Текст книги "Наставница королевы"

Автор книги: Карен Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Тех, кому Тюдоры не доверяют, – произнес он, – они либо сажают в темницу и пытают их, либо держат у себя под боком и присматривают за ними. Вы хорошо поработали, Кэт, – или передо мной мистрис Кэтрин Чамперноун?

– Я просила Мэри Перси и Дороти Кобгем называть меня Кэт, но к другим эта просьба не имеет никакого отношения.

– Возвращайтесь к своей новой жизни, – сказал мне Кромвель.

Затем он отвернулся и стал подниматься по лестнице, на ходу читая письмо от Леди.

Потом, уже после танцев, в королевских покоях продолжались всевозможные игры, а я ускользнула на свидание с Томом Сеймуром, который ждал меня у входа в лабиринт. Про себя я дала клятву, что в сам лабиринт с ним не пойду. Из окон второго этажа хорошо был виден этот сделанный из граба гигантский лабиринт – пугающий, с высокими толстыми стенами.

Едва я подошла к нему, как из темного устья лабиринта вынырнул Том. Он втащил меня внутрь, крепко обнял и приник к моим устам долгим поцелуем: сперва склонил набок голову, потом стал ласкать губами мои губы, раздвинул их и проник языком в мой рот. Прежде никто никогда меня так не целовал; мне это невероятно понравилось. Руки Тома гладили мою талию и бедра, это придавало мне уверенности в себе и возбуждало. Он прижался ко мне щекой и зашептал:

– Кэт, Кэт, как долго я мечтал об этом – о таком сладком поцелуе.

«Возможно, – подумала я, – Уайетт не единственный поэт среди придворных». Когда после второго весьма продолжительного поцелуя мы оба пытались немного отдышаться, я слегка отодвинулась от Тома и постаралась взять себя в руки.

– Но ведь вы так молоды! – брякнула я сгоряча.

– Хотите сказать, что у меня в таких делах нет никакого опыта? – уточнил он и тихонько рассмеялся, отчего я окончательно потеряла голову. – Да разве вы не слышали о сладких деревенских приключениях, о романтической близости в стогу сена и прочих не менее приятных делах? Имейте в виду: Вулф-холл в Уилтшире – прекрасное место, где можно всему этому обучиться, как и у вас в Девоне.

– Вы надо мной смеетесь.

– Нет, это вы меня дразните – своим лицом с таким безмятежным выражением, но таящим безудержную страсть, своим прекрасным телом. Поцелуемся еще, Кэт…

Целуя меня снова, Том умудрился стянуть с моих плеч туго зашнурованный корсаж с низким квадратным вырезом и обнажил мою грудь. Я задыхалась, стараясь унять дрожь в коленях. Том пустил в ход свои ловкие пальцы, а потом и язык, пробуждая во мне неведомые чувства. Я ощутила нечто такое, чего никогда прежде не испытывала. Мир завертелся у меня перед глазами, кусты, казалось, целиком поглотили нас. Том уже уложил меня на траву, устроился сверху и стал задирать юбки, когда совсем рядом мы услышали голоса.

Мы оба застыли. Я сразу же опомнилась. Не такой уж я была несмышленой девчонкой, чтобы не понимать, к чему может привести эта возня с Томом – к вершинам удовольствия, но и к падению в бездну позора, к осуждению и изгнанию оттуда, куда я попала ценой неимоверных усилий. Особенно если я понесу от него. К тому же я узнала голоса, звучавшие за колючей изгородью: Джейн Рочфорд ссорилась со своим мужем Джорджем, братом Анны.

– Я выследила тебя! – воскликнула она, не стараясь умерить силу голоса.

Я оттолкнула Тома и села, приводя в порядок корсаж.

– Если мне нравится гулять одному при луне, для чего мне здесь ты? – парировал Джордж.

– Ты шел на свидание? – прошипела его супруга.

У меня запылали щеки. Как ни нравился мне Том, я не могла позволить себе руководствоваться чувствами.

– А если и так?

– А если и так, то готова поспорить, что у тебя свидание с очередным мужчиной. Я оказалась женой содомита, а разве твоему отцу, да и королю тоже, не интересно будет об этом узнать? Могу поклясться, единственная женщина, которую ты когда-нибудь любил, – это твоя драгоценная развратная сестрица Анна!

