Текст книги "Убить сову (ЛП)"
Автор книги: Карен Мейтленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
Османна
Я смотрела, как бледный свет в узкой щели окошка становится розовым, серым, загорается оранжевым. Теперь не существовало ничего – ни ночи, ни дня, только мерцающий прямоугольник жемчужного света высоко над головой. Я подумала, что уснула и уже рассвет, и они пришли за мной, но это не дневной свет, эта белизна – не солнце. Холодно. Я и не знала, как мёрзнет голова без волос. Остроконечная шляпа с красными буквами ждала меня возле двери, ждала, чтобы дать мне новое имя. Букв в темноте не прочесть, но мне это и ни к чему.
– Узнай своё настоящее имя, – сказала мне старая Гвенит, но в глубине души я всегда его знала. Оно было со мной с рождения – звезда демона, звезда Лилит, дьявольский глаз, подмигивающий с небес. Теперь это моя звезда – под ней я родилась, под ней и умру. Рождение и смерть, и то и другое проклято.
Кормилица говорила мне, что я родилась со знаком Лилит. Маленькая метка на груди, родинка в форме полумесяца, знак и проклятие. Спустя три для после моего рождения отец вытащил из огня раскалённое железо, приказал няньке вынуть меня из пелёнок и растянуть маленькое тело. Он приложил красный раскалённый металл к метке, чтобы избавить меня от проклятия. Это сохранит чистоту, сказал он, и отгонит дьявольскую шлюху. Ведь всем известно, что блуд – величайший из грехов, а мой отец требовал целомудрия.
Нянька клялась, что умоляла его остановиться, но он держал железо на моём теле, решив уничтожить даже след от печати проклятия. Он глубоко сжёг мою плоть, меня лечили много месяцев, и нянька боялась, что я не выживу. Но я осталась жива.
Лилит, ночная ведьма, крылатый демон с мохнатыми ногами и ступнями как у козы. Та, что пьёт кровь по ночам, приходит в мужские сны и крадёт их семя, душит младенцев во чреве матери и пожирает собственных детей. Она бежала от Адама ещё до падения, до того как он принёс смерть в этот мир. Она бессмертна. Она не может умереть. Не может сгореть в огне. Её вечно сжигают, а она остаётся живой. И её боли нет конца. Она связана, она голая и кричит.
Если бы я могла остановить сердце по своей воле... но оно не остановится. Оно продолжает биться, как будто хочет жить. Можно снять рубашку, сделать петлю. Я попыталась взобраться по стене к решётке окна, чтобы повесить её, но не смогла дотянуться.
Я часами осматривала каждый дюйм своей камеры, хотела найти гвоздь или острый осколок под соломой, чтобы вскрыть себе вены, я продолжала искать даже в темноте, кончиками пальцев, ощупывала каждую соломинку на холодных плитах, пытаясь найти хоть что-нибудь. Не позволить им меня сжечь. Пресвятая Дева, не дай мне сгореть. Прошу, позволь мне умереть сейчас. Я не смогу этого вынести, знаю, что не смогу.
Снаружи, за окном, послышались голоса, женский голос, бормочущий тихо и невнятно, взволнованный смех, топот за деревянной дверью.
– Я же тебе говорила, она не придёт. Я видела, она поскакала в сторону леса, – сказала женщина.
– Неужто эта сука и впрямь решила, что может противостоять Аоду? Это будет её последняя скачка.
– Любишь скакать верхом, хозяин? Давай, жаль понапрасну терять такой вечер.
Он рассмеялся в ответ, и я узнала этот смех. Мой кузен Филипп.
– Предпочитаю тех, кто помоложе и помягче, но почему бы и нет? Большинство женщин в этой деревне считают, что непременно должны сопротивляться. Мне это малость надоело. Все они под юбками одинаковы, чертовы потаскухи, найти честную шлюху – хоть какое-то разнообразие.
Послышался звонкий шлепок по крепкой плоти, женщина засмеялась.
– Черт... как ты это носишь? – я услышала тяжелое дыхание Филиппа. – С аббатиссой-девственницей и то легче, и не думай, что я не пытался.
– Если ты слабоват, мне лучше поискать мужчину, который сможет довести дело до конца.
Ещё один шлепок, вскрик, довольный тихий смех.
