Текст книги "Дориан Дарроу: Заговор кукол (СИ)"
Автор книги: Карина Демина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
– Глава 12. В которой в общем-то ничего важного и не происходит
Очнуться мне помогла пара пощечин, пожалуй, излишне крепких, что заставило усомниться в их необходимости. Впрочем, сомнения исчезли в тот момент, когда в поле моего зрения появился Персиваль. Его лицо выражало искреннюю обеспокоенность и, как мне показалось, страх.
– Ты живой? – спросил он, помогая мне сесть.
Кажется. Во всяком случае щеки горят от пощечин, а поскольку мертвецы чувствовать не способны, я сделал вывод, что жив.
– Болтаешь, значит, живой, – удовлетворенно заметил Персиваль, отодвигаясь. – Я уж думал, что все.
Я тоже. Боль была чудовищной. Кажется, прежде чем потерять сознание, я кричал, а Персиваль зажимал рот, и кожа его остро пахла кровью.
Сейчас же рука не ощущалась, точно ее и не было вовсе, хотя была, перевязанная кое-как, с серым пятном, просочившимся сквозь слои тряпок, и запахом гнильцы. Я попробовал пошевелить пальцами, но не вышло.
– Не дергайся. Через пару часов отпустит.
– С-спасибо.
– Расти большой, – хмыкнул Перси. – Ну? Мы как, в расчете?
В расчете? Ну да, конечно. Услуга за услугу, и не более того. Глупо было бы ждать иного.
– Если в расчете, то я пошел, наверное.
– Наверное, да.
Я смотрел, как он уходит, кутаясь в простыню, словно римлянин в тогу. Я думал о том, что в этом человеке, который и близко не является джентльменом, а скорее даже наоборот, нашлось достаточно благородства, чтобы предложить мне помощь. Но вместо благодарности я испытывал сомнения. А потому спросил:
– Ты ведь украл пепел, верно?
Персиваль обернулся и сжал в кулаке влажный хвост простыни.
– Я не знаком с вашими правилами, но полагаю, что вещи столь ценные полагается возвращать на хранение…
Его лицо, изуродованное кровоподтеками, было страшно, а звук, вырвавшийся из груди, напоминал рычание.
– Слушай ты, Дорри…
…ненавижу, когда меня так называют.
– …ты можешь себе думать, чего тебе там захочется. Только держи-ка свои мыслишки при себе, понятно? Какое твое собачье дело, откудова что взялось? Взялось и радуйся. А то в следующий раз, когда тебе случится погулять, оно может и не взяться. Понятно?
Более чем.
– Извини, я не хотел оскорбить тебя подозрением…
Хотел. Оскорбил. Вернул все на круги своя, потому что так, пожалуй, уютнее.
– Ты не хотел. И ничего не говорил, – Персиваль подхватил грязный ком одежды. – А я ничего не слышал. Мы с тобою вообще сегодня не встречались.
Наверное, так было правильнее всего.
– Стой. Погоди, – я должен был сказать еще одну вещь, пожалуй, из всего, что я наговорил сегодня, лишь это было действительно важным. – Тебе не стоит участвовать в боях. У тебя спина сорвана!
– Знаю, – спокойно ответил он и вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Оставшись наедине с собой, я попытался восстановить события минувшей ночи, которая была не просто неправильно – невозможной!
Итак, сначала моя нечаянная визитерша и сделка, за которую мне немного стыдно. Кубок с кровью стоит на месте. Может быть?.. Нет, пожалуй, на сегодня с меня хватит экспериментов.
Далее была ничем не примечательная прогулка по Сити. Ограда. Преобразившийся сад. Девчонка-горничная и ее ухажер. Обрывок разговора. Новость о болезни Эмили. Незапертое окно. Ожог. Побег. Подвал старого паба и кулачный бой. Черный Джованни и Персиваль. Голиаф и Давид, потерявший пращу. Бессмысленная жестокость и азарт толпы. На какой-то миг захлестнуло и меня.
Давид не выдержал атаки, упал. И видеть это было неожиданно горько.
