Текст книги "Наставница королевы"

Автор книги: Карен Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Глупости. Ее убила родильная горячка.

– Но ведь я стала такой же, как моя матушка, – кокетливой, распутной. Кэт, я могла бы зачать ребенка вне брака, как она меня. Отец часто говорил мне, чтобы я ни в чем не подражала ей, а теперь моя репутация – единственное, что у меня было, кроме королевской крови, – запятнана на посмешище всей Англии.

– Пусть вся Англия провалится к чертям, если англичане думают о вас плохо. Однако, – сказала я, продолжая укачивать ее и прижимая к себе крепче, – в вашей власти сделать так, чтобы подобное не повторилось и чтобы вы оставались чисты в чьих бы то ни было глазах. Вижу, вы отказались от всех украшений.

– Даже от материнского перстня, – кивнула Елизавета, прижимаясь к моему плечу.

– Любушка, вы всегда будете оставаться дочерью Анны Болейн, но вы и дочь короля Генриха тоже. Ваша мать совершала ошибки, но не имела времени исправить их, когда поняла, что поступала неправильно. У вас время есть. Вы молоды, умны, красивы…

– Этого больше не будет, Кэт, как бы сильно мне ни хотелось чувствовать себя красивой и весело проводить время. Как бы сильно мне ни хотелось быть любимой…

– А теперь послушайте своего друга Кэт Эшли. Когда моего господина и меня выпустили из Тауэра, мы шли с гордо поднятой головой. Нас запугивали и унижали, но мы не опускали головы. Если вы считаете нужным одеваться строго – пожалуйста. Но нельзя скрываться от всех, нельзя хандрить, иначе все подумают, будто принцесса Елизавета виновата и скорбит о том, что могло быть, но не случилось.

– Между мной и Томом Сеймуром?

– Нет, он казнен, и туда ему и дорога! Станут думать, что вы оплакиваете несбывшиеся надежды на свою будущность, принцесса Елизавета!

Она сильно изменилась – словно стала мудрее и старше за минувшую зиму и весну; однако из добровольного заточения Елизавета Тюдор вышла во всем блеске. Материнский перстень она снова надела на ремешок, а ела достаточно для того, чтобы этот ремешок не свалился. Принцесса согласилась принимать лекарства, которые прописал привезенный Джоном лекарь – в первую очередь, настойку из мяты с бурачником: это разгоняло ее меланхолию и позволяло быстро засыпать по ночам. Вопреки выговорам надзиравших за нею Тирвиттов, Елизавета постоянно держала при себе старых слуг, а также прислушивалась к советам Сесила – он частенько навещал принцессу якобы для того, чтобы познакомить ее с отчетами о доходах с принадлежавших ей сельских имений (на самом деле она не очень-то ими интересовалась). Но если для Елизаветы Английской 1549 год был лучше предыдущего, для Англии он стал временем бед и несчастий.

Эдуард Сеймур, или лорд-протектор Сеймур, как все его теперь называли, оказался никуда не годным правителем. Когда начались протесты против Книги общей молитвы[65]65
  Официальный молитвенник англиканской церкви, заменивший католические сборники. Все молитвы там были только на английском языке, а не на латыни, что и вызвало возмущение католиков. Впервые издан в 1549 г., изменен при Елизавете I в 1662 г. Был обязательным до 1980 г.


[Закрыть], а в некоторых графствах – в том числе и в моем родном Девоне – восстали уцелевшие католики, он приказал жестоко подавить всякое недовольство. В деревне земли, издавна арендуемые бедняками, огораживались – там теперь разводили овец, ведь торговля шерстью приносила большие доходы крупным помещикам. Сотни обездоленных в поисках куска хлеба устремились в города. Королевская казна опустела, а в довершение ко всему протектор Сомерсет оказался совершенным профаном в международных делах. Достаточно упомянуть о том, что из-за его недальновидности будущая королева Шотландии Мария Стюарт была обещана французскому дофину[66]66
  Дофин – официальный титул наследника престола во Франции.


[Закрыть] – вместо того, чтобы стать невестой короля Эдуарда.