Голоса постепенно отдалялись. Хорошо еще, что Джордж и его супруга не вошли внутрь, иначе они застукали бы нас на горячем или принудили углубиться в лабиринт. «Снова тайны Болейнов, – подумала я. – Тайна за тайной, одна опаснее другой».

– Только не впутывай сюда Анну! – возмущенно сказав Джордж. Теперь мне приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова: я поднялась на ноги, и платье зашуршало. – Откуда мне знать, может, это ты оказалась тут в поисках развлечений с каким-нибудь любовником? – продолжал бушевать Джордж. – Вот почему у нас до сих пор нет ребенка, хоть мы, Болейны, и плодовиты, как и весь род Говардов!

– Черт тебя побери, Джордж! Чтобы сделать женщине ребенка, надо сначала возлечь с ней, а ты не приходил ко мне на ложе уже…

Голоса стихли. Прежде чем наглец Сеймур снова заключил меня в объятия, я поспешила прочь.

– Кэт! – воскликнул он, все еще сидя на траве, но ухватив меня за лодыжку, чтобы задержать. – Я знаю, где есть свободная комната, в которой никто не живет. Прямо под карнизом на северной стороне. И там стоит низенькая кровать.

– Нельзя, – ответила я.

– Я дам тебе знать, когда на горизонте будет чисто, – сказал Том. Я освободила ногу от его хватки. – Я обожаю тебя, милочка, и желаю доказать это всеми возможными способами.

Я чуть не свернула не на ту тропинку, но увидела сквозь листья изгороди огни дворца и побежала.

От соблазна возлечь с Томом – пусть и на траве, и подозреваю, с превеликим удовольствием, – меня спасло то, что его отозвали домой, когда умер самый младший из его братьев. Младший, а не брат-наследник, от которого Том так хотел бы избавиться. После этого то ли отец Тома, то ли сэр Фрэнсис Брайан отправили его на континент, и вернулся он через добрые два года. Признаюсь, я тосковала без него и все боялась, что Том так и умрет на чужбине. Узнала я и о том, что у Кромвеля умерла жена. Возможно, и по этой причине, а не только из-за снедавшего его честолюбия, он с головой ушел в работу. Кромвель стал теперь главным секретарем короля, и обязанностей у него прибавилось.

С момента моего прибытия ко двору прошло тринадцать месяцев, а дело о разводе все тянулось. Заседания, которые проводил в монастыре доминиканцев кардинал Кампеджо и с которыми король связывал свои надежды на освобождение, зашли в тупик после драматического появления там королевы Екатерины, заявившей о своих правах. В конце концов король удалил ей от двора, отослав сперва в один, а потом в другой отдаленный замок и запретив видеться с горячо любимой ею дочерью, принцессой Марией. В октябре 1529 года был отстранен от власти Уолси, после чего двор (а поговаривали, что и сам король) оказался в руках Болейнов и их родственников, могущественного клана Говардов, в особенности герцога Норфолка. Уолси арестовали по обвинению в государственной измене (произвести арест король отправил не кого иного, как Генри Перси, так-то!) и повезли в Лондон на суд, но в октябре 1530 года его высокопреосвященство скончался. Его величество не замедлил захватить Йоркский дворец, который так восхитил меня в Лондоне, многое там перестроил и переименовал это чудесное здание в Уайтхолл.

Но самое невероятное из всего, что я узнала в первые годы своего пребывания при дворе, – это все же идея Кромвеля. Он предложил королю, если папа не аннулирует брак и не даст разрешения на развод, самому стать главой Церкви в своем королевстве и объявить себя свободным от брачных уз, дабы жениться на леди Анне. Это могло привести к отлучению короля от святой католической матери-Церкви, которую он в свое время так горячо защищал, могло повлечь за собой мятеж на религиозной почве, но в любом случае Генриху не придется отказываться от леди Анны.