Я перевел взгляд на руку, которой по-прежнему не ощущал, чему, наверное, следовало бы радоваться, только как-то не получалось.
Почему на окнах появились печати? Эмили не хотела видеть меня? Но тогда ей достаточно было сказать. Защищалась? Но от кого?
Я прошелся по мастерской. Когда двигаешься, и думается легче. Если допустить, что печати – суть следствие, то должна быть причина. Какая? Обморок… Обморок имеет смысл, если является одним из симптомов болезни, сама мысль о которой приводила меня в ярость.
Но это невозможно! Не в Сити! Не в Мэйфилде! Не с Эмили!
И почему она, поняв, что происходит, не обратилась в ближайший клирикал?
Я не знал, но намеревался узнать.
Впрочем, как всегда, жизнь изрядно подкорректировала мои планы. Несколько часов сна, поверхностного и наполненного побегами и погонями, сменились бодрствованием и лихорадкой, от которой я то мучился жаждой, то исходил испариной. Опасаясь вопросов, я заперся в комнатах и выходил лишь глубокой ночью, когда в доме затихала жизнь. Я что-то ел и пил, не особо различая вкус, и возвращался в нору. Не знаю, как Персиваль объяснил мое отсутствие, но ни миссис Мэгги, ни мисс Пэгги не беспокоили меня.
Суток через двое лихорадка отступила, а кожа на руке посерела, растрескалась, а после и вовсе слезла крупными лохмотьями, обнажив мертвенно-белую, осклизлую подложку. Как ни странно, стало легче.
В тот вечер я совершил вылазку в гостиную, где прибрал все газеты, которые удалось найти. И совсем не удивился, отыскав объявление, которого ждал так долго. Я снова и снова перечитывал его, пока не заучил наизусть, и, заучив, повторял про себя слова, вычленяя из них нужное.
Газета была сегодняшней.
Вернувшись в мастерскую, в которой следовало бы навести порядок, я снял с полки кубок – действовать только левой было крайне неудобно – и поставил перед собой.
Отстоявшаяся кровь отчетливо отдавала мятой и ко всему расслоилась. Сквозь мутновато-желтый слой сыворотки проглядывала густая чернота слипшихся кровяных телец, а на стенках кубка остались характерные беловатые кольца соли.
Еще сутки и все это добро можно будет вылить. И наверное, так и следовало сделать, ведь исход этого эксперимента был известен, но… стеклянная палочка пробила оба слоя. Пойдя по кругу, она всколыхнула тяжелую муть эритроцитов, смешав их с сывороткой, как неловкий купальщик, поднимая болотную жижу, мешает ее с чистой водой.
Секунда и напиток готов.
Ночной горшок из майсенского фарфора тоже.
– Ваше здоровье, – сказал я портрету великого итальянца, потому что больше говорить было не с кем.
Три глотка я сделал с закрытыми глазами, стараясь не обращать внимания на вкус. Все будет нормально. На этот раз мне нужна доза, а значит, все не может не быть нормально.
Тепло расползалось по телу, выжигая остатки болезни. Кожа розовела, сосуды набухали, проступая бурыми веревками, в голове шумело.
Хорошо.
Почти еще хорошо.
Уже не очень.
Совсем мерзко. Некоторое время я давил рвотные позывы, уговаривая себя перетерпеть, но потом сдался. Синие розы на белом фарфоре печально поникли. Впрочем, им было не впервой…
Чуть отдышавшись и прополоскав рот водой, я занялся тем, чем следовало заняться изначально – уборкой. И когда я почти закончил, в дверь мастерской постучали.
– Глава 13. В которой юная леди проявляет настойчивость, а в цирке ломается единорог
Конечно, Минди и прежде доводилось видеть вампиров, некоторых так весьма и весьма близко. Но они как раз-то и не считались. Являясь новообретенными друзьями папеньки, все как один были в годах, отличались крайней занудностью и каким-то вовсе уж необъяснимым желанием выдать Минди замуж.
Их послушать, так вершина мечтаний всякой порядочной девушки возраста Минди – достойная партия. И слушая, Минди преисполнялась стыдом, поскольку мечтания ее ну никак не годились для порядочной девушки.
