Текст книги "Убить сову (ЛП)"
Автор книги: Карен Мейтленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)
Мне ни за что не прервать эту пляску – пьяные танцоры слишком захвачены ритмичными ударами барабана, меня никто даже не слушал. Ладно, это подождёт. Потом, в исповедальне, я разберусь с их грехами. Сейчас самое главное – найти тело маленького Оливера.
Я с трудом поднялся на ноги. Если старая Гвенит права и тело собираются использовать для какого-то тёмного обряда, оно должно быть где-то поблизости. И тут я увидел четырёх Мастеров Совы, стоящих в дверном проёме церкви, прямо под резным изображением Чёрной Ану. Они загораживали вход в церковь святого Михаила, как будто что-то охраняли.
Они положили тело в церкви. Может, остальные Мастера Совы сейчас там, внутри, уже совершают над телом свои грязные обряды. Может, они творят эти ритуалы прямо на алтаре. Я обогнул круг танцующих и подошёл к церковной двери, где на страже стояли Мастера Совы. Языки огня Самайна красным светом вспыхивали на коротких мечах в их руках и на бронзовых клювах совиных масок.
– Прочь с дороги! – Я попытался оттолкнуть их, но два меча тут же взметнулись вверх и оказались у моего горла прежде, чем я успел сделать хоть шаг.
– Да как вы смеете угрожать мне, вашему священнику! Вас следует высечь за это!
Мастера Совы не сдвинулись с места. Где-то под масками поблёскивали следящие за мной глаза.
– Что происходит в церкви? Это же дом Божий. Если вы вторглись в священное место, Бог сразит вас и проклянёт навеки. – Я нащупал на груди крест и поднял перед их лицами. – Приказываю вам во имя...
Я почувствовал, что кто-то встал позади, и в то же мгновение увидел, как один из Мастеров Совы указал на что-то своим мечом. Я обернулся, но поздно – крепкие руки уже схватили меня и потащили в круг.
– Да как вы смеете поднимать руку на священника? Вас за это арестуют.
Но люди только смеялись в ответ. Они понимали, что это пустая угроза. Мои руки крепко держали за спиной. Как я мог наказать их, если я не смог бы даже никого опознать – все они в белых одеяниях, лица скрыты за деревянными масками и соломенными париками.
– Ты должен присоединиться к нам, отче, – сказал кто-то. – Иначе мертвецы решат, что ты их не уважаешь.
– Отпустите меня. – Я пытался вырваться, но безуспешно. Меня втолкнули в круг к танцующим. Священнику не справиться с крепкими селянами годами работавшими в поле и сильными, как быки.
Один из Мастеров Совы вступил в круг, нырнув под руки танцоров, и обошёл вокруг костра. В руках он держал соломенную фигуру размером с ребёнка, достаточно большую, чтобы внутри могло поместиться тело малютки Оливера. Они собирались сжечь его, превратить в пепел. А без тела – как он сможет воскреснуть в Судный День?
– Нет, нет! – завопил я. – Не делайте этого с невинным ребёнком.
Мастер Совы обернулся на мой крик, высоко поднял соломенную фигуру, как будто дразнил меня, а потом швырнул в костёр, и солома вспыхнула ярким пламенем. К запаху горящей древесины добавилась противная, едкая вонь, тяжелая и одурманивающая, но не запах горящей плоти – должно быть, внутрь соломенного чучела набили какие-то травы или листья. Из костра повалили клубы густого дыма.
Голова у меня закружилась, стала как чужая. Я больше не хотел сопротивляться. Удары барабана становились всё громче, казалось, они идут откуда-то изнутри меня. Я вдруг почувствовал, что ноги повинуются ритму, топают в такт со всеми остальными, как будто иначе и быть не могло.
Между кругом танца и огнём мелькали чьи-то очертания. Они казались расплывчатыми и нереальными, и я подумал, что это всего лишь наши тени, но ошибся. Напротив, с другой стороны круга, в свете костра, я видел на земле тени танцоров, но эти фигуры появились с другой стороны от них и двигались с ними вместе. Мы кружились вправо, по солнцу, а те, что в центре, двигались в обратную сторону. Я отчаянно вертел головой, пытаясь глотнуть свежего ночного воздуха, чтобы прийти в себя, но мой разум только всё больше мутился. Потом тени в кругу начали обретать чёткие очертания.
