Текст книги "Зеленые каникулы"

Автор книги: Карло Коберидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

6

Рано утром сошел я во двор и вижу: под грушей лежит новенькая буковая бочка средних размеров – Лексо привез. Дед наклонился над дыркой в бочке, подул в нее, потом припал носом, глубоко втянул воздух и сказал, что бочка из-под вина, придется хорошенько промыть ее. Я живо развел огонь и поставил большой котел воды на треножник. Дедушка выстругал кизиловую затычку, мама дала нам чистую тряпку, и пошла работа!

Закипела вода, и дед говорит:

– Ну-ка подумай, чего нам не хватает?

Я быстренько вынес из марани большую воронку. Мы влили в бочку кипящую воду и начали катать ее по земле, раскатывать из стороны в сторону! Два раза промыли бочку горячей водой, два раза холодной и успокоились – она стала чистой.

– Не будет ни протекать, ни вином отдавать, – заверил дед, вытирая руки о фартук. – А теперь примемся, сынок, за двуколку.

Мы захлопотали: дед осмотрел повозку – каждый копыл в отдельности, одни мы укрепили, другие сменили, в грядки вбили по гвоздю, а потрескавшиеся перекладины обмотали тонкой проволокой, потом обнаружили, что на одном ободе обруч разошелся на месте стыка. Размышлять тут было нечего.

– Чего стоишь? – напустился дед. – И это мне чинить?

– А я что могу поделать! – Я вертел в руках молоток.

– В контору нужно сходить!

– Председателя привести?

– Ах ты негодник, опять ты по-своему! – рассердился дед. – Будто не понимаешь, что надо делать!

– Не понимаю! Виноват, что ли!

– В кузницу надобно отнести! Может, еще сегодня удастся тебе человеком стать…

– Понятно, понятно!

Я не дал ему закончить и направился в контору. Выписал у счетовода наряд, пришлепнул у дяди Сико круглую печать, а на обратном пути завернул к своему приятелю Ладо. Он, конечно, еще спал. Я потряс его.

Ладо протер глаза и уставился на меня, будто впервые видел.

– Вставай! – Я стянул с него одеяло, схватил за руку и усадил в постели. – Вставай, пойдешь со мной в кузню.

Он сначала удивился, потом начал дурачиться – не поверил, что я серьезно говорю.

– Мне лень, пускай Нуну идет с тобой.

Нуну, его сестренка, в люльке качается.

Я разозлился.

– Вставай, пока силой не стащил!

Будьте покойны – изволил встать! Не потому, конечно, что испугался, просто сообразил – серьезно говорю, по делу пришел к нему.

В комнату вошла мать Ладо с веником в руках. Увидела меня и глазам не поверила.

– Кто это тебя так рано поднял, Рати? – и смеется.

– Я сам проснулся, тетя Мариам.

Мать Ладо учительница, в нашем классе преподает грузинский, а в классе Ладо – русский.

– Не обманываешь?

– Что вы, тетя Мариам, не на уроке ведь! – и тоже рассмеялся.

– Спасибо тебе, Рати, разбудил его, не то до вечера проспал бы!

– Не может быть! – деланно удивился я.

Тетя Мариам оскорбилась.

– Подумайте, не верит! Неправду говорю, по-твоему? – Она приставила веник к стенке.

Я понял – хватил через край.

– Нет, тетя Мариам, что вы, просто не верится как-то!

– Да что я сказала невероятного, Рати?

Я промолчал. Глянул на Ладо – хихикает.

Тетя Мариам обернулась к нему.

– Видишь, я не мешаю тебе спать. Если б не Рати, до вечера провалялся бы. Не вздумай хвастаться, будто сам проснулся! Лежи, лежи, сынок, отлеживай бока на мягком тюфяке! Знаешь, что я заметила, Рати? Завернется с головой в шерстяное одеяло – видишь какое толстое? – и на каком боку заснет, на том и проснется! Боюсь, Рати, если сон его не доконает, так он под жарким одеялом задохнется.

