Текст книги "Убить сову (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Лужица

Вода уже дошла до кустов смородины! – завопил стоящий у двери Уильям.

Я подобралась к двери. Снаружи хлестал дождь. Коричневый бурлящий поток грязи заливал кусты на краю нашего огорода. Когда я в последний раз выглядывала на улицу, вода доходила только до больших камней у дороги. А теперь дороги и совсем не видно.

– Ма, Ма, где же ты? – взвыла я. Она ушла уже сто лет назад. А вдруг из-за воды она не сможет попасть домой? Я попыталась протиснуться наружу мимо Уильяма, поискать Ма, но он схватил меня за косичку и тащил назад, пока я не завизжала.

– А ну назад, Лужа. Ма велела не выпускать тебя на улицу.

– Но я хочу посмотреть, где Ма! Вдруг она заблудилась!

– Ничего она не заблудилась, дуреха. Она старается собрать кур, пока не утонули.

Я ещё попыталась пролезть мимо него, но тут из-за дома, шлёпая по грязи, появилась Ма со старой ивовой корзинкой в руках. Сломанная ручка была перевязана кусочком жёлтой тряпки.

– Из-за чего вы на этот раз дерётесь? До смерти меня доведёте когда-нибудь. Оставили дверь открытой на таком ветру, чуть петли не сорвало. Марш внутрь, оба. Ма корзинкой втолкнула нас в дом. Изнутри слышалось кудахтанье.

–Ты спасла Бриду, Ма? – я старалась поднять плетёную крышку, но Ма оттолкнула мою руку.

– Не выпускай их, детка. Их так трудно было поймать. Мне удалось схватить только трёх. Остальные забились на деревья, а вокруг стволов теперь вода, мне не дотянуться. Может, потом сами выберутся.

– Но ты ведь поймала Бриду, да?

– Это просто куры, хорошо, что хоть каких-то поймала, – сердито сказала Ма.

Я подбежала к двери и открыла её. Ураган рванул дверь так, что в доме всё затряслось. Ма схватила меня и втащила внутрь, захлопывая дверь. Я сопротивлялась, пыталась вывернуться у неё из рук.

– Я должна найти Бриду, – рыдала я. – Она же маленькая, она не знает, что делать. Если её не спасти, она утонет.

– Твоя Брида в корзинке, в безопасности, прекрати так убиваться, – сказала Ма. – И я, кажется, велела тебе связывать одеяла. Надо подвесить всё, что можно, к потолочным балкам, чтобы уберечь, если в дом пойдёт вода. Давай, Уильям, не стой разинув рот. Забивай щель под дверью камышом с пола, как можно плотнее. И поторопись.

В доме стало совсем темно, только тускло мерцала сальная свеча на гвозде, вбитом в стену. Ма, Уильям и я сидели, сбившись в кучу на голых досках кровати. Ма сжимала в руках плетёную корзинку с курами. Было холодно. Ма закутала меня в одеяло, но я никак не могла унять дрожь. Снаружи доносился такой шум, как будто мы были посреди реки. Если бы отец был дома. Он ничего не боялся, и Ма тоже не боялась бы рядом с ним. Но отец ещё три дня не вернётся с солеварни. А вода уже внутри дома. Сначала мы не видели, что она протекает в щели. Потом Уильям закричал:

– Ма, гляди! Камыши!

Я повнимательнее посмотрела на покрытый камышом пол. Сначала он показался таким же, как раньше, а потом я увидела, что камыш движется – под него протекла вода и он поплыл.

– Ма, а что если вода поднимется выше кровати? – спросила я.

– Ничего, – сказала Ма. – Вода и раньше затекала, но не поднималась выше, чем на руку. Выше не поднимется.

Но вода поднялась. Теперь камышинки плавали уже почти на уровне кровати, а мы так и сидели на ней. Я боялась, что и кровать скоро поплывёт. Через борта просачивались маленькие струйки воды, моя юбка намокла. Ма прикрыла глаза и шёпотом что-то повторяла, снова и снова. Мне хотелось, чтобы она посмотрела, но я не смела просить – если она перестанет молиться, вода поднимется ещё выше.