И папенька от тех разговоров расстраивался…
Но Дориан Дарроу, механик и магистр математики, не выглядел ни старым, ни занудным. Более того, он был возмутительно молод и весьма собой интересен.
Для вампира, разумеется.
– Извините. Мастерская закрыта. Временно, – сказал механик и магистр, почесывая когтем нос. Нос был хорош – крупный и с горбинкой, совсем как на том портрете, где папеньку рисовали в обличье императора. Вышло красиво и очень нарядно. Особенно плащик красненький миленьким вышел.
– А я по делу, – ответила Минди, стараясь не сильно глазеть: вдруг он тоже стеснительный, как тот вчерашний тип, который вздыхал, вздыхал над пюпитром, а после в обморок грохнулся вроде бы как от избытка чувств. Хотя Минди подозревала, что виноваты вовсе не чувства, а излишне туго затянутый корсет, но мнение свое оставила при себе.
Впрочем, Дориан Дарроу в обморок падать, кажется, не собирался, хотя и выглядел довольно скверно. Кожа, бледная, как у всех вампиров, отдавала прозеленью, волосы цвета мокрой соломы слиплись прядками, а на макушке так и вовсе стояли дыбом.
И рубашка мятая. Шейный платок развязался, повис, словно полотенце, через шею переброшенное.
– Леди, я буду весьма благодарен вам, если…
И Минди решилась:
– Меня зовут Минди Беккет. И я хочу на вас работать.
– Что? – он опешил, и Минди воспользовалась ситуацией. Папенька ведь сам учил, что если противник поддается или мешкает, то надо наступать. А еще, что у Минди деловая хватка, только вряд ли это было похвалой…
– Вот, – она протянула газеты, которые предусмотрительно захватила с собой. – Вы пишете об открытии мастерской.
Объявления были предусмотрительно обведены, а рядом с одним Минди даже восклицательный знак поставила. Так, для пущей экспрессии.
– И что?
– Время. Мастерская, которая начинает работу в десять часов пополудни, а прекращает за час до рассвета, показалась мне весьма занятным местом. И я подумала, Минди, почему бы тебе не заглянуть туда? Ох, простите, иногда я разговариваю сама с собой, папенька считает, что это потому, что мне больше не с кем разговаривать, но на самом деле мне так проще и…
– Постойте, – он отряхнулся и, пригладив взъерошенные волосы, уточнил. – Вы хотите работать здесь?
– Хочу, – Минди похлопала ресницами так, как ее учили кузины. Вот бы еще научиться выражение лица делать такое же, по-овечьи обреченное.
– Но это невозможно!
Ну вот. Договорилась. Ничего еще не сказала, а уже выгоняют. Конечно, оно с самого начала было понятно, что ее выгонят, однако же…
– Послушайте, если все останется так, как сейчас, ваша мастерская умрет. Вы ведь, верно, удивляетесь, отчего никто не спешит к вам?
– И отчего?
Смеется? Ну и пускай. Минди не привыкать, что над ней смеются. Зато папенька ее любит!
– Оттого, что вы вампир. У вас клыки и все такое… и кровь вы пьете.
– Ну да, пью, – странным тоном ответил он. – Если это все, то будьте так любезны оставить меня в покое.
– Не буду.
Кузины говорили, что у Минди нет манер. Ну и пускай, зато благодаря папеньке и закону о собственности у нее есть двадцать тысяч фунтов годового дохода и доля в серебряных рудниках. И верно папенька говорил: с такими деньжищами манеры – не аргумент.
И Минди заговорила так, как обычно разговаривала с управляющим.
– Во-первых, вы принимаете заказы в то время, когда большинство ваших клиентов уже спит. Во-вторых, дислокация мастерской крайне неудачна. Кому и что здесь может быть нужно? Часы починить? Кухонную плиту? Газовый рожок? Это не ваша специальность.
– А вы и мою специальность успели заметить?
– В-третьих, ваше рекламное объявление излишне скромно и расплывчато. В-четвертых, следует написать письма людям, которые могут заинтересоваться…
– Хватит!
