Текст книги "Дориан Дарроу: Заговор кукол (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 44. О любви, ненависти и иных чувствах

Я никогда не видел, как умирает человек. Я никогда не думал, что убить так просто. Один выстрел, одна пуля, одно тело на камне. Я смотрел на лежащую женщину, но видел лишь бурое пятно на ее спине. Пятно расползалось, а в воздухе, перебивая пороховую гарь, разлился аромат свежей крови.

– Хочешь? – поинтересовался Френсис, и голос его вывел из ступора. – Если хочешь, то пей. Ей уже все равно… да и тебе тоже.

Затошнило.

И еще кричит кто-то. Громко-громко.

А та, которая на полу, мертва. Мертвые не кричат.

– Милая леди, хватит уже. Мне казалось, что нервы у вас покрепче будут.

– Ублюдок, – ответила леди, и я, наконец, узнал Минди. – Долбанный ублюдок! Да мой папенька…

– О вашем папеньке мы обстоятельно поговорим немного позже. И в обстановке более располагающей к беседе. Дориан, вы не могли бы положить тело на стол?

Дуло пистолета смотрело в лоб. Но подчинился я не оружию, а голосу, который словно лишил меня воли. Тело оказалось неожиданно тяжелым и еще неудобным. Я чувствовал сквозь ткань остатки живого тепла и неприятную кровяную мокроту.

– Дориан! Не слушай его, Дориан!

Нельзя.

– Теперь раздень.

– Это лишнее. – Голос мой сух. А вот руки дрожат. От запаха крови тошнота становится невыносимой.

– Отнюдь, – возразил Френсис. – Не стоит играть в благородство, в тебе его нету. Раздевай и бери инструмент.

Пистолет указывает на столик с двумя рядами инструментов. Сталь сияет.

Я могу взять скальпель и ударить Френсиса в горло. Или в живот. Или по руке полоснуть.

Я беру ножницы и начинаю разрезать одежду. Липкая. Грязная. Старая. Ткань сухо трещит, скорее рвется, нежели режется, и лезвия ножниц путаются в размочаленных нитях.

– Дориан, что ты делаешь?!

Я поворачиваюсь к Минди спиной. Это по моей вине она оказалась здесь, следовательно, мой долг – сделать все возможное, чтобы она выбралась из этой передряги. Но я не знаю, что делать, поэтому продолжаю раздевать труп.

Надеюсь, Бог меня простит.

Отложив ножницы, я сгреб ткань юбок и рванул со всей силы.

– Злишься? – поинтересовался Френсис, отходя куда-то вглубь подвала. Остановившись у ряда колоннообразных сооружений, укрытых простынями, он велел. – Но раз уж ты закончил, то подойди сюда. Будь так любезен.

– Дориан!

– Минди, все будет хорошо, – сказал я, не особо веря в сказанное. И Минди поняла. Она замолчала, вздернула подбородок и прижалась к решетке.

Все будет хорошо. Для кого-нибудь.

– Сними покрывало, Дориан. Все покрывала.

Он не улыбался. Он следил за мной жадно и не стесняясь этой своей жадности, в которой мне виделся еще один признак безумия.

Первая простыня держалась крепко. Я дергал, с каждым разом увеличивая усилие, и она, наконец, треснула, рухнула, грозя накрыть меня же.

От простыни пахло эфиром и скрывала она огромных размеров стеклянную колбу. Пустую. В толстых стенках отражалось мое испуганное лицо, и внимательное – Дайтона. И клетка с Минди. И стол с телом. И прочие простыни покровами чужой тайны.

– Смелее, Дориан. Ты уже почти нашел.

Вторая. Третья. Четвертая заполнена густой жижей цвета янтаря.

На дне пятой виден черный ком, в котором я не сразу, но узнаю еще одно тело. Отворачиваюсь.

– Знакомся, Дориан, это Мэри-Джейн. Старая дева, чья жизнь была бесполезна, но смерть принесла науке пользу. Теперь я могу со всей определенностью сказать, что затянувшееся девичество столь же противно природе женской, сколь и развратность. Но ты продолжай, продолжай.