Я тоже молилась.

– Ма, пусть это остановится, пусть вода уйдёт.

Раздался тяжёлый удар, как будто что-то сильно толкнуло в дверь. Стены затряслись. Ма резко вскочила. Она перекрестилась и стащила с меня одеяло.

– Нам нужно уходить. Сейчас же.

– Мы не можем, Ма, – в голосе Уильяма слышался ужас. – Если открыть дверь, в дом сразу вольётся ещё больше воды.

– Через заднее окно. – Ма потащила меня с кровати. Я взвыла, погрузившись по колено в ледяную воду. Камышинки, плавающие в воде, щекотали кожу, как бегающие пауки. Ма дотянулась до Уильяма и тоже стянула его в воду. Шлёпая по воде, мы пробрались к окну.

Ма распахнула ставни маленького окошка, в дом ворвался ветер, и единственная свеча на стене погасла. Мы остались в темноте. Я опять взвизгнула – ног в воде коснулось что-то твёрдое. Я не видела что.

– Ты первый, Уильям. Вылезай наружу и хватай за руку сестрёнку, когда я ее подниму.

Уильям с трудом перелез через край подоконника и протиснулся в окно. С другой стороны послышался слабый всплеск.

– Уильям, ты цел?

В окошке появилась голова.

– Всё в порядке, Ма.

Мы еле слышали его голос сквозь шум дождя и ветра.

– Вот, держи сестру за руки.

Ма попыталась поднять меня и перенести через подоконник. Острый край окна врезался в рёбра.

– Не надо, Ма! Мне больно! Я хочу остаться с тобой!

Я старалась вырваться, но сильные руки Уильяма крепко сжимали мои запястья. Ма сильно толкнула меня. Я закричала и свалилась вниз головой в холодную грязную воду, глотнула и начала захлёбываться, но Уильям тут же меня вытащил. Поток воды глубиной по колено нёсся так быстро, что мне пришлось крепко ухватиться за Уильяма, чтобы снова не упасть.

Из окна выглядывала Ма.

– Ничего не выйдет. Мне так не вылезти, окно слишком маленькое. Придётся выбираться через дверь. Веди сестру в церковь. Это самое высокое место в округе.

– Нет, Ма, мы подождём тебя здесь, – испуганно сказал Уильям.

– Я не смогу пробраться к вам вокруг дома. – Ма протянула руку и коснулась его щеки. – Я приду в церковь. А теперь марш отсюда. Будь смелым мальчиком, чтобы отец тобой гордился.

Я слышала, как стучат зубы Уильяма. И мои тоже. Он больно сжимал мою руку.

– Идём, ты слышала, что сказала Ма.

– Не отпускай сестру, Уильям, – крикнула нам вслед Ма. – Не отпускай её!

Я обернулась помахать на прощание, но Ма уже не было. Только тёмный прямоугольник окна.

Впереди виднелись чёрные контуры домов, стоявших за нашим. Уильям тащил меня к проходу между ними. Я спотыкалась обо что-то, невидимое под холодной чёрной водой. Что-то запуталось вокруг ног, наверное, змея. Я закричала, но Уильям нагнулся и отбросил это в сторону.

– Замолчи, – приказал он. – Это просто обрывок старой верёвки.

Потом мы брели в темноте между домами. Дождь хлестал в лицо так, что трудно дышать. О ноги бились плывущие вещи – мягкие и мохнатые, заставляющие содрогнуться, или жесткие и колючие, которые больно царапали. Должно быть, мои руки и ноги были в порезах, я чувствовала боль, а текла ли кровь – не видела.

Вода закружилась и потащила меня назад. Теперь она стала гораздо глубже, мне по пояс. Мне с ней не справиться. Я повисла на руке Уильяма и заплакала. Он склонился ко мне.

– Залезай на спину. Я тебя понесу.