– Не оставишь меня в покое, возьму и отправлюсь в Кисловодск, к дяде! – выпалил Ладо. – Рати, подай рубашку. Оказывается, в Кисловодске ничего не запрещают делать, не мешают человеку жить. Вставай когда хочешь, ешь когда хочешь, можешь вообще не есть – не заставляют, и гуляй сколько хочешь… Подай брюки, Рати.

– Куда отправишься? Ну-ка повтори!

– А что тут особенного? В Кисловодск.

– В Кисловодск! – Тетя Мариам ухмыльнулась.

– Ну да, спасение для меня этот Кисловодск! И ты бы не отказался, Рати, правда? – Он подмигнул мне. – Подай ботинки.

– Кто тебе задурил голову этой чепухой? – поинтересовалась тетя Мариам.

– Мой дядя Барнаба, брат моего папочки. – Ладо оделся наконец. – Ты же сама говоришь, старшим надо верить, надо их слушаться. Принеси мне воды, Рати!

– Интересно, на каком языке вы объяснялись, хотела бы знать: он не знает грузинского, а ты русского!

– А мы Илу пригласили переводчиком.

Я фыркнул, Ила – дурачок, слабоумный, целый день слоняется по деревне без дела.

– Что Ила, что Барнаба – оба одного ума, и ты недалеко от них ушел, – заключила тетя Мариам.

Мы с Ладо пошли к нам за колесом. По пути я рассказал ему все. Ладо очень порадовался за меня…

Вместе мы кое-как докатили колесо до кузницы. Ладо присел на ограду, а я утер ладонью пот со лба, пошарил в кармане, выудил наряд и протянул его кузнецу Абеле.

Дядя Абела медленно окунул раскаленную мотыгу в мутную воду, отбросил кувалду и взял у меня бумагу.

– Надо сегодня же починить, дядя Абела!

– Скачала поздороваться надо, Рати, – сердито напомнил он.

– Вот и я им про то твержу, – подал голос второй кузнец.

Девятиклассник Зураб, он стоял у мехов, расхохотался. Я был виноват и потому смолчал.

– Смотри, в другой раз не серди! – Дядя Абела хлопнул меня по плечу своей сильной, большой рукой и вышел во двор.

Странно, но Ладо не забыл поздороваться с ним, дядя Абела ответил на приветствие и внимательно осмотрел колесо.

– Приходи к концу дня вместе с твоим приятелем, будете раздувать огонь в горне, тогда живо управимся и поможем твоей беде.

Я уже собрался идти, но тут Зураб решил сострить:

– Как поживает твоя Мерцхала, Рати, голос у нее не установился?

– Как же, давно установился! Просит тебя заходить, пускай, говорит, первым голосом ревет, а я вторым буду подрезывать!

Все рассмеялись, а Зураб двинулся ко мне, но дядя Абела осадил его:

– Ну, ну, придержи-ка руки!

Идем мы с Ладо, веселые, шутим.

– Эх, был бы и у нас ослик, и я бы заработал на пинг! – помечтал Ладо.

Зато у Ладо отличный велосипед. Всегда дает прокатиться, никогда не отказывает.

– А со мной будешь играть, когда обзаведешься столом? – спрашивает он.

Что за вопрос? Буду ли с ним играть! Насмешка Зураба не обидела меня так, как вопрос Ладо. Кому же еще играть на моем столе, Дато, что ли? Увидите, близко его не подпущу, не будь я… ну как это… не буду я мужчиной, не носить мне на голове шапки, если подпущу Дато к моему столу!

– Эх, обзаведемся своим столом и будем перекидывать шарик! Наиграемся! – говорю я Ладо.

Ладо предвкушает удовольствие и бежит вперед. Потом он выносит велосипед, и мы мчимся на нем по дороге вверх-вниз. Потом подходит время идти в кузницу… А потом? Скажу и об этом. Кузница закрылась в этот день позже положенного, а я лег раньше заведенного.

7

Громыхает моя двуколка по камням, катит между плетнями. Пустая бочка гремит, воронка бьется по ведру, ведро еще обо что-то, и по окрестностям разносится непривычный шум.

