Текст книги "Зеленые каникулы"

Автор книги: Карло Коберидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Часть вторая

Мосты, мосты…

Поезд набит битком, на сиденьях людей больше, чем мест, а вдвое больше народу стоит в проходе! Когда мы сели в вагон, он был почти пустой, а в пустом вагоне, сами знаете, и мест свободных полно, и мы устроились очень даже удобно.

Поезд мчится по Алазанской долине. Сломя голову несутся навстречу нам телеграфные столбы, на перекрестках – будки, а потом – мосты, мосты, большие, маленькие. За окном вагона оцепенелая от зноя равнина, а дальше за ней – устремившиеся к небу снежные хребты Кавказа.

В вагоне гул, все говорят! Чего только не узнаешь, если вслушаешься, – новости и анекдоты со всего света! Отец тоже смотрит в окно, молчит, задумался. Я вспоминаю вчерашний вечер.

Отец вернулся из поездки веселый, довольный. В хорошем настроении он бывает часто, но в этот раз его веселое настроение имело для меня совсем особенное значение. За ужином он даже веселился.

Мама удивилась.

– Интересно, – говорит, – чему ты радуешься?

– Радуюсь, потому что печалиться нечего! – заявил отец. Вид у него был очень довольный.

– Гонишь мальчика из дому и еще радуешься?

– Из дому я никого не гоню, а куда отправляю, очень даже хорошо знаю!

– Здесь он хлеба взять себе не может из шкафа, так разве присмотрит он за собой среди чужих людей?

– Присмотрит.

– Присмотрит! Как сбежит на другой же день да вернется, послушаю, что тогда скажешь.

Сестра моя весь вечер была грустная. У Михо наворачивались слезы. У бабушки тоже были мокрые глаза.

– Смотри, Гио, – говорила она мне, – не давай матери повода бранить отца.

…Утром, когда мы отправлялись на станцию, бабушка снова повторила:

– Смотри, Гио, не сбеги, не давай матери повода бранить отца.

А Гела, прощаясь со мной, сказал:

– Одного оставляешь на растерзание?

– Езжай со мной, если хочешь!

– Пустят меня, как же!

Джумбер дал мне новенький карандаш и наказал:

– Приедешь на место, поточи карандаш и подробно доложи, как тебе там понравится. Понял? Через три дня буду в Тбилиси, адрес мой знаешь?

– Ясно, знаю!..

– О чем задумался, сынок? – прервал мои воспоминания отец, кладя руку на плечо. – Может, переживаешь, что покидаешь дом?

– Об этом раньше надо было спрашивать! – чуть не сердито ответил я. – Что я, по-твоему, совсем тронутый, неужели не стану скучать без мамы?

Больше отец ничего не спрашивал, достал газету и нехотя раскрыл ее.

Не знаю, куда меня везет отец, что он мне уготовил? Правда, он упомянул при мне то ли школу, то ли училище какое-то, но я толком не расслышал. Переспрашивать не стал – все равно не скажет!

Через три часа мы были уже в Тбилиси. Отец оставил меня с вещами на перроне, а сам пошел брать билеты. Тут-то я и расстроился – думал, мы в Тбилиси останемся, а он вез меня куда-то дальше… Куда же?..

Через минут десять мы сели в другой поезд. Отец, видно, заметил по моему лицу, что я недоволен, и смилостивился:

– В Гори едем.

– Посетить Дом-музей Сталина, – сострил было я.

– Обязательно. А впрочем, могу сказать: нам придется еще дальше ехать, за Гори.

Он совсем озадачил меня.

Поезд все не отходил, и я стал разглядывать вокзал. Удивительно, как будто одни электропоезда ходят, а все равно кругом запах мазута.

Меня отец высмеивает: бездельник ты, говорит. А интересно, что он думает о верзилах, что снуют по перрону с корзинами в руках – торгуют горстью конфет и булочками? Нечего сказать, мужское занятие! Кто же они, если я бездельник!..