В народе Сомерсета прежде называли «добрым герцогом», но теперь даже многие простолюдины выступили против него, и неудивительно: когда Тайный совет сделал ему суровый выговор, Сомерсет бежал, прихватив с собой короля, сперва в Гемптон-корт, затем в Виндзорский дворец. Он даже позволил себе выкрики: «Я пропаду не один. Если меня погубят, то погубят и короля. Если меня убьют, король умрет прежде меня». Король Эдуард был всем этим сильно напуган. Совет пришел в сильнейшее негодование, что облегчило приход к власти главного соперника Сеймура – Джона Дадли, графа Уорика. Некогда популярного в народе протектора Сомерсета арестовали и поместили в тот самый Тауэр, куда он прежде заточил своего брата и нас с Джоном.

После этого прошел еще целый год, и лишь когда 1551-й спешил на смену 1550-му, Елизавета получила приглашение приехать ко двору на Рождество. Она и раньше приезжала туда ненадолго, чтобы встретиться с братом, но ни разу не оставалась при дворе длительное время и не появлялась там во время праздников.

– Ах, Кэт, – сказала она мне, с сияющими глазами показывая пергамент, собственноручно подписанный ее царственным братом, – возможно, теперь, когда всем распоряжается граф Уорик, я смогу видеть своих родных чаще!

Хотя ехать нам предстояло только через два дня, Елизавета сразу же начала сама укладывать вещи – одеяния в черных и серых тонах, коим стала отдавать предпочтение. Волосы принцессы были зачесаны на затылок и покрыты строгим головным убором, а по спине рассыпались, как было модно у девушек. На длинных изящных пальцах, которые Елизавета, бывало, так любила украшать, не было даже простого колечка без камней. Но мое сердце радовалось, когда я видела ее снова оживленной и веселой. На щеках принцессы даже появился легкий румянец, а от зимнего ветра, я знала, ее щеки раскраснеются еще больше.

Меня приятно поразило и то, что по дороге в Лондон люди приветствовали Елизавету тепло, даже восторженно. Ласково приняли ее и при дворе, где она встретилась с братом. (Если мне не изменяет память, Мария, хоть ее тоже приглашали, предпочла в том году не приезжать на Святки: она знала, что брат будет настаивать, чтобы она присутствовала на всех протестантских богослужениях. Меня ее отсутствие огорчило – я ведь надеялась поблагодарить ее высочество за те рекомендации, которые она мне дала. Да, кстати, – Джон Дадли, который теперь стоял за троном короля Эдуарда, великодушно простил Сомерсета и освободил его из тюрьмы, тем самым увеличив свою популярность в народе. Впрочем, Сесил утверждал, что граф лишь подготавливает новое падение соперника. В любом случае, Сомерсетов ко двору не пригласили.)

Но я не могу не вспомнить фразы, которыми обменивались люди и на дорогах, и при дворе, завидев Елизавету, – фразы, вселявшие в меня надежду: «Как! И об этой серенькой мышке говорят, что она такая же распутница, как и ее мамаша?» «Тьфу на сплетни – гляньте только, как скромно она одета!» «Дочка Анны Болейн – истинная англичанка; она взяла все лучшее и из новой веры, и из наследия Тюдоров». «Клянусь, я в жизни не видывал девицы с более невинными глазами! Что там за ерунду болтают про нее и про этого негодяя лорд-адмирала!»

Ах, какая умница моя девочка! Не сомневаюсь, что с этого блестящего хода и началось создание образа чистой и сильной королевы-девственницы. Но сперва ей предстояло еще многое, очень многое вытерпеть.

Дворец Уайтхолл,

Святки 1550–1551 года

Мне, как и Елизавете, мужественный темноволосый красавец Джон Дадли, граф Уорик, нравился куда больше, чем холодный и надменный Эдуард Сеймур, герцог Сомерсет. Не стоит заблуждаться: Уорик был ничуть не менее честолюбивым, но почему-то внушал гораздо большую симпатию. У него было пять замечательных сыновей, с которыми он, кажется, отлично ладил. Среди них был и Роберт, школьный товарищ короля и Елизаветы, которой он так нравился в детстве. Она и поныне называла его запросто – Робином. Но сейчас им обоим было уже по семнадцать[67]67
  Роберту Дадли (1532–1588) тогда было восемнадцать, он на год старше Елизаветы.