Внутри нашего круга танцевали не тени. Это были люди. Босоногие девушки с толстыми верёвками вокруг шей плясали с древними стариками, чьи седые бороды свисали чуть не до пола, прикрывая узловатые ноги. Старухи под паутинами вуалей чопорно кружились среди бледных юношей в окровавленных рубахах. В лунном свете, как старые кости, отливали жёлтым загнутые когти древних старух, крепко сжимающих руки детей с чёрными провалами пустых глазниц. Танцующие окружали огонь, а когда их руки в танце поднимались вверх, между пальцами были заметны перепонки. Их становилось всё больше и больше, они присоединялись к кругу, вставали из-под земли, выскальзывали из ветвей тисовых деревьев, выползали из трещин в каменных гробницах – вызванные к жизни мертвецы Улевика.
Языки пламени поднимались выше, к звёздам, как красно-жёлтые змеи. Ритм барабана ускорялся. Топот становился громче. Мы кружились всё быстрее, лица танцоров расплывались перед моими глазами. Пальцы не гнулись, и я уже не мог отпустить протянутую мне в танце чужую руку.
Раздался громкий удар, вспышка яркого света, и круг распался. Люди спотыкались, сталкивались друг с другом и падали. На мгновение я ослеп, потом увидел – деревенские указывают на церковную колокольню. Я тоже смотрел, мигая и щурясь от света.
На плоской крыше круглой башни стоял один из Мастеров Совы, чёрный силуэт на фоне луны и звёзд. На вытянутых, обращённых к погосту руках он держал нечто похожее на рулон белой ткани. Потом Мастер Совы поднял свёрток высоко над головой.
– Сквозь кровь обновляем мы нашу силу. Сквозь смерть обновляем мы нашу жизнь. Сквозь разрушение мы созидаем. Огнём мы делаем жизнь плодородной.
– Огнём мы делаем жизнь плодородной, – эхом повторили стоящие внизу, на погосте, жители деревни.
Наверху башни бился, как огромные крылья, плащ Мастера Совы.
– Я призываю Кернунна вдохнуть в него душу. Трёхликая богиня – Блодьювед-девственница, Ану-мать, Морригу-старуха – прошу тебя дать ему тело. Таранис, хозяин погибели, Яндил, лорд тьмы, Рантипол, господин ярости, взываю к вам, прошу пробудить Оулмэна! [19]19
Оулмэн (Owlman) – человек-сова, демон, неоднократно встречающееся в легендах существо.
[Закрыть] Пробудить Оулмэна! Ка!
Мастер Совы распустил по ветру тускло-белую ткань, которую держал в руках. Я увидел две начерченные алым вертикальные линии, пересечённые множеством горизонтальных отметок. Над ними красовался разбитый на четыре части круг, а внизу – тройная спираль.
Я понятия не имел, что всё это значило, но услышал, как люди завопили от страха. Я решил, что их испугал этот алый символ, но потом, похолодев от ужаса, понял, причина страха – не кроваво-красный знак, а то, на чём он начертан. Мастер Совы держал в руках не ткань, а кожу, содранную человеческую кожу, судя по размеру и форме – маленького ребёнка.
Я едва успел понять, что увидел, как по толпе пронёсся новый крик ужаса. От церковной двери потянулась тонкая струйка дыма. Мне показалось, что они подожгли церковь, но нет, дым шёл не изнутри. Он выходил из зияющей вагины старой ведьмы, вырезанной над дверью. Сначала дым был белым, но изливаясь непрерывным потоком, он всё больше темнел, превратился в чёрный. Он клубился, постепенно принимая форму головы чудовищной птицы, потом огромных крыльев, широких, как башня церкви. Дым висел в ночном воздухе, мы смотрели, как тень растет, поднимается над церковью, становится темнее, плотнее и заслоняет звёзды.
Деревенские, стоящие, как заколдованные, с криками бросились прочь. Все рвались поскорее выбраться с погоста, безумно карабкались по стенам вверх, прыгали за ограду, не заботясь о том, куда и как упадут, и бежали подальше от демона. Их крики разрушили чары, удерживавшие меня в этом месте, и я, спотыкаясь, понёсся к воротам.
Я не оглядывался назад.
Ноябрь. День прошения
Третий и последний день Самайна. День, когда христиане собирают милостыню в уплату за молитвы о душах умерших, томящихся в чистилище.
