Текст книги "Немецкая идеология"
Автор книги: Карл Генрих Маркс
Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)
Влияние разделения труда на науку.
Роль репрессиив государстве, праве, морали и т.д.
В законе буржуа должны дать себе всеобщее выражение именно потому, что они господствуют как класс.
Естествознание и история.
Не существует истории политики, права, науки и т.д., искусства, религии и т.д. [80]80
Заметка Маркса на полях: «„Общности“ [dem „Gemeinwesen“] в том виде, в каком она выступает в античном государстве, феодальном строе, абсолютной монархии, – этой связи соответствуют в особенности религиозные представления». Ред.
[Закрыть]
– – —
Почему идеологи ставят все на голову.
Проповедники религии, юристы, политики.
Юристы, политики (государственные деятели вообще), моралисты, проповедники религии.
По поводу этого идеологического подразделения внутри одного класса: 1) Обособление профессии вследствие разделения труда. Каждый из них считает свое ремесло истинным. Относительно связи их ремесла с действительностью они тем неизбежнее создают себе иллюзии, что это обусловлено уже самой природой данного ремесла. Отношения становятся в юриспруденции, политике и т.д. – в сознании – понятиями; так как они не выходят за пределы этих отношений, то и понятия об этих отношениях превращаются в их голове в застывшие понятия; судья, например, применяет кодекс, поэтому он считает законодательство истинным активным двигателем. Почтение перед своим товаром, – ибо их профессия имеет дело с всеобщим.
Идея прáва. Идея государства. В обычномсознании дело поставлено на голову.
– – —
Религия есть с самого начала сознание трансцендентности, она возникает из действительныхсил.
Выразить это популярнее.
– – —
Традиция – в области права, религии и т.д.
* * *
[73] [81]81
Эта последняя страница в рукописи не пронумерована. Она содержит заметки, относящиеся к началу изложения материалистического понимания истории. Намеченные здесь мысли развиваются затем в I части главы в § 3, см. с. 15 – 19. Ред.
[Закрыть]Индивиды всегда исходили, всегда исходят из себя. Их отношения представляют собой отношения действительного процесса их жизни. Откуда берется, что их отношения приобретают самостоятельное, противостоящее им существование? что силы их собственной жизни становятся силами, господствующими над ними?
Если ответить одним словом: разделение труда, ступень которого зависит от развития производительной силы, достигнутого в данный момент.
– – —
Земельная собственность. Общинная собственность. Феодальная. Современная.
Сословная собственность. Мануфактурная собственность. Промышленный капитал.
Лейпцигский собор
{48}
В третьем томе трехмесячника Виганда за 1845 г. на деле происходит битва гуннов, пророчески изображенная Каульбахом {49}. Духи убитых, ярость которых не утихает и после смерти, поднимают в воздухе шум и вой, слышен грохот сражений, воинственные клики, бряцание мечей, щитов и железных колесниц. Но борьба идет здесь не из-за земных вещей. Священная война ведется не из-за покровительственных пошлин, конституции, картофельной болезни {50}, не из-за банковского дела и железных дорог, а во имя священнейших интересов духа, во имя «Субстанции», «Самосознания», «Критики», «Единственного» и «Истинного человека». Мы присутствуем на соборе отцов церкви. Так как эти отцы – последние в своем роде экземпляры и так как здесь, надо надеяться, в последний раз защищается дело всевышнего, сиречь – абсолютного, то стóит составить procès-verbal [82]82
– протокол. Ред.
[Закрыть]прений.
Вот, прежде всего, святой Бруно, которого легко узнать по его дубинке(«стань чувственностью, стань дубинкой», Виганд, стр. 130) {51}. Его голова увенчана ореолом «чистой критики», и, преисполненный презрения к миру, он облачается в свое «самосознание». Он « сокрушилрелигию в ее целостности и государство в его проявлениях» (стр. 138) – тем путем, что совершил насилие над понятием «субстанции» во имя всевышнего самосознания. Развалины церкви и «обломки» государства лежат у его ног, между тем как взор его «повергает» в прах «массу». Он подобен богу, у него нет ни отца, ни матери, он – «свое собственное творение, свое собственное изделие» (стр. 136). Словом, он – «Наполеон» духа, он в духе – «Наполеон». Его духовные упражнения состоят в том, что он постоянно «внемлет самому себе, и это самопостижение дает ему толчок к самоопределению» (стр. 136); в результате такого утомительного самопротоколирования он явно тощает. Он «внемлет» не только самому себе – время от времени он «внемлет», как мы увидим, еще и журналу « Westphälisches Dampfboot» {52}.
