Текст книги "Убить сову (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Агата

В маленьком гостевом зале бегинажа было жарко и душно. Все моё тело болело, в висках стучало, все суставы и мышцы протестовали против необходимости стоять, ноги дрожали. Но Настоятельница Марта не обращала на это внимания. Она с прямой спиной стояла перед пустым столом, сжав руки за спиной.

– Итак, Агата, тебе следует понять, что бегинки не приносят вечных обетов, но ты должна соблюдать целибат, пока живёшь здесь, а также подчиняться правилам этого сообщества и слушаться Март, избранных для управления бегинажем.

Я смотрела на её рот, наблюдала, как шевелятся губы над острыми зубами, как прыгает вверх и вниз родинка на подбородке. Мне хотелось выкрикнуть – хватит болтать! Если это монастырь, просто заприте меня в келью и оставьте в покое.

– Ты свободна приходить и уходить, когда хочешь, но тебе следует присутствовать на воскресной мессе в церкви, а также на ежедневных молитвах в нашей часовне. Мы, бегинки, учимся, пишем и преподаём, заботимся о больных и немощных, самоотверженно трудимся в нашем сообществе и в пользу бедных. Мы собственным трудом добываем себе пропитание и одежду и не пользуемся людским подаянием или деньгами церкви.

В комнате было слишком тепло, и я почти задыхалась. Образы и лица ускользали, растворялись прежде, чем я успевала их уловить. Огонь, взвивающийся выше человеческого роста, чей-то крик, хлопанье чёрных крыльев надо мной. Я не могла шевельнуться. Я была сломлена. Его вес всё ещё меня придавливал, я не могла освободиться. И только это останавливало меня от того, чтобы разразиться бранью. Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на ее словах. Не думать о прошлой ночи. Ни о чём не думать.

Настоятельница Марта нахмурилась. Губы сжимались плотнее. Голос зазвучал резко, как лай цепного пса.

– Твои личные вещи, приданое и всё остальное, что ты принесла в бегинаж, остаётся твоим, и ты сможешь забрать всё это, если решишь уйти. Но если...

Я уловила только одну фразу.

– Я могу уйти?

Настоятельница удивилась.

– Это бегинаж, а не монастырь. Разве я не сказала тебе, что мы не даём вечных обетов?

– И я могу забрать деньги, что отец вам дал?

Это был глупый вопрос. Девушкам не принадлежит их приданое. Его забирают мужья или настоятельницы.

– Мы не даём обета бедности. Это твои деньги, но пока ты здесь, тебе не следует ни жить в роскоши, ни чрезмерно себя ограничивать. Обе эти крайности – признак гордыни. Хозяйка Марта, она же хозяйка нашего общего кошелька, сохранит для тебя деньги, и ты можешь брать их у неё, когда пожелаешь. Как знать, может, они ещё понадобятся тебе для приданого.

– Не говорите глупостей! Вы же знаете, этого не будет!

В деревне всякий знает, что мне никогда не выйти замуж. Сёстры дразнили меня этим с самого рождения. Никто меня не возьмёт, и я очень этому рада. Я просто счастлива. Если меня кто-нибудь ещё хоть тронет, я его убью. Клянусь, в следующий раз убью. Я плотно прикрыла глаза, ощутив, как шею обжигает зловонное дыхание той твари. Мне стало плохо, я испугалась, что сейчас меня вырвет, и крепко прикусила кулак, пытаясь сдержаться.

Настоятельница Марта еще больше распрямилась.

– Что ж, Агата, раз ты понимаешь только грубость, придется быть с тобой грубой.

Её резкий, как пощёчина, тон вывел меня из кошмара, и я была почти благодарна за это. Я сделала глубокий вздох и взглянула на неё так холодно, как только могла. Какая ещё грубость? Она считает, будто могла сказать что-то, чего я не слышала тысячу раз от отца? Как бы там ни было, больше я никому не позволю никому причинять мне боль.

– Запомни хорошенько, Агата. Если тебя выгонят отсюда с позором, останешься только с тем, что на тебе надето. Всё остальное ты потеряешь.

Я чуть не рассмеялась. Вот, значит, как? Я знала, всё это слишком хорошо для правды. Как бы она не называла это место, оно не что иное, как монастырь. Она пристально смотрела на меня, пытаясь смутить, но я не отвернулась, не дрогнув встретила тяжёлый взгляд её тёмно-синих глаз.

