Текст книги "Дориан Дарроу: Заговор кукол (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Глава 29. В которой основное место отведено чувству долга

Ольга не желала этой встречи, но разве к ее желаниям хоть когда-нибудь прислушивались?

– Это твой долг, – сказал отец и неодобрительно нахмурился. Ему все казалось, что Ольга желает избежать долга, но ведь она сделала выбор.

Она не подведет семью снова.

Для этой встречи Ольга долго выбирала наряд, остановившись в конце концов на простом платье из коричневой шерсти. Скромно и вместе с тем изящно.

Из украшений – жемчужные серьги, кольцо, надевать которое было мерзко, и медальон. Его Ольга долго вертела, раздумывая, не будет ли сие действие расценено как излишняя вольность. Но вспомнив о сожженных письмах, она решилась.

Пускай.

Она шла, заставляя себя не думать о том, кто ждет ее в гостиной. Несомненно, он уже утомился ожиданием и злится, но воспитание не позволяет ему выказать недовольство. А несчастный отец, пытаясь быть гостеприимным, не понимает, сколь смешон в глазах своего высокого гостя.

– Добрый вечер, лорд Хоцвальд, – Ольга присела в низком реверансе. – Я бесконечно рада, что удостоилась чести видеть вас и умоляю простить за то, что заставила вас ждать.

– Ох уж эти женщины! – воскликнул отец, с трудом выбираясь из чересчур низкого кресла. Судя по цвету лица и диковатому взгляду, он уже изрядно выпил и теперь пребывал в том состоянии безудержной веселости, каковое обычно подталкивало к поступкам неосмотрительным.

– Доброго вечера, леди Пуфферх. – Ульрик ответил изящным поклоном и, коснувшись губами пальцев Ольгиной руки, отступил. – Удовольствие видеть вас всецело искупило бы неудобства ожидания, если бы таковые имелись.

Странно. Он моложе Дориана, а выглядит старше. И ведет себя так, словно ему не девятнадцать, а все тридцать или больше. И это пугает Ольгу, равно как сама мысль о грядущей свадьбе.

Чтобы не смотреть на Ульрика, она принялась разглядывать комнату. Стол из черного дерева с золочеными медальонами. Стулья с подушками из винного бархата, расчерченными сеткой золотых нитей, и такая же софа. Хрустальная люстра в виде корабля. И хрустальные же колпаки на газовых рожках. Дубовые панели сияют лаком… Дурновкусие, но папеньке нравится.

Он вообще любит все блестящее.

– Я, пожалуй, выйду. Чего уж мешать молодым? Поговорите тут, обсудите… – Папенька кривится в улыбке, и за дверь выползает боком, словно краб. Ольге немного жаль его.

Становится тихо. Ольга слушает, как гудит в камине ветер, и думает о том, что, возможно, ошиблась с выбором.

– Вы весьма привлекательны, – говорит Ульрик иным тоном. – И вижу, что вы искренне печалитесь о моем несчастном брате.

– Что?

Он взглядом указывает на медальон, и Ольга понимает, что все это время сжимала его в ладони. Глупость какая.

– Смею вас заверить, что безумие, подвигшее Дориана на сей поступок, никоим образом не скажется на нашем с вами будущем или детях.

– Я рада.

О чем он говорит? О детях. Ольга попыталась представить детей, но к горлу подкатила тошнота. Господи всеблагой, что она делает?

Исполняет долг перед семьей.

– Вы весьма бледны. Надеюсь, это не следствие болезни? – теперь в голосе Ульрика искреннее беспокойство. А может и вправду? Сказаться больной и лучше болеющей долго? Или невзначай проговориться о якобы безумной бабке со стороны матери? И о том, что батюшкины кузены все как один дурны собой и малодушны?

– Я просто немного волнуюсь, – ответила Ольга, заставляя себя улыбнуться. – Замужество – весьма ответственный шаг, тем более, что обстоятельства его весьма… специфичны.

– Не стоит думать об обстоятельствах. Уверяю, больше вам беспокоиться не о чем.

Ольга присела, скрыв дрожащие пальцы в широких складках юбки.

– Конечно, свадьба будет весьма скромной…

– Я понимаю…

– …а свадебное путешествие коротким…

– …всецело с вами согласна.

– …но в остальном я всячески постараюсь не обмануть ваших надежд и чаяний. Признаться, мне следовало бы раньше навестить вас. Но этот разговор… – Ульрик развел руками и, глубоко вдохнув, выдал: – весьма меня смущал. Однако теперь я убедился, что мой несчастный брат сделал верный выбор.

