Текст книги "Прямой наводкой по ангелу"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Мальчик плакать хотел, но, глотая слюну, себя сдержал. С самым печальным видом вернулся домой, взял скрипку и, ничего не объясняя бабушке, только выдавив: – Дела! – он вновь вернулся с инструментом на блок-пост и стал у самой проезжей части. – Посвящаю памяти капитана Головачева.

Стоя под солнцем, он хотел сыграть что-то траурно-минорное, так и начал, но смычок не пошел. По-над Сунжей весело ласточки носятся, стрекозы витают, цикадки стрекочут, бабочки порхают, река журчит. Чем не жизнь! И он совсем не ожидая, даже незаметно для себя, мастерски импровизируя, перешел на задорную мелодию, а потом и вовсе стал играть свою композицию «Новый Детский мир». Так что все военные вокруг него сгрудились, а там и проезжающие машины остановились.

– Откуда такой талант? – кто-то поинтересовался.

– Местный сирота, – пояснил сержант, ничего не подозревая.

А местные люди поняли по-своему, стали протягивать Мальчику купюры. Мальчик обиделся, перестал играть, а ему все равно даже в карманы горожане деньги суют.

– Слушай, так это золотая жила, – нашелся сержант.

– Ты играй, я всех торможу, – прибыль пополам.

Собрал Мальчик всю наличность в маленьких руках, пошелестел в задумчивости и протянул сержанту:

– На, помяните Голову… Только без салюта.

…Макароны оказались местного пошиба; припасенные к обеду, они почернели, иссохли, но, пытаясь утолить голод, бабушка и Мальчик, предлагая другу большую часть, ликвидировали весь съестной запас.

Обычно после обеда бабушка укладывала Мальчика спать, а ныне они кардинально поменялись положением.

– Выпейте лекарство, – заботился он о ней, – и поспать вам не мешало бы… А я прогуляюсь по городу, – и очень серьезно, – у меня дела, – он взял футляр со скрипкой.

Бабушка навзрыд зарыдала, судорожно затряслась.

– Не плачьте, пожалуйста, – он погладил ее руку.

– Нам ведь надо жить. А я не попрошайничать, хочу людям холоший концерт дать. У кого деньги есть и оценят – заплатят.

– И вновь, да уже утверждающе.

– Нам надо жить, – и, чуть погодя по-взрослому тяжело вздохнув, – хоть как-то выжить.

Зная, что скрипка бесценна, и она последняя в его жизни забава и отрада, он долго ходил по центру, в страхе обнимая футляр, подыскивая подходящее место. Как-то по телевизору он видел, что даже в богатой Европе, на улице, в людных местах юноши и подростки играют на музыкальных инструментах, подрабатывая на жизнь. Конечно же, бабушка никогда этого не одобряла, всегда твердила: – «Мы аристократы и будем играть лишь в элитных залах, перед солидной публикой». Однако в Грозном – образца 1996 года ничего этого нет, привилегированны только те, кто с оружием.

Послонялся Мальчик по людному центру, и надо бы там где почище стать, да от голода слюнки текут, привлек его базар с его манящими запахами. А тут попрошаек, и старых и малых, меньших, чем он, столько – аж весь мир. И все они грязные, чумазые, оборванные, бесстыжие – не дают никому пройти, не только за подолы дергают, даже требуют что-либо подать. Ему стало страшно, стыдно, и не раз он уходил и снова приходил, все метался, обнимая свой футляр. Да как говорится: – сидеть голодным тоже не просто, и главное – кто еще о бабушке позаботится, а солнце уже склонилось к закату, вот-вот народ начнет расходиться – значит впереди ночь впроголодь, – он единственный ходок и надежда, кормилец. И ему бабушка уже многое дала, и как она ему не раз говорила – «в любом месте, где есть человек, ты с этой скрипкой и своей душой кусок хлеба заработаешь». Так что вперед, пора! Вопреки всему надо жить.

И в другое время стал бы он у «сладких» рядов, там где мороженое, зефир и конфеты. Да теперь не до сладостей, свежим хлебушком пахнет, аж ноздри щекочет, – стал он средь хлебных рядов неуверенно футляр раскрывать.

– Эй, мальчик, – кликнула его одна торговка, – а ну пошел отсюда, ты покупателям проход заслоняешь.

– И тут не становись, – другая.