Подойдя к двери, Настоятельница Марта окликнула кого-то невидимого.

– Не будешь ли ты так любезна попросить Кухарку Марту прийти к нам?

Мы ждали, молчание нарушали только потрескивание огня и дребезжание ставней на ветру. Наконец, дверь отворилась, отчего по комнате закружились клубы дыма, и к нам ввалилась маленькая толстуха. Несмотря на холодный ветер, лицо у неё было румяное, лоснящееся от печного жара.

– Кухарка Марта, это Агата, она будет жить у нас.

Кухарка Марта широко улыбнулась и торопливо прошла вперёд.

– Добро пожаловать, дитя, мы тебе очень рады.

Я чуть не вскрикнула, когда она заключила меня в свои мощные объятия, едва не задушив могучей грудью.

– Она будет под твоей опекой. – Настоятельница Марта помедлила. – Она очень в ней нуждается, так что ты уж постарайся.

Я хмуро смотрела на Настоятельницу Марту. Меня ни на минуту не обманули её заботливые речи. Они означали «Следи за ней, контролируй её и заставь подчиняться. Эту дикую кошку надо приручить».

Но если я это поняла, то Кухарка Марта, очевидно, нет – она переводила взгляд то на меня, то на Настоятельницу Марту, как будто ждала от неё ещё каких-то слов, но в конце концов кивнула и стала подталкивать меня к двери.

Прежде чем мы дошли до двери, Настоятельница Марта окликнула меня:

– И ещё кое-что, Агата. На субботней службе в часовне ты получишь новое имя, в знак начала новой жизни с нами.

Я увидела проблеск надежды.

– Я могу сама выбрать себе новое имя?

– Конечно, нет. Мы никогда в жизни не выбираем себе имён, их нам дают. Марты выберут для тебя подходящее имя после долгих молитв и размышлений. Это будет дар тебе от них.

Меня снова затопило отчаяние. Здесь или в отцовском доме – никакой разницы.

Придерживая юбки над адской грязью, мы с опущенными головами прошмыгнули под проливным дождём к длинному низкому зданию. Кухарка Марта усадила меня на скамейку у огня и, стряхнув дождевые капли с плаща, извлекла из мешка кусок горячего пирога.

– Ешь, дитя, пока горячий. Даже у ощипанного цыплёнка не такие бледные щёки. Не знаю, что имела в виду Настоятельница Марта, говоря подобные вещи, но даже слепому видно, ты на грани обморока. Как можно выслушивать нотации на пустой желудок?

От пряного медового запаха я внезапно почувствовала, как изголодалась. Я откусила огромный кусок жирного сладкого теста с мягкими запечёнными фруктами внутри и тут же жадно проглотила.

– Осторожнее, дитя, не то обожжёшься.

Кухарка Марта отвернулась, чтобы поворошить огонь. Руки у неё были в ямочках, как поднимающееся тесто, и покрыты шрамами от сотни мелких ожогов, возможно из-за многолетней стряпни. Никто не назвал бы её миловидной – нос картошкой, рябой и шершавый, на щеках красные прожилки вен. Но у неё были весёлые глаза, а копна седеющих кудрей отказывалась укладываться в причёску, как и у меня.

Я огляделась. Мы находились в вытянутой комнате. У стен расставлены узкие деревянные кровати, между ними – простые деревянные сундуки, окованные железом. Вокруг длинного стола в центре комнаты, заваленного горой книг и перьями, стояли грубые скамейки. Мне хотелось взглянуть на книги, но я побоялась их брать. На другом конце комнаты – несколько канделябров с сальными свечами вокруг распятия, уже приготовлены на ночь. Ночь! Скоро снова станет темно. Я вздрогнула и поплотнее запахнулась в плащ. Бока и живот болели. Шаркая ногами, я почувствовала запах тимьяна от устилающего пол сена. Мне так хотелось наполнить тело острой чистотой этого запаха. Говорят, тимьян изгоняет червей, которые грызут мозг и вызывают безумие. Но ничто не могло изгнать этого червя. Он был внутри. Демон был внутри меня, и я ничего не могла сделать, чтобы прогнать этот ужас из своего тела. Я сделала ещё глоток воздуха, но аромат рассеялся и не вернулся.

– А здесь ты будешь спать, дитя, – Кухарка Марта указала на кровати у двери.

Как долго она говорит? И что ещё она сказала?

