Текст книги "Дориан Дарроу: Заговор кукол (СИ)"
Автор книги: Карина Демина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Глава 42. О том, что боги бывают разными
Мы въехали в деревню, и Персиваль сказал:
– Баста. Ты или передохнёшь, или сдохнешь. Выбирай сам.
И он был совершенно прав. Но разве мог я остановиться?
– Эмили.
– Что "Эмили"? – передразнил он, сползая с конской спины. Расставив широко ноги, Персиваль потянулся, наклонился и с громким стоном разогнулся.
– Я должен найти Бакстера.
– Найдешь. И гордо плюнешь в его наглую харю. А знаешь почему? Потому что на большее у тебя силенок не хватит. Так что кончай дурить, Дорри. Глядишь, пару часов здорового сна спасут твою задницу. Или голову.
И снова я вынужден был признать его правоту. Последние несколько миль я держался в седле на одном упрямстве, но рано или поздно и оно иссякло бы.
Уже иссякло.
Я позволил Персивалю взять лошадь под уздцы, сам же шел рядом, держась за стремя. Мышцы ног закаменели, и каждый шаг отдавался в спине резкой болью.
Солнце, зависнув над старым амбаром, вылизывало меня шершавым языком, грозя оставить новые следы на моей изрядно попорченной шкуре.
В гостинице, которую Персиваль, как пес, нашел по запаху бекона, отыскался номер и для меня. За плотно задвинутыми ставнями царила блаженная темнота, источавшая тонкий аромат лаванды и свежего белья. Скинув плащ, маску и перчатки, я сел на пол и кое-как стянул сапоги. На это ушли последние силы. Я даже не заснул – я отключился, а после очнулся, как был, с сапогом в руке, но лишь для того, чтобы переползти на кровать.
Второе пробуждение принесло ломоту во всем теле и зверский голод, который, впрочем, нашлось чем утолить. На столике рядом с кроватью стоял поднос с парой тарелок и кувшином. Молоко оказалось свежим, хлеб тоже, а что было до того, я не понял, но все равно съел.
Записка лежала в сапоге.
"Прочухаешься, возвращайся домой. В трактир не лезь. Спугнешь".
Писано сие послание было на обрывке газеты и куском угля. При прикосновении буквы стирались, оставляя на пальцах черную пыль.
Сложив лист, я сунул его во внутренний карман сюртука. Затем поправил одежду, привести в порядок которую не представлялось возможным, обулся, хотя треклятые сапоги не желали налезать на опухшие ноги. Спустился.
Рассчитался с хозяйкой и забрал оседланного коня.
Почему-то поступок Персиваля меня не удивил, хотя и несколько задел, в очередной раз ярко продемонстрировав собственную мою беспомощность.
Собирался ли я последовать совету? Пожалуй, да.
Но сначала я собирался добраться до Сити.
Я въехал в город вместе с предрассветным туманом. На мучнистых крыльях своих он нес смрад сточных канав и истошные кошачьи вопли. Хруст мелкого щебня под копытами моего уставшего коня растворился в белизне.
И солнечный свет увяз в этой перине, словно мир вдруг сжалился надо мной, предоставив короткую передышку. Она закончилась за порогом мастерской на Эннисмор-Гарден-Мьюс.
Наверное, это было честно.
Он сидел в моем кресле, разглядывая мой чертеж с выражением удивленным и слегка презрительным. На колене его лежал толстый том «Истории» Геродота, формат которого делал книгу весьма удобной подставкой, чем он и пользовался.
Мне был виден край листа, и карандаш в руке гостя. Второй был заткнут за ухо, а третий валялся на полу вместе со сломанной линейкой и моим любимым циркулем.
– Дориан Дарроу? – спросил гость, завершая рисунок. – Или правильное будет сказать Дориан Хоцвальд-Страшинский?
– Да. И снова да. С кем имею честь?
Я сразу понял, что он здесь не просто так. И еще понял, что он опасен. Гость же, отбросив карандаш, поднялся.