Мы с Мерцхалой миновали обширное поле и очутились у железной дороги. У самого переезда через полотно – столб, на нем сбитые накрест доски, а на них коряво, будто курица лапой вывела, предостережение: «Берегись поезда!» Хм! Я читать умею и поберегусь, а как быть, скажем, Мерцхале, если вдруг она без меня окажется тут? Не мешало бы подумать об этом – не мне, конечно, мне некогда! – тем, кто написал.

– Аце [4]4
  Аце – возглас, которым погоняют осла.


[Закрыть], ослик, аце, старина!

Трусит Мерцхала, трясет двуколку, а заодно и меня.

Мимо нас иногда проносится грузовик, и незнакомые люди машут нам руками. Я тоже здороваюсь с ними, а иногда замахиваюсь кнутом, словно грожу кому-то.

За железной дорогой простираются виноградники. В виноградниках хлопочут колхозники: одни с аппаратом на спине опрыскивают лозы купоросом, другие окучивают их, кто насвистывает при этом, кто напевает себе тихо.

Еду я, громко приветствую встречных:

– Здравствуй, дяденька!

– Здравствуй, Рати! Что задумал? Куда путь держишь?

– К Алазани [5]5
  Алазани – река в Кахетии (в Восточной Грузии) – образует плодородную Алазанскую долину, где находятся поля и виноградники.


[Закрыть], на работу!

Проеду немного и опять:

– Здравствуй, бабушка Нино!

Бабушка Нино, подоткнув подол длинного платья, срывает с лозы лишние побеги. Заслышав мой голос, она глядит на дорогу.

– Кто ты, сынок, чей будешь?

– Рати я, Рати – сын Ники!

– А-а, расти на радость родителям.

В одном месте останавливаю Мерцхалу – глазам своим не верю, хочу получше рассмотреть: Гиви корову пасет! Гиви мой сосед, сам он ничего, а вот пес у него – с ним я дружбу не вожу. Как завидит меня, оскалит клыки, зарычит – с таким соседом, сами понимаете, дружить не будешь.

Гиви тоже заметил меня.

– Ого, это ты, Рати! Куда собрался ни свет ни заря? – Он удивился мне не меньше, чем я ему – брови его так и поползли вверх.

– Скажешь – ни свет ни заря! Не видишь, солнце уже вровень с вашей алычой стоит!

Брови его тут же сползли на место и мрачно сдвинулись.

– А ты почем знаешь, где наша алыча?

– Мимо ехал и заметил. На спелость проверил!

Гиви свирепо косит на меня глазом, как выпряженный из плуга бык.

– Не заливаешь?

– Не веришь? На! – Я шарю руками в корзинке и показываю ему ветку со сливами. – Вот тебе доказательство!

– Ух, повезло тебе, на месте не поймал! – Он колотит себя кулаком в грудь. – Небось большие ветки оборвал?

– Да так, не очень маленькие.

Гиви потянулся за камнем.

– Узнаешь, как обрывать ветки!

Я призадумался. Знаю ведь его, вправду запустит камнем, а рука у него меткая, не промахнется.

– Погоди, не кипятись! – Я улыбаюсь. – Твоя бабушка угостила меня, передала веточку через плетень.

Он бросил камень на землю, успокоился. Я кивнул на прощание.

И опять громыхает моя двуколка, катит по дороге. По сторонам тянутся виноградники. Встречаются знакомые и соседи, обмениваемся приветствиями. И наконец мы с Мерцхалой добираемся до Алазанского канала.

На границе двух сел, нашего и Вазисубани, сооружен удивительный мост: под ним овраг, а над ним, представляете себе, канал! Нигде больше не видел я такого чуда и даже не слыхал, что есть еще где-то такое. И дед говорит, что нет такого моста. Хотя, где ему было видеть – дальше Телави [6]6
  Телави – город в Кахетии.


[Закрыть]он и не бывал, а за Телави, думает, Турция начинается…

Так вот, возле этого чуда-моста родник бьет из-под земли, вода в нем холодная-прехолодная. Отсюда и буду возить воду для бригады. Набирать воду в деревне – никакого смысла: нагреется, пока довезу, а она и без того по сравнению с этой подогретой кажется. А кроме того, отсюда до бригады рукой подать. Из желобка вода звонко льется в ведро, из ведра струится в воронку, из воронки – в бочку.