А он мало похож на Дориана. Выше. Крепче. Жестче. И страшно подумать о том, что будет после свадьбы. Наверное, он разозлится. И быть может, потребует развода. Имя Ольги будет опозорено, а папенька не перенесет скандала.

Еще есть время. Достаточно написать лишь слово и свадьбы не будет.

– Вы ведь не любите меня? – тихо спросила Ольга, глядя в темно-вишневые глаза жениха.

– Признаться, не ожидал от вас, леди, столь странного вопроса. Боюсь, ответ мой будет утвердителен. Я не люблю вас, как и вы, смею полагать, не любите меня. Однако и вы, и я понимаем, что любовь – не та основа, на которой следует строить будущее. Любовь – суть помутнение разума. Она заставляет совершать ошибки, платить за которые придется даже не тем, кто их совершает, но их детям… – впервые Ульрик говорил искренне и даже страстно.

И он был прав. Ольга сделала верный выбор, ибо ее дети, пусть и нерожденные пока, заслуживали лучшей участи, чем та, которую мог бы предложить Френсис.

– Мы не принадлежим себе, – слова дались с трудом, и пальцы, терзавшие медальон, вдруг резко дернули цепочку, разрывая. Ульрик не заметил. Он был возбужден. Схватив Ольгу за руки, он упал на колени и воскликнул:

– Верно! Мы не принадлежим себе. Нас нет, но есть лишь долг и честь.

Долг, который не исполнен.

Честь, уже потерянная.

– И я бесконечно рад, что вы, милая Ольга, понимаете это!

– Вы ведете себя…

– Простите, – но выпускать ее руки Ульрик не собирался. Пальцы его сквозь перчатки были жесткими и сильными. – Но лишь теперь я понял, что… не ошибся, соглашаясь на предложение вашего отца. Изначально оно показалось мне совершенно безумным.

Ольга улыбнулась, привычно смахивая ресницами слезу.

– Он порой весьма… эксцентричен.

Ах папенька, ну почему ты снова все испортил?

– Не стоит волноваться, – уверил Ульрик, наконец, поднимаясь с колен. – Мне доводилось иметь дело и с более эксцентричными особами.

Это он про Дориана. Наверняка про Дориана. Тот был забавным и где-то даже милым. И Ольгу любил, что бы там ни говорили.

Жаль, что вышло столь нелепо.

И вдвойне жаль, что прошлое не изменить.

– Теперь, когда я имел честь увидеть вас воочию и убедиться в том, что вы не только красивы, но и в высшей степени благоразумны… – заложив руки за спину, Ульрик прошел вдоль стены, разглядывая выставленный на полках фарфор. – Я смею потревожить вас просьбой.

– Буду рада помочь.

Оглянулся. Какое странное выражение лица, словно он сейчас борется с собой и оттого нерешителен и даже слаб.

– Возможно, вы слышали, что у моей бабушки, дамы, как вы успеете убедиться, весьма своеобразной, есть воспитанница.

– Эмили. Ваш брат рассказывал о ней. Кажется, он был к ней привязан.

Легкая тень неудовольствия и снова улыбка.

– О да, на мой взгляд даже чересчур.

Какое вольное заявление! Неужели Ульрик настолько ей доверяет?

– О нет, смею заверить, никаких любовных историй! – он притворно рассмеялся, вскидывая руки. – Но Дориан и Эмили вместе росли. Пожалуй, он считал ее сестрой, хотя это, признаться, сущий вздор. Но суть в ином. И бабушка, и Дориан всячески откладывали момент расставания, каковой был бы неизбежен, случись Эмили выйти замуж.

Наверное, ее и вправду любили. А папенька? Он любит Ольгу? Говорит, что любит и желает лучшего. Но отчего тогда любовь эта причиняет столько мук?

– Но теперь, как вы понимаете, ситуация изменилась. И бабушка возжелала вдруг устроить судьбу Эмили. Она отправила бедняжку в Сити… – Ульрик вдруг запнулся, уставившись на собственную тень. И стоял так секунд десять, а отмерев, заговорил быстро и сбивчиво. – Ей нужны подруги. Кто-нибудь, кто будет рядом. Поможет с советом. Выслушает и… и я слышал, что вы отправляли ей приглашение в театр… огромное вам спасибо за заботу! Но будет просто замечательно, если вы познакомитесь с Эмили поближе.

