Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Человек на своем месте
© перевод Л. Касюги

Обычно человек не так уж внимателен; пока это не затрагивает его собственных интересов, он смотрит на все рассеянно, не вникая в суть. Только когда, скажем, каменщик возводит твою собственную стену, ты начинаешь присматриваться, как он растирает раствор, как кладет кирпич, раза три постучав по нему мастерком, как он умело все это делает, точно и ловко. Или замечаешь садовника в своем саду; ни у кого другого так свободно не входит в землю заступ, земля не становится такой рыхлой, никто так по-хозяйски не чувствует почву, как настоящий садовник. Я бы сказал, что это уж – от господа бога. Конечно, можно стоять над душой у человека, делающего работу, и говорить ему под руку: «Ну-ка, приятель, поспеши!» – или советовать: «Знаешь, дружище, я бы сделал это иначе!» Но лучше открой глаза, чтобы увидеть, как красиво делает свою работу человек, находящийся на своем месте: как любовно берет он в руки свой инструмент, как все ему послушно, как он знает свое ремесло и как владеет им. «Владеть» – вот истинное слово, ибо оно означает, как независим человек, который умеет что-то делать, и как его работа дает ему возможность по-своему править и царить. Я знаю, очень приятно видеть у ручья незабудку или играющего ребенка, но не менее приятно, говорю вам, видеть человека, хорошо делающего свою работу. Насколько его движения красивее и изящнее, чем движения человека неумелого; я бы даже сказал, что они благороднее.

Да, это – от господа бога, и если такому человеку его умение досталось тяжело, то теперь оно для него как особый дар или милость. Вот почему нас не раздражает его превосходство над нами, людьми неловкими и неповоротливыми; мы признаем это превосходство без всякой неприязни, особенно, если сами не каменщики и не садовники, и поэтому пока у нас есть время и мы можем тешить свой взор, наблюдая за работой человека на своем месте. Он прекрасен, словно прекрасная женщина или красота вообще. Просто удовольствие смотреть на него. Поэтому воздадим почет человеку, занимающемуся своим делом.

Но ведь и у всех нас есть свой большой дом и свой сад; там мы вечно что-то строим и что-то исправляем, и вокруг нас всегда полно людей, призванных привести все в порядок. У каждого из нас хватает работы, но взгляни хотя бы краешком глаза на тех, кто призван к работе наиважнейшей. Оставь на время свою работу и присмотрись к тем, кто делает свое дело искусно и точно, ловкими и красивыми движениями умелого человека. И если ты увидишь таких людей, то не потеряешь времени напрасно, любуясь ими с восхищением и признанием. Любой работник достоин своей мзды, но подлинный мастер достоин большего: стать примером. Тебе так и не дано понять до конца, в чем же его секрет: чем дольше ты глядишь, тем удивительнее представляется тебе его труд и умение и тем таинственнее его искусство, с каким владеет он своим ремеслом. И ты понимаешь, что важно не только то, что человек делает, но и как он это делает, с каким умением и каким мастерством. Подлинное мастерство непостижимо, и познается оно по одной ему присущей красоте. Любая красота непостижима. И человек на своем месте непохож на человека, просто делающего свою работу, скорее он напоминает естественно растущее дерево, ибо все, чему он научился, он делает с абсолютной естественностью. Свой дар он не может никому передать в наследство. Научиться этому нельзя. Как нельзя заменить человека, который на своем месте; нет, тут должен только прийти другой человек, со своим даром, чтобы по праву занять свое место.

Так поэтому остановимся и воздадим почет человеку на своем месте.

1926

IV

Когда человек впервые…
© перевод Л. Касюги

Впервые воткнув в землю росток, человек ходит на него смотреть по три раза в день: ну как, подрос уже или нет? Затаив дыхание, он склоняется над ним, приминает землю у его корешков, расправляет листочки и вообще всячески мешает ему расти, считая это полезной заботой. А когда растеньице, несмотря на все, принимается и растет, как на дрожжах, человек удивляется такому чуду природы, словно произошло нечто необычное, и считает это одной из самых своих больших личных удач.

Позже, да, позже все уже по-другому, позже человек засаживает свою грядку с небрежностью профессионала: вот так-то и так-то, а теперь докажи, на что ты сам способен. Если какой-нибудь росток не примется, он пожмет плечами: сам виноват. А что другие растут, так это естественно, – ведь я подготовил им прекрасную почву, и было бы просто неблагодарностью, если бы они не росли.

