Текст книги "Сыр и черви"

Автор книги: Карло Гинзбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

27. Мифические и реальные черви

Вот таким языком, сочным, испещренным метафорами, почерпнутыми из знакомого ему быта, Меноккио спокойно и уверенно излагал свои космогонические представления изумленным и заинтересованным (иначе зачем бы понадобился столь подробный допрос?) инквизиторам. Во всем этом коловращении теологических терминов кое-что пребывало неизменным: Меноккио отказывался считать божество творцом мира и упорно возвращался к самому своеобразному из приводимых им образов и сравнений – к сравнению с сыром, с червями, появляющимися в сыре.

Может быть, здесь не обошлось без реминисценции из Данте («...только черви мы, в которых зреет мотылек нетленный». – Чистилище, X, 124–125), тем более что комментарию Веллутелло к этим стихам почти тождественно другое космогоническое высказывание Меноккио. «Нетленный, сиречь божественный, что значит: сотворенный Богом, чтобы заполнить седалища, опустевшие после изгнания с небес черных ангелов», – так комментировал Веллутелло109109
  Dante con l'espositioni di Cristoforo Landino et d'Alessandro Vellutello. Venezia, 1578. С. 201г. О сотворении человека как о мере, направленной на восстановление гармонии после падения ангелов, говорится также в «Рае», XXX, 134 и далее. Ср. в связи с этим: Nardi В. Dante e la cultura medievale. Nuovi saggi di filosofia dantesca. Bad, 1949. P. 316–319.


[Закрыть]. «И Бог затеям создал Адама и Еву и много других людей, чтобы заполнить места изгнанных ангелов», – так говорил Меноккио. Два совпадения на одной странице – это многовато. Но если Меноккио действительно читал Данте110110
  Пример восприятия Данте в народной среде (правда, городской и, к тому же, флорентийской) см.: Rossi V. Le lettere di un matto // Scritti di critica Ietteraria, II: Studi sul Petrarca e sul Rinascimento. Firenze, 1930. P. 407 sgg., в особенности р. 496 sgg. К Меноккио ближе другой читатель Данте из простонародья, звавшийся Сколио и живший близ Лукки (о дантовских реминисценциях в его поэме см. с. 189).


[Закрыть] – и в таком случае, разумеется, как кладезь религиозных и нравственных истин, – почему именно этот стих («только черви мы, в которых зреет мотылек нетленный») отпечатался в его памяти?

На самом деле Меноккио нашел свою космогонию не в книгах111111
  Мы не знаем, читал ли Меноккио какой-либо из многочисленных переводов на народный язык «Исторической библиотеки» Диодора Сицилийского: впрочем, в открывающей эту книгу главе ни слова о сыре не говорится, хотя происхождение живых существ и связывается с процессами гниения. О судьбе этой мысли будет сказано ниже. Мы знаем, однако, что у Меноккио в руках были «Прибавления» Форести, где он мог найти беглый обзор космологических учений древности и Средневековья. «Обо всем этом говорится в «Книге Бытия» и каждый истинно верующий легко может уразуметь всю тщету языческого богословия: посредством сравнения он увидит, что это скорее нечестие, чем богословие. Некоторые из язычников утверждали, что Бога нет; иные думали и говорили, что неподвижные звезды на небе являются огнями, и почитали их заместо Бога; другие же говорили, что мир не божьим промыслом, но разумной природой управляется; иные полагали, что у мира не было начала, но он существовал извечно, либо начало имел не от Бога, но от случая и фортуны; наконец были такие, кто думали, что мир состоит из атомов и искр и малых одушевленных частичек...» Мир, возникший случайно, запомнился Меноккио (вряд ли это реминисценция дантовского «Ада», IV, 136) – об этом мы знаем из показаний, данных 16 марта приходским священником Польчениго Джован Даниэле Мелышори. Пятнадцать лет назад, рассказывал он, один человек – по всей видимости, сам священник, – прогуливаясь, воскликнул: «Велика благость Господа, сотворившего эти горы, эти поля и все это, столь прекрасное мироздание!» Меноккио, который шел рядом с ним, спросил: «Кто, по-вашему, создал этот мир?» – «Бог». – «Вы ошибаетесь, этот мир создан случайно; если бы я мог говорить, я бы сказал многое, но я не хочу говорить».


