Текст книги "Зеленые каникулы"

Автор книги: Карло Коберидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Карло Коберидзе
Зеленые каникулы

Зеленые каникулы

1

Я разомкнул веки и взглянул на часы – без пяти пять! Через распахнутое окно так палило солнце, даже простыня была горячей! Хорошо, жара доняла, не то провалялся бы до вечера, на потеху Манане… [1]1
  В грузинских именах и словах ударение свободное, равномерно падает на все слоги.


[Закрыть]Вообще-то можно еще поспать. Я перекинул подушку на другой конец тахты, в тень, к опять растянулся.

В кухне мама мыла посуду, слышно было, как звякали тарелки. Немного погодя туда просеменила моя сестричка Манана.

– Где тебя косило, стрекоза неугомонная! А?.. Громче, не слышу что-то, – привычно заворчала мама.

В ответ – молчание.

– Где, говоришь?

– На ферме! Будто не знаешь, на ферме! – Это сердитый голосок Мананы.

Манана на целых семь лет младше меня, ей восьми нет, но представьте, я покорно подчиняюсь ей во всем. Почему? Потому что она в страхе меня держит. Нет, не думайте, что я трусливый. Пусть скажут, что на вершине Тбацвери дракон перекрыл наш родник и лишил деревню воды, так я первым кинусь туда и шкуру с него сдеру! И хвостатой ведьмы не испугаюсь, ну, а про многоголового Бакбакдэва и говорить нечего – сквозь землю провалюсь, а дороги ему не уступлю! А вот Мананы боюсь. Обидится из-за какого-нибудь пустяка и давай вопить. Попробуй уйми ее тогда! Заревет и тянет, тянет без передыху, разве что слюну сглотнуть умолкнет рта секунду. Ревет, и ничем ее не утихомиришь, ничем не задобришь. Пока я успокаиваю ее, умасливаю, проходит день и, к удовольствию Мананы, подоспевает мама с птицефермы. А у гранатового дерева перед домом, между прочим, кизиловый прут для меня держат – чтоб всегда под рукой был. Мама как заслышит, что Манана ревет, прихватывает прут и с ним поднимается на веранду. Объясняю, что не трогал я Манану, просто груш ей не нарвал, потому и вопит. Все равно мама винит меня – не соображаешь, говорит. Как же не соображаю, зря, что ли, в седьмой класс меня перевели! Так вот убеждаю маму, что не виноват, чтобы отвлечь внимание, даже кошку зову в свидетели: «Кис-кис…» Да разве мама послушает! Без долгих разговоров замахивается прутом! Я, понятно, не стою как пень, вылетаю через другую дверь, кубарем качусь по лестнице во двор…

Иногда я газеты дедушке читаю и рассказываю ему, что на земле мир устанавливают и скоро все оружие уничтожат, в океан побросают. Дедушка смеется: охотники наши, говорит, не позволят, не из рогаток же зверя бить… Так вот, даже если и вправду запретят оружие, мне легче не станет, пока не запретят и прутья, особенно кизиловые…

Я продолжаю лежать.

Из кухни снова доносится голос мамы:

– А что ты делала на ферме?

– На цыплят глядела, – объясняет Манана.

– А разве дома у нас нет цыплят?

– Там их много…

– Хорошо, раз убегаешь со двора, завтра не пойдешь в кино, – спокойно говорит мама.

Мама выходит на веранду – слышу ее легкие шаги и скрип половиц. Я так и вижу, как стоит теперь Манана у посудного шкафа: опустила плечи, руки и уставилась в одну точку. Не обратишь на нее внимания – до утра простоит, не пошевелится и словечка не проронит. Она всегда так, как обидится.

Я стараюсь уснуть и не могу – жарко очень.

Опять послышались шаги, теперь с веранды на кухню.

– Ну чего стоишь! – ворчит мама. – Бери кувшин, беги к роднику, да смотри живо – назад: дедушка вот-вот вернется из лесу. Утром говорил, одна у него забота – сплести Манане красивую корзиночку…

От радости Манана сломя голову сбегает по лестнице – знает, после этих слов мама непременно простит ее.