Шестая. В янтаре парит муха-человечек. Руки-крылья распахнуты и почти касаются стенок колбы. Из плеч и живота ее выходят тончайшие жгуты проводов, которые пробивают крышку и выползают наружу, свешиваясь, словно плети винограда.

И нервы мои сдают.

– Это же… это же ребенок! Господи, да вы безумец!

Обритая голова кажется неестественно маленькой. Глаза закрыты. А из сомкнутых губ выползает прозрачная жила. Девочка жива. Я вижу ее дыхание и едва заметную рябь, которая идет от гулких ударов сердца.

– Ребенок. Один из многих детей. Вам ее жаль?

И снова ни тени насмешки. Френсис серьезен также, как пистолет в его руке.

– Тебе кажется чудовищным такая ее… жизнь? Ты готов пожалеть эту конкретную девочку, наплевав на всех других девочек, которые умирают ежедневно и ежечастно. От дифтерии. От голода. От нищеты. От сифилиса. От угольной пыли… ты когда-нибудь был на шахтах? Конечно, нет. А в борделе наверняка был.

– Замолчите!

– В молчании нет смысла. Беда подобных тебе, Дориан, в том, что вы готовы жалеть тех, кого видите, но умудряетесь закрывать глаза, чтобы не видеть слишком уж много.

– И поэтому вы убили ребенка?

– Еще не убил, – поправил Дайтон. – Но убью, и не только ее. Уже скоро.

Он достал из нагрудного кармана хронометр и, повернув циферблатом ко мне, произнес:

– Еще два часа. Мы постараемся провести их с пользой. Но сначала – последняя завеса. Мне, право, удивительно, почему ты медлишь.

Потому, что знаю, кого увижу там, в жидком янтаре. От догадки до уверенности – один жест. Простыня держится плохо, тронь и соскользнет.

– Ну же, Дориан. Ты ведь так искал ее. Помнишь? Голубок и горлица никогда не ссорятся…

Моя рука коснулась ткани. Скомкала. Потянула. Отпустила, позволяя соскользнуть к подножию стеклянной колонны. Пальцы легли на стекло.

По ту сторону его стучит сердце Эмили.

Она жива. Самое главное, что она – жива!

– И может живой остаться, – сказал Френсис, в очередной раз заглянув в мои мысли. – Если ты окажешь мне помощь в моем небольшом деле.

– Дориан, не слушай его! Не слушай!

Эмили выглядит спящей. Веки ее неплотно сомкнуты и мне хочется заглянуть в глаза. Или ударить по стеклу, чтобы треснуло, чтобы выплеснуло желтизну утробы и позволило добраться до проводов. Я буду рвать их, как паутину и…

– Не дури, князь, – мягко произнес Френсис. – То, о чем ты думаешь, вызовет коллапс. И смерть. Ты же не хочешь, чтобы она умерла?

– Почему… за что вы так меня ненавидите?

В его глазах пустота. Это как глядется в бездну, надеясь поймать в ней хоть тень человечности.

– За то, что ты есть. Но в одном не прав – ненавижу я не только тебя. Весь ваш мирок, такой нарядный и такой лживый. Ты садись, Дориан. Время еще есть. Минут пятьдесят.

Его хронометр, должно быть, очень точен.

– Однажды я влюбился. И девушка, которую любил, ответила взаимностью. Ты вряд ли представляешь, какое это счастье, быть любимым. И какое горе, когда оказывается, что любовь – это одно, а чувство долга – совсем другое.

– Она отказала тебе?

– Нет. Согласилась. Мы сбежали. Мы были так молоды и надеялись, что если обвенчаемся, то нас оставят в покое. А оказалось, что венчание ничего не значит. Священник получает кошелек и отрекается. Запись в церковной книге исчезает. Брачный договор с нею. Моя молодая жена после разговора с отцом твердит, что долг ее – повиноваться воле родителя. И она по-прежнему меня любит, она будет ждать, она верит, что… проклятье!

Дайтон пнул железяку, которой угораздило попасться на его пути. Кажется, собственный рассказ привел его в бешенство.

– Знаешь, что я сделал? Я пошел к твоему папаше. Он ведь учил меня. Любил приговаривать, что я талантливый, а у тебя и братца твоего нет и десятой части моего ума. И я подумал, какого дьявола? Если так, то помоги! Ты ведь сам называл меня третьим сыном!