– А ну, закройте свои срамные рты, – рявкнула не молодая, дородная торговка.

– Иди-ка сюда, – уже ласково поманила она Мальчика.

– Что, не видите какой он славный, золотой!? Ты что хочешь? – склонилась она над ним, поглаживая курчашки.

Он, обиженный, долго молчал, опустив головку, и лишь после повторного вопроса, глотая скорбь, тихим баском:

– Хочу вам на скрипке сыграть… Если кто подаст – денег подзаработать.

– О! Это не провинность, стоящее дело! На то и базар – что-то предложить, понравиться людям – заработать… А ну, бабы, посторонись! – командуя, замахала она руками. – Хлеба и зрелищ! Привлечем народ!

Смущенного Мальчика определили у самого начала рядов, в тенечке прилавка, в самом бойком месте недалеко от входа на базар.

– А ну тихо, новое поколение искусство в темные массы несет! – кричала та же женщина, привлекая народ.

От перенапряжения Мальчик весь вспотел, а волновался как никогда ранее; ведь рядом не было ни бабушки, ни Розы. Вначале он разложил на пыльном асфальте с дома припасенную газетку, на нее положил футляр, как положено раскрыв. А когда пристроил инструмент, с первыми аккордами понял, что играть так не сможет, и не наклоняясь, а небрежно, ногой пнул крышку, чтоб футляр закрылся – не нужна ему милость, – просто так будет играть.

Пытаясь сразу же покорить всех, он сразу же взялся за классику – Моцарта. Его удаль оценили, но сдержанно, к этому слух не привык, попросили что-либо попроще из местного репертуара. По состоянию своей души он стал исполнять «Тоску по Кавказу» Ганаева.

Многие женщины взгрустнули, даже слезу пустили.

– И без тебя тошно, что-то веселое давай! – крикнул какой-то усатый мужчина.

Веселой, даже задорной, жизнеутверждающей, с элементами кавказских ритмов была его композиция «Новый Детский мир».

– Во-во! Вот так давай! – стал этот усатый напротив Мальчика, и, видимо, будучи навеселе, стал слегка пританцовывать.

Мальчик ощутил настроение танцора и всей толпы; заканчивая свою вещь плавно перешел на кавказскую лезгинку, да так, как только он умел. Что тогда началось, настоящий ловзар, и даже дородная торговка вышла танцевать. Пока пот не просолил глаза, под бешеный гвалт и неистовый ритм, Мальчик выдал что мог, до последних сил. Слово «бис», быть может, здесь не знали, но так стали хлопать, что он еще не раз лезгинку исполнил, и из-за денег ни газетки, ни уже футляра почти не видать, набралась куча купюр. А тот усатый мужчина, наверное, в танцах его развезло, демонстративно бросил к ногам исполнителя целую пачку новеньких банкнот.

Мальчик оторопел, перестал играть, поднял пачку и протягивая усатому:

– Спасибо, но мне столько не надо.

Наступила неловкая заминка.

– Да-да, ребенку столько не надо, – вступилась покровительствующая дородная женщина. – И все, хватит, музыкант устал.

Первым делом Мальчик уложил скрипку в футляр, а к деньгам все не мог прикоснуться – стыд съедал. Та же женщина собрала купюры.

– На, ты честно заработал, покупай что хочешь.

В то время российские рубли большие, со многими нулями – он чуть ли не миллионер, и даже в карман эту пачку не поместить. Обеими руками держа футляр и деньги, теперь он первым делом обратил свой взор на «сладкие» ряды, как к нему незаметно подошли мальчуганы, местные оборванцы, чуть постарше его; отвлекая, что-то спросили, будто ненароком толкнули, падая, он ослабил хватку и ужасно закричал – главное, и скрипку стащили.

Тот, что взял деньги, исчез. А футляр большой, с ним далеко не смог подросток убежать. Скрипку вернули. С силой обнимая ее, он еще долго стоял посередине базара, от обиды не переставая плакать, пока вновь не попал в руки той же женщины.

– Не плачь, не плачь, дорогой, – успокаивала она его.

– А где твои родители, с кем живешь?

– С бабушкой живу, – сквозь всхлипы.

