Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки"
Автор книги: Карел Чапек
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
Впервые опубликовано в журнале «Светозор» 9 и 23 октября 1930 года.
[Закрыть]
I
Кажется, большинство имеющих фотоаппарат получают его в подарок – на рождество или именины. Фотографический аппарат относится к предметам, о которых нормальный человек мечтает с детства, в то же время считая их излишними. Но к подаркам у человека никогда нет правильного профессионального подхода: подаренным фотоаппаратом владелец его стреляет направо и налево, как буйный помешанный, которому попал в руки браунинг, – сам изумляясь, что иногда получается снимок. При этом он никогда не пытается постичь великие тайны, – например, что же, собственно, делается там внутри: он явно избегает касаться таких технических подробностей, как шторка, резкость или, скажем, экспозиция. У него к аппарату отношение отчасти суеверное: бог пошлет – выйдет; не пошлет – не выйдет. Говорю вам: с дареным фотоаппаратом профессионально работать невозможно.
Если вы хотите заниматься фотографией профессионально, то купите себе аппарат сами. Но предварительно надо примерно в течение года объявлять при встрече всем знакомым, что вы собираетесь приобрести фотоаппарат.
– Покупайте «Альфу», – авторитетно посоветует один. – У меня «Альфочка». Снимает изумительно.
– Я бы «Альфу» даром не взял, – с возмущением заявит другой. – Если хотите иметь хороший аппарат, покупайте только «Дюрреншмидта». У меня «Дюрреншмидт». Вот это снимки!
– С «Дюрреншмидтом» пропадете, – предупреждает третий. – Купите себе лучше зеркальную камеру. Зеркалка надежней всех.
– Зачем зеркалка? – возражает четвертый. – Я двадцать лет старой «Коппелкой» снимаю – таких снимков больше нигде не найдешь.
– Да ну ее! – протестует пятый. – Что можно сделать с этим старым ящиком. Покупайте только «Элку». У меня «Элочка», и я вам говорю…
– Не слушайте никого, – ворчит шестой. – Ни один аппарат не даст вам таких снимков, как «Арцо». У меня, по крайней мере, «Арцо».
И так далее. Вооружившись этими сведениями (весьма противоречивыми, как полагается настоящим профессиональным сведениям), вы входите в магазин фотографических аппаратов и пробуете произвести внушительное впечатление на продавца, произнеся несколько ученых слов, вроде «линзы», «матового стекла» или «бленды». Но продавец не поддается: он обрушивает на вас всякие «светосилы», «фокусные расстояния», «шейнеры», «компуры», «преломления света», «углы изображения» и другие магические слова, с их помощью ясно доказывая вам, что вы обязательно должны купить аппарат «Нидермейер» и никакой другой. С этого момента вы говорите при встрече всем своим знакомым:
– Покупайте «Нидермейер». Я с другим аппаратом и возиться нипочем бы не стал. Вы не представляете себе, какая у «Нидермейера» изумительная глубина резкости.
Но путь к созданию фотоснимков долог. Прежде всего вам, может быть, и удастся открыть аппарат, но закрыть вы его все равно не закроете: где-то что-то держит; видимо, в конструкции какая-то ошибка. Вы бежите с ним к продавцу: дескать, аппарат не закрывается.
– Да как же ему закрыться, – ворчит продавец, – когда вы не утопили объектив.
На другой день вы опять у того же продавца: в общем, этот объектив не завинчивается.
– Да как же он может завинчиваться, – говорит продавец, – когда вы не отвели защелку.
Так вы узнаете, что самое сложное в искусстве фотографирования – открывать и закрывать фотоаппарат. Точно так же штатив, прежде чем привыкнет к вам, устроит целый ряд подвохов: например, как ни удивительно, одна нога у него окажется длинней других; либо он подставит вам ножку; либо окажет энергичное сопротивление вашим попыткам сложить его. Установка и складывание штатива – тоже один из самых трудных элементов искусства фотографирования.
Если вам удалось овладеть этими техническими хитростями, можете приступать к самому фотографированию. Вы устанавливаете штатив, открываете аппарат и начинаете показывать всем любителям, как надо это делать.
II
Первый снимок – один из самых напряженных моментов в жизни человека. Прежде всего вы уверены, что доставите своим родственникам огромное удовольствие, снимая их; и вы предлагаете им это как доказательство своего доброго отношения.