И мы все-таки встречались. Я вспомнил бледного юношу с диковатыми повадками, с которым однажды довелось провести два часа в отцовском кабинете. Юноша пытался втолковать мне основы алгебры. Я думал о том, что Эмили тоже в Сити, и снова был невнимателен. Кажется, тогда меня обозвали тупицей.

– А твой папаша ответил мне, что я, безусловно, надежда и опора страны… когда-нибудь в будущем. И я не должен до наступления этого будущего хотеть чего-то, что выходит за пределы дозволенного. Смирись, сказал он. И будет тебе счастье!

Выражение лица девочки меняется, глаза открываются и рот тоже, выпуская стаю пузырей. Они летят к крышке капсулы и липнут к стенкам.

– Вам следовало… – начала Минди, и Дайтон, дернувшись, подскочил к клетке, ударил рукоятью по пальцам. Минди с визгом отпрянула.

– Прекратите!

– Иначе что? – он повернулся ко мне. – Ты меня остановишь? Благородно станешь под выстрел и умрешь с чувством выполненного долга? Или станешь уговаривать? Скажешь, что надо было послушаться. Стоило поработать во благо правительства и Королевы. Лет пять и мне присвоили бы рыцарские шпоры. А еще через десять даровали бы право на титул наследуемый…

– Долго? – я говорил и смотрел ему в глаза, больше всего опасаясь, что протянувшаяся между нами нить порвется, и тогда Дайтон вновь вспомнит о Минди.

Или об Эмили.

Сколько уже отмерил его хронометр?

– Скорее бессмысленно. Ее отец имел весьма определенные планы. Мне оставалось надеяться, что я успею раньше. Тогда я еще не думал про все это. – Френсис взмахнул рукой. – Я лишь хотел быть рядом со своей женой. Я отправился туда, где мог быстро и дорого продать единственное, что имел – свою голову. И у меня получалось. Я работал. Мне платили. Пожалуй, это было хорошее время.

Я не должен испытывать жалости к Дайтону. Он – убийца. И та несчастная, что лежит на препараторском столе, – одна из многих.

– Я писал ей письма. Она отвечала. Редко – ведь за ней следили. Прятали. Только вот прятали ненадежно, если она встретила тебя!

Тычок дула в грудь выбил зарождающуюся жалость. И дальнейшие объяснения потеряли смысл.

– Если вы говорите об Ольге…

– Да, чтоб тебя! Я говорю об Ольге. О моей Ольге. И о том, – он вдруг изменил голос, передразнивая распорядителя, – что князь Дориан Фредерик Курт фон Хоцвальд-Страшинский имеет честь объявить о своей помолвке… Ты ведь даже не спросил, нужен ли ей!

– И весьма сожалею об этом, поскольку…

…найдись во мне смелость задать вопрос и выслушать ответ, который я читал при каждой встрече в Ольгиных глазах, все сложилось бы иначе. Для нее. Для меня. Для Дайтона.

И для многих иных людей, случайно втянутых в воронку его ненависти.

– Ты ведь хуже, чем ничтожество. Ты – посредственность. Серое пятно на серой стене. Ни желаний, ни мечтаний, ни талантов. Ничего! Я превосхожу тебя во всем, кроме треклятого титула, который даже не твоя заслуга!

Он шагнул влево, и я вынужден был сделать шаг вправо. Этот танец рано или поздно закончится, но пока можно потянуть время.

И Минди определенно что-то задумала. Я ее не видел, но молчание ей было не свойственно.

– Я понимаю, насколько вам было больно. Но почему Эмили? Вы могли бы убить меня.

– Я хотел, – Дайтон остановился у стола с телом. – И хочу. И убью, но позже. Еще слишком рано. Полчаса.

Полчаса – это целых тридцать минут жизни. И хронометр в руке Дайтона выглядит более опасным, чем пистолет.

– Насколько я знаю, тебе доводилось посещать врачебные курсы. Потому прошу, инструмент все еще ждет. А час – не так и много.

– Зачем?

– Затем, что все должно быть достоверно. Вот последняя жертва твоих чудовищных экспериментов. Знаешь, сначала я ненавидел лишь тебя.