Определенно, Ульрик не просто странный. Он очень странный!

– Буду рада помочь вам.

– Завтра… нет, послезавтра, верно? Послезавтра состоится бал у Баксли. Вы ведь собираетесь его посетить?

– Если только вы не сочтете, что подобное поведение не совсем уместно в сложившихся обстоятельствах…

– Отнюдь! – Ульрик вытащил из кармана бархатную коробочку и, снова бухнувшись на одно колено, протянул Ольге. – Я думаю, что вам обязательно следует появиться у Баксли.

Красная ткань, изящная защелка и совершенно нет желания заглядывать внутрь.

– Возьмите, – велел Ульрик, сам открывая футляр. – Мне будет приятно, если вы примете этот скромный дар…

Не такой и скромный. Подвеска-бабочка с двумя крупными аметистами на крыльях. Камни полыхают лиловым, и в злом их свете меркнут россыпи мелких алмазов.

Но откуда он узнал про платье? Ведь аметисты выбраны не случайно… и бабочка тоже… Конечно, папенька расстарался. Хотел приятное сделать, но снова вышло больно.

Он такой неуклюжий, папенька.

– Вы слишком добры, – прошептала Ольга, принимая подарок. Тотчас захотелось швырнуть его в камин и смотреть, как плавятся, рыдают алмазными слезами, золотые крылья. И как исчезает в алом мареве крохотная корона Хоцвальдов. – Не знаю, могу ли я…

– Вы моя невеста. Мне будет приятно, если вы наденете это на бал. И Эмили… вы ведь не забудете про Эмили, правда? Не оставляйте ее одну. Пожалуйста.

Ульрик поклонился, прижав руки к груди, резко развернулся и вышел. Ольга же еще долго сидела, разглядывая подарок. Бабочка была красива.

Хоцвальд мил.

Вот только никаких приглашений Эмили Спрингфлауэр Ольга не отправляла.

– Глава 30. Где все спешат, а некоторые торопятся

Когда Фло вернулась, девушка уже не спала. Она лежала, раскинув руки, и шумно дышала ртом, хотя и не была простужена. На лбу ее и на шее проступила обильная испарина, а короткая рубашка сбилась, обнажив худые ноги и живот. Рубашку Фло поправила, и подушку под голову сунула – специально ведь волокла.

– Ты… ты не… да… уходи! Уходи! – рот безумной кривился, выпуская пузыри и слова. – Не хочу… пожалуйста… Д-дай!

– Нельзя. Он сказал, что больше нельзя. Его нужно слушаться.

Фло положила ладонь на лоб. Горячий и скользкий. А в груди, если прижаться ухом, хрипит да булькает. И значит, дело худо.

Скорей бы пришел уже. Еще никогда Фло не ждала его с таким нетерпением. Но вот скрипнула дверь, качнулось пламя на колоннах свечей, и сухо застучала трость по камню.

– У-уходи! Уходи! – взвыла сумасшедшая, откатываясь в угол. Вцепившись обеими руками в цепь, затрясла. И головой тоже, разбрызгивая розоватую слюну.

– Ей плохо, – сказала Фло, приседая в реверансе. Он протянул высокий цилиндр. Снял фрак. Разулся. Сунул ноги в поднесенные домашние туфли и только после этого спросил:

– Давала ей что-нибудь?

– Молоко с опием. Как вы велели.

– Хорошо, – он протянул запонки и, сняв рубашку, накинул другую, рабочую. – Готовь.

– Ее?

– Ну конечно, ее, дура! Кого еще? Ах эту… Мисс старая дева подождет. Не думаю, что в ней есть что-то интересное. А с нашей маленькой девочкой мы должны спешить. Верно?

Фло вздрогнула. Ну не выносила она этих его долгих взглядов. Все чудилось, что он не глазами – ручонками своими холеными в душу лезет, ворошит-бередит, ищет гнилое.

А потом вытянет и будет разглядывать, как разглядывает потроха человечьи. Искать, чем изнутри шлюха от старой девы отличается.

– Поторопись, Фло, – мягко сказал он. – Пожалуйста. Мы очень спешим. Погоди.

Откупорив темную склянку, он прижал к горловине ветошь, опрокинул, пропитывая сладковатым эфиром, и протянул Фло.

Тряпка была холодной и мокрой, как жаба, случайно выловленная в крынке с молоком. Фло проглотила тугой комок в горле и двинулась к безумице, которая, забившись в угол, дрожала и пялила круглые дикие глаза.