– В-пятых, я могла бы взять это на себя. Корреспонденция. Прием заказов. Бухгалтерия. О нет, ничего не говорите, это ничуть не сложнее домоводства. Между прочим, папенька всегда давал мне на проверку свои бухгалтерские книги и ни разу я не…
Он вскинул ладони, не то умоляя замолчать, не то сдаваясь на милость. В обоих случаях, выслушать стоило. На всякий случай, запоздало вспомнив один из полученных уроков, Минди потупила взор и сложила руки так, как в книжке нарисовано было.
Поза оказалась не только глупой, но и неудобной.
– Я не могу позволить себе секретаря, – очень мягко сказал Дориан.
А Дориан – хорошее имя, не мягкое, и не твердое, в самый раз. И папеньке он бы приглянулся.
Папенька любит тех, кто своим умом жить собирается.
– А я не собираюсь наниматься в секретари. Я хочу быть вашим компаньоном. Я хочу работать. Я хочу учиться. Пожалуйста!
Молчит. Небось, подбирает вежливые словечки, чтобы выставить ее за дверь со всем политесом. Здесь они все такие. Лживые. Говорят одно, в глазки заглядывают, стишки читают да в любви клянутся. Но стоит захотеть чуть иного, чем им правильным кажется, так сразу и любви конец приходит.
– Я… я готова вложить в мастерскую… сто фунтов. Двести. Триста. Столько, сколько скажете! – Минди закусила губу, чтобы не расплакаться.
– Зачем вам это?
Зачем? Да Минди тысячу и один раз задавали этот вопрос. И ответ она заучила наизусть:
– Потому что я имею право.
Снова молчание. Взгляд, под которым бы съежится и не дышать. Точно так же смотрела на Минди мисс Сюзанна. Правда, глаза у нее были совсем даже не красные, а серые, обыкновенные, но выражение лица один в один.
– Вы ведь женщина.
Ну конечно, она женщина! Господь всеблагой, дай сил на этих идиотов! И терпения. И сдержанности тоже, а если еще останется, то немного манер, за которыми тут все так убиваются.
– А вы считаете, что женщина по природе своей не в состоянии сравняться с мужчиной? – Минди сделала шаг, подняв веер, словно шпагу. – Что умственная деятельность для женщины крайне вредна? Что она способна вызвать Uterus pendulans? Как там было у Платона? У женщин та их часть, что именуется маткой, есть не что иное, как поселившийся внутри них зверь, исполненный детородного вожделения, когда зверь этот в поре, а ему долго нет случая зачать, он приходит в бешенство, блуждает по всему телу, стесняет дыхательные пути и не даёт женщине вздохнуть, доводя её до последней крайности и до всевозможных недугов…
Дориан Дарроу, магистр и механик, вспыхнул румянцем. До этого дня Минди не доводилось видеть краснеющих вампиров. Что ж, зрелище было преудивительным.
– В-вы не правы, – чуть заикаясь произнес он. – П-платон не прав. О, прощенных ангелов ради, да откуда вы взялись на мою голову?
– Из Бастона, – с гордостью ответила Минди и на всякий случай уточнила. – Америка.
Когда он сказал, что согласен, – Минди ушам своим не поверила. Если это не чудо, то нечто, весьма чудо напоминающее.
– Спасибо тебе, Господи, – совершенно искренне сказала она, когда Дориан вышел. Он, конечно, вежливо спросил ее разрешения, перед тем как удалиться, но можно подумать, если бы Минди сказала "нет", он бы остался.
Впрочем, дело было в ином.
Совершенно в ином!
Минди вздохнула и, пользуясь случаем, осмотрелась.
Пыльновато. Грязновато. И пахнет как-то не очень. Конечно, на рудниках или там в порту воняет сильнее, не говоря уже о той рыболовецкой шхуне, которую папенька купить собирался и ездил смотреть, а Минди с ним…
Со стены на Минди подозрительно поглядывал бородатый мужчина в старинном наряде, чье лицо показалось знакомым. Некоторое время Минди честно пыталась вспомнить имя. Не вышло. Зато под портретом обнаружился прелюбопытнейший альбом с чертежами. И парочка книг, кажется, на итальянском. Или это латынь? Или немецкий? Хотя нет, немецкий Минди немножко знала – у папеньки одно время в камергерах ходил беглый австриец. Смешной.