Признаюсь вам, и я всегда прощаю Манане ее проступки, а вернее сказать, вступаю с ней в соглашение. Происходит это так…

– Все, не возьму тебя больше в кино, раз ты ябедничаешь, – заявляю я.

– Не буду больше, вот увидишь, не буду…

– Пиши, на слово не верю.

– Дай бумагу и карандаш.

Я несу бумагу и карандаш. Манана усаживается поудобнее и старательно – она ведь еще первоклассница, хотя вот уж месяц, как перешла во второй, – выводит под мою диктовку: «Я, Манана Чархалишвили, даю Рати слово не ябедничать, а если наябедничаю хоть раз, пусть не берет меня больше в кино. Пишу сама. Рати не подсказывал, не диктовал и не грозился. Манана». Это короткое соглашение не умещается на одной тетрадной странице, и мы продолжаем писать на обороте. Потом я аккуратно складываю лист вчетверо, прячу между страницами «Робинзона Крузо» и тихо говорю себе: «Обещание сто пятидесятое».

На кухне продолжается объяснение – Манана примчалась уже с родника, в один миг обернулась. Старается.

– Мам, а на ферму я больше не пойду, – говорит она, запыхавшись.

– Да… – Мама тянет с ответом. – И на ферму не пойдешь, и в кино тоже…

Манана молчит.

– Завтра не пойдешь, а там поглядим… Проснется Рати, посоветуюсь с ним.

– Всё Рати, Рати! – возмутилась Манана. – Чего это все его спрашивать!

– Я не сплю, мам! – подал я голос.

– Не спишь, так вставай, сколько можно валяться! Неужто есть не хочешь?

Манана прибежала ко мне:

– А ты соня, а ты соня!

Я улыбнулся ей, погладил по голове.

– А ты в кино не пойдешь!

– Что ты выдумываешь! – вспыхнула Манана.

– Ну хорошо, хорошо, не дуйся, пошутил я. – Мне стало жалко ее, я погладил по волосам и поцеловал в щечку. – Не вешай нос, возьму завтра в кино, а теперь иди налей мне в рукомойник воды.

Я потянулся за брюками.

– А ты скоро?

Умывальник у нас особенный, нальешь воды, а она тут же вытечет, мыло смыть не успеешь с рук.

– Да, иду…

Манана с сомнением глянула на меня и бочком двинулась к веранде. Когда она повернулась в дверях, я сообразил: скрывала латочку на платьице. У нее и другое платье есть, но вы не представляете, до чего идет ей это голубое с заплаточкой!

2

Вот уже неделя, как начались каникулы, и я совсем обленился от скуки и безделья. Нельзя же весь день читать книгу или играть в лахти [2]2
  Лахти – старинная игра с нагайкой, в которую играют мальчики.


[Закрыть].

Один раз ходил с дедушкой в лес за хворостом, только не повезло мне. Я замахнулся топориком, хотел срубить орешник, и зацепился за стебель, перекинувшийся через ствол, не заметил его и чуть по ноге не полоснул себя. Дедушка страшно перепугался – лица на нем не было! А на другой день не взял меня в лес. Один раз уберег, говорит, тебя бог от беды, так нечего испытывать больше судьбу, не позволю… Хорошо хоть, мама не узнала, вот бы переволновалась!..

Дело найти себе, конечно, можно было бы. Например, на винограднике, – там с одной лозой возни и хлопот сколько! Только мне там делать нечего, даже подпорку для лозы выровнять или плетень подправить не дают! Говорят, мал еще, рано тебе, подрастешь, будешь помогать на винограднике, если даже не захочешь, заставим тогда понянчиться с лозой.

Вот и валяюсь целыми днями. Сказать правду, я всегда ладил со сном – он от меня не убегал, но теперь нас не развести, не разлучить. По привычке я просыпаюсь в восемь и жду, когда зазвенит школьный звонок, а потом вспоминаю, что уже каникулы, и, довольный, снова погружаюсь в сон.