Против него стоит святой Макс, заслуги которого перед царством божиим состоят в том, что он, по его же словам, констатировал и доказал – приблизительно на 600 печатных страницах – свое тождество с собой, доказал, что он – не кто-нибудь, не какой-то там «Иван или Петр», а именно святой Макс и не кто иной. О его ореоле и прочих отличительных знаках можно сказать только то, что они составляют «его предмет и тем самым его собственность», что они «единственны» и «несравненны» и что «они невыразимы» (стр. 148) {53}. Он одновременно – «фраза» и «собственник фразы», одновременно – Санчо Панса и Дон Кихот. Его аскетические упражнения состоят в скорбных мыслях об отсутствии мыслей, в изложенных на многих страницах сомнениях насчет несомненного, в освящении нечестивого. Впрочем, нам нечего распространяться о его достоинствах, ибо обо всех приписываемых ему свойствах, – хотя бы их было больше, чем имен для бога у магометан, – он имеет обыкновение говорить: Я – Все и еще нечто сверх того. Я – Все этого Ничто и Ничто этого Всего. Он выгодно отличается от своего сумрачного соперника тем, что обладает некоторой возвышенной « беззаботностью» и время от времени прерывает свои серьезные размышления « ликующим критическим кличем».
Эти два гроссмейстера святой инквизиции вызывают на суд еретика Фейербаха, предъявив ему тяжелое обвинение в гностицизме. Еретик Фейербах, – «разражается громовой речью» святой Бруно, – держит в своих руках hyle [83]83
– первичную, еще бесформенную материю. Ред.
[Закрыть], субстанцию, и отказывается выдать ее, дабы в ней не отразилось мое бесконечное самосознание. Самосознание должно бродить призраком до тех пор, пока оно не вберет в себя обратно все вещи, вытекающие из него и в него вливающиеся. И вот оно проглотило уже весь мир, кроме только этой hyle, этой субстанции, которую гностик Фейербах крепко держит под замком и никак не хочет выдать.
Святой Макс обвиняет гностика в том, что тот сомневается в догмате, возвещенном его, святого Макса, устами, – догмате, согласно которому «всякий гусь, всякая собака, всякая лошадь» есть «совершенный и даже, если кто предпочитает превосходную степень, совершеннейший человек» (Виганд, стр. 187 {54}. «Имярек не лишен даже малейшей частицы того, что делает человека человеком. Правда, то жесамое относится и ко всякому гусю, ко всякой собаке, ко всякой лошади»).
Кроме изложения этих важных обвинений, изрекается еще приговор по делу, возбужденному обоими святыми против Мозеса Гесса, и по делу, возбужденному святым Бруно против авторов «Святого семейства». Но так как эти обвиняемые заняты были в то время «делами мира сего» и поэтому не предстали перед santa casa {55}, то они заочно приговорены к вечному изгнанию из царства духа на весь срок их земной жизни.
В заключение оба гроссмейстера опять затевают какие-то странные интриги между собой и друг против друга [84]84
Далее в рукописи перечеркнуто: «В глубине сцены появляется Dottore Graziano {392}, иначе – Арнольд Руге, под видом „необычайно хитроумной и политической головы“ (Виганд, стр. 192)». Ред.
[Закрыть].
II. Святой Бруно
1. «Поход» против ФейербахаПрежде чем обратиться к тому торжественному объяснению, в какое бауэровское самосознание вступает с самим собой и с миром, мы должны раскрыть одну тайну. Святой Бруно кликнул клич и разжег войну только потому, что должен был «обезопасить» самого себя и свою застоявшуюся, прокисшую Критику от неблагодарной забывчивости публики, – только потому, что он должен был показать, что и при изменившихся условиях 1845 года Критика непреклонно осталась равной самой себе и неизменной. Он написал второй том «Правого дела и своего собственного дела» {56}; он отстаивает свою собственную территорию, он сражается pro aris et focis [85]85
– буквально: за алтари и очаги; в переносном смысле: за свой дом и кров, за свое собственное дело. Ред.