– Я могу трахать тебя до рассвета, и мне ещё хватит сил тебя, шлюха, хорошенько кнутом отстегать.
– Может, попробуешь доказать?
Женский голос принадлежал Пеге!
Филипп кряхтел, как свинья. Я заткнула пальцами уши, но всё равно не могла не слышать их пыхтение и стоны. Как они могли? Как могла она? Ей наверняка известно что я их слышу – зачем ещё сюда приходить? Хотелось крикнуть, чтобы они убирались, но они только посмеются и продолжат. Раздался финальный стон, и всё закончилось.
Довольно долго я не слышала ничего, кроме тяжёлого дыхания. Наконец, Пега заговорила.
– У меня тут вино, это тебя поддержит. Давай, выпей. Обещаю, оно получше той дряни, что сегодня на ужин у того ублюдка-священника.
– Могу в этом поклясться, – ответил Филипп. – Я эту свиную мочу, которую священник вином называет, не раз пил. Где ты это стащила?
– В доме женщин, конечно. Их главная себя в вине не ограничивает. Это – прямо из Франции. Присядь, отдохни немножко, ты так устал. Соберись с силами, тебе они понадобятся. Я покажу тебе пару трюков, каким, точно знаю, твои высокородные леди не научат.
– Уверен, ты у этих женщин... научилась не одной такой штуке... слышал, эти чужеземные шлюхи могут...
Голос Филиппа перешёл в громкий храп. Потом послышалось что-то, похожее на звук падения тяжёлого тела, но храп не стал тише.
– Османна?
В окне, закрыв белизну, появилось лицо Пеги. Только кому-то очень высокому вроде неё под силу до него дотянуться. В темноте я не могла разобрать выражения её лица, но чувствовала от неё запах пота Филиппа. Я прижалась к стене. Мне не вынести её насмешек, только не это.
– Османна! – шепот стал более настойчивым. – Османна, я знаю, ты не спишь. Встань так, чтобы я тебя увидела.
– Тебе что, завтра не хватит времени надо мной поиздеваться? – спросила я. – Зачем приходить ночью? Не сомневаюсь, ты придёшь смотреть, как меня сожгут. Ты ведь всегда этого хотела, из мести моей семье?
– Османна, послушай, я...
– Я уже тебя слышала. Ты что, выбираешься развратничать каждую ночь? Или тебе показалось забавным сделать это у меня под окном, чтоб я слушала? Ну, тогда ты повеселилась, а теперь сжалься и просто уйди, оставь меня в покое.
– Слушай меня, занудная мелкая кошка, – рявкнула Пега. – Никто из бегинажа не может подойти к этому месту, ни Учительница Марта, ни остальные. Они пытались. Единственный способ, которым я могла избавиться от этого ублюдка Филиппа – раздвинуть ноги. Нельзя же просто так подойти и напоить его усыпляющим вином, он бы что-то заподозрил. Есть способы справиться с мужчиной, госпожа, которые узнаёшь, когда приходится выживать в этом мире.
– И я должна быть благодарна, что ты пожертвовала своей добродетелью, чтобы поговорить со мной? Мне показалось, это было тебе не так уж сложно. Только не говори, что тебя прислали меня исповедовать.
– Никто меня никуда не посылал, – огрызнулась Пега. – Я пришла, потому что сама так решила, хотя зачем мне это понадобилось – Бог знает. Ты самая упрямая в мире лиса, откусываешь любую дружески протянутую руку.
– Тогда почему бы тебе не уйти и не оставить меня в покое?
– Потому что я такая же упрямая, как ты. Я слышала о том, как ты бросила вызов старому д'Акастеру. Как ему удалось породить такую дерзкую девчонку – тайна, которую знает только твоя мать. Несмотря на всё, что я болтаю, мне не хватило бы смелости пройти через такое до конца. У тебя вера как у святой. Хотелось бы мне иметь хоть четверть.
– Ты ошибаешься, Пега, – мягко сказала я. – Это не вера, это ненависть.
– Неужто? Это я могу понять. Видала я, как ненависть заставляет людей идти на смерть, где любая вера тотчас сдалась бы. Ты так сильно ненавидишь своего отца? Значит, у нас с тобой всё же есть кое-что общее.