Лужица
– Ставь одну ногу прямо перед другой, – говорила девочка-акробат на Майской ярмарке. – Почувствуй, как пальцы одной ноги касаются пятки другой. И не смотри вниз. Никогда нельзя смотреть вниз, из-за этого можно упасть.
Я дошла до конца козлов и не упала, но тут надо было повернуться. Это оказалось непросто. Она делала это легко – отодвигала ногу и делала что-то вроде разворота.
– Внимательно гляди на своё бревно, – говорила девочка, – тогда не поскользнёшься. – Смотри в одну точку. Не отводи глаз.
Я взмахнула ногой, пошатнулась и упала.
– Господи, ну что ты ещё задумала, девчонка? – Надо мной, подбоченившись, стояла Ма, рот у неё сморщился, как поросячья задница. Она всегда так поджимала губы, когда собиралась дать мне затрещину.
Я поскорее начала кататься по полу и орать, держась за ногу. Это я хорошо умею. Ма никогда не догадывается, взаправду я плачу или нет.
– Она упражнялась, она хочет стать акробатом, да, Лужа? – ухмыльнулся Уильям.
– Ушиблась, детка? Где? Дай посмотрю, – Ма склонилась надо мной. – Ну надо же, акробатом! И как тебе такая глупость в голову пришла?
– И вовсе не глупость. Я смогу, вот увидишь. А когда акробаты приедут в следующий раз на ярмарку, они заберут меня с собой. Они обещали – если я буду тренироваться и научусь ходить по шесту. Я тогда буду ездить повсюду – ярмарки, замки и всё такое. Девочка-акробат говорила, в замках им бросают даже золотые монеты. И я буду есть молочных поросят каждый день, может, даже дважды.
Уильям за моей спиной насмешливо фыркнул.
– Погоди, жирная задница, – сказала я, – вот разбогатею, а ты будешь помирать с голода и приползёшь ко мне просить еды, а я не дам тебе даже кости обглодать.
– Это ты ни косточки не получишь, детка. Постель в канаве и пинок на ужин, вот и всё, что тебе достанется, – Ма потянулась, ощупала мои руки и ноги. – Как думаешь, что случается с девочками, когда они вырастают и их уже больше нельзя подбрасывать на шесте? Становятся воровками или нищенками, а то и чем похуже. А заканчивают они все на виселице. Ты только посмотри на себя! С головы до ног в грязи. Как твоя нога? Можешь ходить?
Уильям подобрался ко мне и зашипел:
– А знаешь, Лужа, где акробаты берут молочных поросят?
– Не называй меня так. Ма, скажи ему.
– Я старший, могу тебя звать, как хочу. И я тебе скажу, откуда у акробатов свинина. Они дожидаются темноты, когда малявки ложатся спать, а потом подбираются к ним и перерезают горло от уха до уха. – Он чиркнул грязным пальцем по моему горлу. – А после рубят на куски и кладут в бочки для засолки. Вот такие у них поросята – глупые мелкие девчонки вроде тебя. Но ты не волнуйся, они тебя сначала откормят, слишком уж ты тощая, задницы даже на пирог не хватит. Он больно ткнул меня пальцем, потом ещё раз и ещё.
– Ма, скажи, чтобы он перестал, Ма, ногу больно! – я попыталась отодвинуться, старательно прихрамывая.
– Я думал, ты другую ногу ушибла, – ухмыльнулся Уильям.
– Ах ты, мелкая... – Ма замахнулась, чтобы дать мне подзатыльник, но я успела отскочить. – Ну, подожди, я до тебя доберусь. Тогда будет тебе ушиб.
Я бегом кинулась за угол дома и уткнулась прямо в живот Летиции. Она отшатнулась, я попыталась обогнуть её, но она схватила меня за шиворот и потащила назад, к Ма.
– Слышала новость? – сказала Летиция.
– Что такое? – спросила Ма, хватая меня за руку.
– Прошлой ночью на погосте напали на двух служанок из Поместья. Они кричали всю дорогу, пока до дома не добрались. Говорят, им еле удалось спастись.
У Ма сделались круглые глаза.
– А они знают, кто напал?
– Хороший вопрос, дорогая. Скорее не кто, а что. – Летиция пугливо огляделась, как будто боясь кого-то или чего-то за спиной, и придвинулась ближе. – Они шли в Поместье, и с церковной колокольни на них набросилась птица, огромная, больше чем кузнец Джон.
– Птица? – шёпотом спросила Ма.
