Текст книги "Сыр и черви"

Автор книги: Карло Гинзбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

48. Возвращение в деревню

Меноккио вернулся к прежней деревенской жизни. Несмотря на судебное преследование со стороны инквизиции, несмотря на тяготевший над ним приговор, он был в 1590 году вновь назначен старостой церкви Санта Мария в Монтереале. К этому назначению, по всей видимости, приложил руку новый приходской священник, Джован Даниэле Мелькиори, друг Меноккио с детских лет (к тому, какая судьба постигла прежнего священника, того самого Одорико Вораи, который выдал Меноккио инквизиции, мы еще вернемся). Похоже, никто не возмущался тем, что еретик, более того, ересиарх, распоряжается приходским имуществом; впрочем, и сам священник, как мы помним, находился у инквизиции на замечании.

Должность церковного старосты часто поручалась мельникам: видимо, потому, что они были в состоянии авансировать приходу необходимые денежные средства. Старосты не упускали и своей выгоды, задерживая перечисление приходу десятинных выплат. Скажем, когда в 1593 году Маттео Санудо, епископ Конкордии, совершая объезд всей епархии, прибыл в Монтереале и потребовал для проверки приходские счета за последние семь лет, выяснилось, что должников много и среди них есть Доменико Сканделла, то есть наш Меноккио, за которым осталось двести лир долга – самая большая сумма за исключением той, что значилась за Бернард о Корнето. В то время во Фриули это было рядовым явлением; редкая пастырская инспекция его не отмечала. В данном случае епископ (вряд ли связавший церковного старосту с тем человеком, которого осудил девять лет назад) попытался навести в приходских финансах некоторый порядок. Он выразил неудовольствие тем «нерадением, с которым ведутся счета, несмотря на то, что в прошлое наше посещение относительно сего были отданы соответствующие распоряжения, каковые не были исполнены должным образом»; распорядился приобрести «книгу изрядных размеров», в которой приходскому священнику под страхом отстранения от совершения треб надлежало записывать из года в год все получения «по мере их поступления, а напротив их – все расходы, по покупке зерна, по содержанию церкви, а также счета церковных старост»; последним вменялось в обязанность заносить все получения в «отдельную книжицу, а затем – в большую книгу». Старостам, имеющим долги, епископ предписал расплатиться с ними, пригрозив в случае неуплаты запретить им «посещение церкви, а после смерти отказать в церковном погребении»; через полгода священник должен был представить в Портогруаро счета за 1592 год – за неисполнение штраф и опять же отстранение от треб. Расплатился ли Меноккио с долгом, мы не знаем. Похоже, что расплатился, поскольку составленный по результатам следующего посещения епархии, совершенного тем же Санудо в 1599–1600 годах, список задолжавших монтереальских старост открывался 1593 годом.

Один факт, относящийся к тому же периоду (1595 г.), подтверждает, что авторитетом Меноккио среди односельчан по-прежнему пользовался высоким. Между графом Джован Франческо Монтереале и одним его арендатором, Бастианом Мартином, возникла некая «малая неурядица» в связи с двумя клинами земли и деревенским домом. По требованию графа были назначены два оценщика, чтобы определить, какие поправки давались дому предыдущими арендаторами: со стороны графа – Пьеро Зуанна, со стороны арендатора – Меноккио. Случай был непростой, поскольку одной из заинтересованных сторон был местный синьор: к Меноккио, к его способности отстаивать свою точку зрения явно продолжали питать доверие.

В том же году Меноккио вместе со своим сыном Стефано взял в аренду еще одну мельницу, расположенную в месте, которое было обозначено следующим образом: «близ верхнего гумна». Договор был заключен на девять лет; ежегодный взнос арендаторов составляли четыре четверика пшеницы, десять – ржи, два – овса, два – проса, два – риса и еще свинья весом в сто пятьдесят фунтов; в специальном примечании уточнялся денежный эквивалент для перевеса или недовеса (фунт – шесть сольдо). Кроме того, договором предусматривались «гостинцы»: пара каплунов и полштуки льна. Последнее подношение имело символический смысл, поскольку мельница использовалась для того, чтобы мять лен. Арендаторы получали мельницу вместе с двумя ослами «bonis atque idoneis»**
  «крепких и сподручных к делу» (лат.).


[Закрыть] и шестью мялками, обязываясь возвратить все это хозяйство «potius melioratum quam deterrioratum»****
  «в лучшем, а не в худшем состоянии» (лат).