Тронулся поезд, и у меня засосало под ложечкой. Не подумайте, что я трус, но все же что со мной будет, когда отец распрощается и вернется домой в деревню? Кто знает, к каким людям я попаду, как я себя почувствую один среди чужих? Эх, лучше было бы мне шевелить мозгами и заниматься – сидел бы теперь спокойно дома! Да, есть над чем подумать, но отец и этого не дает мне делать.

– Что ты уставился на свои ногти, смотри в окно, к Мцхета подъезжаем. Погляди на Крестовый монастырь – Джвари, по ту сторону реки. Не подумаешь, что рука человека воздвигала этот храм.

– И в этом его достоинство? Всего-то?

– И в этом тоже. Я бы и о других сказал, но для тебя, кажется, излишне и это!

Ну вот, обругал, и все! Как будто мало мне того, что оторвал от родного дома!

– Когда я был твоих лет… – начал отец.

Если не прервать его – пропал я, пойдет наставлять.

– И твой отец был в моем возрасте: начинать, так с него начинать.

– Хорошо, начну с него. Когда мой отец, то есть твой дедушка, был твоих лет, он содержал семью в десять человек. И скотины много было, и за скотиной ухаживал, и за виноградником, и за своими младшими братьями и сестрами. А ты большой уже парень, а на уме одно озорство. Вспомни, чем занимался все лето, пока не отправил тебя в поле?

И он припомнил все, припоминал, пока мы не доехали до Гори и не сошли.

В Гори, когда мы сели в такси, отец попросил водителя проехать через весь центр Гори, чтобы показать мне город – мальчик впервые, говорит, тут. А ехали мы в какой-то Цихистави. Просторные улицы Гори мне очень понравились, но я все думал: куда же меня везет отец, что это за Цихистави? Наконец мы выехали из Гори и понеслись по проселочной дороге мимо красивых двухэтажных домов с широкими верандами. Мы въехали в село.

Отец остановил машину у ворот большого дома, слева от дороги, и протянул водителю деньги – ровно по счетчику.

– Что это! – чуть не ошалел шофер.

– Деньги, – спокойно объяснил отец.

– Слушай, друг, сказал бы уж прямо, что у тебя в карманах пусто, чего стеснялся!

– Денег у меня сколько хочешь, но закона нарушать не могу: плачу сколько положено! Бери и будь здоров!

Шофер сердито пробормотал что-то и тронул машину. Отец, улыбаясь, проводил его взглядом. Я посмотрел на ворота и прочел рядом на доске: «Профессионально-техническое училище села Цихистави, Горийского района».

Да, далековато придется жить от дома…

Как я зашевелил мозгами

Мы вошли в двухэтажное здание. Отец оставил чемодан в вестибюле, велел обождать, а сам поднялся на второй этаж.

Я сел на скамью и огляделся. Кругом полно мальчишек моих лет: снуют вверх-вниз по лестнице, крутятся во дворе, но словно сговорились – словом не перекидываются! По их молчанию и по тому, что тащили пузатые чемоданы, я сообразил: они тоже новички, только по сравнению со мной у них было обидное для меня превосходство: никого из них не сопровождал авторитетный покровитель вроде дяди, дедушки, старшего брата, отца, особенно рассерженного отца. «Тебя на руках надо таскать», – говорит отец. Подумаешь, как много ума и знаний надо доехать сюда – и на поезде, и на автобусе указано, который куда направляется! Сказал бы уж мне прямо – нельзя на тебя положиться, и все!..

Отец вернулся, взял в руки большой чемодан.

– Пошли.

Я подхватил чемоданчик и последовал за ним.

На втором этаже нас встретил плотный черноволосый мужчина одних лет с отцом. В руках он вертел ключи.

Он оглядел меня с головы до пят.

– Этот молодой человек?

– Да, он, собственной милостью!

– Отлично. – Мужчина повел нас за собой по коридору. В самом конце его открыл дверь в одну из комнат. – Пожалуйте, тут вам никто не помешает.

В комнате стояли длинные парты, на подоконнике – горшки с цветами, на стенах – картины, рисунки, чертежи и портреты седоволосых мужчин.

– Как видите, все парты свободны. Пусть сядет и пишет.

– Напишет, минут через десять принесем, – сказал отец.