Я кинулась к окну, попыталась дотянуться до Пеги. Мне хотелось прикоснуться к ней, ощутить тепло человеческой руки.
– Я боюсь, Пега. Мне так страшно, ты не представляешь. Я не смогу... мне не хватит сил... Помоги мне, Пега, прошу, помоги!
Я старалась не плакать, но слёзы сами потекли по лицу. На мою руку опустилась грубая рука, твёрдая и тёплая, как будто Пега могла вытащить меня на волю через крошечное окошко. Я вцепилась в её руку как потерявшийся ребёнок, жаждущий, чтобы его не отпускали, словно в её силах защитить меня от всех ужасов и этой жизни, и будущей.
– Пега, – попросила я, – дай мне что-нибудь острое, твой нож или кусок разбитой бутылки. Что-то, чем я смогу убить себя до утра. Я не могу идти в огонь, Пега, не могу.
– Думаешь, я пришла, чтобы помочь тебе убить себя? Я крала, лгала и прелюбодействовала ради тебя этой ночью, детка. Думаешь, я собираюсь добавить ещё и убийство?
– Если я сама это сделаю – это не убийство, Пега. Прошу, помоги мне. Умоляю. Не дай им меня сжечь, Пега.
– Я и не собиралась допустить, чтобы тебя сожгли, девочка. Как думаешь, зачем я здесь? Но надо поторапливаться. Сейчас твой кузен храпит, как старый кабан, но не хотела бы я оказаться поблизости, когда он проснётся. Голова у этого ублюдка будет гудеть, как стая шершней, и поделом ему.
– Что ты собираешься делать?
– Вытаскивать тебя отсюда, конечно. Зачем ещё я, по-твоему, пришла? Декан хранит ключ при себе, не доверяет даже Филиппу. Поэтому придётся вытаскивать тебя через крышу, детка. Там одна солома.
– Но мне до неё не дотянуться.
– Да. Но я смогу. Меня в Улевике не просто так великаншей прозвали. У меня есть верёвка, сделаю дыру и подниму тебя. Кто-то крепко молится за тебя, детка – этот морской туман нам само небо послало. Он укроет меня, пока я буду работать, и спрячет нас по дороге отсюда.
Лицо Пеги исчезло из окошка, и я услышала, как она разгребает камыш на крыше. Постепенно через темный потолок стал проникать белый свет.
– Но нам нельзя возвращаться в бегинаж, Пега. Они придут за мной туда, и тебя тоже заберут. Филипп обязательно скажет, что это ты сделала.
– Филипп никогда не признается, что его обманула шлюха. Но он придёт за мной, это точно, и я не собираюсь с ним встречаться. Нет, детка, нам с тобой придётся исчезнуть. Корабль во Францию, а там – кто знает куда? Мне ужасно хочется посмотреть мир, прежде чем умру, не только эту паршивую деревню. Может, у нас ничего не выйдет, и если поймают – скорее всего, сожгут обеих. Но сначала нас придётся поймать, и уж мы заставим их побегать. Вот что я скажу, Османна – хочешь рискнуть? Теперь мы с тобой вместе, девочка. Я рассчитываю на твою учёность и на свою силу. Вместе мы сможем справиться с этим миром.
Январь. День святого Винсента из Сарагосы
Испанский мученик, святой покровитель пьяниц. Запретил приносить жертвы языческим богам, за что его зажарили на решётке и оставили на съедение зверям. Его имя носят шесть древних английских церквей.
Лужица
Я никогда не забиралась на дерево выше этого. С него можно видеть весь Улевик, и холмы за ним. Я балансировала на ветке и даже не держалась, только прижала руку к шершавой коре, но не схватилась за неё – рука просто лежала. Если бы захотела – я могла бы пройти по этой ветке, ни за что не держась, но я этого делать не собиралась. Пока. На следующий Майский день будет ярмарка, снова приедут акробаты и на этот раз возьмут меня с собой. Я готовилась, упражнялась всю зиму, а весной я им покажу. Всем покажу. Украду у отца острый нож и разрежу перепонки между пальцами. Тогда Улевику придётся отпустить меня, я больше не буду ему принадлежать.