[Закрыть] его владельцам, которыми были опекуны наследников покойного Пьетро Макриса. Им же предыдущий арендатор Флорито Бенедетто, объявленный несостоятельным, должен был выплатить в течение пяти лет все долги по аренде: поручились за него, по его просьбе, Меноккио и Стефано.

Все это говорит, что имущественное положение отца и сына Сканделла на данный момент было довольно прочным. Меноккио принимал активное участие в жизни своей деревни. Все в том же 1595 году он доставляет подеста послание от фриульского губернатора и входит в число комиссии из четырнадцати человек, включая подеста, которой надлежало выбрать ответственных за составление кадастра.

Спустя некоторое время, однако, его положение осложнилось: умер сын (по-видимому, Заннуто), помогавший ему материально. Меноккио стал искать другого заработка: преподавал в школе, играл на гитаре на деревенских праздниках. Теперь его особенно тяготили запрет покидать Монтереале и обязанность всюду появляться в накидке со знаком креста. Он отправился в Удине к вновь назначенному инквизитору, фра Джован Баттиста из Перуджи, с просьбой отменить эти статьи приговора. Относительно накидки ему был дан отрицательный ответ, «ибо, – объяснял инквизитор в письме к епископу Конкордии от 26 января 1597 года, – такое послабление нелегко заслужить», но ему разрешили «свободно бывать в любых местах, кроме находящихся под подозрением, дабы снискать пропитание в бедности своей и своего семейства».

Последствия старого приговора мало-помалу сходили на нет. Меноккио, однако, не подозревал, что тем временем инквизиция вновь обратила на него внимание.

49. Новые доносы

Годом раньше во время карнавала Меноккио, получив разрешение инквизитора, отправился в Удине, Когда прозвонили к вечерне, он встретил на городской площади некоего Лунардо Симона и вступил с ним в беседу. Они свели знакомство на праздниках, куда Лунардо приглашали играть на скрипке; Меноккио же, как мы видели, играл на гитаре. Некоторое время спустя, прознав про недавно изданную буллу против еретиков, Лунардо сообщил в письме к викарию инквизитора Джероламо Астео содержание этого разговора и затем в устном показании подтвердил с некоторыми вариациями свой письменный донос. Беседа на площади в Удине проходила примерно так. «Я слышал, – спросил Меноккио, – что ты решил заделаться монахом, это правда?» – «А чем плохая новость?» – «Это годится только для побирушек». – Лунардо решил отделаться шуткой: «Вот я и пойду в монахи, чтобы побираться». – «Столько было всяких святых, отшельников и прочих, что вели святую жизнь, и что с ними сталось?» – «Богу все эти тайны известны». – «Если бы я был турок, я бы не хотел стать христианином, но раз я христианин, я не хочу становиться турком». – «Beati qui non viderunt, et crediderunt»**
  «Блаженны невидевшие и уверовавшие» (лат.). – Иоанн, 20, 29.


[Закрыть]. – «Я верю, только если вижу. Я верю, что Бог – отец всему миру и всем в нем заправляет». – «Так веруют и турки с иудеями, но они не верят, что он родился от Девы Марии». – «А почему, когда Христа распяли и иудеи говорили ему: «Если ты Христос, сойди с креста», он не сошел?» – «Чтобы не подчиняться иудеям». – «Потому что не мог». – «Значит, вы не верите евангелию». – «Нет, не верю. Кто, по-твоему, его сочинил, если не попы и монахи, у которых нет другого дела. Они все это выдумали и написали». – «Евангелие не выдумали попы и монахи, оно было написано раньше», – отрезал Лунардо и удалился в убеждении, что его собеседник – «отъявленный еретик».