– Ма, больно! – взвыла я. Она всё ещё сжимала мою руку, и теперь прямо вцепилась в неё пальцами. Никто меня не слушал. – Ма!
– Я сказала «птица», потому что у него голова и крылья, как у птицы, совиные, и клюв такой, что вполне может девчонке ногу перекусить, и лапы с огромными чёрными когтями вместо ног, но тело человеческое, а причинное место – как у мужчины, – Летиция подняла брови, – и я слышала, скорее даже как у жеребца.
– Значит, это правда, – вздохнула Ма. – Я слышала, что случилось в Канун всех святых, но они все были пьяные. Нажрались, как свиньи, бегали по деревне, кричали. На следующее утро многие даже встать не могли, не говоря уж о том, чтобы толком рассказывать. Но если видели Оулмэна...
Летиция перекрестилась.
– Мне про него рассказывала сказки старая бабка, а её мать научила. Он не только детей утаскивал, но и взрослых тоже, рвал плоть и ел живьём. Годами его боялась вся деревня, а потом женщинам-знахаркам удалось его усыпить. Но это было почти сто лет назад, может и больше. Я и подумать не могла, что увижу, как он опять возвращается.
– Господи, спаси нас... – Ма крепко прижала меня к себе, чуть не раздавила.
– Аминь... А то ведь в наших краях и знахарок больше не осталось, одна старая Гвенит. Дай Бог, чтобы бабка научила её словам, которые могут связать демона, иначе на этот раз его никому не остановить, даже тем, кто разбудил.
Летиция снова перекрестилась.
– Ты же слышала про малыша Оливера, сына несчастной Элдит? Конечно, кто же не слышала. Тела его так и нет. Бедная женщина почти сошла с ума. Я каждый день к ней хожу, чтобы хоть немного успокоить, сама уже вся извелась. Но после того дня – что ей скажешь? И вправду, тёмные силы забрали тело невинного ребёнка ради своих чёрных дел. – Летиция потихоньку двигалась ближе к Ма. – Хочешь уберечь своих детей, дорогая, – держи их к себе поближе.
Ма повернула меня лицом к себе.
– Вы оба, сейчас же домой, и сидите там. И чтобы теперь никто на улицу не высовывался, пока солнце высоко не взойдёт. И обратно возвращайтесь прежде, чем позвонят к вечерне. Поняли?
– Ну, Ма... – заныл Уильям.
– Сейчас же оба в дом, и никаких разговоров.
Ма больно шлёпнула меня и подтолкнула к двери. Это было несправедливо. Я не сказала ни слова, это Уильям с ней спорил.
Уильям пнул дверной косяк, но не посмел ничего возразить Ма. Он уселся на пол у очага.
– Глупые девки. Я бы не стал с криком убегать от Оулмэна. Я хочу его увидеть. Пусть даже не думает, что я буду сидеть дома.
– Ага, и я тоже, – я старалась казаться такой же мрачной, как он, и пнула ближайшую скамейку, та опрокинулась, из миски, которую Ма на ней оставила, высыпались на пол бобы. Они раскатились по толстому слою камыша, устилавшего пол. Ма меня убьёт! И зачем она там поставила миску? Я полезла собирать мелкие бобы, но каждый раз, как я хватала один, несколько других проваливались вниз.
– Получишь хорошую трёпку, когда Ма это увидит, – ухмыльнулся Уильям, нарочно расталкивая ногой бобы.
В животе заныло. Я ещё чувствовала, как меня шлёпнула рука Ма. Я подкралась к двери. Можно удрать, пока она ещё болтает с толстой Летицией.
– Эй, ты это слышала? – Уильям бросился к окну.
– Что?
– Крылья, огромные крылья. Слышишь, как хлопают? Видишь ту чёрную тень? Не завидую тому, кто сейчас окажется там один.
Летиция говорила, та птица больше кузнеца Джона, с совиной головой и большими страшными когтями. Только вчера я видела сокола, поймавшего полевую мышь. Он сидел, сжимая в лапе маленькое тельце, рвал шкурку и внутренности крючковатым клювом, красным от крови. Я вздрогнула. Что может сделать птица размером с кузнеца Джона?
Отец Ульфрид
Я вышел из уборной – и вздрогнул от неожиданности. Я и не слышал, как этот мальчишка пробрался в мой двор. Уильям, сын Алана, стоял прислонившись к дверному косяку, пожёвывал прутик и лениво шевелил в пыли пальцами босых ног. Он ухмыльнулся, увидев, что испугал меня.