Если я откажусь вскрывать, что будет? Ничего хорошего. Этой женщине уже все равно, а Минди жива. И Эмили. И безымянная девочка, похожая на муху в янтаре.

Инструмент был великолепен.

– Так почему Эмили?

Лезвие рассекает кожные покровы, погружаясь в ослабшую массу мышц. Разрез, пожалуй, несколько небрежный, но с учетом ситуации, простительно.

– Ты так ничего и не понял? – Дайтон наблюдает за мной.

Хорошо. Что бы ни делала Минди, пусть она делает это быстро.

– Не в тебе дело. Сначала было в тебе. А потом я стал наблюдать за твоей семейкой. И не поверишь, оказалось, что ты – не самое большое в ней дерьмо.

Второй разрез выходит более аккуратным. И тело раскрывается, вываливая сизоватую требуху. В нос шибает вонью, и меня едва не выворачивает.

– Дело в вашем кукольном мире. Вы дергаете друг друга за веревочки и пляшете, пляшете до одури! И я решил, что почему бы мне тоже не подергать за эти веревочки? Может, тогда я придам этому танцу хоть какой-то смысл?

Вытащив сизое в черных крапинах язв легкое, я аккуратно положил его в лоток. Руки в липкой пленке крови скользили. Полагаю, и на моей одежде осталось изрядно следов.

– Ваш план ненадежен, – я принялся за второе легкое, стараясь оттянуть момент, когда придется прикоснуться к развороченному куском свинца сердцу. – Найдутся те, кто подтвердит мою непричастность.

– На своего дружка уповаешь? Если не ошибаюсь, личность весьма сомнительную, да моя леди?

– Пошел ты!

Я позволил себе посмотреть на Минди. Она стояла, повернувшись спиной, и с нервозной тщательностью расправляла юбки.

– Вы не правы, Персиваль – хороший человек.

– Пускай. Его слово против вещественных улик.

– Циркачи.

– О которых никто не знает. Зато все слышали о самоубийстве Дориана Хоцвальда на почве несчастной любви. Чем не доказательство сумасшествия?

– Ваши пособники…

– …будут мертвы к тому времени, как до них доберутся. Вы будете весьма старательно заметать следы.

Сердце было твердым, аорта – упрямой. Лезвие раз за разом соскальзывало, оставляя зарубки на стенке, но никак не могло разрезать до конца.

– Вы неуклюжи, сэр Дориан, – произнес Дайтон менторским тоном. – Но поспешите, у вас осталось минут десять.

– И что потом? – мне все-таки удалось отделить сердце, которое легло в очередной лоток. Те, кто заглянет сюда в поисках злодея, получат достаточно доказательств моей вины.

И весьма кровавые воспоминания.

– Потом случится взрыв, который должен был бы уничтожить все августейшее семейство, однако по счастливой – или несчастной? – случайности произошел раньше. Скажем… вашу куклу повредили при перевозке. Женщины порой бывают так небрежны.

Громкий хлопок заставил меня вздрогнуть и выронить черный ком печени.

– И очень упрямы, – договорил Дайтон, поворачиваясь к Минди. – Что ж вам, леди, спокойно-то не сидится?

– Глава 45. В которой происходят события, вносящие дополнительную сумятицу в и без того запутанное дело, а леди Фэйр снова падает в обморок

Карета остановилась на набережной, и хмурый кучер помог Эмили спуститься. Мэри выбралась сама и, оглядевшись, вздохнула: определенно, с хозяйкой сегодня творилось неладное.

– Мисс… мисс… нам лучше домой пойти, мисс. Ваша тетушка…

Словно и не услышала. Она шла вдоль торговых рядов, изредка останавливаясь, но глядела не на товары – на витрины.

Эмили искала свое отражение и, находя, удивлялась, потому как отражение это было немного неправильным. Почему? Она не знала. Как не знала и того, куда идет.

Слегка кружилась голова, и звуки внешнего мира лишь усугубляли общую растерянность.

Сзади сопела Мэри. Она недовольна и сверлит затылок злым взглядом. Сказать, чтобы домой шла? Пожалуй. Эмили нужно остаться одной.

А еще нельзя возвращаться.

Ее ждут в другом месте.

В совсем-совсем другом.