[Закрыть]. Но, как настоящий теолог, он прикрывает эту самоцель видимостью, будто ему хочется «охарактеризовать» Фейербаха. О бедном Бруно совсем забыли, как это лучше всего доказала полемика между Фейербахом и Штирнером {57}, в которой он совершенно не был принят во внимание. Именно поэтому он ухватился за эту полемику, чтобы иметь повод провозгласить свой антагонизм по отношению к обоим антагонистам, объявить себя их высшим единством – святым духом.
Святой Бруно открывает свой «поход» артиллерийским огнем по Фейербаху, c’est-à-dire [86]86
– то есть. Ред.
[Закрыть]подправленным и расширенным переизданием одной статьи, фигурировавшей уже в «Norddeutsche Blätter» {58}. Фейербах посвящается в рыцари « субстанции», дабы тем рельефней выделить бауэровское « самосознание». Пред лицом этого перевоплощения Фейербаха, которое доказывается-де всеми сочинениями последнего, наш святой муж перескакивает от книг Фейербаха о Лейбнице и Бейле сразу же к «Сущности христианства», опуская статью против «позитивных философов» в «Hallische Jahrbücher» {59}. Этот «недосмотр» здесь «вполне уместен». Дело в том, что в данной статье Фейербах раскрыл в противовес позитивным представителям «субстанции» {60}всю премудрость «самосознания» в такое время, когда святой Бруно еще предавался спекулятивным размышлениям о непорочном зачатии.
Едва ли нужно упоминать, что святой Бруно все еще гарцует на своем старогегельянском боевом коне. Прослушайте первые же фразы его новейших откровений из царства божия:
«Гегель соединил в одно целое субстанцию Спинозы и фихтевское Я; в единстве обоих, в соединении этих противоположных сфер и т.д. заключается своеобразный интерес гегелевской философии, но вместе с тем и ее слабость. Это противоречие, в котором блуждала гегелевская система, надо было разрешить и уничтожить. Но это он мог осуществить только благодаря тому, что постановка вопроса: как относится самосознаниек абсолютному духу… была сделана навсегда невозможной. Это могло быть сделано в двух направлениях. Либо самосознание должно снова сгореть в пламени субстанции, т.е. должна установиться и сохраниться чистая субстанциальность, либо должно быть показано, что личность есть творец своих атрибутов и своей сущности, что понятиюличности вообщеприсуще полагать себя» («понятие» или «личность»?) «как нечто ограниченное, и это ограничение, которое личность полагает в силу своей всеобщей сущности, снова уничтожать, ибо самая эта сущность есть только результат внутреннего саморазличенияличности, ее деятельности» (Виганд, стр. 86, 87, 88) {61}.
Гегелевская философия была охарактеризована в « Святом семействе» (стр. 220) {62}как единство Спинозы и Фихте, и в то же время было подчеркнуто содержащееся в этом противоречие. Специфическая особенность святого Бруно состоит в том, что он, в отличие от авторов «Святого семейства», считает вопрос об отношении самосознания к субстанции не «вопросом спора в пределахгегелевской спекуляции», а всемирно-историческим и даже абсолютным вопросом. Это единственная форма, в которой он способен выражать коллизии современности. Он действительно верит, что победа самосознания над субстанцией имеет существеннейшее влияние не только на европейское равновесие, но и на все будущее развитие вопроса об Орегоне. В какой мере от этого зависит отмена хлебных законов в Англии, пока что еще мало известно {63}.