Он не спешил назвать свое имя, разглядывая меня. Я же разглядывал его. Строгое лицо. Широкий лоб свидетельствует о незаурядном уме. Массивный подбородок говорит об упрямстве. Резко очерченные надбровные дуги выдают склонность к насилию. Уши чуть оттопырены. Нижняя губа находит на верхнюю, прикрывая заодно и кончики клыков.
– Дайтон. Френсис Дайвел Дайтон к вашим услугам, сэр.
– Мы не знакомы?
– Нет. Но это обстоятельство не мешает мне тебя ненавидеть.
Легкое движение руки и в ладони его появляется пистолет.
– Думаю, беседу нам стоит продолжить в ином месте. Если вы не возражаете, сэр Хоцвальд.
Я не возражал. Я думал лишь о том, что будет, если в мастерской появится Персиваль. Или Минди. Или миссис Мэгги…
– Тогда прошу на выход. И без глупостей.
– Там солнце, знаете ли.
Можно попробовать выбить пистолет. Или позвать на помощь. Или швырнуть в него склянку с соляной кислотой. Можно придумать тысячу и один вариант, каждый из которых даст мне шанс.
Но что в этом случае произойдет с Эмили? И откуда взялась уверенность в том, что Френсис Дайвел Дайтон знает, где она?
– Мой экипаж до некоторой степени устранит сие неудобство, – ответил он, поднимая плащ. При этом дуло пистолета осталось неподвижным. – А в остальном… вы ведь джентльмен. И ради прекрасной дамы совершите подвиг терпения.
– Эмили у вас?
– Да.
– Тогда уберите оружие. Я не буду убегать.
Он ничего не ответил, но пистолет исчез в рукаве.
– Я тебе подарок оставил. Если вдруг случится так, что ты вернешься, – Френсис сложил лист пополам и сунул в книгу. – Все ошибаются в одном и том же моменте.
Книга легла на стол. Плащ – на плечи Дайтона.
– Крылья не должны двигаться относительно оси. Воздушный поток поднимет одну плоскость, но сломает две.
Маска у него из осколков зеркала склеена, и кажется, что на меня смотрю я же, расколотый на тысячу лиц, каждое из которых чуть отличается от прочих.
Мы ехали довольно долго. Я смотрел на город через темное стекло мобиля, на котором серебряными прожилками выделялась проволока. Я слушал журчание воды в патрубках, сухой шелест цилиндров. Я чувствовал нарастающее давление пара, который вырывался со свистом и оседал на стекле же каплями грязной росы.
Пусть это покажется странным, но я не испытывал ни страха, ни злости, скорее томительное любопытство. Оно и вынудило меня нарушить паритет молчания вопросом:
– Как вы меня выследили?
– Никак. Случай помог. Случай знает, кому помогать, и в этом мне видится некое высшее одобрение. Хотя я в Бога не верю. И предваряя вопрос: в прогресс я не верю тоже. Вера создает богов, поэтому лучше я поверю в себя. Тогда, возможно, и я когда-нибудь стану богом.
Маска скрывала выражение его лица, а тон был ровным и равнодушным. И я не мог понять: издевается надо мной Френсис или говорит вполне серьезно.
– А ты поклоняешься прогрессу, мой старый недруг. Приносишь в жертву идеи, раскладывая чертежи на жертвенниках кульманов; пытаешься строить храмы и когда-нибудь во имя Его совершишь подвиг. Например, отдашь Ему и людям, именем Его, воздух. Землю. Воду.
– Разве это плохо?
– А разве это хорошо?
– Прогресс приведет к счастью.
Он рассмеялся и смеялся долго. А после сказал:
– Прогресс никуда не приведет. Тем более к счастью. Ты счастлив?
– Я?
– Ты, Дориан. Именно ты. Ты живешь во время своего Бога. Значит, ты должен быть счастлив. Но выражение лица твоего говорит об обратном. А знаешь почему?
Я не стал задавать вопрос, но он все равно ответил.
– Сила духа, сила ума – не суть важно. Если есть сила, то кто-то будет сильнее. Угоднее.
– Но вы же сказали, что не верите!