Сколько времени, как отцвел виноград – уже махонькие виноградинки вылупились – а кругом все еще аромат такой! Особенно после дождя воздух пропитан этим чудесным запахом, и никаким другим воздухом не хочется дышать. Солнце печет вовсю, не успеваю утирать пот, а со лба так и катятся горячие капли, я утираю их платком, но они все равно ухитряются проскользнуть за ворот.

В небе реденькие облака, разбросаны там и сям, ну чего от них ждать, разве что затенят на минутку солнце?

От канала я сворачиваю к берегу Алазани, еще минут десять погоняю Мерцхалу и останавливаю ее наконец в тени высоченного раскидистого грецкого ореха. Дерево это вроде облачка, что висит над ним сейчас в небе, – одно название, что дерево: кузнец Абела кувалдой не расколет ореха с него, такая твердая скорлупа, а если и расколет, ядрышка не вытащишь – нет его. Только на варенье и годится; всё варенье в нашей деревне варят с этого дерева [7]7
  Варенье из грецкого ореха варят, когда скорлупа еще не отвердела и ядро не созрело.


[Закрыть]. Зато тень – огромная! И прямо среди виноградников стоит, есть где передохнуть человеку, и благословляют его за это люди.

Я пустил Мерцхалу пастись за обочину дороги. Из дальнего конца виноградника меня заметил Лексо.

– Привет труженику, привет новому работнику! – и поднял руку, приветствует.

Увидели меня и другие:

– Привет, Рати!

– Здравствуй, труженик!

– Здравствуй, славный малый!

– Ладно, буду здравствовать, – соглашаюсь я. – Привет вам всем!

Я вытащил из дырки затычку, сунул в нее конец резинового шланга и прикрыл бочку своей рубашкой, чтобы вода не нагрелась. Под деревом стоят здоровенные бочки. Я заглянул в одну – в ней медный купорос, он жидкий, а небо почему-то не отражается. Один из членов бригады Лексо как раз наполнял купоросом свой аппарат, и я спросил его, почему это.

– Небо того же цвета, что купорос, вот и не отражается.

– А-а, не сообразил я!

– Где тебе сообразить, мал еще, много чего не понимаешь и не знаешь. И про лозу ты еще мало что ведаешь, а ее растить ой как сложно и трудно, с весны до осени требует ухода и забот! Есть виноград да потягивать вино – это еще не все. У меня в городе родич один, так он все твердит: «Хорошо вам в деревне, всего у вас там вдоволь, фруктов всяких, винограда, вина». Да что с ним толковать!.. Не осенью – сейчас бы полюбовался на меня, как жарюсь на солнце и обливаюсь потом. Верно, Рати, как, по-твоему?

Я утешил его:

– Ничего, крепкая у тебя хребтина, выдержишь.

Он вскинул аппарат на спину, повернулся ко мне и осуждающе покачал головой.

– Потому и отросли у тебя уши, как листья лопуха, что язык с перцем, – бросил он и пошел.

Опять я ляпнул, не подумав. Обидел усталого человека. Хорошее начало, нечего сказать…

Из виноградника один за другим выходили колхозники.

Пьют холодную воду, хвалят меня. Потом перемешивают купорос корявой палкой и наполняют свои аппараты. Вскинут на спину и идут вдоль лоз, опрыскивают их, напевая да насвистывая.

Подошел полдень. Бригада расположилась на траве в тени. Разостлали обрывки газет и вмиг выложили снедь: зеленый лук, петрушку, киндзи, чеснок, яички, соленый перец. И перед каждым – узкогорлая бутылка с вином. Я тоже достаю из своей сумки зелень, хачапури [8]8
  Хачапури – пирог с сыром.


[Закрыть], что испекла мама, тушинский сыр и рогатку.

Увидели рогатку и напустились: такой большой парень, взрослый, можно сказать, мужчина и образованный, начитанный, а ума, выходит, недостает! Я клялся матерью, уверял, что нашел рогатку по дороге сюда, да кто мне поверит? А я правда нашел ее на дороге.