– Понятно, – стал еще мягче голос женщины. – Больше здесь не играй, и вообще при толпе не играй – не твое место. Я сама учитель математики, война и нужда сюда загнали. А зовут меня Нахапу, в любое время приходи, все, что на базаре есть – твое! Вдруг меня здесь нет, всякое бывает, подойдешь к любой женщине, и все будет в порядке. Понял? А вы, бабы, поняли? – гаркнула она; все засмеялись – поняли; ведь в основной массе народ простой, добрый, щедрый, лишь о мире мечтает.

– А ну, пошли, – взяв за руку, повела Нахапу Мальчика по базару, и не просила, тем более не требовала, а просто говорила.

– Кто хочет помочь ребенку, добродетель совершить, пожертвовать перед Богом?

Можно было подумать, что не они просят, а сами что-то ценное раздают, так их все к своим прилавкам зазывают.

– Нахапу, иди сюда!

– А шербет, а халву?

– К нам идите!

Набралось столько, что тяжело нести.

– Все, все, – благодарит всех Нахапу.

– А к вам в следующий раз.

С набитыми пакетами они покинули базар, вышли прямо к стоянке такси, на проспект Орджоникидзе.

– Эй, шабашники! – и здесь крикнула Нахапу. – Распеклись на солнышке? Кто хочет перед богом выслужиться, обвеяться ветерком, ребенка бесплатно отвезти? Тут минуту ехать, до «Детского мира».

– Давай сюда, – крикнул один, выразили готовность и другие.

– Погодите, погодите, – вышел из машины крепко сбитый, коренастый мужчина средних лет.

– Так это же Мальчик! Мальчик, ты меня помнишь?

– Помню, дядя Пайзул.

– Что ты тут делаешь? А Роза где? А бабушка Учитал?

Пока Мальчик сбивчиво все объяснял, подъехали к дому. А здесь оживление – «скорая» и милицейская машины стоят. Побежал Мальчик наверх, бабушка под капельницей лежит, на вопросы какого-то дяди отвечает. А в квартире еще много людей, сходу обступили Мальчика и стали его расспрашивать.

Заполнив несколько бумаг с показаниями, первыми, уже в сумерках, стали покидать квартиру прокурор и милиционеры, неуверенно говоря:

– Да, Гута Туаев непростой человек. Но мы постараемся разобраться.

– Постарайтесь, прошу вас, – умоляла бабушка.

Когда закончилась капельница, засобирались и врачи, сослуживцы Розы. И тоже без твердости в голосе:

– Мы это так не оставим. И на Туаева найдем управу, и чуть погодя, уже к бабушке. – Давайте вас госпитализируем, а Мальчика пока кто возьмет. И есть ведь у нас дом для престарелых и детский приют.

– Мальчик, как? – апеллирует бабушка, хотя знает ответ.

– Я дома, – упрямый басок, – и никуда не пойду, уже был в «приюте».

Последним, когда совсем стемнело, уехал Пайзул, все сокрушаясь судьбой Розы.

– Мир не без добрых людей, – констатировала бабушка, оставшись наедине с Мальчиком.

– Даже мне полегчало, – и в это время стук в дверь.

Они насторожились.

– Может, что забыли? – прошептала бабушка.

– Пойди спроси, кто там?

– Открывайте! – за дверью грубый властный голос.

– Проверка документов, открывайте, не то выломаем дверь.

Выбора не было, прикладами стали бить.

– Сейчас, сейчас, – крикнула бабушка. Пыхтя, кряхтя, она еле встала, оперевшись на костыли. Первым делом отстранила Мальчика подальше, за кровать. Потом запрятала скрипку в изголовье, и вновь крича, – сейчас, – она с трудом добралась до входной двери: отпихивая ее к стене, в квартиру вломилось несколько вооруженных людей в масках; осмотрели все, даже балкон, и затем надменно:

– Документы!… Что это за писулька? – во главе здоровяк.

– Справка Мальчика, – забыла бабушка о своей немощи.

– Метрика в войну утеряна. А это законный документ, выдан в Волгограде.

– Хе, хорошо, что не в Хабаровске, – он стал оглядывать бумажку.

– А где печать? Так, хватит басни трепать. У нас приказ: кто без документов – расстрел на месте.

– Да вы что? Это ведь ребенок.

– Это чеченец: все наши беды от них.

– Боже! Так если все беды России и россиян от Чечни и чеченцев, то несчастна наша страна!?

– Знаете, – этот здоровенный военный, тыча пальцем хотел было что-то сказать, но его подтолкнул сзади стоящий толстый мужчина, даже будучи в маске видно, что не молодой.