[Закрыть], и Елизавета краснела всякий раз, когда он шутил с ней, называл ее Бесс, даже смотрел в ее сторону. Хотя я с подозрением поглядывала на возможных ухажеров, особенно после истории с Томом Сеймуром, этот юноша, несомненно, был безобиден. Уорик по-отцовски не спускал глаз со всех своих сыновей, и двоим из них, в том числе и Робину, предстояло вскоре жениться.

Но больше всего нас с Елизаветой восхищало то, как Уорик обращается с тринадцатилетним королем. Он давал ему задания, чтобы научить мальчика держаться и вести себя как подобает королю и вместо обычной учебы и подготовки предоставлял ему возможность играть свою роль. Уорик знал, что Эдуард очень любит пышные, торжественные церемонии, а потому время от времени устраивал для него шествие по лондонским улицам, причем мальчик был разодет в дорогие наряды со множеством драгоценностей, которые он обожал. Нет сомнения, что граф уделял Эдуарду куда больше времени, нежели его дяди Сеймуры или даже король Генрих, и в результате юный король расцвел под его опекой, превращаясь постепенно в юношу.

– Только одно тревожит меня в графе, Кэт, – поделилась со мной принцесса, когда я пришла к ней в спальню пожелать спокойной ночи после двенадцатого дня Святок.

– И что же это, моя милая? – спросила я.

Мне не терпелось присоединиться к Джону в нашей комнате, где мы намеревались вдвоем отпраздновать наступление нового года.

– Я вижу, что он изо всех сил старается снова превратить в кошмар жизнь моей сестры, поскольку она ни за что не откажется от католицизма. Я думаю, что есть только один Иисус Христос для всех, а остальное – мелочи. Почему мы не можем просто собраться все вместе на общий христианский праздник и не спорить хотя бы между собой? Всякий человек волен прислушиваться к своей душе и совести, лишь бы он хранил верность королю.

– Неудивительно, что для множества людей вы стали символом протестантизма. Если бы только английские католики знали, что и они могут вам доверять! – сказала я и поцеловала ее в макушку. – Тогда здесь был бы лучший из миров. Возможно, когда-нибудь наступит день, и вы сможете осуществить эту мечту, поддерживая советами своего брата.

Я обняла Елизавету и пожелала ей спокойной ночи, радуясь тому, что после обильных праздничных пиршеств ее формы еще больше округлились. Но у меня был и повод для печали: я ведь знала, сколько людей мерзнет и голодает в городах Англии, к тому же до сих пор горевала о том, с какой жестокостью лорд Рассел, по приказу Сомерсета, подавил восстание в Девоне, вызванное введением Книги общей молитвы. Я молилась о том, чтобы ни отец, ни другие мои родственники не были в этом замешаны и не пострадали. Как странно: чем старше я становилась, чем дольше жила вдали от Девона, тем чаще вспоминала об отце.

Елизавета повалилась на свое ложе, забросила руки за голову и вздохнула:

– Если бы у меня была хоть крупица власти, я бы посоветовала королю и Уорику не женить Робина на этой деревенской девчонке Эми Робсарт. Говорят, она принесет ему в приданое маленькое поместье, а больше ничего.

– А если это брак по любви? – неосторожно вырвалось у меня, поскольку мыслями я снова была вместе с мужем, уже нагревшим для меня постель.

Елизавета тут же вскочила и запустила в меня подушкой.

– А, ладно, – сказала она, поворачиваясь набок и натягивая на себя одеяло. – Все равно я никогда и ни за что не выйду замуж. Серьезно, Кэт.

– Ну, даже если вы в последнее время стали одеваться, как монашка, не обязательно думать так, как положено монашкам.

– В настоящей вере, новой вере, никаких монахов и монахинь нет, – напомнила Елизавета, у которой уже слипались глаза. – Мой отец и твой старый друг Кромвель разогнали их всех, а мои черные одеяния – это всего лишь игра. Робину же я все равно нравлюсь, и больше мне сказать нечего, а вот без тебя я и дня не могу обойтись, – заключила она. – Так-то вот, Кэт.

Более прекрасного рождественского поздравления я еще не слышала. Я задула несколько оставшихся свечей и вышла на цыпочках из спальни, молясь о том, чтобы для Англии и для моей Елизаветы скоро настали более спокойные, добрые времена. Но, как выяснилось вскоре, Господь Бог судил нам всем иное.