Бутылки быстро пустеют, недоеденные куски хлеба убираются в сумки.

Потом все стелют рубашки на аппараты и кладут их под головы – надо же вздремнуть немного. А я слил остаток воды на землю и снова отправился к роднику.

8

Я напоил Мерцхалу и привязал ее к забору. Во двор спускается Манана – шумно топает по ступенькам, торопится ко мне.

– Рати, ребят привели! – кричит она. – Ты ушел, а тетя и привела их!

Я вам уже о многом рассказал, а про главное забыл, оказывается. У меня и братья есть. Мальчишки всем на загляденье! Про Манану и Нанули вы уже знаете. Нанули сейчас в пионерлагере, далеко отсюда, в Квишхети. Отличница она, вот и отправили ее туда. А разве это справедливо?

Мало того, что в отличниках ходит, еще отдыхать посылают! В конце концов, Нанули сестра мне, и для нее ничего не жалко, а правду все-таки сказать надо. По-моему, в этом вопросе что-то не продумали или ошиблись. А ошибки, как известно, надо исправлять. Вот так. Можете согласиться со мной, можете – нет, ваше дело!

Так вот, есть у меня братья, совсем еще маленькие. Я с ними в большой дружбе. Правда, случается, доводят они меня, но что с того – не только они, я и то иногда бываю не в духе, а в плохом настроении, сами знаете, и другим портишь настроение. То плачем, то смеемся – такова жизнь, говорит мне дедушка, а человеку его лет не приходится не верить.

Гага и Гиги – это имена моих братьев. Обоим вот-вот стукнет по три года. Оба в один год родились, в один месяц и в один день. Короче – близнецы они. Соседи уверяют, что их не различить. А мне смешно: ну как можно не различить их, если Гага лопочет больше Гиги, а Гиги ест больше Гаги? Кто виноват, что люди не замечают этого?

Я влетел в комнату и вижу: на одном колене дедушки пристроился один, на другом – другой, а он склонил голову пониже, чтобы мальчишкам удобнее было трогать его бороду! Смеется дед, доволен!

Завидели меня ребята и соскочили с колен, кинулись навстречу.

– Рати пришел, Рати!

Я опускаюсь на колени, обнимаю их, целую.

– Что ты мне принес, Рати? – спрашивает Гага.

– Что принес? – спрашивает и Гиги.

Не знаю, что сказать, что придумать? Я растерялся. Соврать, что был в школе или в кино? Знал бы, что они вернулись домой, хотя бы цветов нарвал в поле.

Тут вспомнил я про рогатку и сунул руку в карман. Ребята во все глаза уставились на мою руку. Хорошо, еще вовремя сообразил не показывать рогатку – рев бы подняли на весь дом, каждый потребовал бы ее себе.

Я нарочно долго шарил в карманах, будто ничего не находил, и грустно объявил:

– Рогатку вам нес и надо же – потерял!

– Как – потерял? – удивляется Гага.

– Как – потерял? – не понимает Гиги.

– Не знаю! По дороге дэв повстречался, стал табак просить: давай, говорит, раскурим трубку. Вроде бы шутил, тогда, наверное, и выудил у меня из кармана.

– Трубку дедушка курит, – сообщил мне Гиги.

– Да, дедушка, – повторил Гага.

– И хорошо сделал, умница этот дэв! – вмешалась мама, накрывая на стол. – А теперь хватит, пора ужинать.

Гиги стал карабкаться на тахту, но тут заметил котенка и потянулся к нему. Только схватил его, соскользнул и шлепнулся на пол.

У дедушки замерла поднятая со стаканчиком рука, у мамы – с половником, а я вскочил и подлетел к Гиги, ничком лежавшему на полу.

– Зачем ты разбил пол? Ой, ой, ой! Зачем разбил?

Гиги приподнял голову, растерялся. А я еще громче выговариваю:

– Зачем ты разбил пол, зачем? Что теперь делать? Что ты наделал!

Гиги привстал и обнял меня за колени:

– Не буду больше!

Я оглянулся на дедушку: он поставил стаканчик на тарелку, уставился на пепельницу, ухмыляется. Манана не сводит с меня глаз.