Народ пришел от всего этого в изумление, и, в зависимости от религиозных симпатий, кто-то радовался, кто-то ужасался. Особенно потрясли людей обвинения в адрес аббатств и монастырей, мужских и женских, по всей стране: дескать, они погрязли в роскоши и разврате и поэтому их следовало искоренить, а их обширные земельные владения и огромные денежные средства передать в руки короля и его фаворитов. Надо сказать, это был очень умный ход, заставивший многих дворян смириться с репрессиями, обрушившимися на тех, кто выступил против политики Генриха VIII. Как могла знать не согласиться с волей монарха, возводя новые замки и усадьбы на бывших монастырских землях? Но меня этот смелый шаг короля не слишком удивил – ведь я понимала, откуда почерпнул свою идею секретарь Кромвель еще много лет назад. Она родилась, когда его высокопреосвященство кардинал Уолси послал Кромвеля закрыть несколько мелких провинциальных монастырей, дабы изыскать средства на развитие двух колледжей, призванных прославить имя кардинала.

Меня неприятно удивило и опечалило то, что я, никогда ничем не болевшая, вдруг слегла с лихорадкой и не смогла поехать во Францию в составе большой свиты, сопровождавшей Генриха в Кале на встречу с французским королем Франциском. Анну и ее фрейлин его величество взял с собой. Я тем более огорчилась, что – как мне потом рассказывали – встреча имела потрясающий успех во всех отношениях. Помимо всего прочего, леди Анна отчего-то пришла наконец к выводу, что королю необходим дополнительный стимул, дабы его восхищение ею не прошло, и в конце концов согласилась разделить с ним ложе.

– Мне очень хочется яблок! – шумно радовалась она в присутствии нас, толпы своих фрейлин, уже осенью, когда двор возвратился в Лондон. – Его величество нуждается во мне и в сыне. Я позабочусь о том и о другом.

Теперь я очень редко носила послания от Анны к Кромвелю и обратно: Болейны так прочно уселись на вершине политической власти, что Анна нередко просто вызывала Кромвеля к себе, как будто это она была повелительницей всей Англии. Он стал продвигаться вверх еще быстрее – король назначил его членом Тайного совета наравне с отцом и дядей Анны. И все же я по-прежнему должна была докладывать Кромвелю – как правило, уже не лично, а через мастера Стивена – обо всем, что касалось Болейнов: Кромвель считал, что с них нельзя спускать глаз. Но сегодня, когда мастер Стивен спустился по черной лестнице Уайтхолла, где мы раньше встречались с его хозяином, я сообщила несколько раздраженно:

– Полагаю, Кромвелю известно, что Леди ждет ребенка, но ему, возможно, интересно будет угнать, что она открыто хвастает этим, а недоброжелатели, которые считают Болейнов выскочками, просто кипят от злости.

– Первое ему известно. Второе он предполагал, но этим он непременно займется, – сказал мне Стивен, слегка улыбаясь. Он был очень похож на своего господина: оба говорили быстро и коротко, почти не разжимая губ. – А как вы поживаете? Вы провели тут уже несколько лет. Где вы только не побывали! Знаете ли, наш общий хозяин очень высоко оценил то, что вы не попались в сети этого щенка Сеймура, когда появились при дворе.

Я широко открыла глаза. Я уже давно научилась не хуже других придворных придавать лицу нужное выражение, чтобы не выказывать истинных чувств, но то, что мастер Стивен упомянул о Томе, и то, что он вообще знал о нашей встрече, повергло меня в изумление. Я молча смотрела на него, а он продолжил:

– Хотя Сеймур и очень молод, он завоевал славу отчаянного соблазнителя. Для умных людей это достаточное предупреждение, ведь скоро он воротится ко двору. И его старший брат Эдуард тоже.

– Так значит, наш, как вы сказали, общий хозяин шпионит за своими шпионами?

Стивен вместо ответа лишь улыбнулся, помахал мне рукой и стал подниматься по лестнице.

– Ой, – спохватился он вдруг, снова спускаясь ко мне. – Забыл сказать вам о самом главном – правда, такую наблюдательную даму, как вы, эта новость не слишком удивит. Вы знаете, что леди Анна ждет ребенка. Его величество желает, чтобы дитя непременно родилось в законном браке, а потому собирается тайком с ней обвенчаться, совсем скоро. Ищите малейшие признаки этого, чтобы мы не пропустили столь важного события.