– Обязательно сегодня? – спрашивает родственник без всякого энтузиазма.
Такая неблагодарность вызывает досаду, но вы, подавив это чувство, объясняете, что сейчас как раз подходящее освещение и что это займет только одну минутку.
– Ну, тогда поскорей, – недовольно отвечает родственник и садится куда-то в тень, тогда как вы заранее очень удобно приладили фотоаппарат в другом месте.
И вам приходится долго упрашивать родственника, прежде чем он согласится пересесть ближе.
Но вот наконец он сидит, хмурый, сердитый. Скорей за дело! Прежде всего определить экспонометром продолжительность выдержки. Ага, диафрагма 6, при выдержке 1/25. Для верности – еще раз. Господи, теперь при той же выдержке получается диафрагма 18.
– Ну как? Готово? – ворчит родственник.
– Сейчас, сейчас.
А теперь выходит – диафрагма 9 при выдержке 1/5. Ах, это из-за той тучки. Теперь скорей! Сперва навести на резкость по матовому стеклу. Нет, сперва открыть объектив, потом навести на резкость. Нет, сперва отвести защелку на объективе. А теперь наводить. Так. Вот на матовом стекле появилось изображение.
– Отлично, – с облегчением вздыхает фотолюбитель.
– Есть? – радостно произносит родственник, встает и хочет идти.
Вы вынуждены, преодолевая бурный протест, снова усадить его на место и еще раз навести на резкость.
– Сейчас! – восклицает любитель, устанавливает диафрагму на 9, выдержку на 1/25 (господи, надо было на одну пятую, кажется! Ну уж ладно), нажимает спуск и…
– Слава богу, – произносит родственник, вскакивая.
– Погоди, погоди! – кричит любитель. – Я забыл завести затвор!
Опять наводка. Диафрагма, выдержка в порядке (если не считать того, что как раз в этот момент появилось солнце; да уж ладно!).
Только не забыть завести затвор!
С бьющимся сердцем нажимаем спуск. Чик – готово! Великий миг создания первого снимка прожит. Любитель отирает пот со лба: «Уф!»
– Долгонько, – ядовито бормочет родственник, удаляясь.
Но вы прощаете его грубость. Пускай идет себе, противный! Вот увидит свой снимок…
Вдруг любитель бледнеет, увидев, что оставил кассету в кармане и фотографировал просто на матовое стекло.
«Спасибо, хоть пластинки ни одной не испортил», – радуется любитель спустя некоторое время и начинает искать себе новую, более терпеливую жертву.
Теперь уж все пойдет как по маслу: усадить, навести, не забыть завести затвор, вытащить матовое стекло, вставить кассету, нажать спуск, чик! – и готово. Ха-ха, сущие пустяки! Теперь только удалить бумагу с фильмпака – вот он, снимок!.. «Черт побери, – вдруг вспоминает любитель, – я же забыл вынуть задвижку кассеты!»
Теперь пойдет веселей. Сперва расставить штатив, потом навинтить на него аппарат… Нет, сперва навинтить, потом расставить. Открыть аппарат. (Да что с ним такое, с проклятым? Не хочет открываться! Только не нервничать! Открывать понемногу и… Ах ты черт! Где-то держит! Чтоб ему пусто было…)
Ну теперь уж пойдет. Открыть аппарат – ура! Вставить матовое стекло, открыть объектив, навести, установить диафрагму и выдержку, завести затвор, вынуть матовое стекло, вставить кассету, поднять задвижку, нажать спуск, чик – все!
Да, но мы, кажется, забыли вытащить бумажную упаковку?
Одиннадцать кадров из первой дюжины отснято. Все члены семьи, включая собаку и кошку, отбыли свою повинность перед аппаратом. Теперь еще двенадцатая, и, милые вы мои, отдаю проявить и отпечатать всю дюжину!
– Страшно хочется знать, – бормочет себе под нос любитель, – как-то мои снимки вышли.