– Не верю. Однако отсутствие веры никогда и никому не мешало стоять у алтаря. Блаженны неверующие, ибо поведут они за собой нищих духом. И приведут к вратам Царствия Его, и скажут: вот ваш Бог. Посмотрите, разве он не таков, как вы заслужили?
Френсис играл со мной, как кошка с мышью, а несся по путаным улочкам Сити.
– Эмили… она жива?
– Пока да. А если нам удастся придти к соглашению, то живой и останется. Голубок и горлица никогда не ссорятся, так?
И снова смех, в котором мне чудится отчаяние, что удивительно и невозможно: из нас двоих именно я пребываю в положении жертвы.
Голубок и горлица… бабушка так говорила.
Надеюсь, Ульрик сумеет придумать правильную ложь. А еще надеюсь, что он доберется до этого ублюдка, чье лицо определенно было знакомо мне.
– И все-таки, зачем я вам нужен?
– Ну должен же кто-то совершить покушение на Ее Величество Королеву Викторию. Уверяю, методы будут самыми прогрессивными.
– Глава 43. В которой Персиваль пытается разговаривать вежливо, а Минди вымещает злость на ведре…
Трактир «Свиное ухо» ютился под мостом. Задней стеной он прирос к опоре, а сбоку выкинул осклизлый язык мостков, по которым кухарки бегали за водою. Вода воняла тиной и изредка – блевотиной, однако же хитрая смесь травок Мамаши Джу глушила запах. Правда пиво, которое разбавляли водой, после отдавало привкусом мяты, но завсегдатаи находили в том свою особую прелесть.
С другой стороны к трактиру примыкал грязноватый домишко, куда Персиваль и направился. Горбуна, попытавшегося было заступить путь, Перси схватил за шиворот и, хорошенько тряхнув, поинтересовался:
– А не подскажете, милейший, вы тут карликов не видали?
Фразочка сама с языка слетела, и Перси восхитился тому, до чего ладною вышла.
– К-карликов? – переспросил горбун, зеленея собою. – К-каких к-карликов?
– Любых. Одного. Бакстером звать.
Перси достал из кармана монету и прижал к носу горбуна, уповая, что здравый смысл вкупе со златолюбием возьмут верх над упрямством, и бить морду не придется.
Перси слишком устал, чтобы морды бить.
– В-видал, – ответил горбун, кося на монету. – В… в домике он. С девкой. И еще с одним. Здоровый. Здоровей тебя будет.
Ну это навряд ли.
Уродца Перси выпустил, а черному ворону, устроившемуся на крыше, пригрозил кулаком. Ворон раззявился и хрипло каркнул:
– Неве-Р-мо-РР!
– Это мы еще посмотрим, – ответил ворону Перси, пинком вынося дверь. – Стоять! Именем Святого Клирикала!
Хлопнуло ветром, опрокинуло свечу. А следом в Персиваля полетела лампа. Еле-еле уклонился. Лампа ударилась о стену и разбилась, выплеснув масло.
– Стоять!
Что-то ударило по ногам, норовя опрокинуть, и завизжало, когда Перси отвесил пинка.
Масло занялось. Полетели синие хвосты пламени, заплясали, цепляясь за стены.
– Сгорите нахрен! – предупредил Персиваль, отступая к порогу. – Или выползайте, или я…
Грохнул выстрел. Пуля вошла прямехонько над головой, выбив из стены щепу и мелкую искру. Перси присел и попятился к двери. И остановился, когда сзади на плечи легли чьи-то руки.
– Не дури, – тихо сказал Перси, чувствуя, как уходит из-под ног земля. Шея захрустела, а жесткие пальцы промяли горло, норовя переломить кадык.
Вот же…
Перси попытался вывернуться или хотя бы пнуть того, который сзади. Не дотянулся. А он и вправду здоровущий урод! И сейчас задушит Персиваля.
Или шею свернет.
Тетушки расстроятся. А Дорри один не справится.
Дорри не понимает, до чего все серьезно.
На синие хвосты пламени легло покрывало. Откуда-то издали донесся хриплый вороний хохот, а Персиваль понял, что умирает. Было обидно.
– Нет! Джованни нет! Брось! Фу!
Поздно, милочка. Кажется, все.
