Текст книги "Зеленые каникулы"

Автор книги: Карло Коберидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

10

Я проснулся на рассвете. Хотел встать, но сон не давал поднять голову. И вдруг:

– Рати!

Это был голос тети Нато.

Пошатываясь спросонья, я доплелся до окна.

– Чего тебе, тетя Нато?

Она стояла под нашей грушей.

– Спустись-ка вниз, сынок!

– А чего тебе, говори оттуда!

– Дато в город едет, подвези его к станции. По пути ведь тебе…

– Пожалуйста! Если его милость снизойдет, не погнушается двуколкой.

– Ох, не можешь не съехидничать! Ну смотри, не улизни без Дато.

Не успел я умыться, опять кличет:

– Где ты, ждем тебя!..

Притащили два огромных чемодана и уже пристроили их на двуколке. Хотел бы я знать, чего он везет столько? Если вправду вещами набиты, интересно, что тогда у них дома осталось?

Дато в новых брюках, в новой рубашке. Волосы подстриг, зачесал назад.

Манана и мальчишки наши еще спали. Мама ушла на ферму, дедушки тоже нет – в лесу он или на винограднике.

Я схватил сумку с едой – мама с вечера готовит мне еду, чтоб с собой взять, утром ей некогда, – оглядел двуколку, всё ли на месте, не позабыть бы чего, быстро впряг Мерцхалу и вскочил на передок – ехать, так ехать вовремя.

– Лезь, Дато! – Я подвинулся, освободил ему место.

– Я пешком пойду.

– Кате хочешь! – И стегнул Мерцхалу: – Аце, старина! Аце, поживей!

– Сынок, Рати, – говорит мне тетя Нато, – пригляди, родной, за чемоданами, да сохранит тебя бог для матери, да пошлет тебе много детей озарить смехом и радостью ваш дом! Думаешь, машину попутную не нашли бы? У тебя легкая рука, потому и попросила подвезти Дато. Понимаешь, о чем я толкую?

– Понимаю, чего тут не понимать!.. Тетя Нато, присмотри за нашими малышами, пока мама с фермы вернется, – не скатились бы во сне на пол…

Проехал я немного, а когда дорога свернула за чей-то плетень, остановил Мерцхалу. Дожидаюсь Дато. Жду его, жду – не видно! Затылок заныл, столько раз оборачивался, все выглядывал его. Наконец показались Дато с матерью, идут, будто гуляют, будто поезд без Дато не посмеет отойти.

– Прибавь ходу, Дато!

– Ладно, успеем!

– Ну и народ! С кем я связался! Может, еще тише пойдешь?

– Сынок мой, Дато, – наставляет тетя Нато сына, – слушайся дядю Пирузу! Если не встретит тебя на вокзале, не волнуйся, спросишь людей и доберешься, Пирузу все там знают! Он и экзамены поможет тебе сдать, и все, что надо, сделает! Не то что преподавателей, оказывается, даже крестного Романозы знает, того, что в райкоме работает…

– Будешь теперь говорить, пока не опоздаю на поезд, – смеется Дато, а сам поглядывает в мою сторону, слушаю их или нет.

Ясно, слушаю, все до последнего слова запоминаю: мало ли какую пользу извлеку.

– Так-то, сынок, – продолжает мать Дато. – С хулиганами не связывайся, попадешь в беду! Писать не забывай! Деньги не экономь, как кончатся, сразу шли телеграмму. А будешь домой ехать, скажи Пирузе, пускай рыбы копченой пришлет.

Дато смеется в ответ, подсаживается ко мне, и мы катимся по тряской дороге.

Дато обернулся, помахал матери рукой и вздохнул.

– Что, неохота ехать? – спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, продолжаю: – Чего переживаешь, не хочешь ехать, не езжай! Я вот никому себя в обиду не дам!

– Птенчик-младенчик! Что ты разумеешь?

– Разлуку с Делимелой не перенесешь?

– Ясное дело, и по нему буду скучать!