То абстрактное и заоблачное выражение, в котором у Гегеля отразилась – в искаженном виде – действительная коллизия, приобретает для этой «критической» головы значение самóй действительной коллизии. Бруно принимает спекулятивноепротиворечие и противопоставляет одну его часть другой. Философская фразао действительном вопросе есть для него сам действительный вопрос. У него, следовательно, на одной стороне, вместо действительных людей и их действительного сознания о своих общественных отношениях, противостоящих им как нечто по видимости самостоятельное, – вместо этого у него голая абстрактная фраза: самосознание, – подобно тому как вместо действительного производства у него фигурирует ставшая самостоятельной деятельность этого самосознания; а на другой стороне, вместо действительной природы и действительно существующих социальных отношений, – философское сведение воедино всех философских категорий или названий этих отношений в виде голой фразы: субстанция; ибо Бруно вместе со всеми философами и идеологами ошибочно принимает мысли, идеи, ставшее самостоятельным мысленное выражение существующего мира – за основу этого существующего мира. Само собой разумеется, что с этими двумя абстракциями, сделавшимися бессмысленными и бессодержательными, он может проделывать всевозможные фокусы, ничего решительно не зная о действительных людях и их отношениях. (Смотри, кроме того, чтó сказано о субстанции в разделе о Фейербахе и по поводу «гуманного либерализма» и «Святого» в разделе о святом Максе). Для того чтобы разрешить противоречия спекуляции, он, следовательно, не покидает спекулятивной почвы; он маневрирует, оставаясь на этой почве, и самстоит на специфически гегелевской почве еще настолько прочно, что отношение «самосознания» к «абсолютному духу» все еще не дает ему покоя. Одним словом, здесь перед нами та философия самосознания, которая была возвещена в «Критике синоптиков», осуществлена в «Раскрытом христианстве» и, как это ни жаль, давно предвосхищена в гегелевской «Феноменологии» {64}. Исчерпывающий разбор этой новой философии Бауэра был дан в «Святом семействе» на стр. 220 и сл. и 304 – 307 {65}. Святой Бруно, однако, ухитряется еще создать здесь карикатуру на самого себя, протаскивая контрабандой «личность», чтобы получить возможность изобразить вместе с Штирнеромотдельного индивида как его «собственное изделие», а Штирнера– как изделие Бруно. Этот шаг вперед заслуживает, чтобы его вкратце отметить.
Прежде всего пусть читатель сравнит эту карикатуру с ее оригиналом, с объяснением самосознания в «Раскрытом христианстве», стр. 113, а затем пусть сравнит это объяснение с его прообразом, с гегелевской «Феноменологией», стр. 575, 583 и др. (Оба эти места перепечатаны в «Святом семействе», стр. 221, 223, 224 {66}.) Но обратимся к карикатуре: «Личность вообще»! «Понятие»! «Всеобщая сущность»! «Полагать себя в ограниченной форме и снова уничтожать это ограничение»! «Внутреннее саморазличение»! Какие громадные «результаты»! «Личность вообще» – это либо «вообще» бессмыслица, либо абстрактное понятие личности. Стало быть, «в понятии» понятия личности заключено «полагание себя в ограниченной форме». Это ограничение, заключенное в «понятии» ее понятия, личность тотчас вслед за этим полагает «в силу своей всеобщей сущности». И, после того как она опять уничтожила это ограничение, оказывается, что «как раз эта сущность» есть всего лишь « результатвнутреннего саморазличения личности». Весь грандиозный результат этой замысловатой тавтологии сводится, таким образом, к давно известному гегелевскому фокусу саморазличения человека в мышлении, саморазличения, которое несчастный Бруно упорно возвещает как единственную деятельность «личности вообще». Уже прошло изрядное время с тех пор, как святому Бруно было разъяснено, что нет никакого толка от «личности», деятельность которой ограничивается этими, ставшими уже тривиальными, логическими прыжками. В то же время приведенное место содержит наивное признание, что сущность бауэровской «личности» есть понятие понятия, абстракция от абстракции.
Критика, которой Бруно подвергает Фейербаха, – поскольку она нова, – ограничивается тем, что упреки Штирнера по адресу Фейербаха и Бауэраона лицемерно изображает как упреки Бауэра по адресу Фейербаха. Так, например, он утверждает, что «сущность человека есть сущность вообще и нечто святое», что «человек есть бог человека», что человеческий род есть «абсолютное», что Фейербах раскалывает человека «на Я, связанное с сущностью, и Я, не связанное с сущностью» (хотя Бруно постоянно объявляет абстрактное совпадающим с сущностью и, противопоставляя Критику и массу, представляет себе этот раскол еще гораздо более чудовищным, чем Фейербах), что борьбу следует вести против «предикатов бога», и т.д. По вопросу о корыстной и бескорыстной любви Бруно списывает у Штирнера, полемизируя с Фейербахом, почти дословно целых три страницы (стр. 133 – 135), точно так же, как он весьма неуклюже копирует фразы Штирнера: «каждый человек – свое собственное творение», «истина – призрак» и т.д. Вдобавок, «творение» превращается у Бруно в «изделие». Мы еще вернемся к тому, как святой Бруно эксплуатирует Штирнера.