– Если ты принёс письмо, надо стучаться в дверь, – проворчал я. Господи, я же приходской священник. Они считают, что можно вот так просто шляться по моему дому, как будто я простой серв?
– Я стучал, – он даже ветку изо рта не вынул. – А ты не ответил.
– Значит, нечего меня беспокоить.
Люди весь день стучались в мою дверь, особенно эта старая сплетница Летиция, но я не мог никого видеть. Мне до сих пор было плохо от мыслей о ночи Всех святых, а перестать об этом думать я не мог. Но я находил себе оправдание. Соломенное чучело, сожжённое на костре, было набито чёрной беленой. Я узнал её отвратительную непроходящую вонь в углях, оставшихся от костра на следующее утро. Белена одурманивает и приводит в ступор тех, кто ею дышит. Меня отравили, лишили разума – как же я мог справиться с тем демоном? Однако где-то глубоко внутри я понимал, что одурманенным или в здравом уме – мне всё равно не хватило бы духа противостоять чудовищу. Даже столкнувшись со старой Гвенит, я не сумел прибегнуть к помощи священных слов, чтобы защитить себя, а она хоть и ведьма, но всё же простая смертная.
Уильям с ухмылкой наблюдал за мной. Похоже, этот противный ребёнок слышал, что я удрал, и здорадствует.
– Чего тебе, мальчик? – проворчал я.
– Ходят кой-какие слухи, может, и ты захочешь знать, насчёт дома женщин. Говорят, у них есть святыня, которая спасает от чёрного мора.
– И что за святыня?
– Одна женщина, Энн... нет, мужское имя... а, вспомнил, Андреа. Она умирала, и её вырвало причастием. Женщины попытались сжечь его, только оно не горело. И они поняли, что это чудо.
– Кто тебе это сказал, Уильям?
– Сестра, вот кто. Она не хотела, но я сказал, если выдаст мне секрет, я не скажу Ма про бобы. Отец говорит, у девчонок и у женщин всегда есть секреты, – он снова ухмыльнулся. – И правда. Сестра говорит, те женщины прячут эту святыню от всех.
Святыня в навозной куче – как это возможно? Если и впрямь случилось чудо, неудивительно, что женщины из бегинажа молчат о нём. Они знают, что не вправе хранить святыню. Любые облатки, с чудом или без, можно хранить только в освящённом месте – в церкви или монастыре. А эти женщины даже не монахини, они и прикасаться не должны к Телу Христову, тем более хранить его в своих горшках и кастрюлях. Если слух об этом дойдёт до епископа, он потребует, чтобы святыню тут же отправили в Норвич.
Но как же могло отшельницу Андреа на смертном одре вырвать гостией? Меня не звали её соборовать. Может, они вызвали священника из другого прихода? Если так, он прикарманил плату, который должна пойти в церковь святого Михаила. Это серьёзное оскорбление для меня, как для священника, но кроме того, я нуждаюсь в каждом пенни платы за обряды и десятины, какой только могу собрать. Мне же как-то надо собрать денег, чтобы выкупить серебро. И как будто этого мало, я узнаю, что какой-то другой священник меня обокрал. Интересно, только один раз? Сколько ещё моих прихожан он исповедал, сколько детей крестил?
Уильям украдкой наблюдал за мной.
– Думаю, этот секрет кое-чего стоит, так ведь, отче? – Он протянул грязную руку.
– Что? – Я и забыл, что мальчишка ещё здесь. – Заходи, найду тебе что-нибудь, – сказал я, не подумав, и тут же сообразил, что в доме, возможно, ни одной монетки не найдётся, чтобы ему заплатить. – Нет, погоди. Хочу ещё кое-что узнать. Кто приносил в дом женщин гостию? Можешь выяснить?
– Конечно, могу, – усмехнулся Уильям. А сколько ты заплатишь?
– Узнай, и заплачу вдвое.
Уильям прищурил глаза, как недоверчивый старый лавочник, подсчитывающий прибыль.
– Сначала заплати за сегодня. – Он прошёл мимо меня в дом, давая понять, что не уйдёт, пока не получит денег.
Мальчишка быстро учится. Но как я могу осуждать ребёнка, если даже собрату-священнику нельзя доверять?