– Я вас не оставлю, – сказала Мэри и, решившись, схватила за руку. – Вы опять заболели! Вот тетушка расстроится-то! Но домой надо. Слышите? До-мой!

Зачем так кричать? От крика у Эмили голова кружится-кружится и тренькает, как карусель. Когда-то у нее была карусель с крохотными лошадками и кусками разноцветного стекла на крыше. Карусель заводили латунным ключиком, и она крутилась-крутилась, звенела…

А еще бабочка была.

Идти надо в другую сторону.

– Мисс, пожалуйста! Я не хочу звать полицию!

Полицию нельзя. И Эмили решительно направилась к черной дыре переулка. Если повезет, там не будет фонарей.

– Сейчас, – сказала она Мэри. – Дойдем и сразу назад.

Та закивала, но в глазах ее виднелось недоверие. И еще одно отражение Эмили, но тоже неправильное.

Запястье кольнуло, в перчатку потекло что-то горячее, но это было неважно. Одной рукой придерживая юбки, Эмили развернулась и воткнула острый штырек в точку на шее Мэри. Та дернулась, а потом стала оседать. Подхватив тело, Эмили прислонила его к стене, вытерла штырек и задумалась. Как убрать его обратно в запястье, она не помнила.

Но наверное, это тоже не имело значения.

Короб стоял в малой гостевой зале, и сбившийся набок бант обвис алой тряпочкой. Короб был выполнен из полированного дерева и украшен затейливой росписью, в которой кое-где проблескивали серебряные пластинки.

Леди Фэйр закрыла глаза, надеясь, что короб исчезнет. И открыла глаза. Короб остался на месте.

Она чувствовала тонкий аромат сандала, почти перебивший масляную вонь, и слышала доносившееся изнутри жужжание.

– И что это значит?

Лакей протянул поднос с конвертом и ножом для бумаг. Но лорд Фэйр перехватил послание. Разорвав конверт, он вытряхнул тонкий листок и пробежал взглядом по тексту, после чего молча передал Джорджианне.

"Умоляю простить меня за назойливость, однако же предвижу, что иного шанса написать Вам у меня не будет. Вы, верно, знаете, что в этой жизни все порой складывается совершенно не так, как оно виделось прежде. И что мечту разбить проще, чем фарфоровое блюдо.

Я благодарна Господу за встречу с Вами, каковая подарила мне передышку и надежду. И даже теперь, когда стало понятно, что надежда сия – обман, я с величайшей признательностью вспоминаю Ваши мудрые советы и Вашу заботу.

И с тем смею потревожить Вас напоминанием о просьбе и данном Вами обещании, которое Вы, полагаю, сдержите или постараетесь сдержать.

В коробке находится одна из кукол, сделанных Дорианом фон Хоцвальдом. Нужен лишь взгляд, чтобы убедиться, сколь совершенно это творение…"

– Занятно. Весьма занятно, – сказал лорд Фэйр, разглядывая короб.

Прижавшись ухом, он постучал в стенку, затем повторил маневр с другой стороны и, присев на корточки, поскреб лак.

– Более чем занятно.

Джорджианна пожала плечами и вернулась к письму.

"…и потому мне так важно исполнить последнее желание Дориана. Пусть оно станет и моим, ибо отныне мне нечего больше желать и не к чему стремиться.

Пусть не пугают Вас сии строки, ибо я не мыслю лишить себя жизни, но чаю лишь покинуть Королевство и найти тихое укрытие в…"

– Глупая девчонка! – не сдержалась Джорджианна. – Ей замуж надо, а не в укрытие. В укрытие – всегда успеется.

Лорд Фэйр рассеянно кивнул и, взявшись за шелковую петлю, что выступала из центра коробки, потянул. Раздался легкий щелчок, и узорчатая панель отошла в сторону.

– Анна, тебе лучше выйти.

Ну уж нет! В конце концов, это послано ей, а не Фэйру, и потому Джорджианна имеет полное право хотя бы взглянуть на это чудо механики.

Жужжание усилилось, к нему добавился неприятный, щелкающий звук, а из коробки, изнутри обитой белым бархатом и оттого неприятно напоминающей гроб, вышла кукла.

И Джорджианна не сдержала вздох восхищения.