[Закрыть]. «Они произведены природой из наилучшего в мире вещества, как в сыре производятся сами собой черви; когда же они появляются на свет, то от Бога по его благословению им даются воля, разум и память» – из этого ответа Меноккио ясно, что он так настойчиво возвращался к образам сыра и червей лишь затем, чтобы посредством аналогии сделать свою мысль более ясной. Меноккио видел не раз и не два, как в сгнившем сыре появляются черви, и опирался на этот опыт, чтобы объяснить, как живые существа – первые и лучшие, ангелы – возникают из хаоса, из «грубой и нерасчлененной материи», без всякого участия Бога. Прежде хаоса был только «святейший владыка», никак иначе не определенный; из хаоса возникли первые живые существа: ангелы и старший из ангелов, Бог, – возникли посредством самозарождения, «произведены природой». Космогония Меноккио была по своей сути материалистической и по своей тенденции – научной. Теория самозарождения жизни в неживой материи, которой придерживались все ученые умы того времени (она будет поколеблена только век спустя экспериментами Реди)112112
  В 1688 г. Реди доказал, что в органической материи, не соприкасающей с воздухом, не происходят процессы гниения и, следовательно, нет и «самозарождения».


[Закрыть], имела более научный характер, чем креационистская доктрина церкви, опиравшаяся на первые главы «Книги Бытия». Уолтер Ралей, например, сравнивал молочницу, занимающуюся изготовлением сыра (опять сыр!), с натурфилософом: оба знают, что сычужина способствует свертыванию молока, но не знают, почему это происходит113113
  См.: Haydn H. The Counter-Renaissance. N. Y., 1960. P. 209.


[Закрыть].

Однако отсылка к бытовому опыту объясняет не все; может быть, вообще ничего не объясняет. Аналогия между молоком, створоживающимся в сыр, и туманностью, сгущающейся в земной шар, может показаться очевидной нам – она не казалась таковой Меноккио. Мало того: устанавливая эту аналогию, он воспроизводил, сам того не подозревая, некоторые весьма древние мифы114114
  Harva U. Les representations religieuses des peuples altai'ques. P., 1.959. P. 63 sgg.


[Закрыть]. В индийском мифе, который встречается уже в ведах, происхождение космоса объясняется сгущением – похожим на сгущение молока – вод предначального океана: его пахтают боги-творцы. Согласно калмыцкому мифу, в начале времен воды моря покрылись твердой пленкой, похожей на ту, что образуется на поверхности молока, и из нее произошли растения, животные, люди и боги. «В начале ничего не было, а потом море взбилось в пену и затвердело, как сыр, и в нем появилось множество червей, и эти черви стали людьми, а самый сильный и мудрый стал Богом» – примерно такими (с учетом возможных искажений, о которых уже говорилось) были и представления Меноккио.

Совпадение удивительное, даже какое-то тревожное – для тех, у кого нет наготове объяснений неприемлемых (вроде коллективного бессознательного) или слишком легких (вроде случайности). Конечно, Меноккио имел в виду вполне реальный, ничуть не мифический сыр – сыр, за процессом изготовления которого он множество раз наблюдал (и возможно, сам принимал в нем участие). Алтайские скотоводы, в отличие от него, превратили аналогичный опыт в космогонический миф. Но несмотря на это различие, которое нельзя недооценивать, совпадение остается совпадением. Нельзя исключать, что оно является одним из свидетельств – фрагментарным и полустертым – существования многовековой космологической традиции, соединявшей миф и науку, несмотря на все различие их языков115115
  Ср.: De Santillana G., Von Deghend H. Hamlet's Mill. L., 1970. P. 382–383, где утверждается, что исчерпывающее исследование этой космологической традиции могло бы вылиться в целую книгу. Поскольку эти авторы уже написали одну, и весьма увлекательную, о мельничном колесе как образе небесной сферы, не исключено, что они усмотрели бы определенную закономерность в том факте, что древние космогонические представления отразились в рассуждениях некоего мельника. К сожалению, я недостаточно компетентен, чтобы оценивать такое исследование, как «Мельница в деревне». Очевидно, что многие его предпосылки отличаются некоторой шаткостью, а многие выводы строятся на песке. Но ведь только ставя под сомнение набившие оскомину очевидности, можно добиться успеха в изучении длительных культурных традиций.