Книги Минди, полистав, отложила – ничего интересного. То ли дело стеллажик со всякой всячиной. Или вон та стойка с разными скляночками. Скляночки тоже быстро надоели.
А Дориан – интересно, прилично будет называть его по имени? Наверняка нет. Ну и ладно, ну и пускай, про себя-то можно – Дориан возвращаться не спешил.
И Минди продолжила экскурсию. Цинковая ванна с седоватым налетом солей и двумя баллонами, от которых внутрь сползали провода. Сияющий медью таз и фарфоровый кувшин с синими розами. Полотенца. Рогатая вешалка с фартуками из плотной ткани и перчатками. Маска стеклянная. Ее Минди примерила и не без сожаления отложила – великовата. Очки толстые и широкие, как у велосипедистов… надо будет заказать себе такие же! И фартук тоже. И перчатки. И…
– Позвольте узнать, чем вы тут занимаетесь? – мягко спросил кто-то, и Минди с визгом подпрыгнула, выронив очки.
И конечно же, они разбились…
– Я…я… извините… вас не было и вот…
Кивнул. Смотрит. Ждет чего-то. А вдруг сейчас возьмет и в шею вцепится? Что Минди про него знает? Ничегошеньки.
– Я новые куплю. Обещаю.
А глаза у него какие-то светлые слишком. И уж если с камнями сравнивать – вчерашний-то обморочный все про сапфиры лепетал – то и не рубины благородные, а шпинель максимум.
Переоделся. В сюртуке и с платочком этим, изящно повязанным, сделался похож на всех ухажеров сразу, отчего Минди тотчас стало скучно.
Дориан моргнул, отодвинулся и, кашлянув, произнес:
– Я был бы вам весьма благодарен, мисс Минди, если бы вы не прикасались ни к чему здесь без моего разрешения.
И все? А как же крик? Папенька когда злился, так всегда кричал. Правда, он и отходил легко, и сразу начинал прощения просить, и…
– Хорошо, – сказала Минди, потому что не знала, что еще можно сказать.
Затруднение ее разрешилось, когда одновременно раздались стук и скрип открывающейся двери. На пороге появился лысый человечек в ярко-зеленом камзоле с пышными рукавами. В руках он сжимал треуголку и вызолоченную трость.
– Извините, – произнес он, близоруко щурясь. – Я по объявлению.
– Тоже работать хотите?
Человека вопрос Дориана удивил.
– Работать? Ну нетушки, я у мэтра Марчиолло работаю. И нам механик нужен. Срочно. У нас в цирке единорог сломался…
– Глава 14. О том, что наличие и отсутствие клыков никоим образом не сказывается на женской натуре
Вечерний чай удался. Леди Фэйр несколько беспокоилась, что ужасное происшествие, о котором она старалась забыть, скажется на репутации дома, но, похоже, обошлось. Прибыли все, за исключением леди Джейн Канопи, приславшей визитную карточку с извинениями.
Это было весьма мило.
Чай подали в малой гостиной.
– Представляете, я слышала, что свадьба все-таки состоится, – Летиция держала чашку с преувеличенной осторожностью и пила, едва касаясь губами фарфора.
Эта ее манера демонстрировать манеры несколько раздражала.
– Ты о ком, дорогая? – поинтересовалась Оливия, больше для того, чтобы поддержать беседу. В настоящий момент ее куда больше интересовало шоколадное печенье.
– Об Ольге, естественно.
– По-моему эта девица совершенно невозможна! – высказала общее мнение Эгимунда. Сегодня ей каким-то чудом удалось затянуться до дюймов тридцати, да и изумительный тамашиновый цвет платья удачно подчеркивал белизну кожи. – Бедный мальчик…
Леди дружно вздохнули. И Черити, пользуясь возникшей паузой, застрекотала.