Оглушенная услышанным, я прислонилась к стене и подождала, пока пройдет дрожь в ногах, а затем вышла во двор на пронизывающий ледяной ветер, который дул с Темзы.

Глава шестая

Гринвичский дворец близ Лондона,

31 мая 1533 года

– Глядите, на том корабле – движущийся дракон, огонь так и пышет у него из пасти! – воскликнула королева Анна, обращаясь к своим фрейлинам.

Мы стояли в ожидании на вершине лестницы, ведущей к воде, а перед нами плыли по Темзе к Гринвичскому дворцу не менее пятидесяти кораблей, разукрашенных стараниями купеческих гильдий Лондона. Вся эта флотилия должна была сопровождать королевскую барку с леди Анной и ее свитой. Нынешнюю ночь мы, согласно традиции, проведем в стенах Тауэра, дабы подготовиться к завтрашним торжествам, которые будут предшествовать официальной коронации королевы в Вестминстерском аббатстве.

Под звуки музыки мы отчалили на королевской барке, с которой спешно сорвали ткани цветов королевы Екатерины с ее эмблемами и заменили их гербами Анны. Со всех судов доносились до нас веселые звуки тромбонов, крумгорнов[35]35
  Духовой инструмент эпохи Ренессанса.


[Закрыть] и труб, дробь барабанов. Сэр Стивен Пикок, лорд-мэр Лондона, превзошел самого себя, создавая атмосферу всенародного торжества в честь того, что новая королева вступит в Лондон и предстанет перед своими подданными всех сословий.

Служить ей в то время было просто чудесно. Я пришла в такое сильное и радостное возбуждение, что казалось – вот-вот полечу. Впрочем, не будем забывать и о том, что между Анной и Генрихом иногда случались размолвки – чаще всего из-за того, что король расточал свое внимание другим дамам, а Анна была уже на шестом месяце беременности. На прошлой неделе она отважилась на людях сделать замечание его величеству за то, что он заглядывается на дам, а Генрих рассердился и резко бросил:

– Лучше бы вам смотреть на такие вещи сквозь пальцы, мадам, и привыкнуть мириться с ними, как делали прежде те, кто знатнее вас!

Она не посмела ничего ему возразить, но я понимала: Анну весьма обескуражило то, что король назвал других королев «более знатными» – она ведь изо всех сил старалась превзойти свою предшественницу. Некоторое время после этого Анна всячески ублажала Генриха, потакая ему во всем. Если она позволила себе вспышку гнева, то король – помня о ее положении – простил ее. Ведь в конце концов, все прорицатели и астрологи дружно обещали его величеству, что родится мальчик. И влюбленные, обсуждая предстоящую коронацию, ворковали как голубки.

Моя жизнь тоже стала более спокойной: я больше не носила писем ни Кромвелю, ни Анне. Главный секретарь его величества стал теперь смотрителем королевской сокровищницы (этот пост был символическим, но очень почетным) и канцлером казначейства (а вот это уже была реальная власть). Ну, а если Анна и отваживалась обмениваться любовными посланиями с Уайеттом, а то и с Перси, это меня, слава Богу, совсем не волновало. В этом смысле я была свободна.

Увы, я не могу сказать того же о своем сердце – впервые в жизни оно было занято. Том Сеймур редко бывал при дворе, поскольку его то и дело посылали с различными поручениями то по стране, то на континент. Но когда он оказывался под рукой, я, переняв кое-что из тактики Анны Болейн, старалась держать его на некотором расстоянии. Поцелуи – пожалуйста, ласки приводили меня в восторг, но я наотрез отказывалась оставаться с Томом наедине. Результат превзошел все ожидания. Мысль об ухаживании, над которым он раньше только смеялся, теперь овладела им и заставила попотеть: Том присылал подарки из Франции и посвятил мне несколько очень слабых сонетов, но я и таким была несказанно рада и писала ему любовные письма в ответ. Все-таки я входила в свиту королевы – так, может быть, в один прекрасный день я смогу выйти за Тома замуж и тогда уж не стану отказывать ему ни в чем. Да, я брала пример с Анны, стараясь подражать ей в том, как надо обращаться с мужчинами.