Глава четырнадцатая

Хэтфилд-хаус,

октябрь 1551 года

– Как сегодня дождливо и ветрено! – зябко передернула плечами Елизавета; мы все собрались в гостиной. – Всюду в доме холодно и сыро, меня пробирает до костей.

Я пощупала ей лоб – не появился ли жар? Да нет, лоб не горячий.

– Когда ветер завывает, прямо как баньши, это может предвещать морозную зиму, но здесь нам будет тепло и спокойно – во всяком случае, я молюсь о том, чтобы все было именно так, – успокоила я принцессу, и мы уселись в тесном кругу, каждый на привычное место.

Всякий день, ближе к вечеру, перед ужином, мы собирались у камина и по очереди читали вслух или обсуждали все на свете: греческие трагедии, историю Англии, недавно вышедшую книгу по вопросам вероучения. Хоть я в том никому, кроме Джона, не признавалась, мне эти вечера в маленьком кругу нравились до самозабвения. Частенько мне казалось, что мы родители принцессы, а сама Елизавета (которой только в прошлом месяце исполнилось восемнадцать) – наша дочь. Том Пэрри подходил на роль дядюшки, а Бланш Пэрри, валлийка, много лет нянчившая принцессу, могла сойти за незамужнюю тетушку (она состояла в очень дальнем родстве с Томом Пэрри). Наставник Роджер Эшем казался всеведущим старшим братом, Сесил же – ныне государственный секретарь, служивший уже не Сомерсету, вновь посаженному в темницу, а непосредственно королю и Уорику, советнику его величества, – мог быть кузеном, навещавшим родню время от времени.

К сожалению, Тайный совет до сих пор не отозвал супругов Тирвитт; они оба бродили по дому, всюду заглядывали, но мы чаще всего делали вид, будто не замечаем их. Мы ведь не занимались ничем неподобающим – во всяком случае, открыто.

Если Уорик и держал их здесь – а может, и кого другого – в качестве своих соглядатаев (не сомневаюсь, что именно в таком качестве Тирвитты служили Сомерсету до его падения), я не придавала этому большого значения. Наконец-то я чувствовала себя в безопасности, радовалась жизни – хотя Джон нет-нет да и отвозил тайком письма от принцессы к Сесилу и его послания к ней. Впрочем, он и сам время от времени являлся, якобы проездом, в родовое имение близ Стэмфорда в графстве Нортгемптоншир – он как раз перестраивал там свой дом.

Тем вечером за окнами свистел холодный ветер, а я сидела и с гордостью слушала, как моя девочка развивает мысль о том, что последователи Господа нашего Иисуса должны обращать свои молитвы непосредственно к Нему, а не к целому сонму – да, она умела к месту употреблять высокие слова – так называемых святых или к Деве Марии.

– И все же я могу понять, почему образ ее высоко чтится, – признала Елизавета. – Все эти идеализированные статуи и живописные иконы служат мощным орудием влияния на настроения верующих, позволяют направлять их в нужное русло.

В свои восемнадцать лет Елизавета Тюдор была удивительно красивой девушкой, хоть и, верная своему решению, продолжала одеваться довольно строго. Даже в Хэтфилде она ходила в простых платьях, а ярко-рыжие волосы прятала под скромными шапочками. Брови и ресницы у нее были очень светлыми, благодаря чему резче выделялись болейновские пронзительные темные глаза и доставшийся от отца нос с горбинкой. Ребенок превратился в прекрасную девушку, и телесные формы уже не уступали рано развившемуся уму.

Припоминаю, что именно в тот самый день, 18 октября 1551 года, к нам приехал Сесил с несколькими слугами и беспощадно вернул меня из уютного тепла зимних посиделок у камина к суровой и холодной действительности.

– Я выйду с ним поздороваться! – решила Елизавета, когда лакей доложил о приезде Сесила.

Я поднялась вслед за ней. К сожалению, леди Тирвитт тоже вскочила на ноги.