[Закрыть]. Любопытно, что спустя столетие после суда над Меноккио метафора вращающегося сыра встретится в вызвавшей оживленную полемику книге английского богослова Томаса Барнета, пытавшегося согласовать Священное писание с наукой своего времени116116
  «Tellurem genitam esse atque ortum olim traxisse ex Chao, ut testatur antiquitas tam sacra quam profana, supponamus: per Chaos autem nihil aliud intelligo quam massam materiae exolutam indiscretam et fluidam... Et cum notissimum sit liquores pingues et macros commixtos, data occasione vel libero aeri expositos, secedere ab invicem et separari, pinguesque innatare tenuibus; ut vedemus in mistione aquae et olei, et in separatione floris lactis a lacte tenui, allisque plurimus exemplis: aequm erit credere, hanc massam liquidorum se partitam esse in duas massas, parte ipsiius pinguiore supernatante reliquae...» (Burnet T. Telluris theoria sacra, originem et mutationes generales orbis nostri, quas aut jam subiit, aut olim subiturus est, complectens. Amstelaedami, 1699. P. 17—22; «Мы полагаем, что земля ведет свое происхождение и начало от хаоса, как свидетельствуют древние авторы, священные наравне со светскими; под хаосом же я понимаю некую жидкую и нерасчлененную материю... Хорошо известно, что маслянистые и нежирные жидкости, будучи смешаны, в соприкосновении с воздухом расходятся и разделяются, причем так, что маслянистые оказываются поверх нежирных это мы можем наблюдать, когда смешиваем масло с водой или при отделении сливок от молока и во многих других случаях; надо полагать, что подобным образом и та жидкая масса разделилась надвое и ее маслянистая часть покрыла прочие..» – лат.). Горячо благодарю Николу Бальдони, указавшему мне это место. Отсылки к индийской космогонии см.: Ibid. P. 344–347, 541–544.


[Закрыть]. Быть может, здесь мы имеем дело с реминисценцией – не исключено, что допущенной невольно, – той древней индийской космологии, которой Барнет посвятил несколько своих страниц. Но в случае Меноккио речь может идти лишь о прямой передаче – передаче устной, из поколения в поколение. Не такая уж фантастическая гипотеза, если вспомнить о распространенности в том же Фриули и в те же годы культа «бенанданти» – шаманского по своей сути117117
  См.: Ginzburg С. I benandanti. Op. cit. P. XIII. Я предполагаю более широко осветить эту тему в одном из будущих исследований.


[Закрыть]. Именно из этой почти еще неизученной почвы культурных взаимосвязей и миграций выросла космогония Меноккио.

28. Монополия на знание

В высказываниях Меноккио, как в археологическом раскопе, обнаруживаются глубинные культурные слои – столь диковинные, что задача их научного анализа кажется невыполнимой. И в данном случае, в отличие от разобранных прежде, речь идет не столько о реакции на книжное слово, сколько о самопроявлении устной культуры. Чтобы эта иная культура получила возможность заявить о себе, нужно было совершиться Реформации и появиться книжному станку118118
  О связи этих двух явлений см. из последних работ: Eisenstein E. L. L'avenement de rimprimerie et la Reforme // Annales ESC, XXVI, 1971. P. 1355–1382.


[Закрыть]. Благодаря Реформации простой мельник мог решиться высказать свое мнение о церкви и мироустройстве. Благодаря книгопечатанию у него появились слова, чтобы облечь в них смутные, неоформившиеся мысли, которые роились у него в голове. Выхваченные из книг слова и фразы помогли ему сформулировать те идеи, которые он отстаивал в течение многих лет сначала перед односельчанами, а затем перед судьями во всеоружии их учености и авторитета.

Он пережил на своем личном опыте гигантский по историческому резонансу сдвиг: от языка устной культуры с ее жестом, шепотом и криком до языка культуры письменной – лишенного интонаций и затвердевшего на книжном листе119119
  См. фундаментальное исследование: Goody J., Watt J. The Consequences of Literacy // Comparative Studies in Society and History. V. 1962–1963. P. 304–305, – авторы, однако, странным образом игнорируют ту историческую цезуру, которая возникла благодаря изобретению книгопечатания. О возможностях самообучения, появившихся в результате этого открытия, см.: Eisenstein E. L. The Advent of Printing and the Problem of the Renaissance // Past and Present. No 45. 1969. P. 66–68.