А вскоре в мою жизнь вошел новый мужчина. Он оказался в числе слуг королевы, когда король значительно увеличил количество после тайного венчания, состоявшегося в январе в Уайтхолле. Даже сейчас, когда я, захваченная зрелищем, участвовала в торжественной процессии, перед моим мысленным взором проплывали подробности первой встречи с Джоном Эшли.

Это произошло в конце марта во время поединков на турнирном поле в Гемптон-корте. День выдался солнечный, но очень ветреный, а накануне дождь лил как из ведра. В третьей схватке его величество выбил из седла своего противника, но и сам уронил копье – новое, которым он заменил сломанное в предыдущем поединке. Было видно, что Генрих задыхается, и ему тут же помогли спешиться. Королю был уже сорок один год, восемь из них он добивался Анны. Во время медового месяца казалось, что к нему снова вернулась молодость. Его величество танцевал и участвовал в играх до поздней ночи. Но за последнее время его щеки заметно заплыли жирком, а талия раздалась еще больше – аппетит у Генриха был отменный. Король все время потел и дышал с трудом.

Зрители на трибунах и еще выше, на раскрашенных наблюдательных вышках, над которыми реяли флажки, зашептались, когда Генриха уводили с поля к шатрам для участников турнира; слышно было, как звенят его доспехи.

– Кэт, – обратилась ко мне королева (теперь почти все называли меня так), – отнеси его величеству мой платок, пусть оруженосец вытрет ему пот со лба. И еще передай на словах: если бы его королева не была тяжела его сыном, то сама сбежала бы вниз, чтобы позаботиться о нем. Скажи, что я надеюсь скоро увидеться с ним наедине.

Я взяла богато расшитый кусочек полотна и пошла с трибун вниз. Не успела я сойти с них и направиться к шатрам, как приметила не знакомого мне мужчину, широкоплечего, с красивыми мускулистыми ногами.

Он выехал на поле на прекрасном гнедом коне. На полном скаку, не пытаясь придержать коня или спешиться, он сорвал с себя шляпу, чтобы она не свалилась, перегнулся с седла и ловким движением подхватил с земли оброненное его величеством копье. Когда незнакомец снова надевал шляпу, многие зрители на трибунах зааплодировали. Мне тоже очень хотелось захлопать в ладоши, но я боялась уронить платок королевы, а потому подобрала юбки и пошла по мосткам, проложенным через грязь, спеша к шатру, где участники поединка надевали и снимали доспехи.

Мимо меня проехал тот, кто поднял королевское копье. Он спешился, не выпуская копья из рук. Должна признать, я еще не видела, чтобы кто-нибудь, сколь бы он ни был титулован, знатен, пусть даже королевских кровей, сидел в седле так красиво, как этот мужчина.

– Мистрис Чамперноун, – проговорил он и вновь снял шляпу, – там дальше много грязи, попадается даже конский навоз. Не могу ли я вам услужить?

– Вы знаете, как меня зовут, и это, боюсь, дает вам преимущества. Я должна отнести его величеству этот залог любви от королевы.

– Тогда я с вашего позволения посажу вас в седло, чтобы вы не запачкали туфелек и юбок, – предложил он и кивком указал на коня. – Его зовут Брилл, сокращенно от Бриллиант, ибо он подобен этому драгоценному камню и блеском своей попоны, и преданностью, и послушанием – правда ведь, мальчик мой? – И он потрепал Брилла по бокам.

Могу поклясться, что животное кивнуло, будто соглашаясь. Меня еще никогда не знакомили с лошадью, к тому же раньше, чем с хозяином. Было похоже, что к этому скакуну относятся, как к человеку, он был другом всадника. Но вот загадочный незнакомец заговорил со мной снова:

– Я знаю, в каком шатре вы найдете его величество. Меня зовут Джон Эшли, я недавно прибыл ко двору в качестве старшего дворянина свиты королевы. Я ее дальний родственник, а сейчас мне поручили службу под началом ее шталмейстера Уильяма Коффина. Я влюблен в лошадей и надеюсь когда-нибудь написать книгу о верховой езде, – добавил он и погладил крепкую шею Брилла. – Я скучаю по дому, однако считаю свою службу за честь. Так можно усадить вас в седло?