– Не бойся. Я тебе не сделаю больно. Я друг. Друг. Я тебе помогаю, – Фло говорила тихо и ласково, и приближалась медленно, спиной ощущая насмешливый взгляд. – Смотри что у меня есть. Хочешь потрогать? Бери!

Нащупав в кармане катушку, Фло протянула ее.

– Не хочешь? А может это? Смотри как пахнет. Хорошо пахнет… – Тряпка легла на лицо девушки, закрывая и рот, и нос. – Тише… тише, сейчас все закончится.

Она была сильной, хоть и хрупкой с виду, эта безымянная девушка. Она почти вывернулась. Он же, наблюдавший за Фло, не попытался помочь и лишь, когда жертва затихла, буркнул:

– В другой раз постарайся побыстрее. На стол.

Привязывал сам, аккуратно закрепляя ремешки на запястьях и щиколотках. Сам же мыл, а после покрывал кожу желтоватым жиром, поверх которого странным узором раскладывал куски шелка, закрепляя иглами.

– Тушь.

Фло подала китайскую чернильницу и кисточку с длинным волосом. Предваряя приказ, подвинула низкий столик с разложенным инструментом. Подала таз. Тряпки. Снова таз. И только когда взялась за ванну, он сказал:

– Нет.

И хорошо. Ванну бы Фло не сдвинула.

Он сам наполнил ее водой, а после высыпал из банки белый порошок, похожий на соль. Только порошок не растворялся, а разбухал, прорастая в воде тончайшими нитями, пока вода не исчезла вовсе.

Он пальцем опробовал плотное желе и удовлетворенно кивнул.

– Помоги.

Девушку поднимали вдвоем. Фло держала за узкие щиколотки, изо всех сил стараясь не коснуться измаранной кровью и чернилами кожи. Он поднимал под мышки, придерживая голову. Укладывал сам. Опускал нежно, словно на брачное ложе, крепил руки, выводя прозрачные трубки, закрывал нос ватными шариками, и пальцами раздвигал рот, позволяя желе проникнуть внутрь.

А закончив, сухо велел:

– Иди.

Фло и ушла. Нет – убежала, подхватив юбки. Она не хотела видеть того, что произойдет дальше. И выбравшись из подвала, забилась в нишу между двумя старыми пилястрами. Она сидела, дышала и думала о том, что пора бежать.

И поскорей.

Девочка стояла перед зеркалом, сосредоточенно разглядывая отражение. Вот она, решившись, коснулась платья, провела пальчиками по складкам крашеного сатина, захватила неуклюжей щепотью, приподнимая слишком высоко. Сама же присела в реверансе.

Нахмурилась. Упрямо мотнула головой – из прически тотчас выпала шпилька – и повторила упражнение.

– Уже лучше, миссис Льюи?

– Много лучше, Дженни, – солгала мадам Алоизия, сжимая кружевной платок.

– Миссис Льюи, меня зовут Суок.

– Конечно, Дженни, тебя зовут Суок.

И голос предательски дрогнул. Мадам Алоизия отвернулась к окну, но проклятая девчонка и на стекле отражалась.

Из-за нее кошмары вернулись…

– Миссис Льюи, вы думаете он будет доволен?

– Очень. Ты ведь стараешься, правда?

Кивок. И снова реверанс. Будет повторять до изнеможения… и также будут повторяться кошмары.

Человек в черном сюртуке. Горячие пальцы на запястье. Сосредоточенное, жадное лицо супруга. Кубок с лекарством. Сон. Забавно спать во сне.

Забавно во сне сквозь сон слышать обрывки чужого разговора.

Забавно смотреть со стороны.

Вот ступеньки, которые ведут вниз. Пролет за пролетом, словно задались целью добраться до самого сердца мира. И Нейтвил, старый и дряхлый, ведет за собой. В руке его свеча.

Вот Нейтвила сменяет муж, и свеча горит ярче.

– Ты больна, – говорит он, протягивая руку. – Я помогу тебе!

Страшно. И Алоизия не больна. Она просто… просто забыла что-то важное. Потеряла. Конечно! Шляпку! Ту белую шляпку, отороченную кружевом, с поясом из атласной ленты. Шляпку жаль… но вот же она, в руках мужа! Он держит ее за края ленты и, улыбаясь, отпускает. Шляпка летит вниз.

Долго.