[Закрыть]. Первый – почти телесен, второй – продукт разума. Победа письменности над устностью – это в первую очередь победа абстракции над эмпирией. В возможности пренебречь частностью кроется основа той прочной связи, что всегда соединяла владение письмом и владение властью. Примеры Египта и Китая, где жреческие и чиновничьи касты в течение тысячелетий обладали монополией на иероглифическое и идеографическое письмо, говорят сами за себя. Изобретение алфавита, произошедшее за пятнадцать веков до Христа, разбило эту монополию, но этого оказалось недостаточным, чтобы сделать письменное слово доступным для всех. Только книгопечатание сделало такую перспективу реальной.

Меноккио сознавал оригинальность своих идей и гордился ею: именно поэтому он хотел высказать их высшим церковным и светским властям. В то же время он чувствовал необходимость овладеть культурой своих противников. Он понимал, что письмо, позволяющее сохранять культуру и передавать ее, является источником власти. Поэтому он не ограничился обличением тех, кто «обманывает бедняков», используя латинский язык в бюрократической практике (и в церковной службе)120120
  Следует отметить, что в 1610 г. венецианский наместник А. Гримани отдал распоряжение, чтобы делопроизводство на всех судебных процессах во Фриули, к которым причастны лица крестьянского сословия, велось на народном языке. См.: Leggi per la Patria. Op. cit. P. 166.


[Закрыть]. Его критика имела более широкий смысл. «Ясное дело, инквизиторы не хотят, чтобы мы знали то, что знают они», – через много лет после событий, о которых мы рассказываем, такие слова вырвались у него в разговоре с односельчанином, Даниэлем Якомелем. «Мы» и «они» – противопоставление более чем четкое. «Они» – это «те, кто наверху», власть имущие, причем не только в церкви. «Мы» – крестьяне. Почти наверняка Даниэль был неграмотным (на его показаниях, данных в ходе второго процесса, нет подписи). Меноккио, напротив, умел читать и писать, но при этом отнюдь не считал, что его многолетняя борьба с властью касается его одного. «Раздумывать о высоком» – эта цель, от которой он в Портогруаро двенадцатью годами раньше перед лицом инквизитора несколько двусмысленно отрекся, продолжала казаться ему не только законной, но и доступной для всех. Незаконным, более того абсурдным ему должно было казаться стремление духовенства сохранять монополию на знание, которое можно было приобрести у венецианского книготорговца «за два сольдо». Изобретением книгопечатания по концепции культуры как привилегии был нанесен серьезный (хотя пока и не смертельный) удар.

29. Читая «Цветы Библии»

Именно в «Цветах Библии», купленных в Венеции «за два сольдо», Меноккио нашел те ученые термины, которые фигурируют в его показаниях рядом со словами, знакомыми ему из повседневного быта. Так, в протоколе от 12 мая мы видим «ребенка в животе у матери», «стадо», «столяра», «лавку», «артель», «сыр», «червей», но видим также и «несовершенный», «совершенный», «вещество», «материю», «волю, разум и память». Похожее сочетание высокой и низкой лексики характерно и для «Цветов Библии», особенно для их первой части. Заглянем в главу третью «О том, что Бог не может ни желать зла, ни совершать его», и читаем следующее: «Бог не может ни желать зла, ни допускать его, ибо он дал такое устройство всем элементам, что они не составляют помехи друг другу, и так будет до скончания мира. Есть, правда, такие, которые говорят, что мир будет длиться вечно, и указывают при этом, что когда прекращается жизнь в теле, плоть и кости обращаются вновь в ту материю, из которой они возникли... И мы видим, как природа исправляет свою службу, когда сводит воедино несогласные между собой вещи, так что все их различие уничтожается и они соединяются в едином теле и едином веществе; и еще соединяет их в растениях и семенах, а через соединение мужчины и женщины порождает новые создания согласно природному распорядку. Иные создания порождает Юпитер и посредством Юпитера – природа, следуя своему порядку. И отсюда заключаем, что природа подчиняется Богу...»