Мне пришлось задрать голову, потому что этот человек был выше Тома. Я вдруг оробела от его плавной речи, красивого лица и одежды и, сама не знаю почему, кивнула. Джон Эшли прислонил копье к ограде. Потом обнял меня за талию и легко, как пушинку, поднял и усадил на Брилла. Я ухватилась одной рукой за луку седла, а Джон направил коня по грязи к шатрам.

Мои мысли понеслись вскачь. Мастер Эшли забыл взять копье короля. Было видно, что он грамотен, голова у него светлая, да и честолюбия достаточно, чтобы говорить о своей будущей книге. Разве королева не понимала, что мне придется пробираться по грязи и через лужи? Похоже, что она – то ли из-за нового высокого положения, то ли вследствие беременности – целиком поглощена мыслями о себе самой, а о других думать перестала.

– Позволено ли мне поинтересоваться, мастер Эшли, кем вы доводитесь ее величеству?

– Ах да, родственные связи здесь, при дворе, важнее всего. Моя матушка, Анна Вуд, была племянницей матери королевы, Элизабет Болейн, урожденной Говард. Я вырос в Ист-Бернгеме, в Норфолке.

– Ну да, Говарды во главе с герцогом Норфолком. Он и отец королевы вместе с секретарем Кромвелем – самые близкие советники короля.

– Совершенно справедливо. Ну, а со стороны отца я потомок лорда Эшли, барона замка Эшли в Уорикшире. Но наследства мне не достанется, потому что моя матушка была второй женой отца, а от первого брака у него остался сын, поэтому мне придется самому пробиваться в жизни. А вы, мистрис Чамперноун?

– Я воспитывалась у сэра Филиппа Чамперноуна в Модбери, в Девоне – он кузен моего отца. И уже четыре с половиной года нахожусь при дворе, в свите королевы.

– О, это целая вечность – тут нелегко долго оставаться в фаворе. Только, пожалуйста, никому не передавайте моих слов.

Джон Эшли пустил Брилла шагом – вероятно, для того, чтобы мы успели поговорить. Начищенные до блеска сапоги Джона были испачканы грязью. Я представила себе, что это мой странствующий рыцарь, потому что обожала старинные повести о рыцарской эпохе, особенно легенды о давно исчезнувшем Камелоте[36]36
  Легендарная столица короля Артура; место, где собирались рыцари Круглого Стола.


[Закрыть]. Наряд Джона Эшли, должно быть, напоминал мне о Ланселоте: он был одет в костюм из крепко пахнущей черной кожи. Собственная его кожа была загорелой, несколько темнее, чем у большинства бледных англичан по весне. Лицо выглядело суровым: прямой нос, густые брови над небесно-голубыми глазами, коротко подстриженная бородка. Ресницы у Джона были недопустимо густыми для мужчины. Удивительно, но от его звучного голоса у меня мурашки бегали по коже. На вид он был моих лет, может, чуть старше, и мне стало очень интересно, женат ли он.

– Вы оставили в Норфолке семью? – напрямую спросила я, когда Джон Эшли остановил коня у большого шатра, вокруг которого сновали оруженосцы и пажи.

Правду говоря, я чуть не позабыла, зачем меня послали, пока не увидела в своей потной ладони скомканный платок королевы.

– Только мачеху, отца да сводного брата – они выращивают лошадей, – ответил Джон, заставив меня впервые за многие месяцы вспомнить о своей семье.

В отличие от Тома и других знакомых мне придворных, этот человек выглядел серьезным и мудрым. Рядом с ним хотелось думать и чувствовать по-настоящему.

– Ну вот, – сказал он. – Вряд ли вы попадете внутрь – его величество, скорее всего, изволит отдыхать. Хотите, я вручу ему то, с чем вас послали, а потом мы с Бриллом отвезем вас назад к трибунам? На словах что-нибудь надо передать?

Глядя в его внимательные и серьезные глаза, я кивнула, словно лишилась дара речи, потом быстро и путано пересказала то, что велела королева:

– С любовью от его любимой. Она надеется вскоре увидеться с ним наедине.