– Думаю, эти четыре кровати свободны. Можешь выбирать, какую захочешь. В сундуках лежат платья и серые плащи, ты наверняка найдёшь подходящий для себя. Можешь положить туда свою одежду, хотя её надо бы почистить, прежде чем убирать. – Она подошла ближе и повернула к свету моё лицо. – Какой ужасный порез. Как это случилось?

Я отстранилась от её прикосновения.

– Ничего, просто царапина.

– Идём, я попрошу посмотреть на рану Целительницу Марту. У неё много мазей, которые помогут тебя подлечить.

– Не трогайте меня. Я сама справлюсь. – Я слышала, что кричу, но не могла сдержаться. – Уйдите, оставьте меня одну!

Кухарка Марта казалась испуганной. Она неловко протянула руку, как будто хотела успокоить меня, но отдёрнула. Я чувствовала себя больной, каждую частичку тела как будто жгло. Мне хотелось забиться в какой-нибудь тёмный угол, подальше от всех.

– К тебе скоро присоединятся другие дети. – Кухарка Марта, переваливаясь, направилась к двери. – Не унывай, ты скоро найдёшь друзей.

Я подождала, пока за ней закрылась дверь, потом выбрала кровать в углу, подальше от занятых, и легла, свернувшись клубком под плащом. Постель была жёстче, чем та, к которой я привыкла, но, по крайней мере, кровать слишком узкая, чтобы делить её с кем-то. Весь день я как будто бродила в кошмарном сне. Мне было так больно, что я мало беспокоилась о том, куда меня отправили и что будет дальше. Сейчас, в незнакомой постели, я внезапно осознала, что оказалась одна среди чужих людей и совершенно не знаю, как быть и чего они от меня хотят. Горло сдавил страх. Я всегда стремилась сбежать из отцовского дома, но теперь, когда это случилось, хотелось туда вернуться. Там я хотя бы знала, что делать. Но я не могла вернуться. Отец отрёкся от меня и выбросил на улицу, как служанку. У меня нет больше ни дома, ни семьи. Нет ничего, кроме этих женщин-иностранок. Настоятельница Марта, Кухарка Марта, Целительница Марта – кто они? Отец говорил, они монашки какого-то богатого ордена. Он так считал потому, что они разбрасывали деньги, как помои свиньям. Сам он всегда находил причину урезать плату наёмным работникам и презирал тех, кто вёл себя иначе.

Он говорил, что всё знает про эти богатые монастыри. Их богатство – от приданого знатных женщин, слишком уродливых для замужества. Вот семьи и прячут их в монастырях, где эти несчастные занимаются рукоделием и молятся о душах отцов и братьев, пока не сморщатся от старости и тихо не умрут. Но когда я впервые увидела этих женщин, то сразу поняла, если они и монашки, я никогда таких прежде не встречала. В год их приезда выдалось плохое лето, холодное и дождливое. Зерно не созревало, дождь и ветер сбивали его в грязь, и оно гнило на корню. Слуги из Поместья проклинали женщин-иностранок, что привезли с собой эту дьявольскую погоду. Я впервые увидела их на мессе в церкви святого Михаила, в деревне. Они стояли рядом, в одинаковых серых платьях из тяжёлой шерсти и серых плащах, в наброшенных на голову капюшонах. Я не могла отвести от них глаз – они стояли так тихо. Мои сёстры Эдит и Энн старательно молились, заметно шевеля губами, чтобы все это видели. Все в церкви что-то бормотали себе под нос, как мои сёстры – все, кроме этих женщин. Их губы оставались неподвижными. Старый священник, тот, что служил до отца Ульфрида, тоже наблюдал за ними, и, похоже, был недоволен. Деревенские старались держаться от них подальше – знали, что в Улевике опасно быть не таким, как все.

Во дворе раздался удар колокола. Прежде чем я успела подняться, дверь распахнулась и в комнату вместе с ветром ворвалась девочка, пронеслась к своей кровати и ничком упала на неё, задыхаясь и смеясь, а за ней вбежали другие.

– Я выиграла, выиграла, – крикнула она, села на кровати и тут заметила в углу меня. Подружки обернулись вслед за её взглядом. Мы рассматривали друг друга. Я знала – мне следует заговорить, объяснить своё присутствие, но обращённые ко мне серьёзные лица девочек напоминали враждебные взгляды детей прислуги, которые всегда бросали игру при моём приближении.

– Ты Агата? Кухарка Марта сказала, что ты здесь, – раздался голос от двери. – Я – Кэтрин.