«Материя», «природа», «единое», «элементы», «вещество», происхождение зла, влияние звезд, отношения между творцом и творением. Примеры можно умножить. Даже из такого жалкого и беспорядочного компендиума, как «Цветы Библии», можно было составить представление о некоторых центральных понятиях и некоторых ведущих темах культурной традиции древности и Средневековья. Важность его для Меноккио трудно переоценить. Он почерпнул отсюда, во-первых, те понятийные и лексические инструменты, посредством которых он смог сформулировать свой взгляд на мир. Кроме того, принятая здесь схоластическая манера – не только опровержение, но и изложение ошибочной точки зрения – наверняка подогревала его жадное интеллектуальное любопытство. Сокровищница знаний, которую монтереальский священник представлял как нечто недоступное для непосвященных, оказывалась открытой для столкновения самых разнообразных мнений. В главе двадцать шестой «Как Бог вкладывает души в тела» Меноккио мог, например, прочитать следующее: «Многие философы заблуждались и придерживались ложных мнений касательно происхождения души. Одни говорили, что души вечны. Другие говорят, что душа одна и что элементов всего пять: четыре сказанные выше и еще один, который они называют orbis**
  «мир» (лат.).


[Закрыть]; они утверждают, что из этого orbis Бог сотворил душу в Адаме и во всех прочих. И из этого они выводят, что миру никогда не будет конца, ибо, умерев, человек обращается в составляющие его элементы. Еще есть такие, которые говорят, что души образуют павшие с небес злые духи: они входят в тела человеческие, и когда этот человек умирает, то входят в другого, и совершают такое, пока не спасутся – в конце времен все они будут спасены. Иные же говорят, что мир пребудет вечно и через тридцать четыре тысячи лет жизнь обновится и всякая душа вернется в свое тело. И все это ложь, и те, кто говорили такое, суть язычники, еретики, схизматики, враги правды и веры, не ведающие божественного откровения. Отвечая первым, утверждающим...» Но Меноккио был не тот человек, которого было легко запугать проклятиями. Он и по этому вопросу имел что сказать. Пример «многих философов» не только не убедил его склониться перед ортодоксальной точкой зрения, но придал дополнительную пишу его раздумьям о «высоком», укрепил его в верности своим идеям.

Из множества разнородных элементов, разной степени древности, слагалась новая конструкция. В стене угадывался еле различимый фрагмент капители или полустертый абрис стрельчатой арки, но общий план строения был начертан одной рукой – рукой Меноккио. Без всякого стеснения он пользовался осколками чужих мыслей, как каменщик – кирпичами, выломанными из руины. Но понятийный и лексический инструментарий121121
  Я опираюсь здесь (хотя и в несколько иной перспективе – см. сказанное по этому поводу в предисловии) на понятие «outillage mental» («умственного инструментария»), введенное Февром (Le probleme de l'incroyance. pp. cit. P, 328 sgg.).


[Закрыть], который ему доставался, не был нейтральным и безобидным. Здесь источник большей части его противоречий, его неточности и непоследовательности. На языке, не отделимом от христианских, неоплатонических, схоластических систем мысли, Меноккио пытался выразить идеологию примитивного, инстинктивного материализма, выработанную поколениями его крестьянских предков.

30. Что делать с метафорами?

Чтобы в мыслях Меноккио добраться до их живой сердцевины, нужно сорвать нарост этой терминологии. Что Меноккио действительно имел в виду, когда говорил о Боге, о святейшем владыке, о духе божием, о Святом Духе, о душе?

Начинать надо с языка, с самой яркой его особенности – метафорической насыщенности. Метафоры Меноккио основаны на использовании понятий из повседневного быта: «ребенок в животе у матери», «стадо», «столяр», «сыр» и т.д., – мы об этом уже говорили. Образы, которые встречаются в «Цветах Библии», служат одной цели – дидактической, то есть иллюстрируют посредством понятных читателю примеров те идеи, которые требуется ему внушить. У метафор Меноккио другая цель – в каком-то смысле, противоположная. В его интеллектуальном и лингвистическом универсуме, основанном на принципе абсолютного буквализма, даже метафоры следует понимать буквально. Случайными они не бывают; только через них можно понять истинное, не выраженное впрямую, содержание мысли Меноккио.