Итак, первое, что мы обнаружили у святого Бруно, – это его постоянная зависимость от Гегеля. На его замечаниях, списанных у Гегеля, мы, конечно, дольше останавливаться не будем. Мы приведем еще только несколько мест, из которых станет ясно, как непоколебимо он уверовал в могущество философов и как он разделяет их иллюзию, будто изменившееся сознание, появление нового оттенка в истолковании существующих отношений может перевернуть весь существовавший до сих пор мир. Преисполненный этой веры святой Бруно и выдает себе через одного своего ученика аттестацию, – в IV томе вигандовского трехмесячника, на стр. 327, – будто его вышеприведенные фразы о личности, провозглашенные им в III томе, представляют собой «миропотрясающие мысли» {67}.
Святой Бруно говорит (Виганд, стр. 95) {68}:
«Философия никогда не была чем-либо иным, как только теологией, приведенной к своей наиболее общей форме, к своему наиболее разумному выражению».
Это место, направленное противФейербаха, почти дословно списано из фейербаховской «Философии будущего» (стр. 2):
«Спекулятивная философия есть истинная, последовательная, разумнаятеология».
Бруно продолжает:
«Философия сама в союзе с религией всегда стремилась к абсолютной несамостоятельности индивида и действительно осуществила ееблагодаря тому, что философиятребовала и добивалась растворения единичной жизни во всеобщей, растворения акциденции – в субстанции, человека – в абсолютном духе».
А разве не «философия» Бруно «требует» – «в союзе с» гегелевской и в его все еще продолжающемся запретном общении с теологией – «растворения человека» в представлении одной из его «акциденций», – в представлении самосознания как «субстанции», – разве она этого не «требует», хотя и не «добивается»? Из всего этого места, впрочем, видно, с какой радостью «елейно-медоточивый» отец церкви все еще исповедует свою «миропотрясающую» веру в таинственную мощь святых теологов и философов. Разумеется, – в интересах «правого дела свободы и своего собственного дела» {69}.
На стр. 105 наш богобоязненный муж имеет наглость упрекать Фейербаха в том, что
«Фейербах сделализ индивида, из обесчеловеченного человека христианства, не человека, не истинного» (!) «действительного» (!!) «личного» (!!!) «человека» (эти предикаты обязаны своим происхождением «Святому семейству» и Штирнеру), «а оскопленного человека, раба», –
и тем самым утверждать, между прочим, ту бессмыслицу, что он, святой Бруно, может делатьлюдей посредством головы.
Далее мы читаем там же:
«У Фейербаха индивид должен подчиняться роду, служить ему. Род, о котором говорит Фейербах, это – абсолют Гегеля, и он точно так же нигде не существует».
Здесь, как и во всех других местах, святой Бруно покрыл себя славой, поставив действительные отношения индивидов в зависимости от их философского истолкования. Он не имеет ни малейшего понятия о том, в какой связи с существующим миром находятся представления гегелевского «абсолютного духа» и фейербаховского «рода».
На стр. 104 святой отец находит страшно скандальной ту ересь, посредством которой Фейербах превращает божественное триединство разума, любви и воли в нечто, «существующее виндивидах и господствующее надними», – точно в наше время любые задатки, любое влечение, любая потребность не утверждают себя как сила, «существующая в индивиде и господствующая надним», в тех случаях, когда обстоятельства препятствуют ее удовлетворению. Если святой отец Бруно почувствует, например, голод, не имея средств утолить его, то даже его желудок станет силой, «существующей внем и господствующей надним». Ошибка Фейербаха состоит не в том, что он установил этот факт, а в том, что он на идеалистический лад наделил его самостоятельностью, вместо того чтобы рассматривать его как продукт определенной, преходящей ступени исторического развития.
Стр. 111: «Фейербах – холоп, и его холопская натура не позволяет ему выполнить дело человека, познать сущность религии» (нечего сказать, «дело человека»!)… «Он не познает сущности религии, потому что не знает моста, по которому он может добраться до источникарелигии».
Святой Бруно все еще всерьез верит, будто у религии есть собственная «сущность». А что касается «моста», « по которому» добираются до « источникарелигии», то этот предназначенный для ослов мост [87]87
В подлиннике игра слов: «Eselsbrücke» («мост для ослов») означает пособие для тупых или ленивых школьников (нечто вроде «шпаргалки»). Ред.