Ребята чуть не все поразъехались – одни в горы, другие к морю. Отдыхают! Будто здесь не отдых – растянусь на тахте и сплю сколько влезет…

К вечеру, когда жара спадает немного, за мной приятели заходят, вместе отправляемся на стадион, играем в лахти или мяч гоняем, если, конечно, там не пасутся коровы и не разгуливают индейки…

Так вот, уже неделя, как у меня каникулы, неделя, как закончился последний урок. Вообще-то для меня он закончился немного раньше, чем для всех…

Мы с Нанули сидим за первой партой. Нанули – потому что отличница и к тому же моя сестра, а я – потому что… С меня, видите ли, глаз спускать нельзя. Говорят, я немного не того… За нами сидят мои дружки – Гоги и Бидзина. Гоги читать не любит, терпеть не может книги, зато папироской уже дымит. Мы издеваемся над ним, а ему хоть бы что: сосунки вы, говорит, ничего не понимаете! Бидзина, тот совсем другой, читает до одурения – никудышную сказку и ту наизусть запоминает, зато в шахматы проигрывает и мне и Гоги.

Вы, понятно, знаете, что прогуливать последний день в школе не принято – в этот день учителя отвечать не вызывают. На первых четырех уроках все шло хорошо, а вот пятый урок!..

Вошел Илья Савадзе, преподаватель английского языка, и мы, как уговаривались, дружно захлопали в ладоши: он обещал нам провести веселый урок, как же было не радоваться!

Во время войны и после нее Савадзе весь мир повидал, чего только не испытал! И столько рассказывает интересного!

Вошел в класс, заулыбался, обвел нас взглядом и говорит:

– Я, кажется, обещал вам что-то?

– Правильно, – подтвердил Бидзина.

– Тогда начнем. Я буду рассказывать, а вы послушайте. Но договоримся: будете мешать разговорами и неуместными вопросами, перестану рассказывать… Итак, слушайте… Однажды, на подступах к Берлину…

Надо вам сказать, что не умею я долго сидеть тихо, слушать внимательно, молчать. Увидел прореху на своих брюках и говорю Нанули:

– Зашей мне брюки.

Она отрицательно покачала головой.

– Зашей, что тебе стоит, изорвал вчера их!

– Что ты изорвал, Чархалишвили? – спросил преподаватель.

Я встал.

– Садись, кто тебя просил вставать? – И продолжал: – Так вот, на подступах к Берлину…

Но тут я заметил, что с парты исчезла тетрадка – я точно помнил, что положил ее на парту. И опять отвлекся.

– Ты не брала моей тетрадки? – спросил я Нанули.

Она мотнула головой.

– Куда же она делась?!

И тут тетрадка появилась – лежит перед моим носом!

Кто-то зачеркнул «Чархалишвили» и крупно надписал «Дуракадзе». Я сообразил, чьих это рук дело, обернулся к Гоги и недолго думая дал ему тетрадкой по бритой голове.

Преподаватель подошел ко мне.

– Вот теперь соизволь встать, – сказал он тихо.

Я встал.

– Соблаговоли выйти вон.

Я сел.

Класс зашумел.

Преподаватель схватил меня за руку и направил к двери. Ноги мои заплетались, сбивались, но я все-таки оказался за дверью.

Вот и начались мои летние каникулы раньше положенного.

3

Каких только фруктовых деревьев нет у нас в саду! А какая зеленая лужайка перед домом! Все восхищаются нашим двором и садом, а я не замечаю этой красоты, удивляюсь: ну что тут особенного! С двух сторон двора – забор, с третьей – изгородь из терновника, со стороны проселочной дороги – кирпичная ограда. Напротив через дорогу – сельсовет. За нашим домом живет Кахидзе Дато. В этом году Дато кончает школу. Учится на пятерки и воображает, заносится – десятиклассник, отличник!

У Дато во дворе длинный стол для пинг-понга. Со всеми играет, кому не лень, а меня и близко не подпускает: ступай, говорит, подрасти или равных себе поищи! Сейчас у него выпускные экзамены, так я злю его, дразню, а он только посмеивается: иди, говорит, пригляди за вашими котятами, не растерзала бы их твоя грозная Курша – издевается над моей собакой! – и Мерцхала может их лягнуть…

Мерцхала – наш ослик… Дедушка сейчас в лесу – за прутьями для корзины пошел, а Мерцхала привязана к дереву, пощипывает прошлогоднюю травку да листья с хвороста поедает. Мама ворчит: на что нам осел, если без него в лес ходить, на себе все тащить? Деревню ревом оглашать нам и осла наших соседей Хараидзе хватит.