– Как вас зовут? – спросил отца мужчина.

– Вахтанг [14]14
  У грузин не принято обращение по имени и отчеству.


[Закрыть].

– И меня Вахтангом звать. Пусть пишет разборчиво, времени достаточно. – Он повернулся и, звеня ключами, вышел.

– Кто это? – спросил я.

– Директор училища.

– Кто? А-а… С виду ничего, хорошим кажется человеком…

– Мне тоже так кажется… А теперь садись и пиши автобиографию. – Он положил передо мной тетрадку, авторучку. – И напиши так, чтоб, прочитав, не пришлось ее рвать на клочки.

– А ты не можешь написать?

– Мне твою автобиографию? Интересно, как тебе приходит в голову столько глупостей? Садись и пиши, как сумеешь! Где это слыхано, чтоб человек чужую автобиографию писал, какая же она тогда автобиография!

– Ладно, напишу, объясни только, как ее писать! – Я сел за парту и уставился на отца.

Отец разволновался, не знал, куда повернуть голову и куда деть руки.

– Напиши, сынок, где и когда родился, кто такие твои родители, родные, кто они по профессии и чем занимаются, о себе напиши, а в конце укажи, почему поступаешь в это училище… Это и будет называться автобиографией! Пошевели мозгами!

– Все писать, как есть, точно?

– Все. Я выйду, чтобы не мешать, пройдусь немного. Если задержусь, никуда не уходи.

Он тихо прикрыл за собой двери и прошел коридор строевым шагом.

Я раскрыл тетрадку, проверил, как пишет ручка, подумал немного, подумал и написал:

«Моя первая самостоятельная контрольная работа. Ни у кого не списывал, никто мне не подсказывал, действительно сочинил сам.

Родился я в 1955 году, 27 июля, в деревне Шашиани, Гурджаанского района. Точно так сказано и в свидетельстве о рождении: Георгий Вахтангович Бичиашвили родился тогда-то. У отца образование высшее – стоит начальником над трактористами и шоферами в названной деревне. Мать моя – зубной врач. Бабушка моя – самая справедливая и старшая в нашей семье (вообще-то надо мной в семье все старшие). Убей ее, не заставишь сказать неправду. Белое ясно отличает от черного и высказывается, не стесняясь и не смущаясь. Ей все равно, что свои, что чужие. Будь ты хоть царем и начни оправдываться, если не прав, так быстро и здорово заставит тебя склонить голову, что только поблагодарить останется ее. Мой брат Михо – он младше меня, школьник, книгу из рук не выпускает и даже разучился разговаривать. Сестра моя – студентка. Что касается Гурама, моего дяди, уверяю вас, нет другого такого хорошего человека. У него жена и ребенок. Гурам – член общества охотников, и ружье у него есть, но на охоту он ни разу не ходил: зверей, говорит, перебили, так зачем мне для стрельбы по мишени карабкаться на склоны Лекимта, никто не мешает поблизости в лощине разнести вдребезги бутылку с отбитым горлышком. Дядя мой дорожный инженер, асфальтированные дороги проводит, а вот дорожкой к нашему винограднику не может заняться – узкий глубокий овраг ее пересекает. Спросил бы меня, где можно провести надежную дорожку, я указал бы! А дедушка у меня был – всем на удивление, в национальной борьбе равных не знал, никто его на лопатки положить не мог! И веселиться с друзьями любил, и трудиться умел, и каких только хороших качеств у него не было! Бабушка говорит, такому человеку жить бы и жить надо было.

С первого класса до восьмого кое-как, но все же перебирался я без задержки. А в восьмом классе… Ладно, что было, то было! Из-за этого и сижу сейчас тут в цихиставском училище и пишу эту автобиографию.

И земля, и солнце, и луна родились вместе со мной. Раскрыл я глаза, огляделся по сторонам – мир цветет вокруг, как в славной сказке. Лето было на исходе, и все равно на лесных опушках пахло фиалками, в садах уже румянились персики. Вместе со мной появилась на свет река Алазани, и тропинки тогда устремились в лес, а там разбежались, одна затерялась в зарослях, другая зигзагами – по склону, а третья, как человек, которого ноги не слушаются, шатаясь, обошла болото с лягушками. Подрос я постепенно и обнаружил: и до меня были солнце, луна, звезды и, конечно, та самая земля, где ученые, на мою беду, напали на след химии.