Бог как отец и хозяин, который «всем заправляет», Христос как человек, евангелие – произведение ленивых попов и монахов, равенство всех религий. Итак, несмотря на судебный процесс, унизительное отречение, тюрьму, публичное покаяние Меноккио вернулся к прежним своим мыслям, от которых, по видимости, он в душе никогда не отказывался. Но Лунардо Симон знал его только по прозвищу («некто по имени Меноккио, мельник из Монтереале»), и несмотря на подозрение, что речь идет о том самом еретике, которого инквизиция осудила за «лютеранство», доносу не был дан ход. Только два года спустя, 28 октября 1598 года, либо по чистой случайности, либо разбирая документы прежних процессов, инквизиторы заподозрили, что Меноккио и Доменико Сканделла – одно и то же лицо. Машина инквизиции пришла в движение. Джероламо Астео, ставший тем временем генеральным инквизитором Фриули, распорядился собрать о Меноккио новые сведения. Выяснилось, что дон Одорико Вораи, автор того первого доноса, который привел Меноккио в тюрьму инквизиции, дорого заплатил за свое усердие: «Он покинул Монтереале, преследуемый родственниками Меноккио». Что же касается самого Меноккио, «общая молва гласит, будто он все тех же мыслей, что и раньше». Инквизитор счел нужным лично приехать в Монтереале, чтобы расспросить нового приходского священника, дона Джован Даниэле Мелькиори. Тот сообщил, что Меноккио перестал носить накидку с крестом и то и дело покидает деревню, нарушая тем самым постановления инквизиции (что, как мы знаем, было верно лишь отчасти). Однако на исповедь и к причастию является регулярно: «я его держу за христианина и человека добрых нравов», – сказал Мелькиори в заключение. Какого о нем мнения односельчане, он не знал. Но уже подписав эти показания, Мелькиори передумал: видимо, боялся так сильно рисковать. К словам «я его держу за христианина и человека добрых нравов» он добавил: «насколько можно судить по внешности».

Дон Курцио Челлина, капеллан церкви Сан Рокко и местный нотариус, был более откровенен. «Я его считаю христианином, потому что видел, как он исповедуется и причащается». Это с одной стороны, но с другой, за внешним исполнением обрядов проглядывает что-то, напоминающее прежнего бунтаря: «На этого Меноккио иногда что-то находит, и посмотрев на луну или звезды или другие планеты или услышав, как гремит гром, он тут же говорит об этом свое мнение; под конец он соглашается с мнением остальных, заявляя, что не хочет спорить со всем миром. И я думаю, что этот его обычай дурного свойства и что соглашается с другими он только из страха». Приговор и тюрьма инквизиции оставили свои следы. Меноккио явно уже не решался, по крайней мере, в своей деревне говорить столь же вольно, как прежде. Но даже страх не мог полностью подавить его интеллектуальную независимость: «он тут же говорит свое мнение». Новой чертой стало горькое и ироническое подчеркивание своего одиночества: «он соглашается с мнением остальных, заявляя, что не хочет спорить со всем миром».

Одиночество его было духовным. Тот же дон Челлина показывал: «Он со всеми в дружбе и в приятельстве». Что же касается самого капеллана, то у него с Меноккио «нет ни особенной дружбы, ни тем более вражды; я его люблю как положено христианину и посылаю за ним, как за всяким другим, когда мне есть надобность в какой-нибудь работе». Внешне Меноккио, как мы могли убедиться, совершенно адаптировался к жизни своей деревни: вторично был избран церковным старостой, вместе с сыном взял в аренду третью мельницу. Но при этом чувствовал себя чужаком – отчасти, возможно, и вследствие недостаточной материальной обеспеченности в последние годы. Одеяние со знаком креста было видимым символом этой его чужеродности. «Я знаю, – говорил Челлина, – что он много времени носил на одежде знак креста, но прятал его под другими одеждами». Меноккио поделился с ним своим намерением «отправиться в инквизицию и попросить, чтобы ему разрешили больше его не носить, потому что, по его словам, из-за этой одежды с крестом люди его избегали и неохотно с ним разговаривали». Тут он преувеличивал: никто его не избегал, все с ним приятельствовали. Но невозможность свободно высказываться его угнетала. Когда он заговаривал о луне и звездах, вспоминал Челлина, «его просили замолчать». Что именно он по этому поводу говорил, Челлина не помнил; не помогла даже подсказка инквизитора, что, быть может, Меноккио приписывал планетам влияние на людей и на их свободную волю. Тем не менее он решительно отрицал, что Меноккио говорил это «в шутку»: «Я думаю, что он говорил всерьез, и мысли у него были дурные».

Дальше этого расследование не пошло. Причины понятны: еретик был принужден к молчанию и внешне никак не проявлял своего инакомыслия. Опасность для односельчан от него больше не исходила. В январе 1599 года совет фриульской инквизиции решил было подвергнуть Меноккио допросу, но и за этим решением ничего не последовало.