Я усадил Гиги за стол. Он принялся есть, будто ничего не случилось, только шишку на лбу потирал рукой. Гага тоже тер лоб – они всегда повторяют все друг за другом. Я пригляделся: здоровенная шишка красовалась на лбу Гиги! Он смотрел на меня настороженно, пытливо – засмеюсь или нет. Если выдам себя, засмеюсь, тогда держись – поймет, что одурачили, и не скоро его уймешь!

Дедушка улыбается, я отвечаю ему улыбкой. Потом он поднимает стаканчик с вином и благословляет небесную росу, бычью хребтину и урожай со старушки земли.

Мама моет половник, а мальчишки всё жуют и жуют, они всю ночь готовы есть без устали, лишь бы не ложиться спать.

9

До полудня я три раза успел привезти воду. Когда я стреножил Мерцхалу, она замерла и вдруг чуть не укусила в запястье, еле успел я отдернуть руку – ее зубам волк бы позавидовал, что в прошлом году осла у наших соседей задрал. Руку я уберег, но страшно разозлился. Привязал ее к стволу груши и хлестнул раза два. Ей, понятно, не понравилось, и давай лягаться, а когда надоело брыкаться и реветь, я похлопал ее по крупу, уселся на торчавшие из земли корни ореха и начал учить уму-разуму:

– Посуди, не лучше ли жить в ладу? По-хорошему делать наше дело – шагать к роднику и назад? Тебя-то что злит? Я вот три недели в футбол не играл. Думаешь, очень приятно с тобой одной водится и трястись в жару на двуколке? Хотя, честно говоря, не сказать, что очень уж тяжело или неохота возить людям воду. Сама подумай, каково им в этакую жару целый день без холодной воды? Погоди немного, скоро куплю стол для тенниса, а тебе – столько кукурузных листьев натаскаю, хоть каждый день принимай гостей до самой весны! А весной и, сама хорошо знаешь, трава зазеленеет…

Высказал ей все это, отвязал – очень уж грустно она глядела – и погнал пастись. Сам я растянулся в тени, вздремнуть немного. Не успел сомкнуть глаз, как, откуда ни возьмись, подкатил Вано на новенькой колхозной «Волге». Отворил дверцу, высунулся и закричал:

– Чего разлегся? Примнешь мне тут траву, голову откручу!

А я будто не слышу, кричу Мерцхале:

– Смотри, в виноградник не забреди, не осрамись перед сторожем!

Вано выбрался из машины.

– Не слышал, что я тебе сказал? – Он потянулся, зевая.

– Представь, не слышал, с Мерцхалой разговаривал!

Вано оскорбился. Подошел, ухватил за ворот и стукнул легонечко головой о ствол ореха – вроде бы шутя. Я вскочил и тоже шутя стегнул его кнутом. Мы оба засмеялись, потом присели на корни и завели беседу.

Вано взрослый парень, в прошлом году окончил нашу школу и укатил в город – дальше учиться. Я думал, обратно важным человеком заявится, а он через три месяца объявился: выучился, говорит, уже, шофером стал! Вот это я понимаю – от такого человека и людям польза, и семье. Не то что сынок Барабидзе – шесть лет рисовать учился! Окончил Вано шоферские курсы, и его сразу на «Волгу» усадили. Разъезжает теперь и заносится: понятно, делом занят!

– Слушай, Рати, сколько тебе трудодней начисляют?

– Сколько? Пять за четыре дня.

– Неплохо.

– И я так думаю.

Он достал из нагрудного кармана сигарету, затянулся и пустил мне дым прямо в лицо. Я молча отодвинулся.

Вано стянул с бочки мою рубашку, расстелил на траве и разлегся.

– Теперь трудодень весомый, знаешь ведь, – он подложил руки под голову, – очень весомый. Много чего получишь, кроме денег.

– И я так думаю.

Знаю, ему хочется, чтобы и я спросил, а сколько ему начисляют. Не дождется!

Крутил он, крутил и не выдержал, сам доложил:

– У меня сорок трудодней в месяц.

Я повернулся на другой бок, посмотрел на него.