– По-моему…

– Она чудесна! – перебила леди Фэйр и, вытянув руки, сказала: – Иди сюда, дорогая.

И кукла шагнула навстречу.

На фарфоровом личике ее застыла улыбка, щеки сияли рисованным румянцем, кудряшки подпрыгивали в такт неловким шагам. Кукла опустила руки, захватывая пальчиками подол платья, и присела в реверансе.

– Я – Суок, – пропела она дискантом.

– Я – Джорджианна, – ответила Джорджианна, глядя в незабудковые глаза куклы. В уголках сияли капельки алмазных слез.

– Анна! Выйди!

– Я умею танцевать. Я очень хорошо умею танцевать.

Фарфоровые губы неподвижны, и голос исходит откуда-то изнутри, отчего к восхищению примешивается толика жути.

– Хотите посмотреть, как я танцую?

Джорджианна кивнула.

– Анна, немедленно…

Кукла сделала крохотный шажок. И еще один, и третий, выплетая сложный узор венского вальса. И постепенно движения ее обретали уверенность.

Прелестна! Почти как настоящее дитя, только немного более неуклюжа, но и сей недостаток лишь придает прелести.

Нельзя верить куклам!

У нее глаза живые.

Нельзя.

Два зеркала из незабудок. Но что прячется за стеклом?

Верить.

Руки приподняты, кончики средних пальцев касаются друг друга, а большие прижаты к ладони.

Куклам.

Нельзя! Господи, она ведь предупреждала!

Танец ускорялся, и жужжание внутри куклы усилилось. Оно почти как настоящая музыка!

– Джордж! – леди Фэйр схватила супруга за руку. – Идем, Джордж, скорее.

Кукла повернулась спиной. Застыла.

До выхода из комнаты пять шагов. Юбки мешают! И Джордж упирается. Ну неужели хотя бы раз в жизни он не может просто взять и послушать.

Четыре. Три.

На пороге Джорджианна обернулась. Кукла стояла, воздев руки к потолку, и улыбалась. Незабудковые глаза смотрели спокойно и обреченно.

– Я рада была познакомиться с вами, ваше высочество.

Внутри куклы что-то оглушительно хрустнуло, и лорд Фэйр, вдруг споткнувшись, упал, потянув за собой Джорджианну. А спину лизнуло жаром.

Определенно, куклам доверять не стоило.

Огонь смачно хрустел деревом, срыгивая жаром и искрами. Суетились пожарные, подливая воды. Причитала, заламывая руки, хозяйка. Докторишка в черном склонился над Перси и что-то спрашивал. Перси слышал его, но вот понять, как ни пытался, не мог.

Голова гудела.

Наконец, доктор протянул руку и выразительно потер пальцами. Денег? Перси вытащил кошель. Раскрыл. Протянул.

Надо сказать чего-то. Чего? Кому? Вокруг толпень. Пялятся-пялятся. И глаза у них мутные, намозоленные бедами.

С кем беда? Где? Перси не помнил. Он встал, держа бумажник в горсти, и побрел прочь от догорающего дома. Люди расступались, тыкали пальцами в спину и разевали рты. Какого хрена им всем нужно?

И как Перси вообще очутился тут.

Пришел. Точно пришел. Искал карлика циркового и нашел. Еще ворон был, издевался, скотина. А потом рвануло. Хорошо так рвануло. И видать взрывом-то вынесло.

Повезло.

Тогда повезло и теперь тоже. Перси вообще везучий. Корсет помог, сберег и ребра, и нутро. Только голова гудит и из носу кровь хлещет. Проходивший мимо вампир вздрогнул, остановился и, жадно втянув ноздрями воздух, покачал головой. После поднял руку, подзывая кэбмена, а Персиваля подхватил за локоток, точно Перси – девица немощная.

Вампир чего-то втолковывал, разевая рот, а Перси глядел на клыки и думал, что если этот решит кинуться, то будет конец. Не решил. Помог забраться в экипаж и платок дал, чтоб, значит, было чем нос заткнуть.

Спасибо.

– Эннисмор-Гарден-Мьюс, – сказал Перси то ли вслух, то ли про себя, но кэб тронулся. Значит, все-таки вслух. Если бы Перси обернулся, а лучше посмотрел вверх, то увидел бы черного ворона. Птица тяжело перелетала с крыши на крышу и по всему старалась не выпускать из виду экипаж.