Я уеду с акробатами, далеко, за холмы, туда, где замки и города, которые даже больше этого леса. И однажды я снова вернусь сюда, на ярмарку. На мне будет красная с золотом одежда, и Уильям меня не узнает, а я ни разу не заговорю с ним. Я буду ходить по пружинящему шесту, а когда те двое, что держат его на плечах, будут подбрасывать шест вверх, я стану делать сальто и снова приземляться на шест, и пальцы у меня будут раздвинуты, как лепестки цветка. Все будут мне хлопать, особенно Уильям, а потом я с ним заговорю, и только тогда он поймёт, что это я.
Я разбогатею. Отец попросит меня остаться ночевать в нашем доме и предложит самые вкусные кусочки, а Уильяму велит спать у двери. Но я к ним не пойду. Я буду пировать в Поместье. А отец с Уильямом останутся ждать снаружи, под дождём. Если они будут со мной милыми, я пришлю им немножко объедков с застолья, но только если они и вправду будут милыми. Иначе – нет.
– А ну слезай, Лужа!
Я вздрогнула от внезапного окрика, сорвалась с ветки, вцепилась в неё и снова подтянулась. Колени, ободранные о грубую кору, жгло огнём. Больно. И всё из-за этого дурацкого крика. Я из-за него сорвалась. Ненавижу.
– Вот оставлю тебя тут одну в темноте, и Оулмэн тебя заберёт! – орал Уильям.
– Нет, подожди, Уильям, я иду. Не уходи.
Я оглянулась, выбирая самый короткий путь вниз. Я не могла вспомнить, как забралась.
– Я уже ухожу!
Я глянула вниз – он пошёл прочь от дерева.
– Нет, подожди, подожди. Глянь, с моря опять идёт туман. Мне отсюда видно. Смотри, Уильям!
На поля наступал густой туман, клубился, скользил по земле, поднимался вверх.
– Лучше бы это не оказалось очередной твоей выдумкой. – Уильям полез на дерево и быстро добрался до ветки прямо подо мной. Он хорошо умел лазить.
– Нет, смотри туда.
К деревне плыла огромная стена тумана. Уильям понюхал воздух и хлопнул меня по голове. Мне пришлось крепко схватиться за ветку обеими руками, чтобы не упасть.
– За что?
– Ты не поймёшь, даже когда у тебя задница загорится. Это не туман. Это дым, дуреха.
– А что горит?
– Думаю, дом женщин, – пожал плечами Уильям.
– И женщины тоже там горят?
– Летиция говорит, они ушли. – Уильям выпрямился, чтобы видеть получше. – Она сказала, отец Ульфрид ходил туда, а там ни души не осталось. Похоже, они все ночью исчезли.
Девушка, которую собирались сжечь, тоже исчезла. Дверь тюрьмы оставалась запертой, но в крыше оказалась большая дыра. Отец Ульфрид сказал, что ночью прилетел Оулмэн и разодрал крышу когтями. Он вырвал клювом сердце из её груди, и сожрал прямо перед ней, пока оно ещё билось. А потом унёс её душу в ад, чтобы сатана обманул её, и она не раскаялась в огне. Отец Ульфрид сказал, сатана её там ждёт, такая она была злая грешница. А я совсем не верю, что она злая. Мне жаль, что они ушли. Настоятельница Марта не рассердилась, когда я дала ей волосы и перо. Она долго держала их в руках и смотрела на них, а потом сказала, словно вспоминая что-то:
– Он даёт мне свободу выбирать. Как легко мы забываем, что сами выбрали, кем быть, и можем выбирать, кем станем... – Она взглянула на меня и едва заметно улыбнулась. Я раньше никогда не видела ее улыбку. – Помни, выбор всегда есть, дитя.
Уильям стукнул меня по ноге.
– Давай, нам пора идти. Скоро стемнеет. И зачем ты вообще сюда лазишь, дуреха? Ещё свалишься.
Он взял меня за лодыжку и осторожно поставил мою ногу на ветку пониже, потом на следующую, пока я не оказалась на земле.
Чаще всего я Уильяма ненавижу. Но иногда, с тех пор как не стало мамы, а отец сделался странным, Уильям заботится обо мне. Иногда я чувствую, что лишь он у меня и остался. Теперь нас только двое. Когда весной придут акробаты, может, я возьму Уильяма с собой. У него нет на руках перепонок, так что мы с ним могли бы сбежать далеко-далеко, и ничто не заставит нас вернуться в Улевик. Может, это мы и выберем, и очень скоро.
