаем.

Сказать, что я не обрадовался, так вы же не поверите!

Солнце клонилось к закату, и я собрался в путь. Заехал в наш виноградник. Отец лозы окучивал. Дай, говорю, помогу тебе. Смеется – иди отдохни! Я накосил немного травы Мерцхале у дороги и прилег вздремнуть.

А вечером еду домой и окликаю всех:

– Здравствуй, дяденька!

– Расти большой, Рати! Домой катишь?

– А куда еще!

Проеду немного и:

– Здравствуй, Нино-бабушка!

– Расти и здравствуй, сыночек Рати! Что-то рано для тебя субботний вечер настал?

– Опрыскали виноградники, нечего мне там больше делать!

– Хороший ожидаете урожай?

– Навалом будет винограда, навалом!

– Дай-то бог!

Я переехал железную дорогу. Глянул в сторону станции… Э-э, да ведь это Дато развалился в тени забора!

Я остановил Мерцхалу.

– Дато!

Он поднял голову, вскочил и раскрыл объятия.

– Привет, Рати!

Я подскочил к нему. Мы обнялись.

– Как ты, Рати?

– Как твердый орешек! А ты как? С чего такой белый?

– В городе жил, по тенистым улицам ходил, там иногда за весь день лучик солнца тебя не коснется!

Он поднял чемодан. Мы поставили его на двуколку и сами забрались на нее.

– Как у нас дома, все в порядке? Как мои родители?

– Так, как тебе хотелось бы! Соскучились без тебя.

– Вот я и возвращаюсь.

– А где твой второй чемодан?

– Какой второй?

– Тот, что отсюда увез.

– А-а… В городе оставил; скоро опять туда ехать, чего было зря всю одежду таскать домой.

– Поступил, значит! Я сразу смекнул, раз меня дождался, по ущелью не поднялся в деревню.

Он улыбнулся и покачал головой:

– А я и не вспомнил про твое условие.

– Ладно! Скажи лучше, втиснулся на филфак?

– Мое слово – закон!

– Погнать Мерцхалу быстрей?

– Это почему?

– Порадуем твоих! Я вчера вечером к вам за топориком заходил, так мама твоя сказала: «Не знаю, что и делать, хоть в воду кидайся, от Дато никаких вестей!» Ты бы телеграммку прислал. Неужели трудно было? И отец твой расстроен. Мрачный такой. Нет, говорит, времени, а то съездил бы в город, отлупил негодника…

– Да, виноват я, – признал вину Дато. – Думал, неожиданно заявлюсь, удивлю их, порадую.

– Обрадоваться, конечно, они так больше обрадуются, а все-таки нечего было их мучить.

Уже в деревне Дато спрыгнул с двуколки, зашагал рядом.

У нашего родника повстречался Гиви. Откуда он тут взялся? На другом конце деревни живет! Увидел он Дато и поздоровался, словно лучший друг-приятель, а потом пулей в сердце угодил мне.

– Побегу, – говорит, – Дато, порадую твоих!

Может, шутит, думаю.

– Смотри издали начни, а то ляпнешь сразу – еще в обморок упадут от радости!

– Столько-то я соображаю!

И побежал. Ну и бессовестный!

– Гиви, погоди! Постой!

Он остановился.

– Чего тебе?

– Между прочим, я от самой станции везу Дато! С чего это ты рвешься к награде за радостную весть, а? Иди сюда, присмотри за Мерцхалой.

Гиви заулыбался и вскочил на двуколку.

Я глянул на Дато, он тоже улыбался.

16

Пройдет неделя, всего одна неделя, и зазвенит звонок нашей школы. Все слышат его по-разному, для всех он означает разное. Для мамы – будить нас пораньше и быстро готовить нам завтрак; для отца – выходить из комнаты на цыпочках: не разбудить бы детей до времени; дедушке напоминает давнее – он крестится, когда звонит звонок. А для нас он все! Все! И пусть каждый понимает как хочет. Но я бы хотел, чтобы для всех он звучал так, как для меня.

Дато едет завтра в город. Подвезу его к станции и проторчу там еще часа два, встречу Нанули – она возвращается из лагеря.

Манана у тети, ей шьют школьную форму. Гага и Гиги возятся во дворе. В их глазах я самый сильный, самый справедливый. Я и сам такого теперь держусь мнения, да что с того, другие сомневаются… Ну и пусть…

Утром председатель окликнул меня; зайди, говорит, вечером в правление, деньги получи. Деньги, понятно, возьму, но стол для пинг-понга покупать не собираюсь. Зачем? Ведь Дато мне насовсем отдал свой.

Учебники я давно купил. С этим все в порядке. Деньги отдам маме. Она найдет им применение. У меня сто трудодней, и, верьте не верьте, на каждый трудодень по три рубля получу! Это деньгами, а еще продукты будут выдавать!