[Закрыть]непременно должен быть акведуком. Святой Бруно в то же самое время устраивается в качестве забавно модернизированного Харона, который благодаря построенному мосту был уволен на покой; в качестве tollkeeper [88]88
– сборщика пошлины. Ред.
[Закрыть], он требует полагающиеся ему halfpenny [89]89
– полпенни. Ред.
[Закрыть]с каждого человека, проходящего по мосту, который ведет в призрачное царство религии.
На стр. 120 святой замечает:
«Как мог бы Фейербах существовать, если бы не было истиныи истина была бы лишь призраком» (Штирнер, выручай!) {70}, «которого человек боялся до сих пор?»
«Человек», боящийся «призрака» «истины», есть не кто иной, как сам достопочтенный Бруно. Уже десятью страницами раньше, на стр. 110, он перед лицом «призрака» истины испустил следующий миропотрясающий крик ужаса:
«Истина, которая сама по себе нигде не встречается в качестве готового объекта и которая только в развитии личности развертывает себяи восходит к единству».
Итак, истина, – этот призрак, – здесь не только превращена в лицо, которое себя развертывает и восходит к единству, но еще сверх того этот фокус произведен вне ее, наподобие ленточных глистов, внутри некоторой третьей личности. О прежней любовной связи святого мужа с истиной, когда он был еще молод и в нем бурлили еще вожделения плоти, – смотри «Святое семейство», стр. 115 и сл. {71}
Каким очищенным от всякой плотской похоти и мирских вожделений предстает ныне святой муж, показывает его запальчивая полемика против фейербаховской чувственности. Бруно вовсе не выступает против того в высшей степени ограниченного способа, каким Фейербах признает чувственность. Неудавшаяся попытка Фейербаха, – уже в качестве попытки выпрыгнуть из идеологии – является в его глазах грехом. Конечно! Чувственность – похоть очей, похоть плоти и высокомерие – ужас и мерзость {72}пред лицом господа! Разве вы не знаете, что помышления плотские – это смерть, а помышления духовные – это жизнь и мир; ибо плотские помышления – это вражда к Критике, и все плотское – от мира сего; и разве вы не знаете, что написано: Дела плоти известны, они суть – прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, нечестивые шайки, ненависть, убийства, пьянство, обжорство и тому подобное. Предсказываю вам, как и прежде предсказывал, что те, которые вершат подобные дела, царства Критики не унаследуют; но горе им, потому что идут они путем каиновым, в своей жажде наслаждений предаются заблуждению Валаама и, поднимая мятежи, погибают, как Корей. Эти нечестивцы утучняют себя, без страха пожирая дары ваши. Это – безводные облака, носимые ветром, оголенные, бесплодные деревья, дважды умершие и вырванные с корнем, это – свирепые морские волны, пенящиеся срамотами своими, звезды блуждающие, осужденные на веки вечные на мрак тьмы {73}. Ибо мы читали, что в последние дни наступят времена страшные, появятся люди, много мнящие о себе, хулители, невоздержанные, любящие сластолюбие больше, чем Критику, главари шаек – словом, рабы плоти. Таких ненавидит святой Бруно, помышляющий о духовном и гнушающийся даже одеждой, которая осквернена плотью {74}, и посему он предает Фейербаха, которого считает главарем шайки, проклятию, оставляя его за воротами, где псы и чародеи, любодеи и убийцы {75}. «Чувственность» – тьфу, гадость! Она не только повергает святого отца церкви в жесточайшие судороги, но и доводит его даже до того, что он принимается петь и на стр. 121 поет «песнь конца и конец песни». Чувственность – да знаешь ли ты, несчастный, что такое чувственность? Чувственность, это – «дубинка» (стр. 130) {76}. Охваченный судорогами святой Бруно борется в одном месте даже с одним из своих собственных тезисов, как блаженной памяти Иаков боролся с богом, с той лишь разницей, что бог вывихнул Иакову бедро, а наш святой эпилептик сокрушает все члены своего тезиса, рвет все его связки – и тем разъясняет тождество субъекта и объекта на нескольких разительных примерах:
«Пусть Фейербах говорит, что угодно… он все-таки уничтожает» (!) « Человека, ибо он превращает словочеловек в голую фразу… ибо он не делает» (!) « и не творит» (!) « Человека целиком, авозводит все человечество в абсолют, ибо он, вдобавок ко всему, объявляет органом абсолютного нечеловечество, ачувство, и признает абсолютным, несомненным, непосредственно достоверным объект чувств, созерцания, ощущения, словом – чувственное», чем Фейербах, – таково мнение святого Бруно, – «хотя и может сотрясти слои воздуха, но не может сокрушить явлений человеческой сущности, потому что его сокровеннейшая» (!) «сущность и его животворящая душа уже разрушает внешний» (!) «звук иделает его пустым идребезжащим» (стр. 121).