Эпилог
Над руинами бегинажа поднимался дым. Горели только дома. Всё, что можно унести, с них содрали, как только женщины покинули деревню. В первую очередь, всё самое ценное утащили в Поместье – даже красть хозяин имел право первым. А потом пришли деревенские – подбирать поломанную мебель, еду, горшки и просто из любопытства.
В Поместье не особенно заботились о добыче – не считая вина, скота и зерна, но деревенские радовались любой подачке, которую можно отхватить у соседей, будь это соломенный тюфяк или лоскутное одеяло. Столы и скамьи, которые Поместье отвергло как слишком грубые и простые, тащили по домам на тележках или на себе. Они, конечно, слишком велики для деревенских домов, но хорошее дерево достать трудно. Их можно использовать для укрепления дверей или на загоны для овец. Даже мёртвые брали своё – столешницы пригодятся на гробы.
Деревенские ободрали бегинаж до костей, но в этом мире даже на кости находятся падальщики, и наконец настала очередь нищих. Все что-то тащили, даже самые убогие калеки плелись с черепками и ошмётками, голому самая захудалая тряпка – меховой покров.
Все были слишком заняты драками за добычу, и никто не обращал внимания на два маленьких холмика земли у стены часовни. Один уже зарос травой и стал почти неразличим, другой, поменьше, ещё оставался голым. У подножия стояла маленькая деревянная тележка. Её подхватил какой-то мальчик – хорошая выйдет игрушка. Деревенские совсем растоптали крошечную могилу – им незачем знать про тело ребёнка, лежащее там, под ногами. Всего лишь малышка Элла. Но в этом мире Элла была любима, как и Гудрун. Любовь ни к чему отмечать крестом.
Отец Ульфрид сразу поспешил в часовню. Зелёный с красными прожилками алтарный камень, чаша и дискос исчезли – плыли на корабле во Фландрию, тщательно обёрнутые в шерстяную ткань и спрятанные в сундуках бегинок. Ничто не указывало на то, что женщины служили мессу на этом алтаре.
Отец Ульфрид и не надеялся найти ничего ценного, но всё же убеждал себя, что ковчег с облаткой Андреа будет его дожидаться. Декан приказал бегинкам уступить реликвию церкви. Декану нельзя не подчиниться – в его руках ключи от ада, и в этом мире, и в будущем. Но вопреки ожиданиям священника, коробочки с реликвией на алтаре не оказалось. Не в силах признать, что для него исчезла последняя надежда на спасение, отец Ульфрид долго и бессмысленно кружил по часовне, проверяя дюйм за дюймом. Он перетряс даже камыши на полу, надеясь, что ларец зарыт в земле под ними. Бледный от огорчения, он тщательно осмотрел стены, стараясь отыскать неплотно лежащий камень или нишу, которую пропустил. Но в конце концов пришлось признать, что чудотворная облатка исчезла.
Он смотрел на стены, задыхаясь от ярости. Отца Ульфрида так захватили поиски реликвии, что до сих пор он не обращал внимания на стенные росписи. Теперь увидел. Их как раз закончили. Умирающая бегинка смотрела на него безмятежными глазами, торжествующая улыбка оставалась безразличной к его ярости. Длинные волосы потоком лились из-под крошечного чепчика, яркие и сверкающие, как будто она снова стала девчонкой, и сам Сын Божий протягивал ей руку с небес, словно жених, приглашающий невесту.
Все мышцы в теле священника так натянулись от ненависти, будто вот-вот порвутся. Он выхватил из-за пояса нож и вонзил в штукатурку, скалывая, обдирая нарисованное лицо – как загнанная в угол крыса.
– Шлюхи! Еретички! Богохульницы! Суки!
Он рвал нарисованное тело, как палач, раздирающий плоть, сдирая грудь, бёдра, руки, пока не на стене не осталась пустота, дыра, контур женщины.
Обернувшись, священник наткнулся на каменный алтарь. На белом камне выделялось кроваво-красное пятно размером с облатку. На мгновение отец Ульфрид решил, что это его собственная кровь. Не раздумывая, он потянулся стереть пятно, но дотронувшись до красного следа, вскрикнул от удивления, зажимая под мышкой горящую руку. Он осмотрел ладонь, обнаружив глубокую рану, как будто руку разорвал железный коготь. Испуганный, отец Ульфрид бросился из часовни, оставив Пресвятую Деву одиноко склоняться над алтарём.