Заглянул я в книгу и узнал еще: македонца грязь замучила, он искупался в Ниле, простыл и так внезапно умер, бедняга, что не успел поесть японский рис палочками. А король Англии Ричард Львиное Сердце сошел в свой фамильный склеп уверенный, что вода только для питья и существует; ни разу не купался, только иногда ноги мочил в тазу – воду разбрызгивал. Оказалось, что до моего рождения Вавилон и возникнуть успел, и исчезнуть. А после того европейцы и Америку открыли без меня. Однажды поделился я с преподавателем истории моими соображениями по этому поводу. Не могу не признать – внимательно он выслушал меня, а потом поставил двойку! Я ему вот что сказал: меня учат, будто европейцы открыли Америку, и говорят при этом, что европейцы нашли в Америке два могущественных государства – инков и ацтеков, где знать не знали голода, нищеты, воровства, все были одеты, тумаками и пинками друг друга не угощали, уродин ради богатства будущего тестя не похищали, не продвигали по службе родственников-недоучек, не бегали к спекулянтам за импортными товарами, не продавали и не покупали билетов в кино с рук… Не пересчитать всех бед, о которых они и понятия не имели! Так скажите, надо ли было этим порядочным людям, чтобы их открывали дикари? А преподаватель сказал: ничего ты в истории не смыслишь, и влепил двойку. Пусть бы хоть и единицу, но если я не смыслю, так он же смыслит, он же образованный, разъяснил бы, помог бы понять! Явились европейцы к порядочным людям, перебили их, отобрали еду, имущество, уничтожили исторические памятники – памятники письменности, живописи и еще хвастаются этим! Это бы еще полбеды – Атлантида до меня ушла под воду! И немцы дважды затевали мировую войну, и оба раза терпели крах без моего участия! До моего рождения открыли электричество, и теперь бабушке покоя нет от хромого инкассатора! И я хотел много чего открыть, изобрести, но – эх! – поздно явился на свет!..

Отец был на фронте, раз сто ранен, один раз чудом уцелел. Он целился вперед, а верзила-немец подкрался сзади, представляете? Оглянулся отец и видит: стоит враг над ним с автоматом. Немец нажал на курок и – да здравствует судьба! – только щелкнуло! Тогда отец пустил в ход свой автомат… Прямо на отца упал немец – такой здоровенный был, чуть не раздавил его. Хорошо, что не раздавил, не то не знать бы мне, что родной зять перерезал горло Митридату Понтийскому, а Илья Датунашвили – за одну игру пять мячей загнал в ворота «Арарата»…

И вот привез меня отец сюда, в Цихистави, и сказал: садись, сынок, пиши, подумай, кем хочешь быть – трактористом или шофером. Чего тут думать: теперь в моде быть шофером, денежная работа. У нас сосед есть, пять лет проучился в институте, получил высшее образование и начал преподавать в соседней деревне. Пять лет работал в школе и за пять лет еле-еле сумел купить себе новый костюм. Долго крутился-вертелся, думал найти выход, на урожай винограда надеялся, а как раз в те годы град подряд «снимал урожай» – два раза в мае побил виноградники, два раза в июне, а один раз в августе. Разозлился наш сосед в конце концов и махнул рукой на галстук! Три месяца учился на курсах механизаторов в Велисцихе, живо окончил их и объявился вдруг у нас водителем автобуса! Всего-то третий год гоняет машину, а поглядели бы вы на его новый дом и «Волгу»! Будь эта история исключением, не носил бы отец в кармане валидола, и не смотрел бы на свою раненую руку, скрежеща зубами, и головой не качал бы возмущенно, глядя, как обзавелись «Волгами» продавцы в Телави.