Руки и ноги у меня совсем закоченели. Я еле влезла ему на спину и обхватила руками шею. Он согнулся, пробираясь через потоки воды. Мы шли по дороге, только теперь она превратилась в реку. Несколько раз Уильям поскальзывался, падал на колени, и моя голова оказывалась в холодной воде. Я понимала, как ему тяжело. Он шёл всё медленнее. А если мы туда не дойдём?

Впереди по воде шлепали ещё какие-то смутные тени. В темноте не разобрать, кто это. Может, среди них идёт Ма, чтобы нас забрать?

– Ма, Ма! – громко завопила я, чтобы она могла услышать сквозь шум ветра и рёв воды. Но никто не остановился, не повернулся к нам. Тени исчезли.

Я больше не понимала, где мы. Церковь ведь недалеко, почему мы до сих пор не дошли туда? Может, сбились с пути? Дождь лил так сильно, что глаза толком не открыть. Я всматривалась в темноту. Впереди блеснул слабый свет. Он будто плыл в высоте, исчезая в потоке дождя и появляясь снова.

Уильям опять чуть не упал.

– Придётся тебе... слезть... я больше не могу... нести...

Я не могла расцепить замёрзшие руки, но он снял их со своей шеи, и я соскользнула вниз, в ледяную воду. Он крепко схватил мою руку.

Чёрная маслянистая вода доходила мне до подмышек. Идти было ужасно тяжело. Ноги замёзли так, что почти не слушались.

– Я не могу... Уильям... я не могу идти.

– Можешь... Гляди, вон уже ограда кладбища. Тебе надо только добраться до этой стены... и всё. Идём.

Он потащил меня за собой. Что-то с силой ударило меня сбоку, сбило с ног. Я упала навзничь, голова нырнула под воду, я захлёбывалась и не могла подняться на ноги. Уильям ещё держал мою руку, но вода тащила меня от него. Казалось, моя рука сейчас сломается.

– Держись за меня! – кричал Уильям, но я не могла. Я чувствовала, как с руки соскальзывают его пальцы, а мои, с перепонками, никак не сжимались.

– Помогите! – крикнул Уильям. – Я не могу её удержать.

Я не хотела больше сопротивляться. Было холодно. Может, я превращалась в лягушку или в русалку. На ногах появились перепонки, как на руках, и я поплыву по реке, к морю, к отцу. Я больше не слышала Уильяма, только странный грохот. Я всё глубже погружалась в воду.

Что-то тяжёлое зашлепало по воде позади. В следующую минуту меня подхватили толстые волосатые руки, я закашлялась, из меня потоком полилась вода.

– Я поймал её, парень, – кузнец Джон внёс меня в церковь.

Он опустил меня на пол. Ноги не слушались. Я упала на устилавший пол камыш, скрючившись от боли, попробовала подняться, но не получилось. Живот болел, горло жгло. Я сидела, дрожа от холода, глаза слезились от гари свечей.

В церковь набилось много людей, мокрых и грязных. Младенцы плакали, дети постарше ныли. Некоторые укрывали плечи мешковиной, кое у кого были одеяла, но большинство просто промокло насквозь, как я. Брат пошатываясь подошёл ко мне, опустился на пол. Он дрожал, губы посинели.

– Т-тебе холодно? – Зубы у него стучали.

Я закивала, пытаясь обхватить себя мокрыми руками.

– Не двигайся.

Он исчез в толпе. Его не было долго, и я начала бояться, что он не придёт. Уильям вернулся со свёрнутым куском мешковины, сунул его мне. Ткань была тяжёлая и тёплая.

– Прижми его к себе. Это камень, нагретый у огня. Я не могу отвести тебя к жаровне, там собралось слишком много людей, но я стащил один нагретый камень. Загорелое лицо Уильяма казалось бледным, из ссадины на лбу сочилась струйка красной крови.

– Ну же, Лужица... Помнишь, как всегда говорила Ма: держи ноги сухими, и не простудишься. – Он нагнулся и попытался развязать шнурки моих размокших башмаков, но они пропитались водой, а его пальцы замёрзли и не гнулись. – Вот хреновина!

– Уильям! – вздохнула я. Ма сердилась, когда он так говорил. В глазах у него стояли слёзы. – Уильям, где же Ма? – Мне внезапно снова стало страшно.