У нас и лошадь есть, но она летом и зимой на ферме, мы ее даже в двуколку не запрягаем. Отец на ней ездит.

Дом у нас двухэтажный, с широкой открытой верандой по всему фасаду, лестница оттуда прямо во двор ведет. Внизу – марани [3]3
  Марани – помещение, где хранятся припасы на зиму и большие кувшины для вина, врытые в землю.


[Закрыть]и чулан. В одном углу чулана стоит высокая круглая корзина, а в ней на кукурузных листьях копошатся котята – два озорных комочка. Они уже не боятся Курши, а вот Курша не знает, куда от них скрыться. Стоит ей разлечься в тени и завилять хвостом, котята тут как тут – кидаются прямо к ее хвосту.

Дато насмехается над нашей дворняжкой Куршей – кого хочешь, говорит, в дом впустит, даже не залает. Возьми, говорит, и полай вместо нее, раз так ее любишь. Что верно, то верно, храбростью Курша не отличается.

Как услышит выстрел, подожмет хвост и опрометью к лестнице, на второй этаж – скорее под кровать. И хоть убей, не вытащишь оттуда! А стреляет Делимела: палит из охотничьего ружья, когда выпьет.

«Зачем нам такая дворняжка?» – сказал я как-то маме. «Не знаю, – говорит, – зачем она нам, спроси отца». Сказал я отцу, а он: спроси деда. Сказал деду – спроси, говорит, маму. Рассказал я об этом Дато. Он выслушал внимательно и расхохотался: «Да, большим почетом пользуется Курша в вашей семье! Интересно, чем заслужила? Выясни-ка и доложи, если хочешь подержать ракетку. Может, эта собака в молодости волка придушила? Что-то не верится, но мало ли чудес на свете!» Я оскорбился за Куршу. «Ты лучше своей кривой собаке очки купи!» – посоветовал я ему. А сам отступил подальше, знал: схватит за ухо и не отпустит, пока отца его не докричусь, а отец на винограднике, жди, когда услышит!..

Я умылся и сбежал во двор; дедушка вернулся из лесу с вязанкой прутьев на плече, и я кинулся ему навстречу, взял прутья и топорик.

– В тень сложи, внучек, в тень, не пересохли бы.

– Знаю, дедушка, не беспокойся.

Мы поднялись на веранду. Манана принесла деду кувшинчик холодной воды и заслужила благодарность.

Дедушка припал губами к горлышку кувшина – зола так и забулькала, он пил большими глотками. Потом разгладил рукой усы, перевел дух и спросил:

– Водой поил Мерцхалу?

– Водой, понятно, вином, что ли!

Дедушка сокрушенно покачал головой. Мама сердито сверкнула на меня глазами.

Я виновато опустил голову.

Мы уселись обедать. Мама сперва дедушке калила суп.

Он накрошил в миску хлеба, перекрестился, обвел глазами комнату и вдруг спросил:

– Доченька Русудан, а где ребятишки?

– Золовка взяла их себе на три дня, у меня стирка.

– Как я выдержу без них три дня! Был бы дома, не дал бы увести!

4

В последнее время у Дато ребята собираются – готовятся к выпускным экзаменам. И несколько девчонок бывает с ними. Рассядутся на веранде, раскроют книги и… пойдут рассказывать всякие истории! А я растянусь на траве в тени нашей алычи и слушаю. Не пойму, для кого делают вид, будто занимаются, себя обманывают или родных? Спросили бы меня, как и что они учат! Если это называется заниматься, то на меня, Гоги и Бидзину, как на образцовых учеников, надо указывать.

Так они веселятся, пока тень от дома не доберется до огорода, потом спускаются во двор, выносят из сарая длинный стол, натягивают сетку, хватают ракетки и давай перекидывать шарик! Стучат ракетками, отталкивают друг друга, галдят, смеются. Развлекаются, короче говоря.