Снаружи ждали Мастера Совы с зажжёнными факелами наготове. Сухую солому и тряпки окунули в жир и засунули под карниз и в щели часовни. Возле двери свалили кучами сухой камыш.
– Сжигаем и часовню? – спросили отца Ульфрида. Даже Мастера Совы не решались заходить так далеко.
– Жгите это гнездо гадюк. Сожгите всё. Пусть не останется ни единого камня, напоминающего о существовании этой мерзости.
Часовня горела. Но кое-что избежало огня. Оно лежало за воротами, полускрытое кучей бурьяна, рядом валялась смятая обёртка. Кто-то из деревенских схватил этот свёрток, не поглядев, что там, а потом, едва развернув, тут же выбросил. Потрёпанная книга, переплетённая в телячью кожу. Просто старая книга. Завтра, по пути на ярмарку в далёкий город, её подберёт торговец, бродячий рыцарь со страшным шрамом на лице. Может, за неё много и не дадут, но бродяга-камелот знал, всё лучше, чем ничего, и кто-нибудь обязательно купит эту старую книгу – если, конечно, он придумает про неё хорошую байку.
Высоко на холме над горящим бегинажем, возле полуразрушенного домика старой Гвенит на берегу реки, на корточках сидела женщина. Она чувствовала запах дыма, и если бы посмотрела – смогла бы увидеть далёкие языки пламени, поднимающиеся в темнеющее небо. Но женщина не поднимала головы.
Её одежда промокла и затвердела от грязи, так что уже не разглядеть цвет юбки, когда-то серой. Грязь полосами покрывала лицо и руки, но женщина не обращала внимания ни на грязь, ни на свалявшиеся на спине распущенные волосы. Свой серый плащ она отшвырнула в сторону, хотя ледяной воздух становился всё холоднее. Она больше не чувствовала холода – она была слишком занята и слишком счастлива.
Сначала женщина сделала холмик из грязи, продолговатый и узкий, как над свежей могилой. Потом начала придавать ему форму – лепила ноги, маленькое толстенькое тело, округлый живот, пухлые руки и милое спокойное лицо. Она положила блестящие речные камешки вместо глаз, сделала волосы из водорослей и губы из гладкой гальки. Женщина наклонилась, поцеловала холодные губы и улыбнулась. Потом начала лепить второй холмик. Одна за другой поднимались из земли маленькие могилки – дети из грязи, лежащие вокруг неё в колыбельках из мха – три, четыре, пять... а она всё строила новые могилы, новых детей.
Свет быстро угасал, она уже не видела их лиц, но это неважно – ведь можно ощутить их кожу, мягкую, влажную и скользкую, как у новорожденных. Она нежно сжимала пухлые ручки, гладила влажные волосы. Они спали. Они не плакали, они счастливы, что она их мать.
Большая чёрная птица уселась на дырявую крышу дома и, наклонив голову, следила за женщиной. Хриплое карканье заставило женщину обернуться. Кто-то стоял в дверном проёме. В темноте она смогла различить только бледный цвет голых ног и пламя рыжих волос. Женщина улыбнулась.
– Ну, наконец-то ты здесь, моя маленькая Гудрун. Где ты была? Я тебя повсюду искала.
Всё это время она знала, что тело, которое вытащили из пруда – не её умершая Гудрун. Она знала – дочь вернётся домой, к ней. Беатрис опустилась на колени, простёрла руки над своими детьми. Они вернулись к ней. Больше она никогда не останется одна.
Солнце уже почти село. Над холмами виднелся лишь кусочек алого круга, со всех сторон к нему подступала темнота. Неуклюжий парнишка с соломенными волосами и темноволосая девчушка плелись из леса домой, за плечами они несли связки сухих веток. Девочка отставала и хныкала, чтобы брат ее подождал. Он делал вид, что не слышит, но время от времени сбавлял шаг, не настолько, чтобы она смогла догнать – ему не хотелось дать всем увидеть, как он идёт с девчонкой – но всё же сокращал расстояние между ними.