Девочка стряхнула воду с плаща. Она выглядела лет на пять-шесть старше остальных, примерно моего возраста. Жидкие каштановые косички, обрамляющие узкое меланхоличное лицо, делали его ещё длиннее. Она напомнила мне отцовского волкодава.

– Я думала, здесь всех зовут Марта, – раздражённо сказала я.

– О нет. Тут у всех бегинские имена – не прежние имена, конечно, а дар бегинок. Но если бегинку избирают для устройства бегинажа, её называют Мартой, в честь святой Марты, которая работала для нашего Господа. – Кэтрин говорила так торопливо, что я едва разбирала её слова. – Настоятельница Марта – главная, Кухарка Марта ведёт кухню, Пастушка Марта заботится об овцах...

– Я не тупая, сама догадалась.

Похоже, она обиделась, как и Кухарка Марта, и я ощутила лёгкое чувство вины, но меня это не слишком беспокоило.

Кэтрин прикусила губу.

– Ты из Улевика, да?

– И что с того?

Кэтрин смущённо оглянулась на других детей, но те, похоже, потеряли ко мне интерес. Они сгрудились у дальнего конца стола, поглощённые игрой в кости. Кэтрин приблизилась и робко посмотрела на меня.

– Я слышала, кое-кто из бегинок говорил о костре в лесу, о... Мастерах Совы. Кто они такие?

– Никому не известно, кто они, в том-то и дело. Иначе зачем бы им носить маски? – Я вздрогнула, пытаясь не вспоминать эти покрытые перьями маски вокруг костра.

– Но почему совы?

– Не знаю! Думаю, потому, что совы приносят несчастье в тот дом, на который садятся. Мастера Совы так и делают.

– Пега говорит, совы пожирают души умерших младенцев, если те не были крещены, – прошептала Кэтрин.

– Чего ты меня спрашиваешь? – взорвалась я. – Спроси у Пеги. Я не из деревни. Прекрати задавать дурацкие вопросы, я не желаю на них отвечать.

Колокол зазвонил снова, и Кэтрин вскочила.

– Вечерня! Нам нельзя опаздывать.

Меня так раздражало серьёзное выражение её лица, что я готова была проигнорировать это заявление, но в памяти эхом звучали слова Настоятельницы Марты – тебя с позором отошлют отсюда... Если выгонят отсюда – куда мне идти? У меня нет ни денег, ни ремесла, чтобы заработать на жизнь. Что случается с девушками вроде меня? Одной мне не выжить.

Кэтрин нетерпеливо переступала с ноги на ногу, держась за железное кольцо полуоткрытой двери. Дождь снаружи барабанил по грязному внутреннему двору. Проходящий через густые облака свет быстро угасал.

Если меня отсюда выгонят...

Там, за стенами внутреннего дворика, в глубоком лесу, должно быть, уже темно. Деревья сгущаются, ветки, как стены тёмной пещеры, заслоняют небо. Из этой живой тюрьмы не выбраться, выхода нет. Не убежать от колючих кустов ежевики, вонзающих когти в юбку, от корней, оборачивающихся вокруг лодыжек, тянущих вниз, в удушливую вонь прелых листьев. И где-то там, в лесу, меня караулит та тварь, ждёт, когда я выйду за ворота бегинажа. Я чувствовала у лица взмахи его крыльев, холодные когти рвали мою кожу. Демон ждал где-то там, в темноте, ждал моего возвращения.

Май. Воздвижение или Праздник Креста.

Святая Елена обнаружила семь старых крестов. Чтобы узнать среди них настоящий, она растянула на каждом кресте по трупу, и тот, на котором труп ожил, был признан настоящим – крестом, на котором умер Христос. Этот день известен также как несчастливый – время, когда следует избегать вступления в брак, нельзя отправляться в дорогу или считать деньги, чтобы избежать бед от злых духов.

Лужица

Мой старший брат Уильям набрал полную горсть свиного навоза и, ухмыляясь, обратился к своему приятелю Генри:

– Смотри, спорим, я сумею попасть ей прямо в нос.

Генри фыркнул.

– Отсюда в неё попадёт даже твоя дурёха-сестра, а ведь она девчонка. А ты попробуй встать дальше, за тем столбом, тогда и попади.

Уильям ответил презрительным взглядом и отступил назад.