– Однако, – сказала она, – вы сами только что говорили, ваше высочество, что озябли и не хотите никуда выходить. Пусть главный секретарь придет сюда, к нам, и сообщит привезенные им новости – ведь, видит Бог, мы так мало слышим о том, что происходит в Лондоне.

– Следует ли из этого, что я снова должна написать графу Уорику о том, как сильно вы желаете оказаться в Лондоне, а не здесь? – осадила ее Елизавета, закутываясь в шаль, и кивнула мне, чтобы я ее сопровождала.

Джон захлопнул географический атлас, который просматривал, и вышел вместе с нами. В последнее время его захватила мечта побывать в Италии. Ее высочество, правда, не готова была отпустить его, а я уж тем более. Елизавета сделала Джона своим личным секретарем и доверяла ему куда больше, чем полагали Тирвитты. Они просматривали всю официальную переписку Елизаветы с ее царственным братом, а также с Сесилом, но не подозревали, что Джон отвозит Сесилу еще и другие письма и привозит его ответы, спрятав их в седло, сделанное на заказ. Нередко Джон исполнял и обязанности телохранителя ее высочества, хотя мы обычно обставляли это так, будто он идет вместе со мной, а я сопровождаю принцессу.

Несмотря на яростные порывы ветра, мы с Елизаветой и Джоном сумели пройти через двор и добраться до Сесила, когда он только начал распаковывать свои переметные сумы.

– Господин Сесил! – приветствовала принцесса гостя, пока Тирвитты спешили догнать нас, наспех приказав лакею принести им плащи. (Однажды, помню, леди Тирвитт вышла, неся в руках свой плащ. Елизавета поблагодарила ее за любезность и забрала плащ себе, принудив тем самым леди сбегать в дом за другим плащом, а принцесса тем временем выслушала конфиденциальные новости, привезенные Сесилом, и его советы.)

Но в тот день он напугал всех нас, ибо только мы и могли расслышать то, что он сообщил шепотом на пронизывающем ветру (правда, Джон сумел поставить вокруг нас живой, бьющий копытами и храпящий «забор» из четырех лошадей).

– Нет сомнений в том, что Сомерсет вот-вот последует за своим братом Томом – из камеры в Тауэре на плаху, – произнес Сесил ровным голосом, склонившись перед Елизаветой, которая поспешно приказала ему выпрямиться. – Меня только что посвятили в рыцари, чтобы обеспечить мою лояльность, а короля Уорик убедил даровать ему титул герцога Нортумберленда[68]68
  В тексте немного смещена хронология событий: Дадли получил титул герцога 11 октября, приказ об аресте Сомерсета был отдан 18 октября, а 24 октября начался судебный процесс. Следовательно, в Хэтфилде еще не могли знать об аресте бывшего протектора.


[Закрыть].

– Даже так? – прошептала Елизавета. – Он осмеливается присваивать себе герцогство, принадлежавшее могущественным Перси? Я опасалась того, что его манера держаться со всеми приветливо – не более чем маска, теперь же боюсь за своего брата, который его обожает. А Сомерсета обвиняют в государственной измене?

– Да, – ответил ей Сесил, и тут Тирвитты наконец сумели пробраться к нам.

Елизавета повернулась к ним спиной, взяла Сесила под руку, сделав вид, что показывает ему, сколько листьев устлало землю; они шумно раздвигали эти листья ногами.

– Но дело вот в чем, – быстро проговорил Сесил. Мы с Джоном следовали за ними по пятам, отсекая Тирвиттов. – Король по совету Дадли даровал герцогский титул и отцу Джейн Грей, теперь он герцог Суффолка. Замышляется нечто большее, нежели просто устранение Сомерсета, причем меня в эти замыслы не посвящают. Между прочим, Сомерсета на этот раз обвиняют не в том, что он несколько месяцев тому назад угрожал жизни короля, а в заговоре с целью убийства Уорика. Ваше высочество, обязательно запомните это – неизвестно, удастся ли нам сегодня побеседовать подробнее. Если Уор… я хотел сказать, если Нортумберленд призовет вас в Лондон, никуда не нужно ехать. Скажитесь больной, придумайте что-нибудь! Я очень опасаюсь того, что он и вас с принцессой Марией хочет прибрать к своим рукам.