– Хватит болтать, переходи к делу, – хорошо поставленным голосом указал он.

– Гм, – кашлянул здоровяк.

– Кого из боевиков знаете?

– Никого, – быстро среагировала Афанасьева.

– А его? – он продемонстрировал фото Баги, и, уловив реакцию Мальчика.

– Он то знает. Знаете и вы, а нагло врете, что не знаете боевиков.

– Я в жизни не врала, не так воспитана. А этого молодого человека, – она указала на фото, – пару раз видела. Так он не боевик, и я не знаю, что такое боевик, знаю – ополченец.

– Ух ты, какая терминология, – снова выступил толстый мужчина. – Прямо правозащитница.

– Да, и защитница, и труженица. Я…я, – голос у нее стал срываться, – я ветеран и инвалид войны, полвека трудовой стаж. Посмотрите мои документы.

– Вижу, – бесстрастный голос.

– Да что вы можете видеть?! – теряет бабушка контроль. – Перед старухой и ребенком маски напялили. Даже фашисты лиц не скрывали. А на вас нет лица, нет совести и чести. – Так, заберите мальчика для выяснения личности: может, сын боевика.

– Нет, – бабушка бросилась к Мальчику, не устояв, упала, подмяв его под себя.

Тогда над ней сжалились, подняли, уложили в постель, а она ухватила с собой и Мальчика.

– Ладно, – видимо, и людям в масках все это надоело.

– Вы сегодня написали заявление на имя прокурора.

– Да, и на имя местного прокурора Звягина, и на имя генерального прокурора и президента России, и в Европарламент напишу, и прессу назавтра вызвала, и…

– Хватит, хватит, – перебили ее.

– Прессы не дождетесь. А завтра будет следователь, заявление отзовите, не то попадет в сортир.

– Что ж вы так Туаева покрываете? Ведь он чеченец! – поняв о чем речь, явно осмелела бабушка.

– Туаев, как и мы, – с издевательским пафосом, – присягу на верность дал.

– Ха-ха-ха, – в тон им неестественно засмеялась Афанасьева.

– Интересно, что за присяга? Наверное, на развал и грабеж России.

– Дура! – процедил толстяк, и, уже уходя из квартиры, бросил здоровяку.

– Не марайся, сама скоро подохнет.

На следующий день, к обеду, действительно прибыл следователь прокуратуры; без приглашения бабушки, по-хозяйски сразу же сел, обдавая комнату зловонием перегара и слащавого дезодоранта. Раскрывая папочку, с ходу начал о неприятном:

– В городе резко обострилась криминогенная обстановка.

Бабушка и так всю ночь не спала, корила себя за вчерашнюю несдержанность. О себе вообще не думала, но как она могла позабыть о Мальчике. Ведь могли что угодно сделать, и никто бы ничего не узнал, ни за что бы не ответил. Всю ночь она благодарила Бога, что все так прошло, просила для себя терпения, счастья Мальчику, свободу Розе, и ныне, стараясь быть деликатной:

– Да-да, обстановка очень тревожная, – пытаясь присесть на кровати, поддержала прокурора она.

– Вчера ночью, – бесстрастно продолжал пришелец, – совершено покушение на главврача – ранен, чудом остался жив.

– Боже! – совсем испугалась бабушка, в страхе посмотрела на Мальчика.

– Это главврач больницы Розы?

– Именно. Вчера здесь был, – разговаривая, он ковыряется в многочисленных бумагах.

– Зря он такую бучу вокруг этой Розы затеял.

– Какой беспредел?!

– Не то слово… Ах, вот, – он достал один листок, и уже более официальным, даже чеканным слогом.

– Гражданка Афанасьева, я считаю, вам, наверное, тоже надо бы отозвать свое заявление.

– Что значит «тоже»? Разве главврач отозвал свое?

– Ну, я ведь вам сказал, что на него совершено покушение.

– Погодите, – бабушка поправила очки.

– А Роза? Ведь человека средь бела дня своровали, и все знают, кто это сделал, некто Гута Туаев, чуть ли не министр!

– Вот именно, – заерзал на стуле прокурор.

– И дело здесь весьма запутанное. Если вы знаете, то и на Туаева совершено покушение, при этом похищен его брат.

– А при чем тут Роза? – стал повышаться голос бабушки.