* * *

Впервые в жизни отправившись за пределы своего отечества, человек прежде всего чувствует страх перед той неизвестностью, в которую он ввергает себя, но не слишком подает вид. Во-вторых, он ощущает непреодолимую страсть к приключениям, гордость завоевателя и мужество первопроходца; душа его скромна, но преисполнена безмерной гордости и почти болезненной чувствительности. Так знайте же, меня ждут неведомые дальние края; я не просто такой-то, а великий искатель приключений.

Когда же человек в десятый или двадцатый раз отправляется за границу, то, надвинув дорожную кепку на глаза и заложив руки за спину, предается самосожалению. Боже, какое бремя, какая скука. Опять скитаться черт знает где, иметь неприятности с таможней, менять деньги, искать ночлег в незнакомом отеле. Черт меня дернул опять ехать и т. д. и т. п.

* * *

Когда человека в зрелом возрасте впервые выбирают членом какого-нибудь комитета или секретарем общества, он прежде всего чувствует себя глубоко польщенным, и для его скромной особы – это целительный бальзам, льющийся на его обостренный комплекс неполноценности; вместе с тем его так и распирает от гордости, и он говорит себе, смотрите-ка, мир во мне нуждается. И я покажу, на что способен; это новая эпоха в истории; с этой минуты все переменится, все будет реорганизовано, начнется разработка новых задач. – Боже мой, надо только иметь вкус к работе, и тогда произойдут чудеса. Наконец-то появилась возможность глубоко и действенно вмешаться в происходящее…

Когда же человека в десятый раз выбирают куда-то, его одолевают совсем иные чувства. Прежде всего, он принимает это как должное: я в этом разбираюсь, у меня есть опыт… Для меня дело привычное, не требующее большого труда; но если опять какой-нибудь придира начнет приставать ко мне… Нет, господа, благодарю за честь, которую вы мне оказываете, но простите, для меня это в тягость… Впрочем, если вы настаиваете на моем избрании, я обещаю вам, что буду проводить прежнюю линию, а не только исполнять свои функции. (Боже мой, какая трата времени! И почему я, идиот, надрываюсь ради других?)

* * *

Впервые в жизни видя свою статью, напечатанную в газете или журнале, человек чувствует сильное сердцебиение, девичий испуг и вместе с тем торжественное парение души. Ну вот, теперь тысячи людей держат в руках мою статью; боже, что они о ней думают! К примеру, вот этот господин, так внимательно читающий газету… Прочел он мою статью или нет? Что, если ему сказать: «Уважаемый, прочитайте лучше вот эту статью…» Все-таки удивительная вещь – воздействовать на общественное мнение, высказывать миру новые мысли и тому подобные вещи. Боже мой, у меня столько новых идей, я мог бы писать о многом и все равно никогда не смогу написать до конца обо всем, что во мне сокрыто! Предоставьте мне побольше места и тогда увидите.

Годы спустя идет человек по улице и вдруг прячется в подворотню. Черт возьми, снова мне навстречу этот тип… опять будет приставать ко мне с какой-нибудь статьей для его журнала… я тебе покажу статью! И о чем только человек может писать все время? Что я, солитер какой, состоящий из одних статей? Вот если бы не писать никаких статей, была бы жизнь…

* * *

И так во всем, кроме рождения и смерти; их человек, слава богу, переживает только один раз и впервые.

В этом и заключается жизненная гармония и уравновешенность: то, что одни делают впервые с вдохновением и восторгом первопроходцев, другие совершают в сотый раз, неохотно, молча, по заведенной привычке. Мир, в котором все бы происходило впервые, был бы прекрасен и безумен; мир, состоящий лишь из вещей, проделанных в сотый раз, был бы отвратителен, вечно одинаков и почти разумен. Только у поэзии есть привилегия – все виденное видеть впервые и говорить обо всем впервые с тех самых пор, как стоит мир.