– Я обязательно учту это, друг мой Сесил, – теперь уже сэр Уильям Сесил, – сказала принцесса, поворачиваясь к наступавшим нам с Джоном на пятки Тирвиттам. – Добрые вести! – сообщила она им. – Мне только что стало известно, что перед нами сэр Уильям Сесил, возведенный в рыцарское звание за отменную службу королю и Джону Дадли, ныне герцогу Нортумберленду!

– Есть и еще добрые вести от нового герцога, ваше высочество, – добавил Сесил, мгновенно подстраиваясь под ее тон. – Нортумберленд поручил мне передать вам: он глубоко сожалеет о том, что Сомерсет занял вашу лондонскую резиденцию, Дарем-хаус, оставленный вам в наследство вашим отцом, и предлагает взамен Сомерсет-хаус, если вы собираетесь в ближайшее время посетить Лондон.

Я испугалась, что при этом известии на лице Елизаветы отразятся ее чувства. Ведь прежде это был дворец Тома Сеймура, и мы вместе с ней иногда жили там. Нет ли в этом предложении какого-то подвоха, или же это просто взятка, чтобы задобрить принцессу? То был красивый и просторный особняк на Стрэнде[69]69
  Одна из центральных улиц Лондона, издавна служившая излюбленным местом прогулок.


[Закрыть], недалеко от дворца Уайтхолл.

– Как это любезно и щедро с его стороны! – только и ответила Елизавета, улыбаясь и сжимая ладони. – Вы сегодня привезли нам одни только добрые вести, сэр Уильям!

Она сумела выдержать такой тон до самой ночи, когда я пришла в спальню пожелать ей добрых снов.

– Сесил совершенно прав, – негромко сказала принцесса. – Бывший граф Уорик, ныне светлейший герцог Нортумберленд, что-то затевает, а всех нас старается подкупить, чтобы мы были с ним заодно. Но что он может замышлять, какие почести и должности могут быть еще выше, чем владение прославленным в истории герцогством и положение любимого советника моего брата? И чего ради он добился герцогского титула также и для отца Джейн Грей? Ах, я надеюсь лишь на то, что Робин с братьями в этом не замешаны – но что-то назревает.

Ветры, которые хлещут сегодня по стенам нашего дома – это ветры перемен, вестники измен и смерти!

Я успокаивала ее, помнится, даже пожурила за то, что она слишком много значения придает мелочам. Вскоре, однако, я (а возможно, и Елизавета тоже) удостоверилась в том, что как бы ни была образована и начитана ее Кэт, и той случалось обнаруживать и недальновидность, и глупость. Ибо не прошло и двух недель, как принцесса получила письмо из Тауэра, от Сомерсета, умолявшего заступиться за него. Елизавета ответила ему уклончиво, чтобы не рассердить Нортумберленда, которого теперь мы все боялись: «Я женщина, и еще столь молода, что не имею власти, дабы сделать для вас что-либо доброе». Дело было не только в том, что Сесил советовал ей не вмешиваться. Елизавета написала чистую правду: хоть она и приходилась сестрой королю, но не имела никакой власти. Она была лишь пешкой в чужой игре, правила которой все время менялись.

Стояли сильные морозы, однако снег так и не покрыл землю. Однажды сообщили, что ко мне прибыл гость. Джон поднял голову от письма, которое писал по поручению Елизаветы, услышав мой разговор со слугой, стоявшим у двери нашей спальни.

– Вы хотите сказать, что гость прибыл к ее высочеству, а мне надо спуститься в холл вместе с ней?

– Нет, мистрис Эшли, – ответил поваренок с нашей кухни. – Этот человек подъехал к черному ходу и сказал, что его фамилия Чампер… Чампер… как-то так.

Я открыла рот и уронила вышивку. Уже много лет я не слышала своей девичьей фамилии. Сэр Филипп Чамперноун из Модбери почил в мире тому уж почти шесть лет. Быть может, пожаловал один из его сыновей – например, Артур, которому я когда-то нравилась?

Мы с Джоном спустились на первый этаж вместе. В ту же минуту, едва увидев человека, которого устроили в большом зале у очага и которому, слава Богу, дали дымящуюся кружку сидра, я узнала его. Это был мой отец – постаревший, поседевший, ссутулившийся.

– Отец! – еле вымолвила я и бросилась к нему.