– Понимаете, оказывается, эта Роза является женой Туаева, и нам не гоже вмешиваться в местные порядки, нарушать традиции гор.

– Что значит «не гоже»? – она уже теряет контроль, повысила голос, – разве не вы здесь наводите «конституционный порядок»? Где наш российский закон? И я в Грозном более сорока лет живу, а традиция воровать людей мне до сих пор не ведома.

– Бабушка, успокойтесь, – вступил в диалог Мальчик.

– Ребенок прав, успокойтесь, – безучастен тон прокурора.

– И мой вам совет: заберите свое заявление.

– Что? – вышла из себя бабушка.

– Вы хотите, чтобы и я участвовала в вашем саботаже? Да я на вас жалобу напишу! Как ваша фамилия? – ее костлявая длинная рука потянулась к пришельцу.

Тот резво вскочил, попятился и с презрением в голосе и на лице:

– Так заберете заявление, иль я его того?

– Я вам дам «того», я вас всех к порядку призову!

– Мц, – будто очищая зубы, издал прокурор сытый звук, и ступив к выходу, как жалеют собаку.

– Не будь вы, вроде, русской, кто бы с тобой цацкался, старая мымра!

– Вон! Вон отсюда! – совсем рассвирепела Афанасьева, и с неожиданным проворством схватила у изголовья трость, метнула в прокурора, попала.

– Ах, так! – гримасой исказилось лицо правозащитника, и, словно в удовольствие, он демонстративно разорвал в кусочки ее заявление и швырнул. – Вот вам конституционный порядок, – мотыльками запорхали кусочки бумаги.

– О-у! – завопила бабушка.

– Дрянь мерзопакостная! – она схватила первое, что попало под руку – подушка полетела в коридор, следом полетел бы и футляр со скрипкой, да Мальчик успел выхватить. Но бабушка не могла угомониться, все еще издавая какие-то гортанно-шипящие звуки, она рыскала вокруг не зная, что еще швырнуть; вспомнила об очках, они полетели в уже пустой коридор, и тут с последним криком во рту не удержались вставные челюсти – и они полетели в темноту.

Позже, когда Мальчик вернул ей все, она, сидя в постели, совсем сникла, скрючилась, даже плечи обвисли, – острые, одни костяшки, и вообще она в миг стала совсем маленькой, жалкой, будто изжившая свой век, – несчастной, тихой, лишь изредка, вздыхая, немощно скуля…

Глава двенадцатая

Что ни тверди, а как говорится – в жизни ни от чего нельзя зарекаться. И в кошмарном сне Роза не представляла, что попадет еще когда-либо в дом Туаевых – попала; силком да волоком затащили, и предстал пред ней ее бывший муж – Гута Туаев.

Вроде, хоть и мельком, да видела она Гуту и воочию, и по телевизору, да только сейчас в упор – разъелся, чуть ли не обрюзг, а лицо обвислое, но холеное, ухоженное, и она как женщина понимает – где-то, наверняка в Москве, хорошие косметологи физиономию облагораживают. Да как лоск не наводи, морду не маскируй, а рожа – она и есть рожа, ее никак не переделать – зеркало души.

И вот эта страшная, толстая, почерневшая от алчности и злости искривленная рожа впилась в нее:

– Ну, говори, говори, – смрадом табака и чего-то еще несвежего дыхнул ее бывший супруг, – говори, сучка, кто моего брата украл?

– Не знаю, клянусь не знаю, – в страхе дрожала она.

– Как «не знаешь»? А сюда посмотри.

Он развернул перед ней испачканный, будто вывалянный в грязи листок:

– Читай!

Компьютерный набор: «за живого брата выкуп – пятьсот тысяч долларов». Роза сразу же подумала о Баге. А вот следующая приписка, уже сделанная от руки, корявым почерком: «и скрипку вернуть не забудь!» однозначно навела Гуту на саму Розу.

– Так кто? – голос Гуты стал довольно слащавым; он человек опытный, далеко не дурак, хоть и не образован, и по реакции Розы понял – попал в цель. – Может, твои братья?

– Нет, только не братья, – встрепенулась Роза.

– Тогда кто?

– Не знаю.

Этот вопрос и ответ повторились не раз и не два; и передних зубов у Розы уже давно нет, так и к вставным коронкам прижиться не дают. Бил он ее кулаками, потом до устали ногами пинал, а она все стонала, кровью отхаркивала и словно других слов не ведала, пищала, «не знаю», пока не умолкла вконец.