31. «Хозяин», «управляющий» и «артель»

Начнем с Бога. Для Меноккио это, прежде всего, отец. Игра метафор возвращает этому давно стершемуся определению изначальную содержательность. Бог – отец всех людей, «все мы божьи дети и того же естества, что и распятый». Все – христиане, еретики, турки, иудеи, «он всех любит, и все могут спастись». Хотят они того или нет, все они остаются его сыновьями: «Он всех зовет одинаково, турок, иудеев, христиан, еретиков, и никому не дает предпочтения, подобно отцу, у которого много сыновей и он всех их зовет сыновьями, и даже те, которые этого не хотят, все равно они его дети». Любовь отца не может стать меньше, даже если ее оскорбляют: оскорбление «причиняет зло» только тебе, а не ближнему твоему, как если бы был у меня плащ и я его разодрал, то причинил бы зло только себе и никому другому, а кто не делает зла ближнему своему, тот не грешит; все мы – сыновья Божий, если не делаем зла друг другу, наподобие того, как если бы у одного отца было несколько сыновей и один бы проклял своего отца, то отец его простил бы, но если один сын разобьет голову другому, то его не прощают, а наказывают; вот поэтому я сказал, что богохульство это не грех, потому что никому не делает зла».

Этим примером Меноккио, как мы помним, обосновывает свое утверждение, что важнее любить ближнего своего, чем Бога: и «ближнего», которого он имеет в виду, надо понимать в самом буквальном и конкретном смысле. Бог – отец любящий, но далекий от своих детей с их повседневными жизненными заботами.

Но Бог для Меноккио не только отец, он также является воплощением высшего авторитета122122
  Оба эти образа являются традиционными. См.: Thomas К. Religion and the Decline of Magic. L., 1971. P. 152.


[Закрыть]. Меноккио неоднократно упоминает о «святейшем владыке», то различая его и Бога, то отождествляя с «духом божьим» или с самим Богом. Кроме того, Бог сравнивается с «великим капитаном»: «своим посланником на земле он назначил своего сына». Он сравнивается также с дворянином: в раю «тот, кто воссядет на эти сиденья, захочет видеть все перед собой, как дворянин, который требует показать ему все его имущество». «Господь Бог», тем самым, господь в самом прямом смысле, господин, синьор: «Я говорил, что Иисус Христос, если он был Бог, то зачем он дал себя схватить и повесить; в этом пункте я не был уверен и колебался, потому что мне казалось это невозможным, что Господь позволил себя схватить, и потому я думал, что раз его распяли, то это был не Бог...»

Господин... Но главный признак господина – то, что он не работает, потому что всегда есть, кому за него работать. Бог – именно такой господин. «А что до индульгенций, я думаю, им можно верить, ведь если человек, которого Бог поставил за себя, а именно папа, дарует прощение, – то это все равно как будто его дарует Бог, ведь оно дано его управляющим или вроде того». Папа у Бога не единственный управляющий; Святой Дух тоже «вроде как управляющий у Бога, и этот Святой Дух избрал потом четырех капитанов, или еще можно сказать управляющих, из тех ангелов, которые были сотворены...» Люди были созданы «Святым Духом по воле божией и другими его помощниками; управляющий ведь во всяком деле не обходится без помощников, но и Святой Дух тут приложил руку».

Бог, следовательно, не только отец, но и хозяин – землевладелец, которому нет нужды работать в поте лица, ибо он может переложить работу на своих управляющих. Но и они в свою очередь только изредко «прикладывают руки»: Святой Дух, к примеру, создал землю, деревья, животных, человека, рыб и всех других тварей земных «с помощью своих работников-ангелов». Правда, Меноккио не отрицает (в своем ответе на прямой вопрос инквизиторов), что Бог мог сотворить мир даже без помощи ангелов: «Когда кто-нибудь строит дом и нанимает плотников и других рабочих, то все равно говорят, что дом построил он; так и для постройки мира Бог привлекает ангелов, но говорят, что это Он его сотворил. И как тот нарядчик при постройке дома мог все сделать сам, но потратил бы больше времени, так и Бог при постройке мира мог все сделать сам, но за большее время». Бог обладает «могуществом»: «Мало хотеть что-нибудь сделать, надо и мочь. Например, столяр хочет смастерить лавку, но без струмента и досок это его хотение напрасно. Также и для Бога: мало хотеть, надо и мочь». Но это «могущество» состоит в том, что он действует «посредством артели».