Лучше всех в пинг-понг играет Дато – в нашей деревне никто его обыграть не может.

Я долго просил Дато объяснить, как играют в пинг. Он десять раз сгонял меня на родник за водой, десять раз к своей бабушке посылал с поручением и только после этого соизволил объяснить правила игры. Оказалось, совсем просто. Только что с того, что объяснил? К столу близко не подпускает! Все одно и то же твердит: мал ты со мной играть.

Да что в пинг играть – книгу не дает почитать. Все равно, говорит, читать не станешь, зачем тебе? Что правда, то правда, хотя никому в этом не признаюсь… А знаете, сколько у него книг? Можно подумать, всю школьную библиотеку к себе перетащил.

Как-то купил я, назло Дато, одну книгу и прочел от корки до корки. Толстенная была книга, но я за день одолел ее. Что за книга была, не помню, толком обложку не разглядел, торопился скорее прочесть и похвастаться перед Дато. Допоздна читал, а утром окликнул его с веранды и понес показать ему книгу. Всю, говорю, прочел. Он полистал её, похвалил меня, а потом вдруг заявил: «Врешь, не читал ты ее!» Я обиделся, понятно, и стал пересказывать. Хоть и бегло прочел, а содержание запомнил. И от себя присочинял. Дато слушал, хохотал, а потом сказал: «Надо же, ты вправду умеешь, оказывается, читать! Идем ко мне, и сколько осилишь, столько и бери книг! Читай, читай с утра до вечера!»

В тот вечер он потащил меня в кино и еще сказал: «Иногда ты ничего, есть надежда – будет из тебя человек!»

Вот и сегодня ребята собрались у Дато, битый час рассказывали анекдоты, нахохотались, а потом перебрались во двор – застучали ракетками.

Я крутился, крутился под алычой и незаметно зашел во двор Дато. Присел на чурбак перед сараем и наблюдаю за игрой. Дато сражался с Нугзаром и не видел меня. Наконец они дали рукам отдых.

Дато отвернулся к девочкам и начал плести им что-то. Я воспользовался моментом, схватил ракетку и попросил Мзию сыграть со мной. Не умею, говорит! Ничего, я и сам не умею, говорю. Согласилась, и начали мы перекидывать кое-как шарик через сетку.

Дато стоял спиной и все не замечал меня, не то показал бы, как махать ракеткой! Не подумайте, что он ненавидит меня! Как-то я чайник с кипятком выронил из рук, ошпарил себе ноги и целую неделю пролежал. Так, знаете, Дато не отходил от моей постели, в шахматы научил меня играть тогда… А хотите знать, чего в пинг не дает играть и насмехается? Что скрывать, скажу: считает меня бездельником – читать, говорит, не любишь, лопаты или мотыги в руках у тебя не увидишь. Ну и всякое такое…

Перекидываем мы с Мзией шарик, и вдруг размахнулся я ракеткой и прямо по макушке Дато! Все захохотали, а я обмер.

Дато сначала не сообразил, что произошло. Потер рукой макушку и задрал голову: мы стояли под шелковицей, он и решил, что с дерева упало что-то. Думаю, чем я хуже других, и тоже давай смеяться.

Тут Дато обернулся ко мне:

– Если не ошибаюсь, ваша милость изволила стукнуть меня? Кажется, глаза не обманывают меня – вы Рати Чархалишвили?

Отступать было некуда, и я браво выпятил грудь.

– Вы правы, ваше сиятельство, глаза вас не обманывают. Но позвольте заметить: если вы, подобно вашей кривой собаке, узнали меня по голосу, то благодарите уши, а глаза ни при чем!

– А яснее? На что ты намекаешь? – сменил тон Дато, разозлился.

– А то, что ты без очков и плохо видишь!

Он запустил в меня ракеткой. Промахнулся. Я мешкать не стал – разом очутился за забором. Ребята дружно рассмеялись.

Одна Мзия не смеялась.

– Пускай, – говорит, – играет с нами, что особенного.