Он быстро провёл рукой по глазам.

– Я не смог её найти... её здесь нет... пока нет.

Я всхлипнула.

– Но она обещала... сказала, что будет здесь... я хочу к ней... мне плохо. Хочу к маме.

Уильям сел на камышовый пол рядом со мной, неуклюже обнял мокрой рукой за плечи.

– Не смей реветь, Лужа, не то, когда в следующий раз пойдём за дровами в лес, я прибью к дереву твою косичку и оставлю тебя там, чтобы Оулмэн забрал. Ма придёт. Раз сказала, значит придёт, понятно? Она в любую минуту может войти в эту дверь, незачем ей видеть, как ты кривляешься.

Я не беспокоилась, что она застанет меня плачущей. Я не боялась, что она рассердится, как целый рой ос. Я только дрожала и цеплялась за Уильяма, молясь, чтобы эта дверь открылась и вошла Ма.

Декабрь. Святой Шеремон, Святой Исхирион и мученики

Шеремон, престарелый епископ Нилополя, с молодым помощником бежал в Аравийские горы, дабы спастись от преследования римского императора Деция. Оба они исчезли, и их тела так и не нашли.

Османна

Пега высыпала известь в чан, и холодная вода яростно зашипела.

– Держитесь подальше, а то попадёт на вас. Османна, прикрой глаза, и ты тоже, Кэтрин. Если попадёт хоть капля извести – будет больно, как будто ткнули раскалённой иголкой. Это опасная штука, можно ослепнуть.

Мы отошли в дальний угол сарая, а Пега, завязав тряпкой рот, чтобы не надышаться испарений, тщательно перемешивала дымящуюся известковую воду. Она заставила нас втереть масло вокруг глаз, намазать руки и ноги – сказала, что брызги на коже не заметишь, пока не начнёт жечь, а тогда уже поздно.

Утром Пастушка Марта притащила в сарай двух мёртвых овец. Она сказала, там остались и другие, утонувшие или запутавшиеся в мусоре потопа, но не стоит рисковать жизнью, чтобы достать их из воды. Кроме того, они уже раздулись и не годятся в пищу. Она не могла сказать, сколько ещё мы потеряли, пока не доберётся на пастбища на холме на другом берегу реки. Но маленький деревянный мостик смыло водой, а вброд перейти сейчас невозможно. Хорошо, что бегинаж стоит на возвышенности, по крайней мере, он цел, но по полям и пастбищам вокруг разлилось много грязной воды.

Пастушка Марта оставила туши в сарае и тут же ушла в сопровождении Леона искать другой выброшенный из воды скот. Беатрис, Пега, Кэтрин и я остались разделывать мёртвую овцу. Мы отнесли мясо на кухню, и скоро от бедного животного не осталось ничего, кроме окровавленной шкуры. Голову, которая долго не хранится, Кухарка Марта решила тут же сварить, обрезки тоже пойдут в котёл. Остальное мясо придётся варить или коптить, поскольку соли осталось совсем мало. Но Кухарка Марта должна как-то сохранить это мясо, нам оно очень нужно.

Если бы мать увидела меня, разделывающую тушу, перемазанную к крови и навозе, то просто упала бы в обморок. Но на этот раз я хотела работать. Я рубила и резала, по лицу катился пот. Мне хотелось разбивать плоть и кости, пока руки не перестанут шевелиться. Я хотела прогнать из памяти лес – уж лучше запах навоза и крови, чем тот дикий лук и прелые листья. После того, как мы вчера вернулись из леса, я не могла избавиться от этой вони. Большую часть ночи я работала в лечебнице – знала, что если попробую уснуть, в мои сны явится демон. Но больничные запахи не стёрли дух леса. Та тварь всё ещё там. Она меня ждёт.

«Ты убила собственного...» – сказала Беатрис. Она не договорила «ребёнка», да и незачем. Я видела дикую ненависть на её лице. Может, и то существо тоже знает, что я убила его потомство?