Только вот смотреть никуда не хотелось. С половины дороги Персиваль поняв, что сидеть не может, сполз на пол и лежал, скрутившись улиткой и желая одного: сдохнуть.

Довезли живым.

Вытряхнули, и кэбмэн, выцепив из бумажника банкноту, посоветовал по-дружески:

– Вы б аккуратнее были, мистер.

Типа Перси нарочно так.

Домой пробирался крадучись и через мастерскую: тетушкам долго объяснять придется, что да почему, а вот Дорри, глядишь, быстро сообразит. Дорри – головастый.

Дверь была открыта, а внутри, на ящике восседал джентльмен в желтом сюртуке и коричневых брюках. В одной руке он держал котелок, в другой – трубу, ощетинившуюся разноцветными стеклышками.

– Прошу простить меня за вторжение, – сказал джентльмен, спрыгивая с ящика. – Но здесь было открыто. И позвольте представиться, Уолтер Баксли к вашим услугам.

А Дорри где?

У типа круглая хомячья харя и золоченые окуляры добавляют ей мерзковатости. Зализанные волосы сияют бриллиантином, а в галстуке просверкивает алмазная булавка.

Богач.

Незнакомый.

Какого хрена он тут делает? И все-таки где Дорри?

– Знаете, вы выглядите несколько… помятым, – сказал тип, поправляя окуляры. – Смею предположить, что не так давно вы побывали в некой переделке. Не бойтесь, выспрашивать подробности не буду.

Можно подумать, Перси ему бы сказал.

– Дорри где? – эхо собственного голоса мозжит голову. Каждое слово – как удар молота.

– Дорри?

– Дориан. Дррроу. Х-хоцвальд.

Вышло как "хцвльд". Джентльмен отложил трубу и котелок, куда-то исчез – шея не поворачивалась, и поглядеть, куда исчез, не вышло – но вернулся с фарфоровой кружкой, которую сунул в руки.

– Выпейте. И присядьте. Знаете, сказанное вами интересно. Хотя я заглянул сюда совершенно по другому вопросу и, может статься, вы мне поможете? Я ищу девушку.

Вода холодная. Вкусная. Она провалилась в Перси, прочистив глотку, и аж дышать стало легче.

– Минди Беккет.

– Зачем?

– Ну… пожалуй, затем, что чувствую себя несколько виноватым, ибо имею все основания полагать, что побег ее был спровоцирован моим поведением. Порой я бываю невыносим. И следовало предположить, что девушка с ее характером…

– Короче.

– Короче, она исчезла. А поскольку Летиция Фаренхорт категорически не желает обращаться в полицию, я взялся за дело сам. Одну минуту.

Хоть бы он совсем сгинул со своими словесами. Зудит и зудит. С мыслей сбивает, а они и без того тугие, точно новые сапоги. Правда натирают не ноги – голову.

Вернулся. Сунул под нос газету и пальчиком ткнул, точно сомневался, что Перси разглядит объявленьице. Хотя разглядеть-то разглядел, а вот читать не выходило. Перси сдавил голову, опасаясь, что черепушка вот-вот разломится изнутри. Ох и крепко ж его приложило-то!

– Признаться, я решил, что если объявление выделено, то Минди здесь была.

– Была, – подтвердил Персиваль.

– Замечательно! Когда?

– Давно. Дорри с ней письмецо передать хотел. Потом сам полез.

– И?

– И все.

Отрадно было видеть, как рожу перекосило, аж очки с уха съехали.

– Ты Дорри не видел?

Кажется, Перси это спрашивал, но ответа не помнил.

– Здесь никого не было, – сухо произнес Уолтер, отбирая кружку. – А вам все-таки следует привести себя в порядок.

Конечно. Всенепременнейше. Как только, так прямо и сразу, лишь бы отцепился.

– И попытаться понять, о чем я вас спрашиваю. Если с девушкой что-то случилось или случится, то вашему приятелю грозят серьезные неприятности.

– Точно, – радостно согласился Перси. – Неприятности. У него сестра – кукла. Наверное, она тоже взорвется. Джо взорвался. Голова болит.