Минди вымещала раздражение на ведре. Пустое, оно было поставлено в каморку для естественных надобностей, однако же годилось и для пинания. Ведро подпрыгивало, позвякивало и скребло днищем о камень.
Дура! Какая же она дура! Распелась соловьем, расхвасталась. А этот слушал, кивал, поддакивал, да еще фразочки свои то и дело вворачивал, по которым выходило, что Минди все верно делает.
А она и делала!
Вот только в мастерскую его приглашать не следовало.
– Знающим людям надо держаться вместе, – в который раз передразнила Минди, пнув уже не ведро, но толстенный прут. И женщина, что-то писавшая в углу подвала, обернулась, пригрозив Минди пальцем.
– Угомонись.
– Меня искать будут! – предупредила Минди, понимая, что врет.
Кто будет? Летиция Фаренхорт? Да она, небось, уже написала папеньке гневливое послание с подробненьким рассказом о побеге Минди. И значит что? А то, что Минди сама виновата!
Дура!
– И выкуп… если вам нужен выкуп, то… скажите сколько.
Женщина обернулась. У нее усталое лицо с глубокими морщинами и мертвые глаза. А в глазах слезы и это странно, потому что мертвецы не умеют плакать.
– Я долг отдаю, – сказала она. – Другой долг. А деньги… деньги он возьмет. Он всегда получает то, чего хочет.
И Минди ничегошеньки не поняла. Она села на лавчонку, вытянула ноги и уставилась на сапоги. В каблуке левого был тайник с отмычкой. Вот только отмычкой, пока на тебя смотрят, не воспользуешься.
– Скажите, он меня убьет?
Женщина повернулась спиной, показывая, что не желает разговаривать.
– А можно мне тогда хотя бы книгу какую-нибудь? Или газету? А то скучно.
Она молча встала, взяла газету, которую Минди заприметила уже давно, и сунула сквозь прутья. А сама-то стала хитро, так, что и захочешь – не дотянешься.
– Спасибо. А… а давайте вы меня отпустите? Я вам денег дам. И убежать помогу, если вы его боитесь! В Америку! В Америке он точно вас не найдет, и мой папенька – он очень важный человек и…
Женщина ткнула в статью на первой полосе и сказала:
– Она тоже сбежать хотела. И деньги были. И чего теперь? От него не убежишь. И не дергайся даже.
Ага. Как же. Не дергайся. Это что, Минди вот так запросто и помереть приказывают? Ну уж нет, господа хорошие, на такое она не согласная. И дергаться будет, нравится это кому или нет.
Но газетку Минди почитала, с особым вниманием – ту статейку, на которую надсмотрщица показала. Статейка была так себе, кровавенькая, но видно, что без души писалась.
А прежде-то все больше про Мясника…
– …что явно говорит о ненависти убийцы к женщинам, чье поведение выходит за рамки принятого обществом, – продекламировала Минди, пытаясь голосом перекрыть журчание желтой жижи. Прямо перед клеткой протянулась жила патрубка, и содержимое ее пульсировало в такт биению невидимого сердца. – И бросает вызов общепринятым семейным ценностям. А он и вправду бросает вызов? Эй, ты же знаешь!
Женщина молчала. Только спина ее выпрямилась.
– Почему он женщин не любит? Он не похож на ретрограда! Скажи!
В углу заскрежетало, и жижа вдруг на мгновенье замерла, а после дернулась, побежала быстрее.
– Эй! Поговори со мной! Пожалуйста.
Минди скомкала газету, но лишь затем, чтобы вновь развернуть.
– Он и тебя так зарежет!
– Нет.
– Зарежет! Сейчас ты помогаешь, а потом станешь опасная и…
– …и дамы нашли общий язык? – вкрадчивый голос оборвал нить новой беседы. – Надеюсь, дамы не будут против, если к вашей беседе присоединятся джентльмены. Фло, посылка доставлена?
– Да, – голос женщины не изменился ни на йоту.
– Замечательно. Я нисколько не сомневался в тебе, моя милая.
Он подал плащ и цилиндр, а когда Фло повернулась спиной, выстрелил.