– Зря, дорогой сосед, по нему скучать не стоит! И в городе найдутся такие, у которых не все дома.

Дато молча глянул на меня.

– Не беспокойся, хватает в городе недоумков. А ты увеличишь их число на единицу!

Дато сначала кнут вырвал у меня, потом повод и… спихнул вниз. Хорошо еще, не достал кнутом – огрел бы, не пощадил.

– Ты что, шуток не понимаешь? – бурчу я, догоняя двуколку.

– Шутки понимаю, как не понимать, а восседать здесь больше не будешь! – и играет кнутом.

– Дай хоть повиснуть!

– Обойдешься!

– Дато, посади!

– Близко не подходи! – и погнал Мерцхалу.

Делать нечего, топаю на своих на двоих по пыльной дороге. Навстречу нам тракторист Михо, черный весь от мазута. Остановился и участливо оглядел.

– Опять что-нибудь выкинул, Рати?

– Может, и так!

– Тогда шлепай! Шагай да отсчитывай!

– Мне врач прописал: полезно, говорит, после сна для здоровья.

– А кнута тебе не прописывал?

– Чего пристал! Тебе-то, собственно, что?

– Мне? Ничего!

– Может, напомнить, как ты тракторный плуг нашел?

– Головешка из адского костра – вот ты кто! – разозлился Михо и схватил что-то с земли.

Я припустился – не торчать же рядом с ним, раз он за камень взялся. И такую пыль взметнул – самому ничего не стало видно! Дато надрывался от смеха – не мог понять, из-за чего взбесился здоровяк-тракторист. Говорю, мне-то известно из-за чего! В таком случае садись, говорит, рядом со мной и выкладывай!

И вот я снова со свистом рассекаю кнутом воздух, подбадриваю своего ослика:

– Аце, Мерцхала! Аце, моя славная! – и бросаю Дато два слова: – Тракторный плуг.

Дато некоторое время удивленно смотрит на меня, потом свирепеет.

– Что, опять согнать тебя в пыль?

Я задумался, как бы вправду не согнал с двуколки.

– Ты, верно, слыхал, что поля в низинных местах вкруговую пашут?

– Как это вкруговую?

– Ну вкруговую, трактор круги дает.

– А, вспомнил!

– Вспомнил? Отлично! Так вот, Михо пахал раз вкруговую. Ввел трактор в борозду и ведет, ведет, не оглядывается, то ли лень было, то ли черт знает еще почему, а плуг отцепился! Сделал он полный круг, и как ты думаешь: должен был плуг оказаться перед ним? Вот и оказался! Михо остановил трактор и зовет бригадира – плуг, говорит, нашел в поле!

– Не может быть, выдумки! – смеется Дато.

– Ясное дело, сам знаешь наших ребят, что хочешь придумают.

Показалась железная дорога. Теперь надо немного в сторону свернуть, к станции.

Дато умолк, приуныл.

– А ты взаправду переживаешь, Дато!

– Не я один, все так. Жалко расставаться с домом, родными, виноградником, с тобой и даже, поверишь, с нашей кривой собакой…

– Что до родных и себя, посоветовать нечего, а кривоглазую собачку мог бы взять с собой в город…

На станции я привязал Мерцхалу к зеленому штакетнику. Дато взял билет, и мы присели на чемоданах. Кроме нас, и другие ждали поезда, сказали, минут через пять подойдет. Но пять минут тянулись очень уж долго.

– Куда собираешься поступать? – спросил я Дато.

– На филфак, грузинский язык и литература…

– Зря, по-моему! Язык у тебя и так здорово подвешен, молотишь языком всем на зависть, а башка, наверное, лопается от прочитанных книг…

– Опять тебя заносит?..

– Еще нет. Боишься?

– Чего?

– Экзаменов…

– Ну, начал, как моя мать. Увидишь, стану студентом.