– Моя Кэт! – воскликнул он и с такой силой грохнул кружкой о скамью, что сидр расплескался.

Он заключил меня в крепкие объятия, оторвал от пола и закружил. Прошедших лет как не бывало; он отпустил меня, мы отстранились и стали вглядываться друг в друга; слезы мешали мне рассмотреть его хорошенько.

Я представила его Джону, и они внимательно присмотрелись друг к другу, а потом обменялись крепким мужским рукопожатием.

– Все ли хорошо дома? – спросила я, когда мы все втроем сели у огня, прижимаясь друг к другу. – Как там Мод, как дети? Ведь прошло уже… погоди-ка – двадцать шесть лет, не меньше.

– Ну да. У них у всех свои семьи, и я рад за тебя, Кэт, – сказал отец, кивнув на Джона. – Я уже дедушка, у меня семеро внуков. Надо было повидать тебя, пока я еще жив.

– Здоров ли ты, отец? На больного ты не похож.

– Здоров. Мод умерла.

– Ах, я этого не знала.

– Конечно, не знала – ты же столько лет живешь у Тюдоров.

– И когда же… от чего она умерла?

– Прошлым летом у нее образовалась какая-то опухоль во внутренностях. Мод рассказала мне, что ты когда-то обвинила ее в том… в том, что она причинила вред твоей матери.

– Я тогда была совсем молода и очень сердилась из-за того, что ты так быстро женился снова, и…

– На смертном одре она созналась, что ты была права.

Я смотрела на отца, застыв на месте. Джон протянул могучую руку и погладил меня по колену.

– Так она… она… – выговорила я, заикаясь, каким-то чужим голосом, – ударила маму по голове, а потом утопила, так?

Отец кивнул.

– Я должен был догадаться, да, наверное, в глубине души и догадывался, только очень уж мы с ней, с Сесилией, не ладили, прямо как кошка с собакой. И, да простит меня Бог, мне нравилась Мод. Кэт, я приехал задать тебе вопрос: сможешь ли ты меня простить? Бог свидетель, я рад, что ты уехала от Мод, от всех нас. Теперь уж ничего не поправишь, но я хотел, чтобы ты знала правду. – Он порылся в кошеле, пристегнутом к поясу, и протянул мне руку с узловатыми пальцами – с них свисало мамино гранатовое ожерелье, которое я так любила когда-то. Пусть я тогда была маленькая и глупая, но и теперь я горько заплакала.

Ни отец, ни Джон не стали меня успокаивать. Наконец отец кивнул Джону, и тот надел ожерелье мне на шею. Я снова подумала о перстне с рубином, который сберегла для Елизаветы на память от ее матери. И о кровавом кольце вокруг шеи Анны Болейн. Ее призрак уже несколько лет не являлся мне в страшных снах, но в ту ночь она вернулась и снова просила защитить ее девочку, позаботиться о ней.

Мой отец остался в Хэтфилде на ночь. Ее высочество милостиво приказала подать нам в гостиную изысканный обед, а после обеда даже заглянула к нам, пожала моему отцу руку, отведала и похвалила мед, который он привез в глиняных кувшинах, спрятанных в переметные сумы. Пусть она была бледна и одета очень просто, я видела, что на моего отца Елизавета произвела огромное впечатление. Потом она ушла, а мы с отцом и Джоном проговорили чуть ли не всю ночь. Отец снова и снова повторял, как он мной гордится. Я заверила, что прощаю его: он ведь не знал, что Мод – убийца. А то, что мама была жестоко и несправедливо убита, заставляло меня еще сильнее чувствовать духовное родство с Елизаветой.

Принцесса приходила еще раз – пожелать нам спокойной ночи, а наутро, когда я расчесывала ей волосы, сказала:

– Кэт, ты достигла в жизни куда больше, нежели я.

– Да ведь, любушка, вам предстоит пойти еще дальше.

– Но я слышала, как твой отец говорил, что гордится тобой, – голос у нее дрогнул. – Если бы мой отец сказал так обо мне, клянусь, я бы всем на свете пожертвовала ради этого.