Минди, закрыв уши руками, завизжала.
Умирать было погано. Оживать – погано вдвойне. Воздух драл придавленную гортань, и голосовые связки в ней скрипели, точно струны на дрянной скрипке.
Персиваль попытался откашляться, но едва не захлебнулся собственной вязкой слюной.
Ну дерьмо.
– Не выражайтесь, – сказал кто-то, пиная в бок. – И не дергайтесь, иначе во второй раз я не стану останавливать Джо.
Хрен на вас всех. Сесть бы. И выпить. Хоть бы воды.
Сесть получилось, заодно Перси обнаружил, что руки его связаны, а стену подпирает треклятый итальяшка. Вот же свезло! Из всех ублюдков долбанного города напороться на этого… эту… Слов не хватило, и Персиваль сплюнул. Правда, слюна повисла на подбородке, ну да день сегодня, видать, такой. Неудачственный.
– Ты не клирик, – сказал карлик в лиловой рубахе и ярко-желтом жилете. В руках он держал бумажник Персиваля и, скривив рожу, перебирал банкноты. – Не действующий клирик.
– И что?
– И ничего. Чего надо?
– Руки развяжи.
Карлик покачал головой и, сунув бумажник в карман жилета, упер палец в нос Перси.
– Ты расскажешь, чего тебе надо, или Джованни свернет тебе башку. Хочешь?
Итальяшка заурчал и тяжело хлопнул в ладоши.
Вот же скотство. И надо было так влипнуть? А все из-за чего? Из-за доброты душевной, дури неизбывной и запашка мерзости, каковым тянуло от дома на Мэйфилде. Погеройствовать захотелось? Искупить добрым делом все дела прочие, не особо добрые. Таки и вот результат.
– Ты Бакстер будешь? – спросил Персиваль, глядя в глазенки карлика. Хитрющие. И сам похож не то на торгаша, не то на шулера.
– А если я, то что?
– Ничего. Привет тебе от хозяина твоего…
Карлик дернулся и посерел.
– …Марчиолло.
– Ты… ты… – он махнул рукой и затрясся, словно в горячке. – Марчиолло… он не Марчиолло никакой.
– Знаю. А чего тебя перекорежило-то так? Испугался?
Лезвие выскользнуло из рукава и прижалось к шее.
– Я, может, испугался, – прошипел карлик. – А ты сейчас сдохнешь. Кто тебя послал? Дайвел? Как он меня нашел?
– Ша! – Персиваль попытался отодвинуться, но лезвие потянулось следом. – Кто такой Дайвел?
– Сам знаешь!
– Бакстер! – тонкий женский голос заставил карлика отпрянуть, и ножик исчез. – Ты же обещал, Бакстер, что сдашься!
– Ему?! Лукреция, ты не понимаешь! Его послали, чтобы убить меня! И тебя! И Джо, хотя ему уже все равно.
– Не кипиши, никого я убивать не буду.
– Заткнись! – лезвие вновь нырнуло под горло, и рука, его державшая, крепко подрагивала.
Глядишь, и обойдется еще?
– Видишь, он не будет убивать! – из темноты выступила девочка в кружевном платьице. И только когда она подошла совсем близко, Перси понял – не девочка. Женщина, только крохотная. Небось, такую и ведром накрыть можно. – Он просто…
– …просто, милая леди, будет, если ваш дружок угомонится и расскажет все, как оно есть. И тогда, быть может, получится вытащить и его, и вас. И куколку вашу.
Последнее Персиваль сказал наугад, но по тому, как переменился в лице Бакстер, сообразил – в точку. Вот то-то же! С нормальным человеком Перси, глядишь, и управился бы. А как управится, когда человек этот изнутри и не человек вовсе?
– Что ты еще знаешь?
– Что девица Эмили из дома на Мэйфилде – кукла. И что родичи ее крепко нервничают… только, сдается, не совсем о том они нервничают. Угадал?
Молчит. Пялится. Желваки на щеках так и ходят.
– Меня наняли, – продолжил Персиваль.
– Кто?
– Князь Хоцвальд.