– Знаешь, люди всякое говорят… Если, говорят, нет связей и еще этого ну…

– Что ты других слушаешь! Кто заваливается, со злости выдумывает, надо же оправдать себя! При чем экзаменатор, если голова у тебя трухой набита! Двойки мне не поставят, а я, между прочим, даже на четверку не соглашусь. Не сдам, – значит, липовый я отличник. Увидишь, поступлю, куда задумал! – раскричался Дато. – Чего мне бояться? Знать я все знаю и, будь уверен, не растеряюсь!

Дато так расшумелся, что люди на нас уставились, не поймут, чего мы не поделили.

Тут подкатил поезд. Народ на платформе засуетился. Мы тоже встали.

Дато последним забрался в вагон. Поставил чемодан и попросил подать второй, но я сам занес его.

Дали еще звонок, я попрощался с Дато и сказал:

– Если провалишься, лучше не выходи на дорогу, когда вернешься. По тропинке через ущелье топай до деревни, все равно не повезу твои чемоданы, хоть и проезжаю тут с Алазани, когда вечерний поезд приходит.

– Слушаюсь! А ты веди себя разумно, – улыбнулся Дато. – Вижу, в последнее время вытащил вату из ушей, кое-что воспринимаешь, поэтому вручаю тебе свой стол для пинг-понга, пока меня не будет тут. Второе: хватит тебе мух считать, бери из моих книг любую и читай сколько сможешь.

Поезд тронулся. Я кинулся к выходу и спрыгнул. Дато выглянул из окна, что-то крикнул мне и погрозил пальцем, но, к счастью или к несчастью, я не расслышал это «что-то».

11

В поле созрели зерновые, и вот уже два дня деревня опустела, все перебрались на Алазани – на полевой стан: всё теперь там: и библиотека, и медпункт, и даже фильмы там показывают – на стене зернохранилища.

Огромный склад зерна наполнится через день-другой, а когда он наполнится, наш председатель уставится в небо – не собирается ли в ближайшие дни дождь.

Дорога идет в гору, и моя порожняя двуколка жалобно поскрипывает. Жарко, нечем дышать. Знаю, кто-нибудь скажет: а где летом не жарко? Жарко везде, но так, как у нас бывает, нет уж, не говорите! Никакого дуновения. Листик не шелохнется! Иногда птичка, изморенная жарой, вспорхнет, так веточка и листья на кустике закачаются, правда, но ведь это совсем другое…

Еду я, громыхает пустая бочка, и не надо мне нисколечко торопиться, вот почему я и Мерцхалу не понукаю, не браню, что тащится еле-еле.

Когда я поравнялся с зернохранилищем, из виноградника напротив выскочил отец Гиви, Кория, и как закричит:

– Погоди, Рати, постой!

Дядя Кория сторож на винограднике, и у меня сердце в пятки ушло: верно, кто-то что-то натворил, а он меня подозревает. С чего бы иначе стал хромой человек сломя голову нестись ко мне!

Я остановил Мерцхалу, встал и стою, жду под палящим солнцем, что скажет дядя Кория. А он бежит, переваливается с ноги на ногу, за спиной у него ружье смешно болтается.

– Рати! Ты проворный мальчик, шустрый! Беги, позови врача! Никора [9]9
  Никора – кличка коровы или быка.


[Закрыть]ногу поранила мотыгой! Врач, говорят, за старым полевым складом!

На дяде Кории лица нет, ну как ему откажешь! Сам он до вечера не доковыляет до врача.

Он снял ружье, схватил Мерцхалу за уздечку.

– О ней не беспокойся, отведу в тень, а ты уж не поленись, беги поживей.

– Что сказать, куда прийти? – Я протянул ему кнут.

– Вон, не видишь, народ толпится возле персиковых деревьев!

Я поглядел в ту сторону, а там действительно толпа, столько людей! И шум доносится.