1935

Молодое поколение
© перевод Б. Шуплецова

Каждый раз, когда я читаю о молодом поколении в литературе, в искусстве и бог знает в чем, я на мгновение становлюсь в тупик. Мне начинает казаться, будто пишущие особо хотят подчеркнуть, что речь идет о поколении каких-то двуногих или покрытых кожей. Люди всех поколений, известных мне, ходят на двух ногах, и все они покрыты кожей; все поколения, которые сегодня можно встретить, в сущности – молодые. Если же действительно встречаются старики в буквальном смысле этого слова, то они пережиток прошлых эпох; но они чрезвычайно редки, и их следовало бы хранить, как реликвии. Мы же, все прочие, – от десяти до восьмидесяти лет, – молодежь; вопрос о возрасте был снят как бы по молчаливому уговору, перестал быть целью жизни.

В мои детские годы еще существовали старые люди; это были мужчины лет сорока и выше, в большинстве своем усатые, с длинною трубкою, мрачным взглядом и, главное, с глубоким презрением к зеленой молодежи. В сорок лет эти мужчины назывались зрелыми, а в пятьдесят, как говорится, видели Авраама, с чего и начинался преклонный возраст. Борода и меланхолическая серьезность были идеалом двадцатилетних; молодые люди стыдились своей молодости, считая ее слабостью и недостатком. Едва человек достигал совершеннолетия, как старался показать, что ему, мол, знаком горький жизненный опыт, и рассуждал о многом с разочарованностью мужа, давно уже не питающего никаких иллюзий. Внешне свое отношение к жизни они выражали богатой растительностью, егерскими рубашками[85]85
  Егерские рубашки… – Рубашки из чистой шерсти, производились по предложению немецкого естествоиспытателя и врача Густава Егера (1832–1916).


[Закрыть] и установившимися привычками, такими, например, как постоянное место в трактире или своя пивная кружка.

Посмотрите, каким парнем, каким молодцом выглядит современный пятидесятилетний мужчина по сравнению с солидным и угрюмым тридцатилетним мужчиною прошлого; посмотрите, как он скачет, как пляшет, как ездит, – лицо при этом румяное и гладкое, точно детская попка, – на всем, на чем только можно ездить. Если вы хотите ему польстить, назовите его «молодой человек» и перепутайте «молодого человека» с его же внуком. Ни одному Воронову не удастся произвести такого омоложения[86]86
  Воронов Сергей Александрович (1866–1951) – русский врач, с восемнадцати лет живший во Франции; разработал метод омоложения с помощью пересадки половых желез обезьян, который оказался малоэффективным.


[Закрыть]; это результат иного взгляда на жизнь; люди помолодели, потому что перестали становиться старыми. Пока мы еще не придумали, как называть двадцатый век, – то ли веком автомобилей, то ли веком радио. Его следовало бы назвать веком молодых людей; ибо тут-то и произошли наиболее глубокие перемены по сравнению с минувшим столетием. Люди – если только они не рассуждают о политике и не пишут передовиц – стали веселее, чем прежде; мне кажется даже, что и здоровее. Бывают, конечно, умрет такой шестидесятилетний юноша; все мы удивимся и покачаем головой над такой преждевременной кончиной. Уже не видно ныне долгожителей, нет мужей, поседевших в тяжелой борьбе, почти не осталось величественных старцев; зато сколько великолепных парней, которые еще в семьдесят пять лет сажают деревья и прыгают через овраги. В отличие от тех, чья молодость довольно коротка, эти юноши преклонных лет несут свою молодость гораздо скромнее; они не кричат о себе «мы молодые», не называют себя «молодым поколением» и явно не показывают, что хотят перевернуть мир. В конце концов человек привыкает к своей молодости и перестает ею громко похваляться; только те, кому молодость далась с трудом, держат себя вызывающе, как нувориши. Но постойте, у вас это тоже пройдет, если будете молодыми слишком долго.

Если бы суждено было появиться поколению, которое захотело бы принести в современный мир нечто новое, это было бы поколение двадцати– или тридцатилетних старцев с длинными ниспадающими бородами, установившимися привычками. Они с укоризной смотрели бы на современных поседевших юношей и презирали их, как стадо, неопытное и легкомысленное. Они говорили бы о своих болезнях и чаще вспоминали о смерти, о своих разочарованиях и о всяких жизненных мытарствах. Однако, пока я наблюдаю жизнь, родятся, наоборот, совсем молодые люди и даже просто дети. Еще никто такого не знал, чтобы мир хотел состариться. Дурная привычка стареть пережила самое себя.