И вот – можете себе представить! – в этот момент во всей вселенной не находится двенадцатого объекта, который согласился бы фотографироваться. Ни гость не зайдет, ни нищий не позвонит; собака не выходит из конуры, кошка – в бегах. Любитель шарит взглядом вокруг, ища, во что бы прицелиться. Вон то дерево? Гм, оно совсем голое. Общий вид из окна? Ерунда. Тогда может быть, внутренность своей комнаты? Брр!.. Господи, хоть бы что-нибудь подходящее! Только бы закончить дюжину и отдать проявить. И уже завтра смотреть на первые свои снимки. Ах, только завтра!.. Да, но где же взять двенадцатый?
Наконец двенадцатый тоже сделан, и любитель мчится в мастерскую при магазине проявлять свои первые достижения. Первая дюжина. Постойте, кто же у нас там? Любитель перебирает в памяти все сделанные им снимки и обнаруживает, что у него на двенадцати кадрах тринадцать снимков!
На другой день он бежит смотреть на них, проявленные и отпечатанные.
– Ну, как вышло? – кричит он уже с порога.
– Прекрасно, – отвечает продавец, озаряясь покровительственно-ободряющей улыбкой. – Почти все удачно; только восемь или девять чуть-чуть не того, туманно.
Счастливый создатель снимков перебирает их один за другим дрожащими руками.
– А… на этом вот ничего не видно!
– Пустяки. Вы забыли поднять задвижку, – говорит продавец.
– Ага. А этот… этот удачный, только… только чуть-чуть перекошен.
– Немножко на резкость не навели, – успокаивает продавец.
– Ага… А у этого верхняя половина черная. Отчего это?
– Плохо подняли задвижку.
– А вот совсем черный!
– Это ничего. Видимо, оставили открытым объектив.
– Ага. А это что такое, скажите, пожалуйста?
– Это? Это вы на одну пленку два снимка сделали.
– Ага. А почему вот здесь Иозеф Мах[117]117
Мах Иозеф (1883–1951) – чешский поэт, журналист и переводчик.
[Закрыть] так страшно оскалился?
– Это улыбка, – отвечает продавец тоном знатока. – Но для первых снимков, сударь, изумительно удачно!
III
Один из неисследованных законов оптики гласит, что обычно первые снимки выходят изумительно, но затем дело идет все хуже и хуже. Чем ты становишься опытней и твоя работа профессиональней, тем более хитрые ловушки расставляют тебе наводка на резкость и выдержка, смещение перспективы, фон, блеск очков и прочие оптические явления. Имейте в виду: фотография – настоящий спорт; с нею связаны, во-первых, известное честолюбие и, во-вторых, отчаянный азарт.
Это – спорт такой же волнующий, как охота на тигров или лотерея: то промах, то небывалое везение, то несчастные дни, то целые фильмпаки, осененные благодатью; никогда не знаешь заранее, что будет. Я сильно подозреваю, что тут все дело в каком-то колдовстве или чуде, которое не зависит от нас и совершенно не в нашей власти.
Может быть, оттого, что удачный снимок представляет собой нечто дарованное свыше, нечто сверхъестественное, автор его вправе без всякого стеснения им хвастаться. Я, например, никогда не бегаю и не кричу о том, какую изумительную книгу я написал или как мне удалась какая-нибудь статья; но в то же время без малейших колебаний вытаскиваю из кармана сделанную мной фотографию и громко требую от каждого, чтоб он подтвердил, что она у меня замечательно удачна и что он в жизни не видел такого снимка.
Тут исчезает всякая скромность и благородная сдержанность самооценки: тут, милый, хвали, хвали меня, восхищайся моим талантом! Гордость фотографа по поводу удачного снимка – чувство довольно сложное: человек с фотоаппаратом, с одной стороны, хвастает своим искусством и личным своим достижением, а с другой – добивается похвал своему фотоаппарату и выслушивает их с довольной физиономией, как будто фотоаппарат – составная часть его личного достоинства, чем доказывает, что авторское тщеславие – составная часть тщеславия собственника.
Но бойтесь другой гордости, которая человеку с фотоаппаратом не к лицу: гордости художника. Хороший фотолюбитель – собиратель явлений действительности; подлинная прелесть его снимков заключается в неисчерпаемой красоте реальных предметов, воспроизведенных светом. Или очарование личного контакта. Портреты милых нам людей. Интимность воспоминаний. Все это – гораздо более ценно, чем фабрикация картинок, похожих на нарисованные, имитирование литографии или офорта, погоня за настроением, светотенью и прочими живописными трюками.