И представьте, согласился Дато!

– Иди, не бойся! – стали звать меня ребята.

– Как же, проведет он меня! Нашел дурака!

За кого меня принимают, а? Будто не знаю – Дато только и мечтает дотянуться до моих ушей.

Посмотрим, кого он теперь будет гонять на родник и к своей бабушке со всякими поручениями.

5

Эх, какой стол для пинг-понга продается в нашем магазине! А на что купить? На кино и то не всегда дают деньги. Семья у нас большая, шутка ли прокормить восемь человек…

Малыши наши одного только молока в день два литра выдувают – едят будь здоров, уплетают все, что подвернется. И одеть, обуть надо восемь человек. Чего удивляться, если у меня, у Нанули и Мананы всего по две смены платья – домашнее и выходное, а что до аппетита – он у нас на зависть хороший, не уступаем друг другу… Так на какие деньги купить стол для пинга?

Бреду по пыльной дороге и думаю: «А что, если зайти к председателю колхоза, попросить работу. Может, и не выставит за дверь!»

Решил и тут же направился прямо к конторе. Если бы отложил я это дело на завтра, знаю ведь себя, передумал бы или тянул и тянул, пока не пролетели бы каникулы…

Я поднялся по высокой лестнице. Двери в кабинет председателя были открыты, и я не раздумывая – прямо туда. Сказал же вам: если бы задумался, наверняка заколебался бы и повернул обратно.

Дядя Сико сидел в своем кресле, вокруг него бригадиры.

– Что случилось, Рати? – спросил дядя Сико настороженно.

Я не ответил, чувствую, все уставились на меня, ждут, что я скажу.

– Ну давай, Рати, говори, видишь делом заняты, не задерживай нас.

Это Дианоз. Скажи-ка, делом занят! Здоровенный дядя, целых сто двадцать кило весит – и писаниной в конторе занимается! Хоть бы уж рядом с Нугзаром не сидел – щуплый, маленький Нугзар и то весь день мотыгой орудует. Погнать бы этого Дианоза в поле той кизиловой хворостиной, что для меня держат у нашего граната…

– Ну что, Рати, беда случилась какая? – повторил председатель.

– Нет, дядя Сико, я просто так заглянул.

Бригадиры расхохотались.

– Вот это приятель!

– Скажи-ка, проведать зашел!

– Да где ты был раньше?

– Настоящий человек, не забывает друга!

– Тебе что-то нужно, Рати, вижу ведь! – Дядя Сико поднялся с места. – Не стесняйся, выкладывай.

Не стал долго раздумывать, взял и бухнул:

– Скажи, дядя Сико, должно же быть у человека занятие? Сколько мне без дела мотаться? Так дай мне работу.

Видели бы, слышали бы, как загоготали бригадиры и как заскрипели под ними стулья!

– Ну, спасены мы теперь!

– Нам как раз его не хватало?

– Пускай виноградники опрыскает!

– Может, заместителем себе возьмешь, Сико?

Дядя Сико рассердился и как загремит:

– Чего расшумелись! Что тут смешного! И для него сыщется подходящая работа! – И повернулся к агроному: – Как думаешь, Гиорги, а?

– Понятно, сыщется, почему же нет, – поддержал его агроном.

– Ты присядь тут. – Дядя Сико указал мне на стул. – Отпущу их, и поговорим.

Я сел. Дядя Сико роздал бригадирам какие-то бумаги и попрощался с каждым. Потом расстегнул ворот рубашки, прикрыл двери.

Агроном справился о здоровье дедушки:

– Как поживает дядя Никала, как он себя чувствует?

– Так себе, ни туда и ни сюда, – ответил я и вежливо поблагодарил.

– Когда ты наконец исправишься! – Председатель сердито сдвинул брови. – Вроде бы хороший мальчик и деда, кажется, почитаешь… Смотри, услышу еще раз такое, прямо в окно тебя выкину!

Я потупился.

– Ладно, Сико, ребенок он еще, – вступился за меня Гиорги.

– Ребенок? – строго переспросил председатель.

– Да, чему ты удивляешься? – засмеялся агроном.