Вот так-то! Вчера Бидзина бросил ехидно: ты, говорит, развлекался, за что деньги получишь? «Развлекался»! Пусть-ка попробует целый день в жару топать по пыльной дороге и возить бочку с водой, узнает, какое это развлечение?

Отец все еще на ферме, на Алазани. Мама хлопочет на кухне. Деда не видно, верно, в лес отправился за прутьями для корзинок, а я стою у наших ворот, разглядываю прохожих. Иногда вдруг вспоминаю, что скоро наступит сентябрь, и дрожь пробирает. Нет, не думайте, что мне лень учиться… Просто, никогда еще так быстро и незаметно не пролетали каникулы.

Все твердят, будто длинные каникулы не прошли для меня даром. Не знаю, что они имеют в виду, но у ствола нашего гранатового дерева нет уже больше кизилового прута. Это ведь тоже кое-что да значит.

Вперед, лентяи!

Часть первая

Конец знакомого пути

Когда я срезался по химии и к двум двойкам прибавилась третья, мне, как и следовало ожидать, объявили: останешься на второй год! Неприятно, конечно, но остался так остался, никто еще в петлю из-за этого не лез, и меня не придется снимать с веревки.

Значит, так: еще раз сидеть в восьмом… Дома пока не знают, а как узнают, зададут мне, можете не сомневаться.

Плетусь домой, под мышкой – учебник по химии, он так и жжет мне руку и бок. Жалко выбрасывать, не то давно б отделался, стал бы портить себе нервы из-за него.

Тащусь домой, а сам мечтаю: тянулась бы дорога без конца, чтоб всю жизнь идти, идти и не дойти до дома. Или дойти под старость, когда поседею, покроюсь белым цветом, как ткемали весною…

Куда угодно пошел бы сейчас, только не домой! А куда пойти? К родственникам? И от них достанется – не упустят случая пропесочить! Разве что в Манглиси податься? Жена у дяди – лучше ее не сыщешь: чтобы я ни натворил, никогда не выдает! Может, к ней махнуть? Нет, на этот раз и она по головке не погладит… А в школе как осудили! Уставились на меня, будто я прямо из космоса заявился! Что я, первый второгодник в мире или последний?

Что меня ждет дома, можете догадаться. Будут отчитывать, бранить, стыдить… Попробуй-ка выдержать! Повода, что ли, у них не будет или причины: моя сестра, она старше меня, на пятерки окончила школу и сейчас в институте на пятерки учится, и брат мой Михо отличник из отличников. Мне не жалко, и не завидую ему вовсе, злит, что догнал меня – в восьмой перешел… Понимаю, я сам во всем виноват, только что с того? Правду говорит мама: слыханное ли дело – ходить в школу и в руки не брать учебника! Не люблю я химию и математику, и все. Что я могу с собой поделать? Как раскрою учебник, так засыпать начинаю; стоять буду, а засну… Недавно вычитал в газете, будто в одной стране учеников коллективно усыпляют, включают какой-то аппарат и не то что родному – иностранному языку обучают во сне! Я из этого сообщения сделал вывод, какой другим и в голову не придет: раз наукам обучают во сне, значит, кто любит поспать, тот усвоит лучше всех (а поспать я умею, можете поверить!). Поглядел бы тогда Михо – как я хватал бы пятерки, хоть и не зубрил бы вроде него целый день. Между прочим, один я вразумляю брата: брось, говорю, нельзя столько читать. Не слушается он меня, вот и дождался, пришлось нацепить очки! После этого я еще больше возненавидел книгу: а вдруг и я испорчу глаза, а два слепца в одном доме многовато, по-моему.

Да, хороший аппарат выдумали, ничего не скажешь, молодцы: уснешь, поспишь себе, а как проснешься – на пятерку знаешь и химию и все другое.

Свернул я за изгородь в проулочек к нашему дому и чуть не столкнулся с дядей Габо – соседом нашим бывшим.

– Ну как, поздравить – схватил двойку по химии?

Что мы сегодня химию сдавали, он от сыночка знает, это понятно: мы с Гурамом в одном классе. А как он про двойку проведал?

Стою и гляжу на него удивленно. И как не разинуть рот: вижу ведь, с виноградника возвращается – с мотыгой, усталый, грязный, сразу видно, целый день спины не разгибал. Откуда же знает, что я провалился? По радио ему сообщили? Насколько мне известно, пока ни радио, ни телевизоров в виноградниках нет, даже телефон туда еще не провели, всё думают, стоит ли…

– Ну как, окончил школу?

– Какое там, только-только в восьмой перебрался!

– А я думал – окончил!

– Кто тебе про двойку сказал?

– А чего было говорить? Сам знаю, с какого поля соломой набита голова твоя…

Ну что с таким говорить!..