50. Ночной разговор с евреем

И все же беседа, пересказанная Лунардо, свидетельствует, что Меноккио своим внешним послушанием по отношению к законам и установлениям церкви лишь маскировал несгибаемую верность прежним идеям. Примерно в тот же период времени некий Симон, крещеный еврей, просивший подаяния Христа ради, забрел в Монтереале и оказался в доме у Меноккио. Хозяин и гость ночь напролет проговорили о религии. Меноккио говорил «страшные вещи о вере»: что евангелие было написано попами и монахами, потому что «им делать нечего», что мадонна прежде, чем выйти замуж за Иосифа, «родила двух других детей, и поэтому св. Иосиф не хотел на ней жениться». Это в сущности те же темы, которые Меноккио обсуждал с Лунардо в Удине: критика духовенства с его паразитизмом, неверие в евангелие, отрицание божественности Христа. Кроме того, он упоминал этой ночью о «прекраснейшей книге», которой, к несчастью, лишился: Симон решил, что речь идет о Коране.

Может быть, в основе интереса Меноккио, как и других еретиков того времени166166
  Stella A. Anabattismo e antitrinitarismo. Op. cit. P. 29; Idem. Guido da Fano eretico del secolo XVI al servizio dei re d'Inghilterra // Rivista di storia della Chiesa in Italia. XIII. 1959. P. 226.


[Закрыть], к Корану лежит несогласие с основными догматами христианства и, в первую очередь, с догматом о троице. К сожалению, свидетельство Симона не вполне надежно и, к тому же, нам неизвестно, что именно Меноккио почерпнул в этой загадочной «прекраснейшей книге». Ясно одно: он был уверен, что его еретические убеждения рано или поздно станут известны властям. «Он знал, что из-за них он умрет», и сказал об этом Симону. Бежать он не хотел: его кум, Даниэле Биазио, пятнадцать лет назад поручился за него перед инквизицией. «Иначе я бы бежал в Женеву». В общем, он решил не покидать Монтереале. Его часто посещали мысли о смерти: «когда он умрет, лютеране про это прознают и заберут его кости».

Бог весть, о каких «лютеранах» он думал. Возможно, о какой-то секте, с которой поддерживал тайные связи, или о ком-то одном, встреченном давно и потом исчезнувшем из поля зрения? Идея мученичества, которая связывалась для него с мыслями о собственной смерти, наводит на предположение, что все это всего лишь старческие фантазии не без элементов патетики. Впрочем, что еще у него оставалось? Он был один: умерла жена, умер самый любимый сын. С другими детьми он не ладил: «А если мои сыновья решили жить своим умом, добро им», – презрительно отозвался он о них в разговоре с Симоном. Мифичеекая Женева, родина (так ему казалось) религиозного свободомыслия, была далеко. И это, и благодарность другу, оставшемуся ему верным в тяжелый момент жизни, удерживали его от бегства. Заглушить в себе страстный интерес к вопросам религии он явно не мог. И ждал своих палачей.

51 . Второй процесс

Спустя несколько месяцев в инквизицию поступил новый донос на Меноккио. Похоже, что какое-то его очередное богохульство вызвало возмущенные толки во всей округе, от Авиано до Порденоне. Дал показания трактирщик из Авиано, Микеле Турко по прозвищу Пиньол: по его словам, лет семь или восемь назад Меноккио заявил, что «если Христос был в самом деле Бог, он настоящий..., что позволил себя распять»167167
  Речь идет о довольно распространенном богохульстве, что следует, в частности, из свидетельских показаний, полученных в 1599 г. против некоего Антонио Скуделларио по прозвищу Форназьер, жившего неподалеку от Вальвазоне.


[Закрыть]. «Он этого слова не произнес, – пояснил трактирщик, – но я понял, что он имеет в виду грубое слово... Когда я это услышал, у меня волосы встали дыбом, и я сразу заговорил о другом, чтобы ничего такого не слышать. Он для меня хуже турка». Меноккио, сделал он вывод, «крепко держится за эти свои прежние мысли».

Теперь уже не только жители Монтереале передавали друг другу высказывания Меноккио: известность этого мельника, которого даже тюрьма инквизиции не смогла вернуть на путь истинный, перешагнула границы его родной деревни. Его провокационные вопросы, его кощунственные остроты вспоминались и по прошествии многих лет. «Как это Христос или Господь Бог мог быть сыном Девы Марии, если эта Дева Мария была шлюхой?», «Как это Христос родился от Духа Святого, если он родился от шлюхи?», «Св. Христофор больше Бога, ведь он весь мир нес на себе» (любопытно, что такая же острота имеется в книге, которую Меноккио никак не мог знать – в сборнике эмблем, составленном болонским гуманистом Акилле Бокки и построенном на игре всякого рода вольнодумными двусмысленностями)168168
  Bocchi A. Symbolicarum quaestionum... libri quinque. Bononiae, 1555. С. LXXX-LXXXI.