Да, выгодно работать шофером, но, раз наши считают, что я все делаю поперек, возьму и действительно поступлю наоборот: стану трактористом – ведь можно же не загребать денег и все равно быть человеком! Как-то беседовал я с отцом о чем-то таком. Горе мне, говорит, до чего я дожил, сосунок еще, а уже заразился всем этим, что с ним дальше будет, если уже теперь о деньгах разговаривает. И так расстроился, что голодным лег спать, не поужинал…»

Дверь скрипнула, вошел отец.

– Ну как, написал?

– Написал, если подойдет.

Он взял тетрадку, глянул на заголовок и улыбнулся:

– Увидеть бы, как ты образумишься, ничего больше не хочу!

Он быстро читал мою автобиографию и иногда усмехался, иногда смеялся. Прочел и закивал, потом поглядел на меня, поглядел весело и тихо сказал:

– Не сказать, чтобы ты совсем был лишен ума…

Потом сел на скамейку, потер рукой лицо, вырвал из тетради чистый лист и протянул мне:

– Начинай: «Я, Георгий Вахтангович Бичиашвили, родился…»

Через две минуты автобиография была готова. А то, что я по своему разумению написал, отец сложил вчетверо и положил в карман.

– Зачем тебе? – спросил я.

– Дам прочесть через десять лет, получишь удовольствие, – и с улыбкой взъерошил мне волосы.

Начало

В маленькой комнате стояли две новенькие кровати, три стула, стол и гардероб.

Отец подошел к открытому окну, выглянул во двор и спросил человека, который привел нас сюда.

– Шумно, наверно, во дворе, Отар?

– Нет, – покачал тот головой. – Как пересядут ребята со школьной парты на парту училища, так сразу взрослеют, сразу приучаются думать. А разве слыхано, чтоб думающий человек был шумливым? На переменах все галдят, понятно, и ваш сын не составит исключения, так что некому будет мешать.

– Все учащиеся живут в общежитии?

– Да, на всех учащихся рассчитано.

Отцу это явно понравилось. А Отар сказал мне:

– С режимом дня познакомлю завтра, когда и второе место в комнате займут. У нас скучать не будешь, все предусмотрено – и труд и развлечение.

Потом мы с отцом остались одни. Он опустился на стул, я открыл чемоданы, выложил свои вещи. Отец нервно курил. Я исподтишка поглядывал на него, и почему-то жалко было его. Хотя он нисколечко в этом не нуждался.

– Знаешь ведь, я сегодня покину тебя! – начал отец.

– Да, знаю!

– Так вот… Сын ты мне… Думаешь, легко это? Что тебе стоило учиться как надо!..

– Не лезет мне в голову химия – разве я виноват!

– Надо выбрать путь. Я рад был бы неграмотным быть, лишь бы ты получил знания.

– Все папы рассуждают так? – Я заулыбался.

– Нормальные – все. Открой дверь, духота тут…

Я открыл, и тут же вошел Отар, ведя с собой мальчика моих лет. Он был чуть ниже меня, чернявый и очень походил на Гелу – я вскочил и чуть не обнял его.

Мальчик поздоровался, поставил чемодан.

– Вот и второй обитатель этой комнаты – Зураб Одикадзе, – сказал Отар.

Мы с отцом протянули руки Зурабу.

– Ты откуда, Зураб, из какого села? – спросил его отец.

– Из Тквиави.

Зураб сел, опустил голову.

– Затосковал, сынок? – с сочувствием спросил отец. – Горюешь, что приехал сюда?

– Мама у меня болеет. Провожала веселая, но я-то знаю, что она больна, – объяснил Зураб, не поднимая головы.

– Не бойся, все будет хорошо, – сказал отец Зурабу. – Если человек может переживать, сочувствовать, значит, он хороший человек, добрый.

– Разумеется! – согласился Отар.

– Пойду я, Гио, а то не поспею на поезд.

Отец пожелал Зурабу держаться молодцом и попрощался с ним.

Во дворе мы встретили директора училища. Он подозвал какого-то парня и велел отвезти отца в Гори, на вокзал.

– Вы не беспокойтесь, Вахтанг, – сказал он отцу. – Не такой уж маленький ваш сын, чтоб цепляться за вас.