Поверит? Скользкий моментец, неприятственный. Но вот карлик убрал нож и буркнул:
– Допустим. Развязывать не буду. Чего хочешь?
– Найти девушку. Она жива?
Бакстер скривился и неловко пожал плечами.
– Лучше скажи, что жива.
– Он… он хотел сохранить матрицу. Некоторое время. Только… – карлик замолчал и попятился. Но подружка толкнула его в спину и прошипела:
– Ты же клялся, что никого не убивал!
– Я и не убивал! Я… я лишь помогал ему. Мы случайно встретились. Наверное, случайно, хотя теперь я и не знаю. Помнишь, мы выступали в Бресте? Ты на сцене. Я в зверинце. Вот в зверинец он и пришел. Сначала просто глядел. Потом заговорил со мной… он умеет разговаривать. Умеет слушать. Находит слабое местечко, а потом вгоняет в него крюк.
– И что же он тебе пообещал?
Бакстер кривится еще сильнее, и лицо его становится похожим на мятый лист бумаги.
– Знание. Столько знания, насколько у меня духу хватит.
– Глупый маленький человечек! – женщина обняла себя, словно ей вдруг стало холодно. – Вот он кто. Глупый маленький человечек, который думал, что если будет много знать, то станет большим и важным!
– Я хотел научиться!
– Старый Марчин тебя учил. Он любил тебя. И всех нас. И берег, а ты… он пошел за тем господином, как крыса за дудкой крысолова. Он совершенно утратил разум! Только и говорил, что о куклах. Только и делал, что кукол!
– Я их делал для тебя!
– Для меня нужен был ты, а не твои проклятые куклы! А потом я убила Джо…
– Не надо, Лукреция, – взмолился Бакстер, но женщина упрямо продолжила наговаривать на срок. И вот оно совсем стало не понятно, кается она или попросту треплется, потому как определила уже Перси в расход.
Итальяшка же сосал большой палец и пялился глуповато. Ну вот как его за человека-то принять можно было?
А лилипутка все рассказывает и рассказывает, ручки заламывает, взглядом потолок мозолит, дескать, случайно оно вышло. Дескать пьян был Джо и руки распускал, и бить порывался, за что и отгреб по пустой своей башке молотком. Башка же возьми да тресни. И конец настал бы цирковому великану, когда б добрейший Бакстер не очутился рядом и не переделал злодея в куклу.
Небось, тоже случайно получилось.
– Я хотел попробовать, выйдет ли с человеком. Со львом вышло, вы же видели…
Перси на всякий случай кивнул: мол, конечно видел. Надо будет потом и вправду глянуть.
– А человек, он посложнее.
Потому как у человека душа имеется. И на душу эту карлик покусился, и знает о том, как и знает о другом: не спустит святой клирикал этакого бесчинства. Ладно бы клыкастые, с них всякой пакости ждать можно, но вот чтоб человек и с человеком…
– Иди сюда, Джо. Сядь.
Итальяшка – хотя, какой он к бесовой маме итальяшка? – подошел и неловко бухнулся на колени. Упершись волосатыми ручищами в пол, наклонился, а после неловко перевалился на зад.
– Он не человек. Он лишь кажется человеком, но простой… видите?
Перси видел. Плоскую харю с ниткой слюны, мутные глаза под тяжелыми заслонками век, щетину на подбородке и побитую оспой щеку.
– Я просто засунул куклу, пусть и очень сложную для куклы, в шкуру Джо. А Дайвел… Дайвел делает наоборот. Он создает куклу, которая неотличима от человека, а после берет душу и засовывает в эту куклу. Вот только удержать не в состоянии. Если человек, настоящий человек, умрет, то кукла станет куклой. Как Джо.
– А если умрет кукла?
Бакстер развел руками и очень тихо сказал:
– Я не знаю, сумеет ли душа вернуться.
– Бакстер, он… посмотри на Джо!
Поднявшись, итальяшка – все-таки привычнее считать его итальяшкой – вытянул руки в стороны и принялся раскачиваться. Губы его растянулись в улыбке, рот приоткрылся, а в следующий миг мир вдруг разлетелся на тысячу горячих осколков…