Если вы не дорожите и не способны любоваться простой, голой действительностью, лучше не устремляйте на нее своего объектива, которому самим господом богом положено правильно и отчетливо ее отражать (при условии, что вы не забыли сделать надлежащую наводку на резкость).
Не менее своеобразно и отношение фотографируемого к сделанному с него снимку. Самый безропотный чувствует себя болезненно задетым, если лицо его вышло на фотографии недостаточно выразительным или на нем застыла какая-то глуповатая улыбка. И самый отъявленный скептик радуется, видя, что лицо его приобрело на фотографии серьезное, глубокомысленное выражение, отмечено печатью мужественной красоты. Я думаю, дьявол – и тот очень огорчился бы, если бы его фотокарточка выдала все его безобразие и ту низкую роль, которую он играет во вселенной. Отсюда ясно следует, что каждый человек относится к самому себе с нежностью и даже с уважением; что он хочет быть красивым, ярким, способным вызвать любовь с первого взгляда.
Есть люди, которых прямо терзает страх, что они никогда не выйдут на фотографии так, как им хотелось бы. И вдруг иной раз получилось, что лицо их глядит со снимка – милое, живое, интересное. Они долго с удовлетворением созерцают это свое лучшее «я», – потом вдруг разражаются:
– Послушайте, да у вас просто чудесный аппарат!
1930
О картинахКак раз в день торжественного открытия недели изобразительных искусств в газетах появилось одно из тех сообщений, с которыми мы встречаемся все чаще и чаще. Некий коллекционер приобрел старинную картину, чья подлинность была установлена опытными экспертами; тем не менее картина оказалась подделкой, и коллекционер потерпел убыток в сумме двадцати семи тысяч чешских крон.
По природе я не злораден. Но, читая сообщения об обманутых собирателях полотен знаменитых старых мастеров, я не в силах отделаться от чувства, которое можно выразить словами: так им и надо. Они пострадали из-за того, что задались целью покупать картины старые и знаменитые. А пойди они в мастерскую какого-нибудь художника, еще не успевшего стать знаменитым покойником, и унеси оттуда под мышкой какую-нибудь его картину, у них была бы хоть уверенность, что картина и подпись на ней – подлинные. Покупать непосредственно у художников или, во всяком случае, при их жизни, – вот самый простой способ оградить себя от подделок. Кроме того, это самый простой способ поддерживать изобразительные искусства, чтобы художники могли жить и творить. Кто покупает только старые картины, тот кормит одних торговцев, агентов и спекулянтов старыми картинами. Спору нет: они тоже хотят жить, но искусству, подлинному искусству от этого ни тепло, ни холодно.
Читая биографии тех старых мастеров, чьи произведения нынче благодаря их стоимости имеет смысл подделывать, мы убеждаемся, что обычно при жизни этих художников на их картины не было такого спроса и что им даже не снились те суммы, которые платят за эти картины теперь. Миколаш Алеш[118]118
Алеш Миколаш (1852–1913) – выдающийся чешский живописец и график, автор исторических полотен и рисунков на фольклорные мотивы. К. Чапек преклонялся перед его талантом и посвятил ему несколько статей.
[Закрыть] получил за свои классические рисунки по гульдену либо оплачивал ими свои счета в трактире. Если бы тогда нашелся коллекционер, который давал Алешу хоть пятую часть того, что платят за его картины теперь, покойный Алеш мог бы жить иначе и творить свободней, а не выполнять заказы, часто совершенно нелепые.
Все дело в том, что большинство так называемых коллекционеров, по существу, не понимают искусства и не имеют к нему серьезного, чуткого подхода; они не решаются судить о художественной ценности произведений живого автора и боятся сделать неудачную покупку. При жизни Навратила[119]119
Навратил Иозеф (1798–1865) – видный чешский художник, автор пейзажей, натюрмортов, портретов, фресок и декораций; братья Чапеки высоко ценили его творчество.
[Закрыть] никто не ценил его картины на вес золота, так как в них не видели ничего выдающегося. А теперь Навратил котируется, как акции Смиховского пивоваренного завода, и покупается примерно с той же целью: поместить капитал да, быть может, еще и нажиться в случае повышения в цене. Покупая Навратила, ничем не рискуешь – разве только наткнуться на подделку; а выбирать среди современных картин – тут, друзья мои, требуется немного художественного чутья и способность угадывать талант, еще не получивший официально установленной музейной оценки. Может быть, вот этот молодой мастер, у которого в данный момент ни гроша за душой, лет через пятьдесят после своей смерти станет знаменитым старым мастером, за поддельные картины которого коллекционеры будут платить десятки тысяч крон; а пока что – картины его идут по нескольку сотенных, и это уже дает ему возможность жить и писать.