Я спрыгнул на землю и пустился во всю прыть. Без оглядки бежал. Тоже мне сторож! У хорошего сторожа телочка дяди Абриа не разгуливала бы в колхозном винограднике! Интересно, с чего дядя Кория перепугался, побледнел так. Наверное, спугнул беднягу Никору, она и наскочила на мотыгу…

По дороге окликают из склада, спрашивают:

– Куда несешься, Рати, что случилось?

– Может, осел у тебя заболел?

Я остановился, перевел дух и заорал во всю глотку:

– Ветврач Резо там?

– Здесь просто врач. Покажись ему, Рати! – шутит кто-то.

– Полечись у Калтамзе, у тебя же сквозняк в голове гуляет!

Я помчался дальше, бегу, взбиваю пыль.

Перебежал заброшенную дорогу и очутился наконец у полевого стана. Ветврач был там – развалился в тени и рассказывает бывшему бригадиру Сосии про ту игру команды «Алазани», когда она проиграла три – ноль.

– Слева летел мяч, нет, не слева, справа, хотя нет, кажется, с центра, ну не помню откуда, только летел – это точно, и влетел в ворота.

– А потом? – спрашивает Сосия. – А вратарь где пропадал, не мог взять?

– Лежал – в небо глазел!

Я утер со лба пот и стою жду: спросят в конце концов, чего я так мчался к ним?

– Лежал? В небо глазел? – удивляется Сосия.

Оба мельком, без всякого интереса, оглядели меня с ног до головы и дальше чешут языками, как будто ничего стоящего внимания не увидели.

Резо поудобнее сел на траве и продолжает:

– А потом…

– А меня вы не видите? Чего я, по-вашему, тут стою? – разозлился я.

– Ого! Тебя не хватало командовать!

– Никора ногу о мотыгу поранила. Никора дяди Абрии, – спокойно сообщил я.

– Ну и что? Чем я могу помочь?

– Раз послали, значит, можешь!

– Кто послал? – спросил Сосия, долго-предолго зевая.

– Кория, вот кто!

– А-а… – поднялся Резо. – Верно, акт надо составить.

Сосия даже с места не сдвинулся, а когда опять разинул рот еще раз зевнуть, я поискал глазами мух – хоть бы одна залетела ему в рот!

Резо пошел со мной, медленно, вразвалочку, покуривает папироску.

– Прибавь немного ходу, Резо, – говорю ему и сам ускоряю шаг.

– Хм!..

– Чего хмыкаешь! Что я, зря бежал за тобой?

– А чего спешить? В больницу Никору не повезешь! Если рана серьезная, конец ей – под нож, и все!

– Ты что! Жалко телочку!

По дороге нас нагнала председательская «Волга». В ней один Вано был.

– Куда путь держите, грузины? – спросил нас Вано, когда мы сели в машину.

– Никора Абрии ногу поранила. Погляжу-ка, интересно мне, какую ногу повредила, – сострил Резо.

Вано рассмеялся:

– А я думаю, это все равно.

– Что думаешь ты, не имеет значения, – рассмеялся и Резо.

– Значит, поедим сегодня шашлыка, а?

– Смотри осторожнее держи вертел, не оброни в золу! – посоветовал я.

– Ах ты сопляк! До чего я дожил!

Доехали мы наконец до места происшествия.

Столько народу мне во время ртвели [10]10
  Ртвели – сбор винограда.


[Закрыть]не приходилось видеть. Столпились в тени персиковых деревьев, кто на земле сидел, кто к стволу прислонился, галдят!

– Ну, где Никора? – спрашивает Резо.

Наш бригадир нахмурился.

– Вон там лежит. – Он кивнул головой. – А тебя какой умник привел?

Резо покосился на меня.

– Какого послали за мной.

– Я привел! – громко сообщил я бригадиру.

Бригадир зубами заскрежетал.

– Носом в землю тебя ткнуть надо за твои штучки! Слышишь? Носом в землю! Надо ж: к человеку ветврача привести!