Если он так зверски напал на Целительницу Марту, что она теперь изуродована до неузнаваемости, лишилась речи и парализована, что же будет со мной, когда он узнает о моем поступке? Я вздрогнула и попыталась выбросить из головы воспоминание о перекошенном лице Целительницы Марты, но оно всё стояло перед моими глазами.

– Ты уже закончила очищать шкуры? – окликнула меня Пега.

Беатрис толкнула меня локтем и показала на крошечные, как нитки, красные ошмётки мяса, прилипшие к скользким шкурам.

– Вот и вон там тоже. И как можно тебе хоть что-нибудь доверить?

Пега подошла осмотреть шкуры. Я думала, она, как и Беатрис, станет упрекать меня, но она этого не сделала.

– Прекрати донимать её, Беатрис. Сделано хорошо. Девочка здесь после почти целой ночи работы в лечебнице, и всё утро пашет как вол, сделала куда больше, чем Кэтрин. Ты собираешься хоть как-то помогать?

Кэтрин будто не слышала. Она с несчастным видом сидела на перевёрнутом ведре, лицо бледное, руки в овечьей крови.

– Бедное дитя, – сказала Беатрис. – Она так расстроена из-за Целительницы Марты, благослови её Бог. Почти ничего и не ела со вчерашнего дня и вся дрожит. Надо ей выйти на воздух.

– Ага, только она бы живо согрелась, если бы подняла свою задницу и что-нибудь сделала. Если сидеть и хныкать – Целительнице Марте не поможешь. Иди сюда, Кэтрин, помоги сложить шкуры в известь. Чем скорее сделаем, тем быстрее сможем уйти и обсохнуть.

Кэтрин встала, не глядя ни на кого из нас. Дождь пробивался через открытую дверь сарая, кровь собиралась в лужи.

Пега подобрала повыше юбки над голыми ногами, пытаясь управиться с липкими мокрыми шкурами.

– Ну, как Целительница Марта? Получше?

Я покачала головой.

– Похоже, она совсем лишилась речи. Повторяет одно и то же непонятное слово, что и в лесу. Я дала ей немного лаванды, чтобы восстановить рассудок, но...

– Кто позволил тебе лечить Целительницу Марту? – рявкнула Беатрис. – Ты знаешь не больше любой из нас, а пожалуй, и намного меньше. Только Целительница Марта умела врачевать людей, а теперь она не в себе и не может сказать, как ей помочь.

Кэтрин коротко пискнула, как щенок. Она смотрел в сторону лечебницы, в глазах стояли слёзы, руки беспомощно повисли.

Беатрис обняла её.

– Ребёнок не в состоянии работать, руки холодные, как лёд. Я отведу её погреться, не то заболеет. А мы ведь не хотим обременять Османну новыми пациентами? – она зло взглянула на меня.

Беатрис ласково повела Кэтрин из сарая, потом через двор. Под дождём засохшая кровь на руках Кэтрин размокла и начала стекать с пальцев и капать в лужи по пути.

– Ну вот, детка, – вздохнула Пега. – Похоже, остались только ты да я. Давай, берись за шкуру.

Мы подтащили тяжёлую шкуру к чану и опустили её в известь, стараясь, чтобы на нас не попадали брызги.

– Ты видела Настоятельницу Марту после ночной бури? – спросила Пега, не отводя глаз от нелёгкого дела – подвинуть шкуру в чане, не касаясь бурлящей извести.

– Кажется, больше она не выходила из своей комнаты. Позволила мне перевязать её руку, но молча. Просто сидела, глядя на стену, и лицо такое странное, как будто видела...

– Демона? – закончила Пега.

Я взглянула на Пегу – не шутит ли она – но на этот раз она говорила серьёзно.

Я молча кивнула.

– Оулмэн, – серьёзно сказала Пега. Раньше Настоятельница Марта не верила в него, но думаю, теперь верит. Она самая сильная из всех, кого я видела, но когда она, шатаясь, появилась перед нами на дороге в грозу, вид был – как будто её пытали.

– А ты, Пега... ты когда-нибудь видела Оулмэна?

Пега неистово замотала головой.