Но, понятное дело, гораздо эффектней указывать на стену: дескать, вот тут у меня Пипенгаген[120]120
Пипенгаген Август Бедржих (1791–1868) – чешский художник-пейзажист.
[Закрыть], а тут ранний рисунок Чермака[121]121
Чермак Ярослав (1830–1878) – чешский живописец и график; автор картин на сюжеты из национальной истории, а также полотен, посвященных борьбе южных славян за свое освобождение; мастер реалистического портрета.
[Закрыть], – нежели говорить: это один ныне здравствующий художник, и голову даю на отсечение – картина хорошая.
У нас до сих пор не нашлось ни Третьякова[122]122
Третьяков Павел Михайлович (1832–1898) – русский коллекционер, основатель Третьяковской галереи в Москве
[Закрыть], ни Щукина[123]123
Щукин Сергей Иванович (1854–1936) – русский коллекционер; его собрание новейшей западноевропейской живописи легло в основу фондов московского Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
[Закрыть], ни Немеса[124]124
Немес Марсель (1895–1930) – венгерский художник и собиратель картин.
[Закрыть], ни Камондо[125]125
Камондо Исаак де (1851–1911) – видный французский коллекционер.
[Закрыть], ни как еще там эти великие коллекционеры зовутся – которые, обладая вкусом и уменьем ориентироваться в развитии современного изобразительного искусства, собирали бы воедино выдающиеся художественные ценности и в то же время несли бы по отношению к создающим эти ценности художникам функцию мецената – или нет, нечто еще более нужное: функцию сочувственной культурной среды, избавляющей художника от необходимости творить в атмосфере безразличия и непонимания. Для развития искусства, создаваемого ныне здравствующими художниками, необходимо наличие людей, им интересующихся, а не коллекционеров, гоняющихся за ценностями, созданными рукой давно умерших, за аттестациями и экспертизами, вместо того чтобы подходить к картине с мерилом, которого не может заменить никакой эксперт, – с непосредственной оценкой ее художественных достоинств.
1934
Черт бы их побрал!Даже самый аккуратный человек (как, например, я) иногда, хоть раз в жизни, бывает вынужден, – как правило, внешними обстоятельствами, – проникнуть в заросли дремучего девственного леса, полного бурелома, поваленных великанов, гниющей древесины и опавших листьев; я имею в виду – в свою собственную библиотеку. 
Ему приходится извлечь оттуда все свои фолианты, тома, брошюрки и тетрадки, патентованным пылесосом собственных легких очистить их от пыли и в фанатическом порыве страсти к систематизации худо-бедно их рассортировать. С какими приключениями он при этом встретится и что переживет – составило бы предмет особого разговора; наша задача – рассказать подробно об отчаянных попытках нашего аккуратного человека снова водрузить книги на полки и упорядочить их хоть немножко с учетом содержания. Прежде всего, как само собой разумеется, он поставит рядами большие книги в переплетах: энциклопедический «Научный словарь» Отто[126]126
«Научный словарь» Отто – многотомная энциклопедия, выпускавшаяся в конце XIX – начале XX в. пражским издателем Яном Отто (1841–1916).
[Закрыть], и «Жизнь животных» Брема, и «Историю» Палацкого[127]127
«История» Палацкого – многотомная «История народа чешского в Чехии и Моравии» (1836–1876) крупнейшего чешского историка XIX в. Франтишека Палацкого (1798–1876).
[Закрыть], и прочие солидные тома, – работа приятная и благодарная, все равно что ставить рядами солдатиков. Потом очень хорошо уставляется французская литература: зеленые книжицы издания Алькана и Фламмариона[128]128
Алькан, Фламмарион – парижские издатели.
[Закрыть], желтые «Меркюр де Франс»[129]129
«Меркюр де Франс» – журнал французских символистов, основан в 1890 г.