Мы подошли к толпе, пробрались сквозь нее, и представляете, не телочку Никору увидели, а сына мельника – Никору! Никто его настоящего имени не помнит, все кличут Никорой… Лежит на спине без кровинки в лице и стонет – у меня от жалости все внутри перевернулось…

– Что тебе Кория сказал? – напустился на меня Лексо.

– Никора, мол… Я думал телочка Абрии, – еле выдавил я и отошел в сторону.

Вано склонился к Никоре.

– Потерпи, Никора! Мигом доставлю сюда Калтамзе! – Он, растолкал людей, бросился к машине и исчез с ней в дорожной пыли.

Резо промыл Никоре рану, присыпал каким-то порошком и аккуратно перевязал.

Когда приехала Калтамзе, ей уже нечего было делать. Одобрила «первую помощь» ветврача и отправила стонущего Никору в больницу. Усадили его в «Волгу», и айда!

Много времени прошло с тех пор, но и сейчас никто не верит, что я не нарочно привел ветврача. Клянись им сколько хочешь, никто не верит, а уж про самого Никору и говорить нечего: его убеждать – что воду толочь.

Никора на Корию дуется, Кория – на меня, а вся деревня над нами потешается и не перестанет потешаться, пока не случится что-нибудь посмешнее.

12

Мы кончили опрыскивать виноградники в третий раз, и Лексо заявил своей бригаде: не сидеть же сложа руки, пока подойдет пора в четвертый раз опрыскать виноградник. Пошли поможем людям в поле. Помочь так помочь, все согласились с ним, вот почти неделя, как путь наш лежит в поле. Я и здесь снабжаю водой нашу бригаду.

У меня уже набралось много трудодней, и, признаюсь, работаю теперь с еще большей охотой. Может, вы решите, что я выхваляюсь, и все-таки скажу вам: по словам нашего председателя, если и следует кому красоваться на Доске почета, так это мне.

В воскресенье я пошел на стадион – нельзя же совсем забросить футбол! Наш агроном высунулся в окно (у самого стадиона живет) и во всеуслышание сказал: «Работаешь отлично, Рати, слов не хватает тебя хвалить, и мяч, оказывается, гоняешь не хуже!» А я как раз в тот день играл очень плохо. Видел бы он, как я играл, когда мы с командой из деревни Мукузани расправлялись – пять мячей заставили их вынести из ворот!

По дороге домой я повстречал почтальона. Обрадовал меня, письмо, говорит, от Нанули принес. Спасибо, говорю. А он: «Не стоит благодарности, ты лучше не косись в сторону моего сада». Я даже обиделся. «Давно, – говорю, – перестал лазить через чужие изгороди, не до этого мне теперь». – «Значит, могу спать спокойно?» – и погладил меня по голове. А сам, вижу ведь, не верит.

Я поклялся, что не вру – ну разве стану обманывать человека его лет?

Раньше я любил сворачивать в чужие сады, проверить, что как зреет, а сейчас, сами видите, просто времени не остается на это, а вообще-то протянуть руку к сочной почтальоновой груше не такое уж, по-моему, тяжкое преступление.

Я прочел письмо Нанули. Одна чепуха. Ей не пятерки надо ставить, а из школы гнать. Представляете, пишет: никакого сравнения между Квишхети и нашей деревней! Здесь все прекрасно, насовсем остаться готова, только вот соскучилась по малышам, Манане и всем моим близким. Интересно, по ком она еще должна была соскучиться? Погоди, приедет – поговорим, выясним, что чего лучше!

Не может ведь быть, чтоб и мне ни разу не довелось поехать куда-нибудь далеко! Дядя Сико сказал: «Поработаешь так же усердно до сентября – дам тебе погулять по Москве, а если не сдержу слова, можешь все окна мне выбить, за рогаткой у тебя дело не станет!..» Ладно, сентябрь не за горами, скоро зазвенят школьные звонки. Посмотрим, если и дядя Сико баснями кормит, значит, никому в этом мире веры нет. Эх, повез бы он меня в Москву, не обманул бы, я такое выкину – только обо мне говорить станут ребята, «Путешествие Гулливера» позабудут!