– Это была не шляпка. Совсем не шляпка! – муж сердится. – Дай руку, Алоизия!

На ней розовые перчатки, которые муж ловко стягивает и тоже кидает в пропасть. Зачем он делает это?

– Мы должны поспешить! Бежим!

Алоизия бежит. Туфельки громко звенят в пустоте, и кажется, что они смеются. Но ведь это глупость, туфли не могут смеяться! Хохот крепнет, перерастая в вой, и от звука этого лестница дрожит.

– Помоги! – Алоизия хватается за руку мужа. А он вдруг с силой отталкивает ее.

– Ты была плохой женой! Ты не исполнила свой долг!

Алоизия падает. Долго. Как шляпка. И пока она падает, платье сжимается, лишая возможности двинуться, а стены башни закручиваются каруселью. Все быстрее и быстрее… быстрее и быстрее…

– Миссис Льюи! Миссис Льюи! С вами все хорошо? – воспоминание о кошмаре растворилось в испуганных глазах Дженни.

Надо взять себя в руки. И решить, что делать дальше.

– Да, милая, все в порядке.

Бежать бессмысленно. Найдет. И другую девочку, и другую гадалку. А карты предвещают смерть, но смерть – не всегда гибель. Ведь можно иначе…

Мадам Алоизия, ласково улыбнувшись воспитаннице, сказала:

– Продолжай. Мы должны стараться.

И спешить. Еще есть время. И есть надежда.

Секретер, инкрустированный слоновой костью, ревниво берег сокровища хозяйки. Графитовая доска, стопка листов черной бумаги, белые чернила в прозрачной склянке с крышкой в виде грифона, запас перьев и несколько ножей.

Над текстом письма мадам Алоизия думала недолго. Сердце в груди ее бешено колотилось, почти как в тот день, когда она решилась сбежать из Бедлама…

Тогда получилось. Получится и теперь.

"…лорду Джорджу Фэйру.

Спешу уведомить Вас, что обладаю крайне важной информацией по интересующему Вас делу. Умоляю о встрече и защите. Взамен обязуюсь рассказать обо всем, что знаю, а знаю я много больше Вашего. Более того, могу уверить, что ищете вы не там и не того…"

Лист хрустнул, переломившись пополам, чтобы исчезнуть в конверте. Его мадам Алоизия подписывала дрожащею рукой. И не дожидаясь, пока высохнут чернила, выбежала из комнаты.

Дженни оглянулась. Прислушалась. Подошла к столу и, вглядываясь в тающие тени букв, прочитала. Всего одну строку, но она показалась ей важной.

Достаточно важной, чтобы поделиться знанием с тем, кого Дженни любила очень сильно.

Он торопился. Нынешняя ночь была расписана по минутам, и он уговаривал себя, что следует обождать. И днем еще казалось, что справится.

Нет. Желание наплывало волнами. И он задыхался. А потом понял, что сопротивляться бессмысленно. Встал. Принял ванну и сидел в воде, пока не остыла. Выбравшись, долго растирался полотенцем, и долго же выбирал наряд, оттягивая момент, когда придется выйти из дому.

Город встретил ранними сумерками, щедро разбавленными светом газовых фонарей. Вяло грохотали экипажи, громко орали газетчики, ночные почтальоны спешили доставить корреспонденцию, и а на углу клевал носом старый полицейский.

Увидев его, очнулся и, раскланявшись поспешно, предложил поймать кэб.

Плохо. Запомнит. Расскажет. Возвращаться.

– Нет, – возразил голос. – Идти. Сегодня.

Чем дальше от центра, тем грязнее. Улицы вихляли, прерываясь узкими полосами канав. От них тянуло гнилью и тухлятиной, и запах этот прочно въедался в серые полотнища простыней, вывешенных прямо на улицу.

Иногда его останавливали, чаще всего шлюхи, молодые да наглые или старые и голодные, но одинаково неинтересные этой ночью. Он отвечал одинаково: "Нет". И улыбался так, чтобы клыки были видны. Не помогало.

Очнулся в Мэйфилде, у самой ограды. Стоял долго, дыша и успокаиваясь, пока голос не спросил:

– Может все-таки…

Нет.

– Тогда торопись.

И он, перестав хитрить, двинулся к цели. Поворот. И еще. И дома выше второго этажа срастаются аркой. Узкий клин чугунной клумбы с вялыми ростками герани. И снова улица, идет параллельно реке. От запахов мутит, ожидание невыносимо.