[Закрыть], белые «Нувель ревю»[130]130
«Нувель ревю» – «Ля Нувель ревю Франсез» – парижский литературный журнал, основанный в 1909 г.; на его страницах печатались А. Жид, П. Клодель, М. Пруст, Ж. Ромен, П. Валери и другие видные писатели.
[Закрыть], оранжевые Кальмана Леви[131]131
Леви Кальман – парижский издатель, выпускавший собрание сочинений А. Франса и других крупных писателей.
[Закрыть], будто армии в разной униформе, но одного размера; ну просто радость ставить их на полки. А потом идут книги английские, почти все в переплетах с золотыми корешками, ростом невеликие, но удобные. А затем следует главное войско – ядро, центр, видавшие виды ветераны домашних битв: чешские книги. 
И черт бы их побрал всех скопом: писателей, чешских издателей, чешских бумажников, и я не знаю кого еще. Черт бы их побрал за то, что они думают о чем угодно, только не о том, что книжка в конечном счете должна попасть в книжный шкаф; она должна стоять там в ряду других; и она должна туда влезать и не должна там теряться, и вообще должна как-то осознавать свой статус, обеспеченный ей до конца дней в систематизированной и доступной для граждан библиотеке.
А тут один поэт выжал из себя дюжину стишат и спешит их тиснуть на формате 30х25 см – получилась тетрадочка тощая, как блин, и широкая, как альбом; всунь ее между больших книг, и она исчезнет с глаз твоих навеки; поставь ее среди книг поменьше, и у нее сразу же загнутся углы и макушка. Она никуда не помещается и всюду мешает, всюду выставляет свое тощее убожество, ломается, короче, черт бы ее побрал. А другой поэт, очевидно, полагая, что его книжицу ты будешь до смерти носить с собой в жилетном кармане, вместил плоды своего труда в томик 6x4 см; и вот ищи теперь для него место в шкафу. А иной литератор испытывает пристрастие к высокому и узкому формату, другой же – к низенькому и широкому, у третьего что ни книжка, то новый издатель, у четвертого что ни томик, то новый – символически! – формат. Я бы назначил специальную премию тому, кто сумеет изящно составить в ряд все старые сочинения Виктора Дыка[132]132
Дык Виктор (1877–1931) – чешский поэт, драматург и прозаик; на страницах журнала «Люмир», который он редактировал, братья Чапеки публиковали свои ранние рассказы.
[Закрыть] или вышедшие до сего дня творения Отокара Фишера[133]133
Фишер Отакар (1883–1938) – чешский поэт, драматург и критик, друг К. Чапека.
[Закрыть]. Целый божий день ты можешь пытаться разместить в шкафу чешскую литературу, а потом в отчаянии сядешь на пол и видишь, что перед тобой скорее груда соломы, куча бумаги, чем упорядоченная библиотека. 
В самом деле, чешскую литературу, по-видимому, почти повсеместно характеризуют две черты:
1) любовь к ужасающе тонким тетрадочкам – подобным сморщенным ломтикам сухофруктов с дерева, скудно плодоносящего; к тетрадочкам, которые невозможно переплести с чем-нибудь еще и которые поэтому обречены на медленное превращение в сухую листву;
2) пристрастие к слишком большим или малым форматам, коротким и широким, высоким и чахоточно-узким, но неизменно, насколько только возможно, неудобным и несопоставимым. В отличие от этого, французов, например, характеризует тенденция не издавать книгу до тех пор, пока она не наберет приличный, ну хотя бы стопятидесятистраничный, объем, а затем ее издают в определенном унифицированном или хотя бы практически удобном формате, который позволяет при чтении спокойно держать книгу в руках, а после чтения так же спокойно поставить ее на полку, где она не будет торчать выше всех, но и не затеряется среди других. Ну что ж, по-видимому, это и есть тот самый французский рационализм, противный западный практицизм, в то время как у нас… 
…Но когда вам придется приводить в порядок свою библиотеку, у вас невольно вырвется это «черт бы их побрал», и вы вздохнете – ну когда же наконец наши авторы и издатели вспомнят о читателе и его любви к порядку; когда уразумеют, что нормальное место книги – на книжной полке, а там ей никак не повредит некая разумная толщина и определенный, не превышающий разумных пределов рост, при котором меньше страдают и книги и читатели. По-моему, тут не так уж трудно договориться.
1922