[Закрыть]. «Я думаю, что он был исполнен дурных мыслей, и не говорил только из страха», – сообщал Заннуто Фассета из Монтереале, видевший Меноккио, когда тот «играл музыку». По-прежнему Меноккио не мог удержаться от искушения поговорить о религии с односельчанами. Однажды по дороге из Менинса в Монтереале он спросил у Даниеля Якомеля: «Как ты думаешь, что такое Бог?». «Не знаю», – ответил тот, смущенный и недоумевающий. «Это воздух и только». Он все время возвращался к былым своим мыслям, не желая признать себя побежденным. «А я тебе скажу: инквизиторы просто не хотят, чтобы мы знали то же, что и они». Сам же он чувствовал себя в силах им противостоять: «Я бы хотел сказать отцу инквизитору пару слов об «Отче наш» и посмотреть, каково ему придется».

На этот раз инквизиция решила, что с нее довольно. В конце июня 1599 года Меноккио был арестован и помещен в тюрьму в Авиано. Через некоторое время его перевели в Портогруаро. 12 июля он предстал перед инквизитором, Джероламо Астео, которому составляли компанию епископский викарий Конкордии, Валерио Трапола, и местный подеста, Пьетро Зане.

52. «Фантазии»

«Eductus e carceribus quidam senex...»**
  «Из темницы привели некоего старца» (лат.).


[Закрыть], отметил нотарий. С первого допроса в инквизиции прошло пятнадцать лет, три из них Меноккио провел в тюрьме. Он был уже стариком: худой, с седыми волосами, с седеющей бородой, одетый, как всегда, мельником – в светло-серую накидку и колпак. Ему исполнилось шестьдесят семь лет. После суда он чем только не занимался: «Я плотничал, держал мельницу, держал трактир, школу счета и письма для ребятишек169169
  Соответствует первой ступени школьного обучения. Об этом эпизоде в жизни Меноккио у нас, к сожалению, нет других сведений.


[Закрыть], на праздниках играю на гитаре». В общем, старался удержаться на плаву, пуская в ход свои умения и способности – в том числе, грамотность, которая немало ему навредила. В самом деле, инквизитору, спросившему, привлекался ли он раньше к суду инквизиции, Меноккио ответил: «Меня вызывали... и спрашивали насчет «Верую» и насчет разных фантазий, которые меня посещали, потому что я читал Библию и голова у меня варит; но я всегда был добрым христианином и остаюсь им».

Желание выказать покорность – «фантазии» – сопровождалось, как обычно, горделивым сознанием своих интеллектуальных возможностей. Подробнейшим образом Меноккио рассказал, как он исполнял возложенные на него епитимии, сколько раз исповедовался и причащался, сказал, что покидал Монтереале только с разрешения инквизиции. Относительно покаянной накидки он дал такое объяснение: «Это правда, на праздники я иной раз надевал ее, а иной – нет, а зимой, когда приходилось работать в морозный день, я надевал ее всегда, но под низ». Дело в том, что, надевая ее, «я терял много из своих заработков, меня не так охотно звали на работу... потому что люди, увидев на мне этот наряд, принимали меня за отлученного от церкви, и поэтому я его не носил». Обращения в инквизицию не принесли результата: «мне не разрешили ее не носить».

Но когда его спросили, имелись ли у него колебания в вере, Меноккио не сумел солгать. Вместо решительного отрицания он фактически признался: «Мне много фантазий приходило в голову, но я не давал им веры и никому их не сообщал». Инквизитор продолжал настойчиво допытываться, «беседовал ли (Меноккио) с кем-нибудь о предметах веры и кто они такие были, и когда, и где». Меноккио ответил, что говорил кое с кем «о предметах святой и истинной веры, но в шутку, а с кем и когда и где не помню, хоть убей». Неосторожный ответ. «Как это вы шутили о предметах веры? Разве допустимо шутить о предметах веры? Что, по-вашему, значит «шутить»?» – «Ну..., я говорил всякие нелепицы», – едва вымолвил Меноккио. «Что за нелепицы? Выражайтесь яснее!» – «Я не помню».