– Нет, и не хочу. Моя бабушка говорила, что последний раз его видели за годы до её рождения. Он прилетел ночью, поймал человека из деревни и утащил в когтях на верхушку церковной башни. Ещё живым. Когда Оулмэн летел над крышами домов, человек кричал, просил о помощи, но никто не посмел выйти, чтобы помочь ему. Потом наступила ночь, и крики прекратились, а утром наверху церковной башни лежала куча костей, начисто обглоданных, но в крови. Говорят...

– Пастушка Марта сказала мне про овец, – послышался голос от двери. Мы умолкли в изумлении. Перед нами, чуть прихрамывая, появилась Настоятельница Марта, почти такая же промокшая, как в ту штормовую ночь. Она откинула мокрый капюшон и заглянула в чан. Лицо её всё ещё оставалось смертельно бледным, вокруг глаз тёмные круги, она осторожно придерживала больную руку.

– Настоятельница Марта! Я не ожидала... Вам уже лучше? – спросила я.

Старуха холодно посмотрела на меня.

– Ты хорошо позаботилась о моей руке, Османна. Без сомнения, она полностью восстановится. – Голос звучал резко. – А где остальные? Я так поняла, что Беатрис и Кэтрин помогали вам с этой работой?

– Беатрис повела Кэтрин на воздух, – ответила Пега. – Малютка в таком состоянии, что от неё ни людям, ни животным никакого толку. Происшествие с Целительницей Мартой напугало её до полусмерти. Да и остальных тоже.

– Я могу понять, как расстраивает всех случившееся с Целительницей Мартой, Пега. Я не слепая и не глухая. Должна признать, я виновата, что немедленно не поговорила обо всём с бегинками. Но мне нужно было время, чтобы... помолиться. – Настоятельница Марта умолкла, стараясь подавить эмоции и не желая выдавать своих чувств. – Это было так... трудно.

Пега сжала плечо Настоятельницы Марты.

– Ты можешь рассказать о том, что видела в лесу, чем бы это ни было. Не бойся, люди тебе поверят.

– Я и сама не знаю, что видела... молния... ворон... Я не могу... – Настоятельница Марта плотно зажмурилась. Похоже, она отчаянно пыталась выбросить что-то из памяти. Потом выпрямилась и глубоко вздохнула.

– У нас так много работы. Наводнение нанесло деревне большой ущерб, но думаю, тебе, Пега, об этом рассказывать не нужно. Мы должны оказать всевозможную помощь.

Она коротко кивнула Пеге, потом мне, и направилась к двери, чуть медленнее и тяжелее, чем вошла. Натянув на голову капюшон, Настоятельница Марта обернулась.

– В час испытаний, Османна, все бегинки должны сплотиться и поддерживать друг друга. Сила нашей общины возрастает, когда мы все вместе причащаемся. Нужно отложить свои личные духовные искания и стремиться к единению. На воскресной мессе мы станем благодарить Бога за спасение Целительницы Марты и молиться о её выздоровлении. Я знаю, как сильно ты хочешь, чтобы она поправилась, Османна, и надеюсь, в воскресенье ты докажешь это, присоединившись к нам на мессе.

Настоятельница Марта проскользнула под водопадом, льющимся с крыши сарая, и исчезла под дождём.

Я чувствовала, что, несмотря на холод, щёки у меня горят. Я отвернулась, и чтобы спрятать лицо, принялась счищать обрывки плоти с оставшейся шкуры.

– Эта женщина никогда не ограничится одним словом, если можно наказать десятью, – пробормотала Пега. – Почему бы просто не сказать – она хочет, чтобы ты причастилась?

Я чувствовала, что она разглядывает меня, прямо как Настоятельница Марта.

– Некоторые, как и ты, отказываются принимать Святые Дары. Но вряд ли для тебя, Османна, причина в том, что мессу служит женщина. Вот Беатрис – да, она другая, между ней и Настоятельницей всегда были трения. А ты, я уверена, в душе надеешься, что когда-нибудь станешь служить мессу сама.

– Ты так думаешь? – вспыхнула я. – Думаешь, я отказываюсь от Даров потому, что церковь запрещает?