Эти постоянные метафоры указывают, разумеется, на желание приблизить, сделать более понятными главных религиозных персонажей, рассказав о них языком повседневного опыта. Естественно в таком случае, что человеку, чье занятие, как он объявил своим судьям, было – помимо работы на мельнице, – «плотницкое, столярное, выкладывать стены», Бог будет напоминать столяра или каменщика. Но за этим изобилием метафор стоит и другой смысл. «Постройку мира» опять же надо понимать буквально – как физическое действие, как работу («Я думаю, что ничего нельзя сделать без материи и даже Бог не мог бы этого сделать»). Но Бог – это господин, а господа не работают. «По-вашему, Бог сам по себе сделал, создал, сотворил хоть что-либо?» – допытывались судьи. «Он распорядился, чтобы появилось хотение это сделать», – ответил Меноккио. При всем своем сходстве с плотником или каменщиком Бог все же имеет под своим началом «артель» и «работников». Лишь однажды в пылу полемики против почитания образов Меноккио обмолвился об «одном Боге, который сотворил небо и землю». На самом деле, по его убеждению, Бог не сотворил ровным счетом ничего также точно, как и его «управляющий», Святой Дух. Кто действительно потрудился своими руками, так это ангелы – «артель», «работники»123123
  Если Меноккио, как мы предположили, действительно был знаком с комментариями к Данте Кристофоро Ландино и Алессандро Веллутелло, то мог прочитать следующее пояснение Ландино к девятой песни «Ада»: «Менандриане называются так по имени волхва Менандра, ученика Симона. Они утверждают, что мир сотворен не Богом, а ангелами». Искаженный отголосок этой фразы слышится в следующих словах Меноккио: «В этой книге Мандавилла я вроде бы читал, что был такой Симон волхв, который умел превращаться в ангела». На самом деле у Мандевиля не говорится ни слова о Симоне-волхве. Может быть, это не совсем случайная ошибка. Заявив, что он много почерпнул из «Путешествий» Мандевиля, которые читал «лет пять—шесть назад», Меноккио тут же услышал от инквизитора: «Достоверно известно, что вы в этих мыслях пребываете уже лет тридцать». Припертый к стенке Меноккио не нашел ничего лучшего, как приписать Мандевилю сведения, почерпнутые им из иного источника и, вероятно, много раньше, и тут же заговорить о другом. Впрочем, это не более чем предположение.


[Закрыть]. А кто сотворил ангелов? Природа – «они произведены природой из наилучшего в мире вещества, как в сыре производятся сами собой черви...»

В «Цветах Библии» Меноккио мог прочитать о «первых сотворенных в мире существах, которыми были ангелы, и поскольку они были сотворены из самой что ни на есть благородной материи, они исполнились гордыни и были изгнаны со своих мест». Но он мог прочитать также и следующее: «И отсюда следует, что природа подначальна Богу, как молот и наковальня подначальны кузнецу, который мастерит то, что пожелает – будь то меч или нож или иное подобное; но хотя он не может обойтись без молота и наковальни, тем не менее не молот сделал эти вещи, но их сделал кузнец», С этим, однако, Меноккио не мог согласиться. Созданная им картина мира с ее принципиальным материализмом не оставляла места для Бога-творца. Существования Бога он не отрицал, но это был далекий Бог – подобный хозяину, который поручил свои владения заботам управляющих и «работников».

Далекий и в то же время близкий – воплотившийся в стихиях, тождественный мирозданию. «Я думаю, что весь мир, то есть воздух, земля и все красоты мира – это Бог...; ведь говорится, что человек создан по образу и подобию Божию, а человек – это воздух, огонь, земля и вода, и отсюда следует, что воздух, земля, огонь и вода – это Бог».

И отсюда следует: в очередной раз мы видим, с какой поразительной легкостью Меноккио извлекал из находящихся под рукой текстов – из Писания, из «Цветов Библии» – то, что диктовала ему его собственная логика.