– Я так и думал. Дай-ка мою рубашку, хочу поспать.

Он встал, вытащил из машины бурку и расстелил на траве. Мы оба растянулись на ней.

Я тут же задремал. Не задремал, а заснул. Усталый был, и даже сои никакой не приснился. А вообще-то сны мне снятся, и какие еще, одна потеха!

Спал я довольно долго, а когда проснулся, вижу: Вано наполнил ведро из моей бочки и… льет воду в радиатор своей машины.

Я вскочил, вырвал у него ведро.

– Ты что, ошалел? Думаешь, для тебя таскаю воду?

– Ого! Выходит, зря тебе начисляют трудодни! Дай сюда ведро!

Я поставил ведро на землю и пригрозил – не будь я Рати, если не расквитаюсь с тобой!

Потом заглянул в бочку и смутился – воды-то он самую малость отлил! Вано влил остаток воды в радиатор и заулыбался.

– А теперь умоемся! Налей-ка мне.

– Наполнить ведро?

– На что столько, плесни немного. – И обернулся: – Привет, привет, добро пожаловать!

Я тоже обернулся – кого это он приветствует? Надо же, Мерцхалу! Подошла укрыться в тени, стоит, отгоняет хвостом мух.

Вано умылся, выхватил у меня ведро, размахнулся и как обдаст Мерцхалу! Тут я по-настоящему взорвался:

– Дурак, зачем облил!

– Нет, чтобы спасибо сказать!

– За что спасибо, ты что! Кто тебя просил?

– Ладно, не очень расходись, пониже тоном! Что случилось, подумаешь! – Он подбоченился и прищурился, как мой дядя.

– А то, что вываляется теперь в пыли и придется вести ее на канал! Может, думаешь, мне делать больше нечего, как Мерцхалу купать!

– Ах да, как же это я позабыл – ты очень занят, день и ночь работаешь над проектом второго Алазанского канала… – И передразнил: – «Может, думаешь, мне делать больше нечего, как осла купать»!

А Мерцхала тем временем выбралась на дорогу, повалилась в пыль и перекатывается с боку на бок – мокрую шкуру будто слякотной жижей обмазали!

Я махнул рукой:

– Ладно, черт с тобой, не ссориться же из-за этого! Просохнет на ней грязь, счищу скребницей… Где наш председатель, что-то давно его не вижу?

– Скажи пожалуйста, председатель тебя интересует!.. Я его виноградники осмотреть послал.

– А-а…

– Спроси еще что-нибудь, с удовольствием отвечу.

– Не знаешь, в магазине слюнявчики продаются?

Он привстал, начал шарить глазами по земле. Я пошел к дороге.

– Куда ты?

– Камень тебе принести, вижу ведь, никак не можешь найти!

– Не нужно, так и быть – прощаю.

Я подошел к нему, потрепал по спине:

– Молодец!

Тут мы услышали какие-то скрипучие звуки. Оглянулись – Мерцхала трется о «Волгу»!

– Горе мне! – завопил Вано и, схватив палку, рванулся к Мерцхале.

Я бросился к двуколке и вытащил топорик:

– Не смей бить, слышишь? Иначе всю твою машину изуродую!

Палка замерла в воздухе. У Вано вытянулась физиономия.

– Ударишь по машине?

– Еще как! Вдребезги разобью стекла!

– Ты что, ошалел или шутишь?

– Шучу?! Увидишь!

Вано швырнул палку на землю и завозился в машине – вытащил тряпку.

– Налей мне немного воды.

Я бросил топорик в двуколку.

– Пей сколько влезет.

– Тряпку хочу смочить…

Он счистил с машины грязь и присел на задок двуколки. У него тряслись руки, он закурил и глубоко затянулся.

– Да, повезло мне! Была бы Мерцхала костлявой, исцарапала бы машину! – Он покачал головой и хмыкнул. – Пожалуй, и мне надо заботиться о ней, подкармливать. Кто знает, может, и в другой раз вздумает почесать спину о «Волгу». Заезжай вечером в наш виноградник, накоси травы для нее, а матери моей, чтобы не прогнала тебя, скажешь – Вано разрешил.