Святой Бруно сам дает нам хотя и таинственное, но решительное объяснение относительно причин своей вражды к чувственности:
«Как будто мое Я не обладает также и вот этим определенным полом, единственным, по сравнению со всеми прочими, и этими определенными единственными половыми органами». (Кроме своих «единственных половых органов» сей витязь обладает еще особым «единственным полом»!)
Этот единственный пол пояснен на стр. 121 в том смысле, что
«чувственность, высасывающая, как вампир, весь мозг и всю кровь из жизничеловека, есть та непреодолимая преграда, натолкнувшись на которую человек неизбежно наносит себе смертельный удар».
Но и святейший тоже не чист! Все они – грешники и лишены той славы, которой они должны были бы обладать перед «самосознанием». Легкомысленные писания еретика Фейербаха наводят святого Бруно, – когда он в полночь бьется в одинокой келье над «субстанцией», – на мысли о женщине и женской красоте. Внезапно взор его омрачается; чистое самосознание оскверняется, и греховная чувственная фантазия осаждает испуганного критика сладострастными образами. Дух бодр, но плоть немощна. Бруно спотыкается, он падает, он забывает, что он – та власть, которая «своей силой связывает, освобождает и господствует над миром» {77}, что эти исчадия его фантазии – «дух от его духа»; он теряет всякое «самосознание» и, опьяненный, лепечет дифирамб женской красоте, ее «изнеженности, мягкости, женственности», дифирамб «пышным округлым членам» и «трепещущему, колышущемуся, кипучему, бушующему и шипящему, волнообразному строению тела» {78}женщины. Невинность, однако, всегда выдает себя – даже там, где она грешит. Кто же не знает, что « трепещущее, колышущееся, волнообразное строениетела» есть нечто такое, чего ни один глаз никогда не видел, ни одно ухо никогда не слышало? Посему – тише, милая душа, дух скоро возьмет верх над мятежной плотью и поставит перед переливающимися через край кипучими страстями непреодолимую «преграду», «натолкнувшись на которую» они скоро нанесут себе «смертельный удар».
«Фейербах» – к этому святой, наконец, пришел при помощи критического понимания «Святого семейства», – «это – пропитанный гуманизмом и разложившийся под его влиянием материалист, т.е. такой материалист, который не в силах выдержать пребывания на земле и на ее бытии» (святой Бруно знает бытие земли, отличающееся от земли, и знает, каким образом нужно поступить, чтобы « выдержать пребывание на бытииземли»!), «но хочет одухотвориться и взойти на небо; Фейербах – такой гуманист, который не может мыслить и строить духовный мир, будучи обременен материализмом и т.д.» (стр. 123).
Подобно тому, как гуманизм у святого Бруно, судя по этим словам, заключается в «мышлении» и в «построении духовного мира», так материализм состоит в следующем:
«Материалист признает только наличную, действительную сущность, материю» (точно человек со всеми его свойствами, включая и мышление, не есть « наличная действительная сущность») «и признает еекак деятельно развертывающую и осуществляющую себяво множестве, – как природу» (стр. 123).
Сперва материяесть наличная действительная сущность, но только – в себе, в скрытом виде; лишь когда она «деятельно развертывает и осуществляет себя во множестве» («наличная действительнаясущность» « осуществляетсебя»!!), лишь тогда она становится природой. Сперва существует понятиематерии, абстракция, представление, и это последнее осуществляет себя в действительной природе. Слово в слово гегелевская теория о предсуществовании категорий, наделенных творческой силой. С этой точки зрения становится вполне понятным, что святой Бруно неправильно принимает философские фразы материалистов о материи за действительное ядро и содержание их мировоззрения.