Джон Эшли улыбнулся мне, взял платок, и наши пальцы соприкоснулись. Том обязательно поддразнил бы меня или сказал какую-нибудь двусмысленность по поводу этой фразы, но Джон только заметил:

– Чудесная мысль для самого счастливого из смертных.

– Ой, ты только посмотри на этих дикарей! – завопила над ухом Мэдж Шелтон, прервав мои воспоминания.

Она показывала на барку с драконом, которая поравнялась с нами (в это время уже показались Тауэр и Лондонский мост). Рядом с драконом вдруг появились люди, одетые чудищами – с длинными волосами, в звериных шкурах, – и принялись скакать с воплями, а толпа, собравшаяся на берегах реки, хлопала в ладоши и кричала «ура». Анна с фрейлинами визжали от восторга и хохотали, глядя на столь необычное действо.

Я стояла среди них, разделяя всеобщее веселье, однако мои мысли снова уносились к Джону Эшли, и я представляла себе, что мы с ним не просто едем верхом на его прекрасном скакуне, а и сидим в одном седле.

Кое-кто поговаривал шепотком, что король предоставил Анне целую флотилию, устраивает торжественную процессию, пышную церемонию в честь коронации и пир, чтобы возместить ей унижение тайного венчания. Другие же утверждали: Генриху пришлось потрудиться, дабы завоевать ее, и завершиться это должно самыми пышными празднествами. Но были и такие, кто говорил – тоже шепотом, – что вся эта помпа нужна, чтобы Анну признали подданные, из коих многие по-прежнему хранили верность королеве Екатерине. Отвергнутая Генрихом жена лишилась теперь почти всей своей свиты и жила в глухой провинции, в сельских поместьях вроде Бэкдена и Кимболтона. Принцесса Мария, также отказавшаяся признать новую королеву (Анна Болейн в последнее время была охвачена одним желанием – заставить Марию подчиниться), была, подобно матери, отослана подальше от двора и своего отца.

В тот день, когда Анна торжественно въезжала в Лондон, я с восторгом участвовала в коронационном шествии, которое из Тауэра направилось к Вестминстерскому дворцу. А уже оттуда Анна следующим утром прибыла в аббатство на церемонию коронации.

Мы с Мэдж Шелтон ехали на церемониальной колеснице, которой правил дворянин из свиты его величества. Мы страшно гордились новыми платьями из красного, расшитого золотом бархата, который нам отпустили на казенный счет по мерке. А что самое замечательное – впереди я видела не только богато разукрашенный паланкин королевы, но и широкую спину Джона Эшли, который покачивался в седле своего горделиво выступающего скакуна.

То был день триумфа Анны Болейн, но я считала, что и моего тоже. С недавних пор мне уже не нужно было выполнять поручения Кромвеля, но я осталась среди фрейлин королевы и извлекала из этого все возможные выгоды, причитающиеся мне по положению. Мне удалось избежать жизни с мачехой, которую я терпеть не могла, я получила – благодаря Кромвелю – приличное образование, которое стремилась пополнить, как только представлялась такая возможность. С позволения королевы я занималась с теми придворными дамами, которые не очень хорошо умели читать и писать. Анна была горячей сторонницей женского образования, включавшего в себя знакомство с основами вероучения. Я читала Библию самостоятельно, не ожидая, когда мне ее истолкуют священники. Королева стала одной из первых пропагандировать Библию Тиндейла, написанную по-английски, а не на латыни. Я удостоилась чести обсуждать богословские вопросы с королевой и даже с архиепископом Кранмером[37]37
  Томас Кранмер (1489–1556) – один из видных деятелей английской Реформации. Был профессором богословия Кембриджского университета, горячо поддержал стремление Кромвеля отделить Церковь Англии от римско-католической церкви. С марта 1533 г. – епископ, с декабря 1533 г. – архиепископ Кентерберийский.


[Закрыть], духовным наставником Анны. Он с радостью воспринял новое учение, которое католики пренебрежительно именовали лютеранством.

Анна Болейн, несмотря на беременность, нарядилась в тот день в парчовое платье. Драгоценности сверкали и переливались на солнце. Вся кавалькада извивалась по узеньким улочкам, которые по случаю торжества посыпали свежим гравием. Повсюду вокруг нас и над нами лондонцы высовывались из окон, громко выкрикивая приветствия, а кое-кто и насмешки.