Вот ее дом, девушки, которая сегодня умрет.

– Я не хочу, – он сделал последнюю попытку, лишенную смысла, как и все предыдущие. – Пожалуйста, я не хочу…

Не ответили. Жажда стерла разум. Она толкнула в тень, заставила красться, обходя желтые пятна света. И стоять, прижимаясь к выщербленному кирпичу.

Кто-то ругается. Кто-то играет на скрипке. Кто-то декламирует стихи.

Ее окно на третьем этаже. Взобраться несложно.

– Нет.

– Да.

Старый дом изрядно поточен ветрами и кислыми дождями, которые все чаще накрывают Сити. Его стены хрупки, но в то же время достаточно прочны, чтобы выдержать вес хищника.

И узкий парапет с парой грязных горгулий, что брезгливо уставились на него, становится хорошей опорой. Окна забраны решетками, и сердце радостно ёкает: он не сможет проникнуть внутрь!

Но он хотя бы может посмотреть на ту, которая разбудила безумие.

По парапету идти легко. В нужных окнах дрожит золотое марево свечей.

Не спит. В домашнем платье, с распущенными волосами она прекрасна. Девушка расхаживает по комнате, дирижируя пером. Замирает. Оглядывается. Бросается к чему-то, скрытому за шкафом. Исчезает.

И до стоящего на парапете доносится россыпь щелчков. Печатает? Она машинистка?

Пора уходить. Скоро его хватятся, но еще минута… просто послушать. Подумать. Успокоить голос, пообещав вернуться. Завтра или позже. Или никогда.

Стук прекращается, и девушка вновь появляется в поле его зрения. Сейчас она задумчива, грызет перо, а взгляд ее блуждает по комнате. Останавливается на окне.

Уходить, пока она не увидела!

Поздно. Девушка решительно идет к окну, скидывает засовы на раме и распахивает створки, говоря:

– Проходите, прошу вас.

Нет!

– Да, – ласково прошептал голос, толкая в окно.

В ее комнате пахнет духами и чернилами.

– Извините, что не сразу вас заметила, – она вынимает перо изо рта и прячет за спину. – Я просто не думала, что такое и вправду возможно!

– Какое?

Белая шея. Ключицы. Кружево, стыдливо прикрывающее грудь. Два ряда мелких пуговиц по лифу. Снять будет тяжело.

– Мистическое! – восклицает она и, схватив за руку, тянет за собой. – Я слышала о подобном, но не думала… о Господи, это просто чудесно!

Она сумасшедшая.

– Какая разница? – голос щекочет уши. – Главное, ты посмотри, до чего она похожа!

– Скажите, что вы чувствуете?

За шкафом закуток. Крохотный стол, массивный короб печатной машинки, стопка листов, частью исписанных, частью пропечатанных, но одинаково исчерканных и мятых.

– Ваша страсть сжигает вас изнутри, верно? И вы не силах совладать с собой?

– Да, – просто отвечает он, поднимая одну из страниц. Почерк у нее неразборчивый, и читать не интересно, но он все еще продолжает тянуть время.

– Это чудесно! Я так и знала… скажите, что это значит для вас?

– Все, – он бросает лист и берет ее за руку, дергает, разворачивая спиной. Обнимает. Одна ладонь ложиться на живот, защищенный броней корсета, вторая – на горло.

– Ой, – говорит девушка. – Вы… вы должны понимать, что я лишь…

Она не пыталась вырваться. Безумцы странные, но тем и легче. Уснула легко, доверчиво, и ему снова стало не по себе.

Он не стал выносить ее из дому. Раздел – на третьей пуговице терпение иссякло, и он просто разорвал упрямую ткань. Чехол корсета вспорол ножом, да и сам корсет тоже. Нижняя рубашка пропиталась по?том, и он долго прижимался к ней лицом, вдыхая аромат той, которую должен убить.

Место готовил тщательно. Листы бумаги укрыли старенький ковер. Десяток свечей окружил тело – на стенах виднелись газовые рожки, но девушка все равно предпочитала свечи, а он уважал ее предпочтения.

Он дождался, когда она очнется и, заглянув в глаза, ударил.

Кровь была сладкой, а тело податливым. Он резал очень аккуратно и, беря в руки очередной орган, пристально разглядывал его, прежде чем положить на отведенное место. Одна свеча оказалась лишней – сердцем он украсил пишущую машинку.

И это было правильно.

А голос молчал. Может быть, сейчас он успокоится?