1928

Тайна
© перевод Б. Шуплецова

К числу типичных и древних анекдотов относятся те, где с различными вариациями говорится, что женщины будто бы не способны сохранить ни одной тайны; расскажи им что-нибудь, заклиная молчать, и завтра же об этом будет знать вся улица. Не знаю, сколько подлинной правды в этом извечном поклепе; возможно, его придумали доисторические мужья как предлог, чтобы не рассказывать дома своим женам, о чем, сугубо мужском, говорилось на их амфиктиониях[87]87
  Амфиктиония – религиозно-политический союз в Древней Греции.


[Закрыть] или на других весьма представительных советах и совещаниях. Ну ладно, пусть будет так; однако тот, кто считает эти почтенные анекдоты выражением древнего человеческого опыта, неизбежно придет к выводу, что в нашем мире мы, мужчины, полны тайн, о которых молчим как могила, в то время как женщины с какой-то удивительной, даже страстной общительностью готовы раскрыть все, что без них осталось бы тайной; короче, женщина и тайна – понятия как бы взаимно исключающие. Однако мудрец, который придет к такому умозаключению, роковым образом ошибается, как могут ошибаться одни лишь серьезные мудрецы; дело обстоит скорей всего наоборот. У женщин не только особая склонность к таинственности, но и поразительная способность множить и плодить эту таинственность. Я утверждаю, что, не будь на свете женщин, тайн было бы куда меньше. Женщина и тайна – неотделимы друг от друга.

Громогласно и прилюдно разглагольствовать с трибуны или на углу улицы – дело мужское; половина человечества, та, что шепчет, – женщины.

Правда, мужчины, – я имею в виду порядочных и нормальных мужчин, – как правило, не раскрывают своих секретов; происходит это, однако, потому, что у них их просто нет. Между собой они редко секретничают, не собираются в коридорах по углам, чтобы пошептаться о чем-нибудь. Природа наделила их голосом, который звучит излишне громко; они, сказал бы я, от природы животные общественные. Годами я жил и работал только среди мужчин; ни одна дверь тогда у нас толком не закрывалась; все обсуждалось так громко, будто шла перебранка. И вообще там, где скопище мужчин, например, в казарме или трактире, единственным средством общения является оглушительный крик, слышный за версту. Существо, которое так громогласно выражает себя, не может быть другом тайны.

И наоборот, там, где собираются женщины, – шушуканье и шепот; не знаю, о чем они там шепчутся, но это наверняка какая-нибудь тайна. Обратите внимание, как они носятся со своими сумками – будто что-то в них скрывается. Хотя в сумке лежит всего-навсего кулек с конфетами, они торопятся ее прикрыть, как нечто таинственное. Если женщина хочет вам что-нибудь сказать, она предпочтет сделать это с глазу на глаз, даже если ей надо посоветоваться с вами всего лишь о том, где найти дешевого стекольщика. Вообще, понятие «с глазу на глаз», без сомнения, – женское изобретение; мужчины водят дружбу чаще втроем или вчетвером; женщины – парами. Трое мужчин – это уже общество; две женщины – это уже некая тайна. Тайна мужчин – коллективная тайна; это тайна заговорщиков, тайна масонов или совета министров. Тайна женщины – глубоко интимна; это тайна пана X или пани Y. Тайна мужчин – все то, о чем они молчат, пока не выболтают в трактире. Тайна женщин – все то, о чем они шепчутся, склоняясь друг к другу. Женщины способны сделать тайну из чего угодно, даже из шелковых чулок. Они готовы таинственно шушукаться о прислуге или о новом платье. Они спросят у вас, что вы скажете о последнем сочинении того или иного автора, и непременно наедине. Они деликатно прикроют двери, собираясь говорить о вещах, которые никого на свете не интересуют. Неизвестно, что страшнее – гласность или любовь к тайне, но факт остается фактом: без тайн, вероятно, мы не могли бы жить.

Поэтому старый анекдот, толкующий о том, что женщины не могут удержать тайны, их оскорбляет. Более того, женщины одни понимают толк в тайне; они не выкрикивают ее, как мы, а сообщают шепотом, серьезно и таинственно; никогда не открывают ее на людях, а только доверительно. Неправда, что они разрушают тайну, напротив, они передают ее нетронутой дальше, храня ее дыхание и всю красоту ее таинственности. А случись тайная дипломатия или тайные заговоры, женщины тут как тут, они не позволяют умереть тайнам, ибо в этом и состоит их истинное предназначение.