– Если б не полагался на него, не привез бы в Цихистави.

– Не тревожьтесь о нем, не лишим его ни заботы, ни внимания.

– Надеюсь на вас.

Они пожали друг другу руки.

Прощаясь со мной, отец только и сказал:

– Ну, сам знаешь!.. – и уехал.

Мы с Зурабом вернулись в комнату.

Наступила неловкая тишина. Почти час провели мы как немые, то разглядывая свои руки, то чемоданы, то побеленные стены и потолок.

Впервые видели друг друга и потому не могли вступить в разговор, не знали, о чем заговорить, как начать.

Кто знает, какая у него душа, какой характер… Он глядел в открытое окно на синий простор и, уверен, думал о том же. Почему бы нам вслух не поговорить об этом? Хочу сказать ему что-нибудь, хоть чепуху, лишь бы прервать молчание.

Со двора доносится шум. Видно, другие ребята уже успели перезнакомиться, а может, они с прошлого года знакомы и дружат.

Скорей бы остался позади этот день. Знаю ведь – дня через два так сблизимся, словно в одном доме росли.

Зураб поднялся с места и указал рукой во двор:

– Смотри, Гио, у них тут и собака есть.

Я выглянул в окно – большая лохматая собака, прихрамывая на заднюю ногу, шла прямо к столовой.

– Сторожа, верно, – заметил я, – в столовую направляется, там рай для нее.

– А ты не хочешь есть?

– Не очень.

Он потянулся к чемодану.

– Столько всякой всячины надавали с собой. Надо скорей расправиться с этим, не то испортится.

– Да, жара жуткая.

Нам с отцом ехать сюда было далеко, курица протухла бы, и мы взяли сыр, огурцы, помидоры, фрукты. Про хлеб домашний, шоти, и говорить нечего!

Зураб вытащил из чемодана две курицы – вареную и жареную, а увидел длинные шоти и развел руками:

– Это что, мечи, сабли?

– У нас всегда такой хлеб пекут.

– А у нас хлеб круглый и плоский.

Мы оглядели разложенную на столе снедь.

– Что делать, не справимся ведь.

– Давай ребят пригласим.

– Думаешь, они приехали с пустыми руками? Неловко.

Мы задумались. Потом я предложил приняться за еду – если останется, придумаем что-нибудь.

Зураб удивленно уставился на меня.

– Так сильно надеешься на себя?

– И на себя и на тебя.

– На мне ставь крест, два куска – и все, больше не полезет.

Принялись за еду и разговариваем.

Я: А тебя из-за чего погнали из дому?

Зураб: Я приехал по своему желанию. А ты что – нет?

Я: Три двойки схватил, вот и сослали меня сюда.

Зураб: Ничего, еще рад будешь. Я, знаешь, даже боялся, что не примут меня, не попаду. Очень боялся этого. У меня тут двоюродный брат учился, так он кончать не хотел училище, нарочно двойку хотел схватить, чтоб еще на год остаться.

Я с недоверием поглядел на Зураба: уж не подослал ли его отец или мама моя подучила?

– Не знаю, мне лично не по себе, страшновато!

– Агу-уу, младенец грудной! – Он рассмеялся.

Покончив с едой, мы сообразили, что курицу можно спрятать в холодильник, фрукты в ящик шкафа, и пошли выяснять, кто выдает постель и постельное белье. Потом у нас завязался разговор, а когда мы улеглись наконец, был уже первый час ночи. Уснуть я все равно не мог – впервые в жизни спал не дома, не слыша знакомого шума, знакомых шагов, знакомого дыхания, и постель была незнакомая, и падавший в окно лунный свет был незнакомый… И деревья отбрасывали непривычные тени.

В эту ночь мне снился только мчавшийся по равнине поезд, а под утро приснилась мама, я хотел спросить ее о чем-то, но сзади подкрался Михо, ухватил за ворот и крепко встряхнул. От этого я проснулся.

Открыл глаза: оказывается, Зураб тряс меня, будил, было уже девять часов.

– Мне мама снилась, – сказал я, протирая глаза.

– Знал бы, не будил, – расстроился Зураб.