Малышка Марион, заметив, что происходит, попыталась отклонить голову, но закованному в колодки не особенно удобно двигаться. Из носа у неё текло ручьём. Она вертелась на неудобном сидении – узкой деревянной планке. Из-за колодок вокруг лодыжек она не могла откинуться назад, а деревяшка была такой острой. После прошлого раза у неё несколько дней чернел большой рубец на заднице, хуже, чем от удара хлыстом.

Уильям прицелился, и Марион снова зарыдала.

– Уильям, прекрати, не надо! – закричала я, не сумев сдержаться.

Уильям с ухмылкой обернулся:

– Хочешь, чтобы я это вместо неё в тебя бросил, Лужа? Он снова поднял кулак, целясь на этот раз в мою сторону.

Генри захихикал.

– У твоей младшей сестры морда и так мерзкая, никто и не заметит разницы.

– Ага. Иди сюда, мерзкая морда.

Я бросилась бежать от него через Грин. Я знала – он это сделает. Я уже ждала влажного шлепка по спине.

– Сейчас же брось это, мальчик.

Я остановилась и оглянулась, прикрывая рукой лицо – на случай, если Генри бросится вдогонку. Высокая леди держала запястье Уильяма, заставляя разжать руку. Навоз выпал. Женщина потянула руку возмущённо вопящего Уильяма вниз и тщательно вытерла с обеих сторон о траву, как будто он был испачкавшимся младенцем.

Я уже видела эту леди раньше, в церкви. Она из дома женщин. Ма зовет их «чужаки» – это потому, что они так странно одеваются.

– Ненормально, когда кучка женщин обитает вместе, без мужчин, – говорила Ма. – Так живут только ведьмы да монашки.

Я видела монашек из монастыря святого Альфегия – ходили по деревне, поджав губы, собирали деньги. Они двигались медленно, молча, никогда не улыбались, как будто вечно страдали от головной боли. А когда эти женщины шли по деревне, они всегда смеялись – все, кроме этой. Эта всегда выглядела так, будто съела кислое яблоко.

Леди позволила Уильяму подняться, но не отпустила его руку. Он покраснел.

– Ну, мальчик, для кого ты это приготовил?

Уильям переводил взгляд с меня на Марион и открывал рот, как огромный жирный карп, но не мог произнести ни слова.

– Говори громче, мальчик, я тебя не слышу.

Женщина напоминала огромную цаплю – серый плащ, седые волосы, серое платье. Нос у неё был острый, как клюв.

– Ей... В колодках, – пробормотал Уильям.

– Тогда стыдись, мальчик. Она всего лишь маленькая девочка. Благословенный Господь учит нас проявлять жалость к заключённым. Разве Он не сказал, чтобы лишь тот, кто сам без греха, бросил камень?

– Это не камень, – надувшись ответил Уильям.

– Не дерзи, мальчик. А теперь иди и занимайся своими делами, а её оставь в покое, слышал?

– Вы не можете меня заставить, – ехидно сказал Уильям.

– Зато я точно смогу.

Кузнец Джон схватил Уильяма за ухо, тот подпрыгнул и снова завопил – он не заметил, как Джон подошёл сзади. Уильям получил по заслугам – Джон тянул его за ухо так, что мой брат поднялся на цыпочки. Я зажала руками рот, изо всех сил стараясь не захихикать.

– Этот парень не обидел вас, госпожа?

– Просто хулиган, ничего такого, с чем я не могла бы справиться. Но скажите – этот ребёнок в колодках – чем она заслужила такое наказание?

– Начала собирать шерсть раньше третьего колокола. – Джон отпустил ухо Уильяма, но крепко сжал его плечо толстыми волосатыми пальцами.

– Несправедливо наказывать за это такую малышку, – сказала леди. – Ей же самое большее лет шесть-семь.

– Достаточно, чтобы знать закон. Она попадается не в первый раз.

– И надолго она здесь?

Джон пожал плечами.

– До вечернего колокола. Может, и дольше, если к тому времени её отец не заплатит штраф.

Хотя Марион уже это знала, она завыла так громко, что слышно было через весь Грин.

– Нельзя держать там ребёнка из-за отцовского долга, – возмущённо сказала женщина.

– Тут уж или её, или его. А как он сможет заработать денег на оплату долга, если будет сидеть здесь? – ответил Джон.

Леди вздёрнула подбородок так, что мне показалось, у неё голова может оторваться.

– Тогда я заплачу этот штраф, но чтобы ребёнка немедленно освободили. Должно быть, её отец очень беден, если приходится отправлять такую малышку собирать жалкие ошмётки овечьей шерсти ради заработка. Вы усугубляете их бремя этими податями, тогда как должны проявлять к ним милосердие.