– Я когда услышала, то едва не лишилась чувств. И заболела. Да, да, заболела совершенно! Я все думала о том, как трагична его судьба, и жалела Ольгу. Да, да, жалела, пока не узнала, что Ульрик сделал предложение! Он даже не стал дожидаться окончания траура!
Ручная крыса, до того мирно спавшая на пуфике, завозилась и настороженно уставилась на хозяйку. И когда тонкая ручка в перчатке коснулась белой шерсти, леди Джорджианна с трудом сумела сдержать дрожь. Все-таки эта их привычка таскать повсюду крыс отвратительна… и Нико пришлось запереть. Бедняжка, верно, вся исстрадалась уже.
– Это нехорошо, – Оливия, дожевав печенье, принялась за сэндвичи.
– Это невозможно, – мягко заметила леди Фэйр, припоминая все, что доводилось слышать о Хоцвальдах. Выходило до обидного мало.
– Возможно! Он уже обратился к его преосвященству за особой лицензией.
– Сдерут втридорога…
Черити тоненько засмеялась и, пересадив крысу на платье – вот мерзость! – произнесла:
– Я думаю, что эти расходы Ульрик еще выдержит… – пригубила, наслаждаясь всеобщим вниманием, которое не так часто ей выпадало, и продолжила. – Но откладывать свадьбу не в его интересах…
– А фон Пуфферху очень хочется видеть дочь княгиней, – встряла Летиция, перехватывая инициативу. Черити осталось лишь улыбнуться. При этом верхняя короткая губа ее приподнялась, обнажив клычки…
Два черных пятнышка на белой шее.
Леди Фэйр вздрогнула и, спеша отогнать внезапное видение, совершенно невежливым образом перебила Летицию.
– Я слышала, что за ней двадцать тысяч фунтов дают. По-моему, довольно веская причина поспешить со свадьбой.
Получилось несколько грубо, но кажется, никто не обратил внимания.
– И это, я вам скажу, еще мало за то, чтобы сделать княгиню из вчерашней торговки. Господи, да вы посмотрите, во что превращается свет! С каждым днем их становится все больше и больше. Право слово, я уже почти смирилась с тем, что остаток жизни мне придется провести среди этих, с позволения сказать, "баронесс".
Теперь Черити определенно злилась. Впавшие щечки ее пылали румянцем, губа задралась еще сильнее, обнажив не только зубы, но и бледные десны.
– И я не могу понять одного: неужели Хоцвальду настолько безразлична родовая честь, чтобы мешать кровь с этой… с этой…
– Баронессой, – подсказала Летиция, протягивая руку, чтобы погладить крысу. И та позволила, даже перевернулась на спину, подставляя белесый живот.
– Да, баронессой. Спасибо, милая.
Дамы обменялись улыбками, и знай их леди Фэйр чуть хуже, решила бы – и вправду подруги.
– Да ладно вам, – Оливия задумчиво разглядывала крохотное пирожное, украшенное алой вишенкой. Как это у нее получается столько есть, и не толстеть? Или она какие-то особые корсеты заказывает? – Это у них семейное. В свое время и старый князь… отличился.
– Mesalliance? – с придыханием уточнила Эгимунда. И Оливия кивнула, но развивать тему не стала. Жаль.
Убранный умелою рукой подвал преобразился. Миткалевые полотнища прикрыли потемневшую кладку, на пол лег толстый слой сена, а на ржавых цепях повисли светильники причудливых форм. Один походил на стрекозу, второй – на виноградную гроздь. Правда, оба давали одинаковый мертвенно-белый свет. Он заливал подвал, отражаясь в высоком зеркале и букете стеклянных цветов, скользил по рыжей меди разложенных на столе деталей и робко трогал лезвия стальных ножей.
Впрочем, даже он не решался заглянуть в дальний угол подвала, где вдоль стен рядом стеклянных пилястр выстроились капсулы. Были они квадратные, прозрачные и заполненные густой жидкостью темно-золотого цвета. В нескольких, окутанных паутиной проволоки, жидкость светлела, позволяя разглядеть очертания тел. От этих Фло старалась держаться подальше. Не нравились они ей. Напоминали старое бабкино украшенье – кусок янтаря с застывшими в нем мошками. Правда, украшение пришлось заложить, но память-то осталась. От памяти никуда не деться.