Когда мой отец сообщил, что собирается в обратный путь, принцесса дала ему соверен – ведь у нас он ничего не хотел брать. Она убеждала его, что это плата за отличнейший мед, который он привез из такой дали: Когда мы прощались, повалил густой снег. Я помахала отцу рукой. Джон проехал с ним часть долгого пути до Девона. И после того дня я, прикасаясь к висевшему теперь у меня на шее маминому ожерелью, всякий раз горевала о том, что многие люди покидают этот мир прежде, чем им простят грехи их, прежде, чем они успеют помириться со своими родными. Мой отец прожил жизнь очень скромно, незаметно, у него были свои недостатки, и все же я чувствовала: как человек он был куда лучше, чем царственный родитель ее высочества.

А уже на следующий день мы получили письмо от Сесила, который извещал нас о том, что Сомерсет обезглавлен, а все его имущество конфисковано. «Что же теперь станет с его гордой герцогиней?» – подумала я. Несомненно, многочисленные враги, которых нажили они с мужем, возрадуются. Герцогиня потеряла все и отправилась в ссылку, в дальнюю провинцию. А весной дело приняло еще более серьезный оборот: выяснилось, что мы не зря боялись герцога Нортумберлендского. Король заболел и слег, однако это было не самым худшим. По какой-то совершенно непонятной причине он попрал принятый при отце закон и лишил обеих своих сестер права наследования.

– Не могу в это поверить, – снова и снова повторяла Елизавета, вышагивая по гостиной. – Эдуард нас обеих так любит! Я же чувствовала, что Нортумберленд что-то затевает! Ни малейшего намека на такую перемену – ни от него, ни от его величества, и вдруг как гром с ясного неба! Это так неожиданно для меня, если не считать, конечно, того, что я боялась за всех нас, в том числе и за свою кузину Джейн, когда услышала, что Нортумберленд добился возвышения ее отца, а затем женил на ней своего сына Гилдфорда Дадли, хотя сама она ничуть того не желала и противилась, как могла. Что же теперь на уме у этого дьявола-герцога? – обратилась она с вопросом к нам с Джоном и сама на него ответила: – Провозгласить Джейн Грей, сестру короля[70]70
  Формально Джейн Грей приходилась королю Эдуарду двоюродной племянницей.


[Закрыть], наследницей вместо нас? Разрази его гром! Отец убил бы его за такое, голыми руками задушил бы!

Помню, еще девочкой, в Девоне, я слышала от старух поговорку о том, что беда никогда не приходит одна. Увы, это совершеннейшая правда. В июле 1553 года его величество король Эдуард Тюдор, не дожив до полных шестнадцати лет, скончался от ужасной, мучительной и неприличной болезни – то ли французской, то ли еще какой, мы так и не узнали. Кое-кто даже тихонько шептался о том, что короля отравили, однако вслух никто об этом не говорил. Нортумберленд вызывал Елизавету в Лондон – и перед смертью ее брата, и после, – но принцесса лежала в постели и жаловалась на нездоровье и на то, что убита горем. Она очень старалась, как и советовал ей Сесил, не попасть в когти Нортумберленда, да и в когти Марии, которую теперь должны были провозгласить королевой.

Последним ударом стало то, что Нортумберленд возвестил королевский указ, подписанный Эдуардом и скрепленный его печатью: сноха герцога Джейн Грей, в жилах которой текла королевская кровь, сим объявлялась королевой, а ее муж Гилдфорд, сын герцога и брат Робина, – королем Англии.

Мария также призвала Елизавету присоединиться к ней и постоять за правое дело, ибо немало англичан взялось за оружие, дабы защитить права Марии на престол. Во многом это была гражданская война – снова протестанты против католиков, – но Елизавете удалось не впутаться в это дело на протяжении тех недолгих девяти дней, пока царствовала Джейн Грей, а повсюду царила неуверенность.

Но вот самозваные король и королева схвачены и брошены в Тауэр (вместе с Нортумберлендом и еще двумя его сыновьями; одним был Робин, друг Елизаветы), и принцессе – делать нечего – пришлось ехать в Лондон, чтобы присутствовать при коронации сестры: тут уж отказ был бы воспринят как оскорбление, а перегибать палку было нельзя. Хорошо уж и то, что восстание англичан ради утверждения на троне Марии вернуло и Елизавету, пусть на время, в число законных наследников престола.