Они шли с трудом, сгибаясь под вязанками хвороста на спинах. Мальчишка держал наготове пращу – на случай, если по пути попадётся какая-нибудь беззаботная птица или заяц. Грязные щёки детей раскраснелись от усилий. Девчушка боязливо оглядывалась через плечо. Она представляла, как Оулмэн погонится за ними, а они не смогут убежать из-за тяжёлой поклажи. Девочка почти ощущала, как хлопают крылья за спиной, слышала щелканье огромного клюва.
Темнота над ней сгущалась, каждый куст по дороге превращался в головореза с огромным ножом, в Чёрную Ану с длинными когтями. Заколдованные ветки тянули к горлу девочки длинные белые пальцы. В лесу раздалось тявканье лисицы, и дети задрожали, как кролики. Им не следовало задерживаться так поздно. Мальчик знал, что это его вина, но подгонял маленькую сестру, скрывая собственный страх.
Из сумрака эхом донёсся гулкий стук – как пальцы по крышке гроба – и дети оцепенели от ужаса. Звук приближался. В сумерках показалась фигура, похожая на человека, но всё же не человеческая – по земле тащились огромные крылья, существо странно подпрыгивало, как огромная птица.
Девочка попыталась освободиться от путаницы верёвок и веток, удерживавшей её между лесом и неведомой тварью. Брат зажал ей рот потной рукой, заглушая визг, и оттащил с тропинки. Меланхоличный стук колотушки прокажённого слышался всё ближе. Теперь дети смогли различить фигуру, хромающую в их сторону на костылях. Согнутое колено опиралось на палку, чтобы удержать ногу. Надвинутый на лицо плащ хлопал, как крылья, за спиной. Он прошёл мимо согнувшихся за кустами детей, как будто и не видел.
Прокажённый многое видел, но больше ни на что не обращал внимания. Его разум застыл, онемел, как и обрубки ног. Он даже не обернулся, когда мальчишка запустил в костыли камнем из пращи, глумясь и хвастаясь перед сестрой, что сможет сбить эту старую ворону с жерди. Так он мстил прокажённому за то, что тот заставил его спрятаться, как будто он испугался, а это, конечно, не так, ни на минуту.
Камни ударили в спину Ральфа, оставляя чёрные синяки, но он был почти рад этой боли. Он не понимал, куда идет, но собирался хромать сквозь ночь и весь следующий день, и потом – пока не свалится без сил. И даже тогда он окажется недостаточно далеко от этой проклятой деревни. Он знал, что запах пожара пристал к нему, как пьяная шлюха, пока оба они не сойдут в могилу. Ральф не боялся темноты, волков или Оулмэна. Они не могли сделать с ним ничего, что не стало бы для него благословением.
Позади него тонула в ночи маленькая деревенька Улевик, окутанная клочьями дыма из сотни печных труб. Канавы и кучи отбросов отравляли вонью сумеречный воздух, но Улевику не мешал этот запах – в конце концов, это его собственная вонь. Деревня прижималась к мокрой земле, скрипя деревянными костями. Под покровом темноты пробирались клопы, чтобы грызть её затхлую плоть, крысы дрались за её отбросы. Улевик только тихонько стонал во сне да чесался, но иначе он бы и не шевелился. Он оставался благодушным, дряхлым и старым, усталым настолько, что мог бы проспать и тысячу лет. А почему бы и нет – причинявшие беспокойство женщины ушли и больше не вернутся.
Через дорогу, хлопая крыльями, медленно и бесшумно пролетела амбарная сова, бледная, как мёртвый ребёнок. Прокажённый поднял голову. Летучая кошка из разрушенного сарая искала новый дом. Ральф снова отвернулся. Лучше не думать, не чувствовать, не помнить. Он стукнул костылём по ноге, словно хотел напомнить себе, что хотя бы тело его уже умерло. Ральф двинулся вперёд, потом внезапно обернулся, чтобы взглянуть на сову в последний раз, но маленькая сова уже исчезла.
Конец
Понравилась книга? Поблагодарите переводчиков:
Яндекс Деньги
410011291967296
WebMoney
рубли – R142755149665
доллары – Z309821822002
евро – E103339877377
Группа переводчиков «Исторический роман»
Книги, фильмы и сериалы
https://vk.com/translators_historicalnovel