Никуда.
– Фло, Фло, помоги мне, – раздалось тихое. Фло отвернулась и запела, чтоб не слышать.
– Фло, пожалуйста…
Тощая рука пролезла сквозь прутья решетки, пытаясь ухватить за юбку. Пришлось шлепнуть метлой. Ну чего они все такие? Цепляются-цепляются за жизнь, как будто в ней есть хоть что-то хорошее? Ничегошеньки. Фло точно знает.
Она аккуратно протерла столы, смахнула метелкой из гусиных перьев пыль, добавила соломы и, достав из корзины стопку сложенных простынь, еще сохранивших едковатый аромат мыла, задумалась. Полученные указания были предельно ясны, но… Страшно подумать, что будет, если Фло ненароком разобьет капсулу.
– Фло, Бога ради!
Кричит. А вроде бы успокоилась. И даже есть начала. Ее, небось, в жизни так не кормили. И зачем, спрашивается? Перевод продукта и все.
Фло подцепила край простыни на палку и попыталась набросить на крюк, венчавший капсулу. Вышло попытки с пятой.
– Он убьет меня… убьет…
Фло аккуратно растянула ткань, закрепляя булавками за проволочные петельки. Закончив, пересчитала простыни в корзине. Полторы дюжины – ровно по числу капсул. Крайние, правда, велено не трогать, но оно и к лучшему.
– Фло, ты жестокая… ты не можешь так со мной поступить!
– Заткнись, – велела Фло, серьезно раздумывая над тем, чтобы занавесить и нишу с клеткой. Глядишь, тогда и поутихнет.
И чего он тянет? Почему не сделает ее тихой, как ту, вторую, которую привел сам? Та спокойно сидит в уголочке, перебирает нанизанные на нитку цветные кольца и улыбается. Одно слово – сумасшедшая. Зато ласковая. Сядешь с ложечки кормить, тотчас улыбается, журчит что-то на своем, безумном, языке, головой под руку норовит нырнуть и трется по-кошачьи. Короткие волосики ладошку колют, и шрамик на затылке прощупывается.
Ее вот жалко.
С пятой капсулы Фло приноровилась цеплять простыню и дело пошло.
Фло даже напевать начала…
– А голос у нее – просто ужас! – Летиция закатила глаза, не переставая говорить. – А репертуар… я просто не знаю, что делать! Я строго-настрого запретила моей Хоупи разговаривать с этой девицей! Да даже смотреть в ее сторону! Гувернантке так и сказала. Вы, мисс Пэддингтон, должны следить за моей малышкой! Эта американка – сущее наказание и я не желаю, чтобы Хоупи брала с нее дурной пример.
Леди Фэйр слушала в пол-уха. Беседа, вполне привычная и обыкновенная, вдруг перестала быть интересной. Какое Джорджианне дело до этой, незнакомой в сущности, девицы, которую Летиции пришлось взять в дом? Никакого. И до самой Летиции тоже: меньше тратиться надо, тогда и не придется протекцию составлять всяким там…
– А недавно, представляете, заглядываю я в буфет, а там…
…мышь повесилась от тоски.
– …все замки на бутылках открыты! И эта девица, глядя мне в глаза, наглейшим образом заверяет, что людям следует доверять, и эти замки – признак неуважения.
– А я не закрываю, – вяло заметила Оливия, которая уже устала жевать и теперь просто сонно таращилась на подруг.
– Конечно, – взвизгнула Летиция, – ты ведь… такая доверчивая.
…точнее сказать глупая. И ленивая. И еще денег у тебя хватает, чтобы тратить их на кормежку слуг. Несказанное читалась в тускло-красных глазах Летиции. Но сжатые губы прочно запечатывали слова.
– Мне кажется, – Черити нарушила неловкое молчание. – Тебе следует отослать ее. Напиши кузену, что девушка…
– Еще не готова выйти в свет, – подсказала Джорджианна, страстно желая, чтобы этот бессмысленный разговор поскорее закончился.