– Ребенок, значит?..

– Ну да!..

– Тогда пускай уходит, – он указал мне рукой на дверь, – для детей работы нет. Ты и сам прекрасно знаешь: малыши не работники, нам рабочие руки нужны.

Наступило неловкое молчание. Тогда я встал, раз нечего им больше мне сказать, и собрался уходить, но тут меня опять выручил дядя Гиорги.

– Прости его, Сико, извини уж, ляпнул не подумав.

Председатель задумался.

– Верно это, Рати? Не думаешь, значит, что говоришь? Может, и работу просишь, не подумав?

Я повернулся и пошел.

– Погоди, куда ты? – остановил меня агроном.

– А мне нравится такой, – рассмеялся дядя Сико. – С самолюбием он. И характер, видно, есть. Давайте к делу. – Он взял у агронома авторучку и достал из ящика чистый лист бумаги. Потом спросил: – Даешь слово мужчины проработать все лето?

– Да, проработаю. – Я глянул исподлобья.

– Тогда принимаем тебя на работу! – Дядя Гиорги хлопнул меня по плечу. – Посмотрим, как себя проявишь! – А потом спросил: – Осел у вас есть?

– Чего спрашиваешь, будто не знаешь.

– А двуколка?

– Есть, – гордо ответил я.

– И водовозная бочка?

Я задумался: есть или нет?

– Нет, в этом вам будет отказ!

– Опять его заносит! – с сожалением заметил дядя Сико.

– Про такого сказано: «Горбатого могила исправит». – Дядя Гиорги встал, подпер рукой бока и подошел к окну.

– Бочку мы дадим, – немного помолчав, сказал дядя Сико. – Запряжешь свою Мерцхалу в двуколку, поставишь на нее колхозную бочку и будешь возить питьевую воду в бригаду Арчила. Так мы высвободим одну машину, на которой возят воду, а кроме того, получим еще пару рабочих рук. Не говорю уже о том, что осчастливим ваших соседей – отдохнут их уши от рева вашего осла.

– Чью бригаду буду поить водой? – переспросил я и подошел поближе.

– Бригаду Арчила. А что? – нахмурился председатель.

– Приставь меня к бригаде Лексо. Про какого Арчила речь, не знаю – каждого пятого Арчилом звать. А Лексо – мой сосед: я люблю поспать по утрам, он разбудит, если просплю.

– Ладно, будь по-твоему, – уступил мне агроном.

– Смотри какой предусмотрительный! – Дядя Сико улыбнулся агроному. – И кто это придумал, что он плохо соображает!

– А что мне будет за мой труд? – Я опустился на стул.

– Будет весомый трудодень! – сказал агроном.

– Что это еще за весомый трудодень? – Я действительно удивился.

– А вот что, – деловито начал председатель, – за один день будем начислять трудодень и двадцать пять сотых, за каждые четыре дня – пять трудодней.

– Ух, сколько трудодней упустил! – Я с сожалением хлопнул ладонью о ладонь, вскочил и кинулся к дверям.

Открыл двери, а вдогонку голос председателя:

– Поговори с родными! Если не позволят работать, приходи ко мне!

Я сбежал по лестнице, понесся по проселку и все кричу:

– Ух, сколько трудодней потерял! Надо же, сколько трудодней потерял!

Влетел в наш двор, одним духом одолел лестницу и очутился на веранде.

– Ух, сколько трудодней потерял!

Отец сидел за столом – уже вернулся с фермы – и, как сам выражается, «вкушал» обед.

– Что? Что ты потерял, сынок? – спросил он участливо.

– Трудодни!

Он с сомнением всмотрелся в меня, но я не дал ему ничего сказать – подробно объяснил, что потерял и почему потерял.

Отец внимательно выслушал и заявил:

– Тут я не знаю, как быть, поговори с матерью.

Я рассказал все матери, а она – поговори с дедом.

И дедушке я объяснил все сам, а он дымит трубкой и не торопится с ответом. Наконец молвил:

– Дай бог, сынок, Мерцхале стать ослом, а тебе человеком!

В эту ночь мне до самого утра снилась зеленая ракетка.