Едкий кашель и озноб привели ее в чувство. Роза лежала на земле, вдыхая какую-то пыль. Была спокойная, теплая, летняя ночь в пригороде Грозного. Где-то квакали лягушки, лаяла собака, запели первые петухи, тоскливое «чоп-чоп» издавал сыч, над ухом завис назойливый комар. Она тяжело встала, долго не могла понять, где очутилась? И лишь спустя какое-то время, придя маленько в себя, она вспомнила все по старой памяти. Покойный отец Гуты был человеком прижимистым, да хозяйственным, мастеровым. Это он по округе, то на свалке, либо там, где плохо лежало, таскал отовсюду металл – будь то арматура, лист, или просто болванка, и из этих кусков, а жили они туговато, он как смог сварил сарай, с виду ущербный, но очень прочный – в войну не прошибло. Раньше в этом сарае держали скот, овец, кур и всякий скарб. Теперь этого всего и в помине нет: сарай внешне шифером облицевали, внутри цемент, еще стройматериал, какое-то барахло – и она.

Осмотрелась Роза по всем сторонам сарая, благо щелей много, сориентировалась на местности, здесь жила. Кругом темнота, видимо, на ночь в пригороде свет отключили. Да двор Туаевых озарен – генератор рычит. Рядом с сараем соседский дом, и она знает, там старики живут, всю войну пережили.

– Помогите! Орц дала! [23]23
  Орц дала (чеченск.) – помогите.


[Закрыть]– на обеих языках заорала она, даже называя имена стариков. Однако, кричать, как хотелось, не получилось. Оказывается снаружи был охранник. Он моментально заскочил в сарай; бить не стал, лишь пригрозил прикладом, вызвал какого-то Тугана по рации. Туган имя чеченское, редкое (ныне предпочитают заимствованные), и так зовут двоюродного брата Гуты, кстати, одноклассника Розы. И хотя Туган тоже Туаев, но они, по крайней мере, до сих пор резко отличались от семьи Гуты – к греховному не прикасались. «Так неужели это ее одноклассник, неужели и Туган стал таким?» – подумала Роза.

Да, это был ее одноклассник, правда, видимо, как и она, повзрослел; плешь на голове, седина в висках, брюшко отрастил.

– Туган, и ты здесь? – как можно хладнокровней спросила Роза.

– Я, – и что-то невнятное, пряча лицо пробормотал он.

– С Гуты-то спроса нет – подонок, а ты-то как собираешься здесь дальше жить? Думаешь, на вас управы нет, коль сегодня в корыто забрались – обожретесь, подавитесь.

– Заглохни! – с силой ткнул он ее в грудь, и следом, другим голосом, словно извиняясь. – Время такое, война; развела нас в разные стороны.

– Не война, а деньги совратили кое-кого.

– Ты замолчишь аль нет? – угрожающе замахнулся он кулаком, не ударил, что-то под нос промычав, наверное, отошел в сторонку, достал трубку.

– Первый. Первый, я восьмой.

Рация зашипела, щелчок, и до омерзения противный, для Розы отклик Гуты.

– Здесь наша дамочка пришла в себя, на всю округу визжать начала.

– Засунь ей кляп в пасть, и еще куда, чтоб не воняла, – заплетается голос Гуты, может быть пьян или спросонья.

– Сам ты вонючка, дрянь поганая! – крикнула Роза.

– Ха-ха-ха! – вальяжный смех в рации.

– Туган, вмажь ей хорошенько от меня, а я утром приеду, добавлю.

– Может, лучше ее в подвал? – беспокоится Туган.

– Не донимай меня по пустякам, – долгая пауза, затяжной вдох, наверное прикуривает, – кха-кха, ты, главное, следи за воротами и улицей. Они должны еще раз выйти на контакт. Запомни, там ты за все в ответе… А с этой сучкой поступай как надо, закинь в бункер и забудь на недельку. Ха-ха!

Поднатужившись, будто кашель его распирает, Туган что-то выдохнул хило в кулак; боязливо, как-то искоса глянул на Розу. Теперь, даже в полумраке она заметила, как не свойственна и противна ему самому своя участь. И почему-то именно в этот момент Роза вспомнила совсем юного Багу, его вечную бесшабашность, не сходящий с лица отчаянный оскал, и наверное, подражая ему, она язвительно выдала:

– Что, нелегко быть Туаевым? Хе-хе, а ты ведь знаешь, что по адату насильственная смерть одной женщины, кровная месть двух мужчин.