Настоятельница Марта
Когда Божий гнев поражает землю, каждому человеку надо пасть на колени и молить о спасении души. Но даже когда смешались времена года, а скот замертво пал на пастбищах, люди обратились за помощью не к Богу, а к дьяволу, источнику зла. Деревенские, вползающие в наши ворота с просьбами о пище и лечении, принесли с собой это зло и отравили бегинаж своими сплетнями.
Демона, которого называли Оулмэном, видела пара молоденьких глупых девчонок, прибежавших в Поместье с криком, что на них напала какая-то чудовищная птица. Конечно, это чушь. Должно быть, девушки задержались допоздна в деревне, загуляли с какими-нибудь тамошними парнями, вот и придумали историю, чтобы избежать заслуженной порки.
Но сколько бы я не предостерегала женщин против таких разговоров, прекратить их было не легче, чем остановить ветер. Я удвоила усилия, убеждая нашу маленькую общину укрыться в любви Господней. Я уверяла их, что даже если бы такая адская тварь существовала (что, несомненно, не так), мы будем полагаться на Бога, и он защитит нас.
По деревне распространялось безумие, но я утешала себя мыслями о том, что в нашей церкви хранится реликвия Андреа, и её молитвы нас оберегают. Пастушка Марта с любовью вырезала из дерева шкатулку для хранения чудотворных даров, а молочница Марта нарисовала сцены для её украшения. На одной стороне шкатулки предполагалось изобразить рождение Андреа и с парящего ангела-хранителя. На другой – коленопреклонённую отшельницу, молящуюся в келье, в вокруг люди протягивают к ней руки. И наконец, сами чудесные Дары, сверкающие золотом в огне, и бегинок, стоящих на коленях перед ними.
Бегинки постоянно сновали мимо, благоговейно касались реликвии, поминали Андреа в молитвах и просили у неё помощи. Они верили, что наш скот избежал мора потому, что реликвия Андреа оберегала бегинаж, иначе почему они посланы нам за несколько дней до нашествия болезни? Это означает, что Бог дал Андреа знать о надвигающейся эпидемии, и она, умирая, оставила нам облатку для защиты. Я не обсуждала это с бегинками, но и не возражала, и в конце концов сама поверила в эту историю. В такое изменчивое время всем нужно верить, что мы под защитой.
Через внутренний двор ко мне спешила Беатрис.
– Настоятельница Марта, погоди! Она наклонилась, переводя дыхание, уперевшись руками в колени. – Там пришла молоденькая девушка. Она немая, но видно с ней что-то случилось, она жестами зовет меня за собой, но...
– А куда она тебя зовет? – спросила я.
– Откуда мне знать? – огрызнулась Беатрис. Разве я не сказала, что девочка может объясняться только жестами?
Я подняла брови, удивлённая её тоном.
– Ребёнок показывает в сторону холма, – продолжила Беатрис уже спокойнее. – Она живёт... Пега говорит, она живёт там, наверху, со своей бабкой, старой Гвенит. Похоже, что-то не так. Может, с её бабкой произошёл несчастный случай или она заболела.
– А ты хорошо знаешь эту девочку?
Беатрис покраснела.
– Я... я видела её, Настоятельница Марта... только издали, вот и всё. Даже никогда с ней не говорила.
– Тогда странно, что она пришла именно к тебе.
Лицо Беатрис стало виноватым, как у непослушного ребёнка, которого застали за шалостью. Я удивлённо смотрела на неё, не в силах понять, отчего она чувствует вину за то, что девочка обратилась именно к ней.
– Должно быть, она увидела на твоём лице сострадание и христианское милосердие, а природное чутьё, данное Богом всем бессловесным созданиям, подсказало, что ты не причинишь ей зла, – сказала я. – И я этому рада. Пойдём сейчас же. Позови Целительницу Марту, возьми с собой Кэтрин, пусть поможет принести из лечебницы носилки. Если эта Гвенит где-то лежит, возможно, нам придётся ее нести. Я буду ждать тебя у ворот бегинажа.
– Нет, тебе незачем идти, мы с Кэтрин сами справимся, – поспешно сказала Беатрис.
Похоже, мысль, что я иду с ними, ее взволновала. Но вряд ли можно доверить Беатрис решать, приводить ли Гвенит к нам в бегинаж. А что, если старуха умерла? Беатрис, конечно, не думает об этом и не справится с ситуацией.
– По-моему, мне нужно идти, Беатрис. Я в этом уверена.