– Разве не так?

Я изумлённо смотрела на неё.

– Ты же знаешь, что нет. Никто из нас так не думает.

– Откуда мне знать, почему ты отказываешься, – пожала плечами Пега. – Ты говорила про это с другими, а мне никогда не объясняла.

– Я думала, тебе не интересно то, что я могу сказать. Не забывай, я дочь д'Акастера. Ты наверняка ненавидишь всю нашу семью.

– Ты точно из д'Акастеров. – Она подняла руки с перепончатыми пальцами. – Думаешь, если я такая, значит, я тупая и грубая свинья, не умеющая ни читать, ни думать?

– Ты не тупая, Пега, вовсе нет. Ты так умна, что любого можешь поймать на слове. Хочешь знать, почему я тебе не сказала? Потому, что для меня это слишком важно, я не хотела, чтобы ты посмеялась над этим, как над всем остальным.

Пега вздрогнула. Впервые за всё время я увидела в её глазах боль. Она бросила край шкуры и провела рукой по лицу, вытирая со лба блестящие капли крови и грязи.

– Да, может и так, – тихо сказала она. – Пришлось научиться. Иногда слова – твоя единственная защита. Да, я сильная, но мне не сравниться с крепким мужчиной. Думаешь, меня бы уже сотню раз не прибили насмерть, если бы я не научилась справляться с пьяными и обращать всё в шутку? Со временем это стало привычкой, но это не значит, что я... Она отвернулась.

Я потрогала пальцами мокрую липкую шкуру. Я ненавидела себя за то, что только что сказала, за боль на её лице. Мне хотелось, чтобы сейчас она вернулась к своим колючим шуткам, но я понимала – этого не произойдет.

– Ральф дал мне книгу «Зеркало простых душ», – сказала я. До сих пор я никому не говорила. – Её написала бегинка из Франции. Кое-что в книге я не понимаю, но о том, что там написано, Настоятельница Марта никогда нам не рассказывала. Что душе, по-настоящему любящей Бога, не нужно искать Его в таинствах. Пега, я знаю, Настоятельница Марта права, когда утверждает, что нам не нужен священник или церковь. Мы сами можем проводить таинства. Но книга спрашивает – а зачем нам вообще таинства? Настоятельница Марта просто строит новую церковь. Она в десять раз лучше, чем у отца Ульфрида, но почему каждый из нас не может сам говорить с Богом?

Я говорила, не глядя на Пегу, и лишь теперь отважилась поднять глаза. Я не увидела насмешливой ухмылки на её лице, только напряжённое внимание. Пега медленно кивнула.

– Твои слова, девочка, имеют смысл. Но как ты поступишь, ведь Настоятельница Марта наверняка хочет, чтобы в воскресный день все пребывали в мире? И, как ты сказала, месса о здоровье Целительницы Марты. Многие поймут твой отказ неправильно.

Я закусила губу. Что же я делаю? Я совсем не хотела причинить боль Настоятельнице Марте, не хотела, чтобы кто-то решил, будто я не беспокоюсь о Целительнице Марте. Но я больше не верю в этот хлеб. Я всем это говорила. Я больше не могу его принимать. Она не может меня заставить.

– Я не могу, Пега. И не хочу!

Пега улыбнулась, впервые за этот день.

– Ты храбрая, как боевой петух, этого не отнять. Но тебе стоит подумать над этим, девочка. Настоятельница Марта – не из тех, с кем легко справиться, если дойдёт до драки. Если пойдёшь против неё – думаю, вам обеим достанется.

Она взяла мое лицо в свои теплые, покрытые жиром ладони и приподняла.

– Судьба щедро раздает удары, и думаю, тебе еще достанется парочка вдобавок к тем, что ты уже пережила. Но ни к чему самой подставляться под них. Побереги себя, девочка.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

Я словно застыла от мягкого прикосновения её губ – меня охватило отвращение. Я снова, как в детстве, чувствовала губы отца на своём лице. С минуту я не могла пошевелиться, а потом вырвалась из её объятий и бросилась прочь из сарая.