Иногда до нас доносились и возгласы «Боже, храни королеву Екатерину!», а временами – глухой ропот. Но не раз нам приходилось останавливаться, чтобы Анна могла полюбоваться вывешенными там и сям картинами в ее честь или же небольшими сценками-пантомимами. Один раз мы видели даже целое представление, которое было устроено на пожертвования рыночных торговцев. Декорациями служили многочисленные изображения античных богов и богинь, нарисованные по эскизам Ганса Гольбейна[38]38
  Ганс Гольбейн Младший (1497/98–1543) – один из выдающихся представителей немецкого Возрождения, портретист и график. Последние годы жизни провел в Англии.


[Закрыть], портреты которого входили в моду среди придворных.

Но и сквозь звуки музыки, написанной в честь королевы, я слышала выкрики откуда-то из дальних рядов: «Королевская подстилка! Наложница!» А один раз даже отчетливо раздалось: «Шлюха!» Джон Эшли и еще несколько джентльменов подскочили к толпе и оттеснили нахалов, чтобы их выкрики не оскорбляли слух королевы.

Не раз и не два я замечала, как люди хохочут. Поначалу я решила, что они осмеливаются насмехаться над Анной. Хотя ее живот был заметен, он не так уж сильно выпирал под складками парадных одежд. Но вскоре я увидела, как в толпе показывают пальцами на сплетенные инициалы Генриха и Анны, начертанные краской на ее паланкине, на флажках, даже на нашей колеснице: «ГА. ГА. ГА».

На пиру в честь Анны, проходившем в старинном Вестминстерском зале, король распорядился оказать его избраннице наивысшие почести. Так было и нынче утром на церемонии коронации в аббатстве. Анну Болейн короновали (в отличие от королевы Екатерины) на троне святого Эдуарда, который до сего дня предназначался лишь для монархов-мужчин. Да и не возлагали на голову первой супруги короля Генрика корону святого Эдуарда – ею короновали властителей державы, а не их жен. Хорошо хоть эта часть торжеств прошла более благопристойно, нежели шествие, потому что никто из допущенных в стены аббатства не осмелился бросать косые взгляды на королеву. Теперь же, на пиру, Анна была щедро осыпана новыми почестями.

Ни единой живой душе не было позволено приближаться к королеве, кроме слуг, подносивших блюда и напитки. Король, как знали все, наблюдает за происходящим из боковой комнаты – сегодня царила одна Анна, и она одна была хозяйкой на пиру. Она восседала на мраморном троне своего супруга, а расшитый балдахин с золотыми кистями нависал над ее головой, словно вторая корона. За столом с ней был еще архиепископ Кранмер, но сидел он на почтительном расстоянии. Рядом с королевой стояли две графини, а две фрейлины (хорошо, что не выбрали меня) сидели на корточках под ее столом, согласно старинному обычаю. Время от времени Анна посылала их с какими-то поручениями или сплевывала в полотняные салфетки, которые они держали наготове, ту еду, что приходилась ей не по вкусу. Происходило это все на возвышении, к которому вели двенадцать ступеней, еще и отгороженному от нас, простых смертных, барьером.

Я была всем вполне довольна. Было много еды превосходного качества, а заморские вина – по такому случаю не разбавленные и не подслащенные – лились рекой. Ни пива, ни эля не было. Более того – не поворачивая головы, я видела за другими столами и Тома Сеймура, и Джона Эшли. Их вид согревал меня еще больше, чем мальвазия и рейнское, которыми я поочередно наполняла свой венецианский хрустальный кубок. Том сидел рядом с сэром Фрэнсисом и леди Элизабет Брайан. Джон был подальше, рядом со шталмейстером Уильямом Коффином. Старший брат Тома Эдуард, которого он не любил и которому не доверял (хотя и никогда не рассказывал, за что именно), сидел ближе к возвышению – возможно, потому, что в то время он служил у архиепископа Кранмера. Министр Кромвель, кивнувший мне мимоходом, появлялся повсюду, а за ним тянулись хвостом то ли секретари, то ли какие-то лакеи.