– Я тут совсем ни при чём. Приказы отдаёт управляющий д'Акастера. – Он махнул рукой в сторону имения. – Можете найти его там, он пьёт в «Большом дубе». Филипп его зовут, если пожелаете подать какие жалобы.

– Тогда я поговорю с ним.

Леди пронеслась через Грин. Она шла так быстро, что плащ развевался у неё за спиной, словно она летела, как ведьма.

– Если меня спросите, – сказал Джон вслед, – так вы зря теряете денежки. Их семье всё не впрок. Этот паршивый ребёнок опять попадёт в колодки, ещё до конца месяца.

Но серая леди не стала ему отвечать.

Джон схватил Уильяма за шиворот и хорошенько встряхнул.

– Слушай, парень, отец с тебя шкуру сдерёт, если узнает, что ты связался с этими ведьмами. Неизвестно, что происходит там у них, за стенами. Если эти женщины затащат к себе парнишку вроде тебя, его никто больше не увидит.

– Я их не боюсь, – сказал Уильям, но я понимала, что ему страшно – лицо у него покраснело и покрылось пятнами.

– А надо бы. Эти женщины могут сделать с тобой такое, что тебе и не снилось, парень. Например, нос у тебя сгниет и отвалится. Лучше держись от них подальше.

Он ещё раз встряхнул Уильяма и зашагал прочь, по пути пнув ногой колодки.

– Можешь перестать реветь, Марион. Филиппа д'Акастера обмануть не так легко, как эту глупую старуху.

Разозлённый Уильям потопал в мою сторону.

– Ты над чем это смеёшься, Лужа? – Он попытался дать мне затрещину, но я увернулась, и это его ещё сильнее разозлило.

– Просто так, – быстро ответила я и пошла к дому.

Уильям последовал за мной.

– Я ещё отплачу этой старой метле, вот увидишь. Я этих старух не боюсь. Чего они могут сделать?

– Например, вылечить руку кузену Стивену, помнишь? Ма говорила, он её точно потеряет. Кости прям торчали наружу, а они вылечили. Когда он свалился с крыши – кричал, как ошпаренная свинья, так они и боль остановили. Даже старая знахарка Гвенит так не может.

Уильям фыркнул и швырнул камень в стайку копошащихся кур, которые с кудахтаньем бросились в разные стороны.

Я очень осторожно, раскинув руки, чтобы не упасть, пошла по поваленному дереву вдоль дороги, но бревно откатилось, и я соскользнула.

– Зачем ты это делаешь? – Уильям подозрительно смотрел на меня.

– Просто так. – Я резко остановилась, а потом быстро пошла дальше по дороге.

– Есть какая-то причина. Ты это делала по дороге сюда, и вчера тоже.

– Нет.

Уильям ехидно ухмыльнулся.

– Я знаю, почему ты это делаешь. Воображаешь себя той акробаткой, что ходила по шесту в Майский день.

– Вовсе нет. – Я чувствовала, что краснею, и попыталась побежать, но Уильям схватил меня за косичку.

– Точно, воображаешь. Вот погоди, расскажу Генри, он описается. Мелкая Лужица решила, что может ходить по шесту, а ещё думает, будто у неё золотые кудри и все от неё в восторге.

– Отвяжись! – крикнула я.

Он стал выкручивать мне руку и шаркать по лицу концом моей косички. Я ненавидела, когда он так делает, и попыталась вырваться.

– Неплохая идея – пустить тебя на шест. С таким личиком, как у тебя, все решат, что у нас тут дрессированный хорёк!

Я выдернула свои волосы у него из рук и изо всех сил бросилась вперёд. Я слышала, как он громко хохочет, догоняя меня. Мне так хотелось, чтобы его посадили в колодки. Я бы тогда бросала в него навоз и гнилые овощи – всё, что удастся найти. Я привязала бы гнилую рыбу у него под носом и кидала на голову пауков, червей и жуков, а он извивался бы в колодках. Я дождалась бы, когда он как следует проголодается и захочет пить, и съела большое сочное яблоко прямо перед его носом. Потом бы я запустила ему в ухо уховёрток, они прогрызут мозг и выберутся через ноздри наружу, а он будет кричать снова и снова. А потом я... я придумаю для него что-нибудь другое, ещё хуже, чем всё это.