Инквизитор настаивал. «Не знаю, – сказал Меноккио, – может быть, кто-то принял мои слова в дурную сторону, но я ничего противного вере не хотел сказать». Он пробовал защищаться. Нет, он не говорил, что Христу было не под силу сойти с креста: «Я думаю, что ему это было под силу». Он не говорил, что не верит евангелию: «Я думаю, что в евангелии содержится истина». И тут он опять допустил ошибку: «Да, я говорил, что священники и монахи, из тех, что учились, написали евангелие именем Духа Святого». Инквизитор вне себя от негодования: он что, действительно, такое говорил? когда?, где?, кому?, что это за монахи? Меноккио, упав духом: «Откуда же мне знать, я не знаю». – «А почему вы это сказали, раз не знаете?» – «Дьявол иногда подзуживает и говоришь незнамо что...»

В очередной раз Меноккио, пытаясь списать свои сомнения на дьявольское искушение, продемонстрировал их вполне рациональную основу. Из «Прибавления» Форести он узнал, что «было много разных евангелий, таких, как евангелия св. Петра или евангелия св. Иакова, но они были отвергнуты». Вновь в его уме сработал механизм аналогии. Если некоторые евангелия являются апокрифическими, если они созданы людьми, а не Богом, то почему не все? Ясно просматривается связь с его утверждениями пятнадцатилетней давности, с идеей Писания, ограниченного «двумя словами». Очевидно, все это время он не переставал размышлять о все тех же предметах. И теперь ему вновь предоставлялась возможность поделиться итогами этих размышлений с теми, кто был способен (как ему казалось) его понять. И он забыл и думать о какой-либо осторожности. «Я думаю, что Бог сотворил все, то есть землю, воду и воздух». – «А что же огонь? – спросил свысока епископский викарий, – Его кто создал?» – «Огонь, он повсюду, подобно Богу, а другие три элемента это три лица: Отец – воздух, Сын – земля, Святой Дух – вода». И добавил:

«Так мне кажется, но я не знаю, правда ли это, и еще я думаю, что духи, которые в воздухе, бьются друг с другом, и молнии это их битвы». Так, совершая свой трудный путь наперекор историческому времени, Меноккио, сам того не подозревая, заменил христианский космос тем, что создали античные философы. Первоэлементом мироздания этот деревенский Гераклит счел огонь с его вечной подвижностью. По Меноккио, весь мир им исполнен («он повсюду») – мир единый, хотя и разнообразный в своих явлениях, населенный духами, пронизанный божественными силами. Поэтому он утверждал, что огонь – это Бог. Правда, Меноккио прибавил к этому и хитроумную, детализированную аналогию между лицами троицы и остальными тремя стихиями («Я думаю, что Отец – это воздух, потому что воздух – элемент более высокий, чем вода и земля; затем я говорю, что Сын – это земля, потому что Сын произошел от Отца; и как вода происходит от воздуха и земли, так и Святой Дух происходит от Отца и Сына»). Но за этим сопоставлением, от которого Меноккио попытался было тут же и все же слишком поздно откреститься («но я в этих своих мнениях вовсе не хочу упорствовать»), все равно просматривается самое глубокое из его убеждений: что Бог един, и этот Бог есть мир. И именно сюда инквизитор направил свой удар: так что, по-вашему, у Бога есть тело? «Да, я знаю, что у Христа было тело», – ушел Меноккио от ответа. Этого полемиста трудно было прижать к стенке. Инквизитор извлек из своего схоластического арсенала убийственный силлогизм: «Вы говорите, что Святой Дух – вода, вода – это тело, отсюда следует, что Святой Дух – это тело». – «Я говорил все это для сравнения», – ответил Меноккио. Может быть, не без некоторого самодовольства: и он умел спорить, и он мог пустить в ход и логику и риторику.

Но инквизитор на ослаблял натиска: «Вы говорили, и это записано, что Бог – это воздух». – «Такого я не помню, но что Бог – это все вещи, я и правда говорил». – «И вы думаете, что Бог – это все вещи». – «Да, господин, я так думаю». Но что это значит? Инквизитор никак не мог уловить суть. «Я думаю, что Бог – это все, что он захочет», – пояснил Меноккио. – «И значит, Бог может быть камнем, змеем, дьяволом и прочим тому подобным?» – «Бог может быть только чем-то благим». – «Значит, Бог может быть тварью, если есть благие твари?»

«Не знаю, что сказать», – ответил Меноккио.