Вечером, как бы поздно ни было, я останавливаю двуколку перед магазином и ласкаю привязанную там собаку. Потом приникну носом к витрине и заглядываю, не продали ли стол для пинг-понга. Вижу, стоит по-прежнему. Оборачиваюсь, и тут в меня целится сторож Нодар.

– Кто ты? Что тебе здесь надо? – От его крика стекла в витрине дребезжат.

– Отведи-ка ружье, не задел бы черт за курок! – советую я.

– Ух, это ты, Рати? – Он опускает ружье и приветствует меня: – Здравствуй, здравствуй, опять поздно возвращаешься!

– Здравствуй! Дел по горло, дядя Нодар, а дела откладывать нельзя, сам знаешь! Дело – прежде всего.

– А я удивляюсь, к кому ластится мой пес? – Потом задумывается и деловито предлагает: – Меняю свою собаку на твою Куршу, с придачей отдам.

Собака поскуливает, носится вокруг меня, звякает цепью.

– Давай, по рукам, – говорю я решительно.

– Сначала скажи, что требуешь в придачу?

– Твое ружье и девятнадцать, нет, двадцать девять, а еще лучше – тридцать девять патронов.

– Многовато, – колеблется он.

– Ладно, согласен на девять патронов. И только из уважения к тебе, – разве отдам кому свою бесценную Куршу!

Но тут дядя Нодар отступает:

– Вот что, Рати, с ружьем я никак не могу расстаться, а патроны дам, сегодня один, а восемь завтра достану где-нибудь.

– Нет, так не пойдет. Аце, Мерцхала! – Я погоняю своего ослика.

– Хорошенько подумай, Рати, выгодная сделка! – не отстает Нодар.

– Аце, моя Мерцхала! Я подумаю, дядя Нодар!

Своих братьев и Манану теперь я вижу только по воскресеньям. Я с ними вижусь, как раньше мы с отцом: прихожу домой – они уже спят, ухожу – еще спят. А по воскресеньям так долго играю и вожусь с ними, что к вечеру еле тащусь на стадион. Зато с отцом мы теперь каждый день встречаемся. А как меня мама и дед хвалят, просто домой неловко приходить: что за сын у нас – толковый, дельный! Я сержусь, говорю, что уже вчера слышал это от вас, скажите что-нибудь новое. Кажется, нельзя обидеться на маму, а все же обижаюсь. Не маленький я уже, почему не уразумеет этого? А вот отец совсем по-другому ведет себя, у него не сорвется похвала, не скажет – молодчина! Приедет с Алазани, расскажет о том о сем, потом ко мне обернется, спросит, не наскучило работать, не нужно ли чего? А что мне может быть нужно? Ничего не нужно. Однажды он навеселе был и очень уж пристал. «Тебе, – говорит, – что-то надо, откройся, не стесняйся». Я взял и бухнул: «Да, нужно, солнце больно палит, присыпь его немного золой!»

Рассмеялся. «Будь, – говорит, – здоров, не пропадешь!»

Недавно, в тот самый день, когда к ночи ливень затопил все вокруг, к нам милиция наведывалась с овчаркой – кто-то полсотни тесин украл. Редко, но и у нас случается такое. На беду, я Мерцхалу у дороги оставил. Увидела она овчарку, забрыкала, задрала хвост и пустилась наутек. Я бегом за ней, да разве нагонишь – исчезла прямо на глазах.

Я весь алазанский берег излазил, все обшарил, где только ни искал ее – все зря, сам сбился с ног и людей жаждой уморил: без воды остались в тот день. К концу дня я оказался у виноградников деревни Вазисубани. В одном винограднике у самой изгороди груша росла. Залез на нее обозреть хорошенько окрестности. Вскарабкался на самую верхушку, и вдруг кто-то кричит снизу:

– Кинь и мне несколько груш!