– Именно.
– Не могу. Кузен расстроится. Он так обеспокоен судьбой этой девушки…
…скорее состоянием ее отца, которое может поспособствовать улучшению состояния самого кузена, да и Летиции тоже. Или не поспособствовать. И тогда замечательная Хоупи – тусклая девица с идеальными манерами и напрочь отсутствующими мозгами – останется в старых девах.
Сложные ныне времена.
– …он надеется, что сумеет устроить ей партию с каким-нибудь приличным человеком…
…если слухи о состоянии американки не преувеличены, то из желающих выстроится очередь.
– …но я право слово не уверена, что справлюсь, – завершила монолог Летиция и коготком сняла слезу с ресницы. Снова наступило молчание. Ну нет, Джорджианна не собиралась откликаться на эту, молчаливую, но тем не менее явную, просьбу. Другие найдутся.
И нашлись. Эгимунда, вздохнув, предложила:
– Хочешь, я и для нее приглашение отправлю? Правда до бала всего-то неделя, но…
– Боже, благослови твое милосердное сердце! Ты не представляешь, как ты меня выручила.
Представляет. И пусть породистое, хотя и несколько заплывшее жирком лицо Эгимунды выражает лишь искреннюю радость, но кому как ни Джорджианне знать: дело не в милосердии. Дело в кузене.
И ведь все всё понимают: девица получит породистого мужа. Он – богатую жену. Летиция – благодарность и приданое для своей дуры. Эгимунда – возможность спровадить бедового родственничка за океан.
Так какой смысл во всех этих играх?
Господи, да что с ней сегодня такое? Джорджианна сжала зубы, чтобы не застонать от боли и раздражения. Жилка на виске вдруг задергалась, мелко и часто, и биение это породило огненные точки в глазах. Точки рассыпались, разлетались, оседая на белоснежном фарфоре и винно-красной обивке кресел. Расползались по ковру и паркету, по панелям, расписанным под розовое дерево, и по складкам необъятной юбки Эгимунды. Точки блестели на клыках Черити, в серьгах Оливии и в глазах Летиции.
Точки были повсюду.
Как мошкара.
И зудели точно также, за этим зудением исчезали прочие звуки.
– Джорджианна, милая, тебе дурно? – прикосновение Летиции – ледяные пальцы, даже через перчатку чувствуется – привело в чувство.
– Ты так побледнела!
– Просто ужасно!
Ужасно. Та девица тоже была бледна. И пятна на шее. Как вообще Джорджианна могла забыть про те пятна?
– О нет, все замечательно.
Все отвратительно!
– …просто эта погода так часто меняется…
Леди Фэйр говорила с нарочитой бодростью, думая лишь об одном: если и вправду девушку убил вампир, то почему расследованием занимается полиция, а не клирикал?
И окна запечатывать не стали. И двери. И… и неужели права была мадам Алоизия, когда сказала, что жертва случайна, а убить хотели Джорджианну?
Эта мысль неожиданно прочно засела в голове леди Фэйр, отравив остаток вечера. И Джорджианна совсем не удивилась, когда Черити – она всегда уходила последней – вместо прощания сказала:
– Бедняжка. Как я тебя понимаю! Мой Патрик тоже грезил об этой девице, но к счастью, она его отвергла…
– Какая девица?
Девиц сегодня было что-то многовато.
– Она называет себя мадмуазель Лепаж. Якобы француженка. Но на самом деле, если хочешь знать, из французского у нее только имя и это по?шло!
Имя это Джорджианна слышала. Где? Не помнила. Она стала забывчивой в последнее время. И голова опять болит, а мошкара прыгает-плещется перед глазами. Дразнит.
– Ох, дорогая, сразу видно, что ты давно не была в театре. Оно и к лучшему. Зачем себя расстраивать? Хотя не спорю, она весьма хороша и голос сильный… Патрик ценит красивые голоса. Но зачем ей мой Патрик, если есть Джордж?
И Черити мило улыбнулась, сделавшись похожей на свою крысу.