– И дорого ж ты себя оцениваешь, – в тон ей попытался ответить Туган.

– Ну если за брата Гуты требуют полмиллиона, то я, пожалуй, дороже вам обойдусь.

Скривил Туган лицо, так что в свете ламп совсем страшным стал. Из-под нахмуренных пышных бровей надолго уставился на нее, будто изучает:

– Гм, а в школе ты была тихоней, порядочной.

– Непорядочного, за собой и сейчас не ведаю, а тишь да блажь твой двоюродный братец кулаками да пинками вытравил, – что-то на нее нашло, что она совсем осмелела иль обнаглела, а точнее, ей стало все безразлично, и чуть ли не подбоченясь. – Раньше просили, умоляли замуж выйти, и не раз, а ныне словно я безродная – «сучка-вонючка», – во вам! – выставила она кукиш.

– Эх, – замахнулся Туган.

– Не знай я тебя с детства, вмазал бы всласть.

– Хе, а что этой вы со мной, с бабой связались?

Она еще в этом духе что-то хотела сказать, но Туган грубо дернул ее за локоть:

– Пошли… Слишком музыкальная стала, скрипками увлеклась.

– Упоминание о скрипке моментально сбило всю ее натужную спесь. С горечью вспомнив Мальчика и бабушку, она даже не заметила, как ее подвели к новым строениям, которые она еще не видела.

Долго подбирая ключи, Туган пыхтя еле открыл тяжелый люк, что закрывал вход в подземелье под навесом.

– Ступай, – подтолкнул он ее к мрачным ступенькам, откуда истощался застоялый дух бетона, пыли, войны.

Через много ступенек очутились в просторном помещении, оказались действительно в бункере. Гута готовился к войне, либо уже во время войны умудрился это построить. Тут многое предусмотрено, даже автономное электропитание, вот только дышать тяжело, и давит все, как в могиле.

– Туган, не оставляй меня здесь, – тихо взмолилась Роза.

– Не волнуйся, здесь все для жизни имеется, и вода и пища, и даже радио.

– Тугрик! – как в школе называли его, – не оставляй, – умоляюще жалобен ее голос. – Прости, время военное – выполняю приказ, – показно невозмутим одноклассник. – Заодно первой обживешь заведение.

Осознав, что от Туаевых пощады не ждать, она с ногами залезла на деревянные нары, скрючилась, обеими руками обхватив запавшую от боли голову, уткнулась в колени и, пуская обильные слезы, пискляво заскулила, даже не услышав, как ушел Туган. Сколько она так просидела, не знает; лишь когда стало совсем жутко, она подняла голову – заорала, был полный мрак.

В поисках выхода она куда-то бросилась, что-то опрокинула, ушиблась. В кромешной тьме, до потери голоса она истерично орала в ужасе, пока где-то не мелькнул свет, как озарение, пробежался луч фонарика, гулкое эхо шагов, словно великан спускается.

– Теперь скажешь, – для пущего страха Туган специально изменил и понизил свой голос, – кто напал на колонну и увел брата Гуты?

– Не знаю, не знаю, – сквозь плач сразу же ответила Роза. – Неужели ты думаешь, что я могла быть к этому причастной?

– Что ты не причастна – догадываюсь, – спускаясь по ступенькам, уже своим голосом говорил одноклассник, – но то, что ты знаешь, кто именно, – тоже нет сомнения.

Яркий луч пробежался по помещению, в упор ослепил ее глаза:

– Не скажешь кто, останешься здесь… может и навсегда.

Она ничего не ответила, вздрагивая от всхлипов, уклоняясь от света, прикрыла бедовую голову обеими руками.

– Раз молчишь, – луч фонарика побежал к лестнице; так же как пришел, Туган стал медленно подниматься. А Роза до крови прокусив губу, вся в липком поту, так и оставалась в скрюченной позе на прохладном цементном полу бункера. И в это время наверху запищала рация.

– Ага,… хорошо, – покорно отвечал Туган, и быстро попрощавшись, надолго застыл, только слышно его учащенное дыхание.