Тут только вылупил я глаза и заметил – дерево так и желтеет от спелых груш. А внизу старик допытывается: кто я, что я, зачем тут оказался, и дубинкой размахивает. Объясняю ему – осла потерял, вот и ищу его. Удивляется: неужто осел на дереве прячется? И поднял шум. Сбежались люди, раскричались: не пускайте его, милиции сдадим! Вздумай я бежать, было бы еще хуже. И чего было бежать? Слез преспокойно с груши, словно с нашего дерева во дворе, и так же спокойно стал перед стариком. Он бросил дубинку – удивился:

– Чей ты, сынок, такой храбрый?

– Не здешний я, – говорю и присел на землю.

Обступили меня, закидали вопросами – откуда я, как сюда попал, может, заблудился. Рассказал им все, и тут выручил меня один рябой.

– Знаю, – говорит, – Нику Чархалишвили, он друг мой, в роду у них никогда воров не было.

Этот же рябой и нашел мою Мерцхалу.

– Вон, – говорит, – пасется у виноградника, – и повел меня туда, показал.

Уже стемнело. Начался ливень. Я стегнул Мерцхалу: давай поторопись, говорю.

Одолели мы с ней длинный подъем, вышли на ровное место, и тут поднялся ветер. Ураган настоящий. Бояться я не боялся, но и удовольствия не испытывал. Промок до костей. Меня зазнобило, зубы щелкали – ничего не мог поделать с собой. И тут слышу в темноте:

– Кто это там, кому жизнь не мила?

Я подал голос, говорю:

– Это я, сын Ники.

Человек вышел на дорогу, схватил Мерцхалу за уздечку и завел на дорожку между плетнями. Довел нас до крытой черепицей хижины в конце виноградника, и тут я сообразил: это же дед Нугзара – Гио!

Дедушка Гио зажег керосиновую лампу, подбросил в очаг сухих дров. Потом стянул с меня мокрую одежду и одел в сухое.

– Согрейся, – говорит, – покуда в моем.

И еще укутал лезгинской буркой и… И тут рассвело.

Небо сверкало – чистенькое, будто не оно вчера чернело от туч и обливалось слезами! В очаге горел огонь. На деревянной тахте постлана была скатерка, лежали ломти хлеба, кусок овечьего сыра, кувшинчик с вином к два стакана – кто-то закусывал здесь.

В хижину вошел дедушка Гио.

– Поспал бы еще, куда спешишь, сынок!

– За Мерцхалой надо приглядеть. – Я взял рубашку и брюки. – Ты просушил, да?

– Нет, отец твой. Я начал сушить, тут как раз и он пришел. А за Мерцхалой чего присматривать – раздуло ее, как барабан, столько травы ей набросал.

– Отец тут был?

– А как же! За твое здоровье выпили с ним. Сам не свой примчался! Сначала, оказывается, домой пошел, а раз тебя не было, опять сюда кинулся, на виноградники, все звал: «Эгей, Рати». – «Здесь, говорю, той Рати, не беспокойся». Ей-богу, первый раз видел, чтоб человек так радовался!

– Почему не разбудил меня?

– Зачем было будить? Глянул он на тебя и ушел.

С тех пор как наша бригада перебралась в поле, я стал встречать Гоги Гуцубидзе; он тоже воду возит – трактористам. Ослик у него жалкий, а упрямый, ужас! Сколько ему ударов перепадает, бедному!

Мы с Гоги уговорились не ездить на ночь домой, и трое суток кряду провели на полевом стане. Все тут остаются, чем мы хуже других? Все три дня утром и вечером косили траву. Накосили столько, что и ослу Хараидзе хватит. А вечером кино смотрели – каждый раз новую картину крутили.

Дни стоят что надо! Если небо не разразится дождями, мы быстро управимся с урожаем. Не зря же самоходные комбайны снуют по полю – знают свое дело. Машины еле поспевают за ними.

Урожай ожидается богатый. Говорят, дядя Сико больше всех радуется. Не знаю, как другие, но, по-моему, последний человек тот, кто радуется меньше его.