– Почему Джо взорвался?

– Потому что кукла.

– Ну-ка, посмотрите на меня.

Уолтер вдруг оказался рядом, вцепился в разбитый подбородок и дернул вверх, запрокидывая голову. Во второй руке появился золоченый диск на цепочке.

– Смотрите. И не моргайте. Сейчас все будет…

…будет-будет-будет. Эхо окружило Персиваля, ткнулась горячим носом в ухо, протискиваясь внутрь головы. Там оно распустилось, раскинула щупальца, выбирая боль до капельки.

Это было чудесно.

А когда нажравшееся эхо полезло назад, Персиваль закрыл глаза. Вокруг сияло солнце, и сквозь теплый-теплый свет доносился чей-то голос:

– Расскажите обо всем. С самого начала и подробно…

В доме смердело дымом. Едкая вонь всенепременно впитается в обивку, обои и тяжелые шторы, уничтожив даже то немногое, что уцелело после взрыва.

Леди Фэйр стояла на лестнице и смотрела, как суетятся люди, собирая и раскладывая на полу остатки того, что некогда было куклой.

Блестящий пальчик с розовым ноготком. И золоченая ладошка. Осколки белого фарфора и синий глаз, уцелевший и теперь взиравший на закопченных купидонов.

– Дорогая, тебе лучше будет прилечь, – в который раз повторил лорд Фэйр. И сам же схватился за голову, сморщившись.

Его задело, и теперь на щеке алела царапина.

Бедняжка.

Сама леди Фэйр чувствовала себя почти нормально. Разве что была странно равнодушна и к тому, что произошло, и к тому, что происходило.

Отстраненно думалось об испорченных коврах. О треснувшем потолке и люстре, что раскачивалась и скрипела, грозя рухнуть. Вот дым – да, раздражал.

– Дорогая!

– Я в порядке, – ответила она и, наклонившись, коснулась губами щеки мужа.

– Джордж! Джордж, скажи… господи, с тобой все в порядке? – молодой Баксли влетел в дом, оттолкнув лакея. Люди в сером, заступившие было путь, разглядели, с кем имеют дело, и отошли. – Я тут наткнулся на кое-что… кое-кого. Шел к тебе и тут говорят – взрыв! Бог ты мой, это ужасно!

– Ужасно, – эхом отозвалась леди Фэйр, вымучивая улыбку. Наверное, все же стоило подняться к себе. Она не в том виде, чтобы принимать гостей, пусть это всего-навсего Баксли.

Джорджианна хотела уйти, но оказалось, что руки ее прикипели к перилам лестницы. Это хорошо. Если убрать руки, леди Фэйр упадет в обморок.

– Как вы думаете, если вместо обоев положить шпалеры розового дерева, не будет ли это слишком вызывающе?

– Полагаю, что ваш совершенный вкус, леди, подскажет вам верное решение. – Уолтер переглянулся с Джорджем и указал пальцем куда-то в сторону дверей. О нет, им не следует уходить.

Джорджианна не справится одна!

– Пойдем, милая, – сказал Джордж, разжимая пальцы. – Пойдем в…

– …малую гостиную?

– Конечно.

– Пусть подадут чай.

– Обязательно.

– И бренди.

– Да, милая.

Уолтер исчез, а появился вновь с человеком, чей вид привел Джорджианну в изумление. Разве бывают люди настолько огромные? И эта обритая голова, расчерченная мелкими шрамами выглядит… странно. А нос у него распух, и верхняя губа тоже, а на лбу виднелась красная ссадина.

Просто кошмар!

Но вот сюртук на госте был поразительного нежно-лилового оттенка, удачно гармонировавшего с заплывшим левым глазом.

– Добрый день, – сказала Джорджианна новому гостю, раздумывая над тем, что знакомые Уолтера Баксли чересчур уж эксцентричны.

Она хотела протянуть руку, но вдруг покачнулась и поняла, что падает. Поймали.

– Куда нести? – осведомился человек и добавил вежливое: – Сэр.

Что ответил лорд Фэйр, Джорджианна не слышала. Она думала о новых обоях: нежно лиловых с серебряным узором. Павлиньи перья. Определенно.