1926

Кто веселее?
© перевод Б. Шуплецова

Кто веселее, мужчина или женщина? Мы привыкли считать, будто мужчина – это нечто ужасно серьезное, а женщина – существо улыбчивое, шаловливое. На самом же деле женщина чаще всего создание удивительно серьезное, в то время как мужчина – сосуд шалости и шуток. Недоразумение это, вероятно, возникло оттого, что в большинстве случаев мужчина занимается в жизни делами серьезными и мрачными, такими как политика, чтение лекций в университете, писание передовиц, высшая бухгалтерия, вождение машин и проч. Конечно, все это так, однако серьезность занятий вовсе не означает серьезности натуры.

И еще. Кажется, что женщина охотнее развлекается, то есть охотнее позволяет себя забавлять, чем мужчина. Что правда, то правда; однако указывает ли эта потребность развлечения на отсутствие свойственной натуре веселости? Я мог бы буквально засыпать вас примерами того, как мало среди женщин юмористов и комиков; можно сказать, что юмор, в той же мере как философия, военное дело и проч., – исключительно мужская привилегия. Пусть себе психологи углубляются в проблемы пола, но факт остается фактом – мужчины по натуре гораздо больше расположены к шутке, балагурству и необузданному веселью, чем женщины.

Стоит сойтись двум мужчинам, как уже начинается потеха. Больше всего на свете мужчина любит над кем-нибудь подшутить, чаще всего над пиететом к собственному папаше, к отцу-юнцу, по его собственному выражению. Я никогда не был министром, и, надеюсь, никогда не стану; но я глубоко убежден, что господа министры на заседании кабинета привязывают к стулу фалды соседа, посылают через стол друг другу записочки, а когда кто-нибудь на минутку отлучится, запихивают ему в портфель любовные послания, бумагу от ветчины либо трефовую десятку, а если и не совершают ничего подобного, то ценою невероятных усилий. Поддразнить кого-нибудь, разыграть, совершить какую-нибудь проделку – подлинно мужская страсть.

И наоборот, женщина вероятнее всего – благодарнейший зритель во всяких таких проделках, но сохрани боже, чтобы она стала их зачинщиком и виновником! Прежде всего потому, что ужасно не любит сама оказаться жертвой какого-нибудь розыгрыша; широкая и доброжелательная улыбка, с какой она встречает удачную шутку, тут же меркнет, как только шутка достигает цели. И еще – черт знает, что из этого получится? Если она сама возьмется кого-нибудь разыгрывать, то носит это неприятный и личный характер, тут уж ничего не поделаешь. А в-третьих, это вообще для нее чуждо, не свойственно, как-то у нее не получается, нет в ее шутке добродушного наскока, сердечности, короче говоря, переполняющей и заразительной веселости.

Она любит смеяться, но не доверяет смеху других, она старается не проявлять инициативы и не вызывать смеха, боится, очевидно, поставить под сомнение собственное достоинство, вечно являющееся ее слабой стороной. Человек, боящийся оказаться смешным, никогда не может быть до конца веселым. Что женщина действительно может, так это смеяться, но шутка как таковая, клоунада сама по себе, эксцентричность, полная отдача богам смеха – это все не для нее.

И еще – это, надо полагать, солидарность или недоверие друг к другу; если женщины одни, они не подстраивают подругам розыгрышей. Если женщина и совершит какую-нибудь проделку, то, как правило, в ней всегда будет виной мужчина; поздравит ли она кого с первым апреля, в этом тоже будет виноват мужчина. (Из чего видно, что женщины больше боятся женщин, чем мужчин.) Но и это она делает только тогда, когда подражает нам, мужчинам. Хранители смеха в жизни – мужчины.

Нет, женщина – отнюдь не весела; и если сквозь жизнь она проходит «с улыбкой на устах», то это притворство: она существо серьезное, как смерть. Мы, именно мы, те, иные, бородатые и патлатые, упрямые и гадкие, – олицетворяем смех жизни; мы дорожим этим и во время наших серьезных занятий – машинами и философией, на кафедре и за плугом – мы помним, что под кожей у нас зашиты кости Вечного Шута, которого создал бог, чтобы на свете было легко и весело. Видно, и в этом сказалась его мудрая воля.

1923