Неожиданно шаги вновь пошли вниз, луч выхватил Розу из мрака:

– Иди за мной, – не то, чтобы командно, но повелительно сказал Туган.

Повторять ему не пришлось: ни слова не проронив, буквально на карачках, она спешно двинулась по освещенным ступенькам. Лишь попав на чистый воздух, надолго застыла, жадно вдыхая открытым ртом. Светало. Звезды погасли. Раннее летнее солнце еще не взошло, но уже озарило небосвод, пытаясь сменить поблекшую, остроконечную луну, устало зависшую над кроной размашистого старого ореха. В самом городе было тихо. Но откуда-то, наверное с базы Ханкала, доносился тяжкий гул техники, взрывы, пулеметные очереди – то ли ученья, то ли еще что, в общем – война.

– Пошли, – поторопил ее Туган.

Они прошли весь двор, направились к дому, который еще в первые годы замужества построила сама Роза. Теперь, на фоне огромных новостроек, этот кирпичный дом казался совсем маленьким, неказистым, хотя она знала, насколько прочным и добротным было это строение.

Ключом Туган открыл тяжелую металлическую дверь, провел ее в дом. Свет не включил, пробежался фонариком. В целом обстановка мало чем изменилась, и видимо, в этом доме редко кто живет, – застоялый запах.

– Гута уже на военной базе в Моздоке, – по ходу заговорил Туган.

– Утром вылетит в Москву. Когда вернется – не знаю, обычно через день-два, – он провел ее в просторную столовую. Вот где все поменялось; она, как женщина, аж причмокнула от восторга губами: роскошная мебель, люстры, громадный телевизор, посуда на зависть, а на полу, по всей площади – очень красивый ковер, на который и ступить совестно.

– Где подвал, помнишь? – об ином напомнил одноклассник; резким движением откинул край ковра, там вход в подвал, где она когда-то хранила компоты и соленья. Не без усилия он раскрыл люк, снизу повеяло прохладой и прелой сыростью.

Широко расставив ноги над проемом, Туган надолго уставился сонным и усталым взглядом на Розу:

– Пока туда лезть не надо, – с хрипотцой сказал он.

– Но как Гута объявится, я дам знать, ты скроешься. Понятно?

Чуть ли не подобострастно, она кивнула.

– Свет не включай, спи, отдыхай, – продолжал он, – телевизор можно, но очень тихо. В холодильнике все есть, я еще принесу, – каким-то обыденным стал его тон, как и вроде вся ситуация.

Более ничего не говоря, он уже уходил, как вдруг остановился, не оборачиваясь, а глядя себе под ноги, очень тихо, как приговор:

– В принципе, хоть дом и обрешечен, ты, при желании, так или иначе сможешь отсюда бежать. Но тогда помни: да ты и сама знаешь: у Гуты брата-свата нет – меня расстреляет. В тот день никто не появился, и даже во дворе никакого движения. Лишь через день появился Туган. Деликатно постучался, тихо спросил «Роза!», и, чуть ли не на цыпочках прошел в столовую, положил прямо на стол пакеты:

– Еда, – виновато развел он руками.

– Гута уже в Грозном. В любой момент может здесь объявиться. Так что будь начеку. Вообще-то он здесь не ночует – боится. Но ты, на всякий случай, подвал обустрой, – беспокоился он. Оказалось не зря.

Где-то в полдень Туган успел ее предупредить, и только прикрыл за ней люк, как она, даже будучи в подвале, услышала вой машин, оживление во дворе, и к ее ужасу, шаги прямо над ней, и сквозь дощатый пол и ковер слышно все, даже как чайник вскипел.

– Я уже обедал, ты ешь, – слышит Роза сверху услужливый голос Тугана.

И, конечно же, она ничего не видит, лишь по стуку ног представляет, как ее одноклассник носится по столовой, пытаясь угодить. И Роза помнит, Гута всегда ел очень быстро, как хищник, быстро все проглатывая, вечно куда-то спешил иль опаздывал. Ныне торопиться вроде незачем – важная птица. Да все равно на весь дом слышно, как жадно чавкает, аж челюсти хрустят. Правда, есть ему не дают, все время телефон трещит, и не один, а минимум два, и он по обоим успевает болтать, точнее гавкает, на всех рычит, всем недоволен, о работе, якобы, радеет, требует выполнить план. И в это время совсем иной звонок – заманчивая музыкальная трель: