Текст книги "Прямой наводкой по ангелу"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава пятая

– Ну, золотой, вставай. Пора. Сегодня у нас очень ответственный день. Надо еще разок порепетировать, ведь иностранные гости будут, – Анастасия Тихоновна бережно будила Мальчика, с чувством чмокнула пролежень на розовенькой щечке.

Мальчик с ленцой сел на кровати, сонно зевнул. В это время тяжело скрипнула входная дверь, кто-то завозился в коридоре.

– Роза, ты? – настороженно спросила бабушка.

– Вот видишь, тетя Роза уже пришла, нам свежей водички принесла. Сейчас умоемся, зубки почистим и, пока чайник вскипит, повторим репертуар.

– Мне не нлавится плелюдия Сола, – несколько капризно сказал Мальчик, – слишком глустная, как эта ночь.

– Не Сола, а Сора, р-р-р, как трактор, – на ходу пыталась поучать бабушка, в это время зашла Роза, сняв с головы платок, не глядя кинув его на диван, она, сияя, склонилась над Мальчиком, тоже поцеловала.

– От тебя класиво пахнет, – пробасил Мальчик.

– Да? – заискрились глаза Розы.

– Про запах «красиво» не говорят, – опять исправила бабушка, потом махнула рукой.

– Да, у него свое мышление.

– А на улице действительно красиво – весна!

– Роза в восторге потянулась.

– Будто и нет войны… Давайте на окне клеенку чуточку разрежем, как форточку, воздух освежим.

– Ночью снова стлеляли, – недовольно проворчал Мальчик.

– Вот! Это твои друзья: Бага да Голова – всю ночь тут в войнушку играют, – возмутилась Роза.

– Ты ведь их просил не стрелять.

– Плосил, – насупился Мальчик.

– Но они говолят, что лади моего будущего воюют.

– Ой-ой! Какие защитники! – недовольно подбоченилась Роза. – Знаем мы их «заботу»! Те-то ладно, – она небрежно махнула рукой в сторону, где находился российский блок-пост, – а этот вроде наш, Бага, что вытворяет? Знаем мы этих «защитников». Кто действительно защищал – либо погиб, либо в горы подался. А …

– Ладно, ладно, не заводись, – перебила ее бабушка.

– Мальчик, давай вставай, время с утра летит, иди-ка в ванную, – если нужна буду – позовешь, – и когда Мальчик скрылся в ванной, она полушепотом, будто их подслушивают:

– Странное дело, тебе вчера забыла сказать. Возвращаемся мы с Мальчиком накануне. И не напрямую – там лужа после дождя, а под арку, – и что ты думаешь, покуривая, мирно стоят два бородача – с черной Бага, с рыжей – сержант с блок-поста, заместитель Головачева. Нас увидели, сквозь зубы проматерились и вместе ушли.

– Ой, ой, ой! Вам повезло, что Мальчик был. А то могли, – и она в страхе даже рот прикрыла.

– Сама понимаю. Только не пойму, что у них общего, ведь, вроде…

– В том-то и дело, что «вроде». А на самом деле так называемые наши вашим всякую травку и таблетки поставляют, а те взамен оружие – вот и «воюют» до утра.

– Так ведь они всю ночь друг в друга стреляют, убить могут.

– Просто так – для видимости, свою деятельность обозначают; конечно, за вознаграждение. Пока. А будет приказ, мы уже это проходили, с остервенением друг на друга пойдут и нас заодно перекосят.

– Боже! Не говори! – в волнении сжимая иссохшие руки, заходила Анастасия Тихоновна по комнате, меняя тему.

– Чайник вскипел? Надо еще воду подогреть, а то скоро свет отключат.

– Сегодня в центре не отключат – гости, концерт.

– От них что угодно жди… Мальчик, – голос у нее стал мягче, – ну, давай побыстрее.

Из ванной появился Мальчик. Его васильковые бархатисто-нежные глаза уже пробудились, искрились озорством:

– Шоколадку когда? – с капризом в баске.

– Шоколадку после кашки и чая, – постановила бабушка, прижала к себе Мальчика, прикрыв глаза, внюхалась в аромат его золотисто-курчавых пушистых волос и поглаживанием взъерошила их.

– Скоро мне по самое плечо будешь.

– Да, явно подрос, – тут же рядом очутилась Роза.

– Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, – сплюнула бабушка, сделала жест, словно перекрестилась.

– Да-да, – умиление исчезло с лица Розы и она что-то прошептала на чеченском.

– Пока завтрак готовится, надо позаниматься, – требовательный голос бабушки. Поставив у разбитого серванта скрипящий табурет, она сверху осторожно достала футляр, будто на нем пыль слегка сдунула, мягко погладила и, уже доставая скрипку:

– Вот память. Сколько раз в руки беру, сразу мать и отчима вспоминаю, – глубоко вздохнув, тяжело села на край дивана, уставилась в одну точку, явно что-то вспоминая, и из-под ее толстых линз по огрубевшей щеке, застревая в морщинах, потекла скупая старческая слеза.

– Вы плачете? – приблизился к ней Мальчик, взял за руки.

– Вам плохо?

– Нет, – она как-то виновато улыбнулась.

– Разве мне может быть плохо с тобой?!

– А отчего плачете? – как только он умел, стал Мальчик пристально вглядываться в ее глаза.

Бабушка попыталась отвести взгляд, поняв, что бесполезно, сняла очки, протерла глаза и сдержанно-спокойным шепотом:

– Думала, скрипку отчима некому будет передать по наследству, думала, пропадет, а тебя мне Бог послал, – и вставая, уже твердым голосом.

– Надо все передать, надо заниматься.

Довольно быстрыми движениями она достала из угла грубо сделанный из дерева самодельный пюпитр. Поставив на него большую пережившую гарь войны нотную тетрадь, стала торопливо перелистывать:

– Вот, пожалуй, начнем с этой гаммы. Она придаст нашим пальчикам гибкость. Поиграй пока ее, чтобы руки «разогреть».

Взяв скрипку, Мальчик моментально изменился; стал серьезным, вытянул худую спину, как учила бабушка, какая-то грациозность появилась в его фигуре. Он принялся старательно выводить каждую ноту.

– А теперь всё то же самое на полтона ниже. Да нет же, я сказала «на полтона», а ты берешь си бемоль, – руководила бабушка.

– Еще разок. Ну, что же ты? Играй. Не жалей себя. Это упражнение следует повторять помногу раз. Ну, вот так, т-а-к…

Но Мальчик уже отвел смычок:

– Я не могу это иглать – очень глустно. А на улице весна, надо что-нибудь ладостное. У бабушки прямо плечи сникли, она почему-то озадаченно посмотрела на Розу и, видимо, не найдя поддержки:

– Ну, тогда играй что хочешь… Только запомни: чтобы стать настоящим музыкантом, надо много и усердно упражняться… И, пожалуйста, играй не по памяти, а по нотам. Т-а-к, – она снова стала листать тетрадь.

– Возьмись хотя бы за Баха. Тебе следует его подучить.

Полился плавный, чистый насыщенный жизнью звук.

– Ровнее, ровнее, – поправляла его бабушка.

– Ровное, спокойное и насыщенное звучание, все звуки сильные, яркие, глубокие… Сто-о-оп! Переход на кульминацию должен быть куда значительнее. Возьми еще раз из-за такта… Не задерживай смычок на «ре»,… оторвись, решительнее оторвись от предыдущей фразы… Вот так… Теперь каденция… А здесь можно и помягче. Легче-легче, еще легче…Т-с-с, совсем тихонечко.

– Браво! – захлопала Роза.

– Но-но, – предостерегающе подняла палец бабушка.

– До «браво» еще далеко – работать надо, – вроде строг ее голос, а на лице довольство родителя.

Она вновь стала листать тетрадь:

– Тебе нужно много и упорно заниматься, – не уставала повторять она, в то время как Мальчик и Роза заговорщицки перемигивались.

– Давай-ка Корелли, дружок. Начали, и… – Мальчик обожал «Жигу» и потому заиграл на сей раз с каким-то особенным воодушевлением. А старая учительница внимательно вслушивалась в хорошо знакомое звучание скрипки, вновь и вновь поражаясь удивительным способностям своего любимца: глубине и необычайной зрелости исполнения, невероятной для его возраста виртуозности владения инструментом.

– Бог мой, неужели ему суждено достичь вершин мастерства, стать знаменитым, – размышляла она, равномерно раскачиваясь всем телом в такт музыки.

– А Мальчик все играл и играл, проворно перебирая сложные пассажи ловкими почти крошечными пальчиками.

Потом репетировали «Вариации». Здесь дело явно не шло.

– Ты все забыл. Где твое портаменто? Я не слышу портаменто, – сердито объяснялась Анастасия со своим учеником на непонятном для Розы языке.

– А это, по-твоему, арпеджио?… А ну, дай покажу, – она взяла скрипку, повела смычком, Мальчик слегка улыбнулся.

– Посмотри-ка на него, – беззлобно возмутилась бабушка.

– Уже над учителем посмеивается… Пальцы не те, не сгибаются, не слушаются, а мелодии тонкость нужна – и ума, и слуха, и души, и рук.

Еще и еще заставляла повторять Анастасия Тихоновна сложный фрагмент. И так продолжалось до тех пор, пока сама ни сдалась и, устало опустившись на стул, ни произнесла:

– Хватит! Сегодня это не идет. Давай лучше Вивальди учить, он как будто ближе к весне.

Но и этим исполнением бабушка осталась недовольной.

– Ну, все, – скомандовала она.

– С утра устал, пора подкрепиться.

От разнообразия стол не страдал. Обе женщины смотрели не в свои тарелки, а как ест Мальчик, все пытались ему подложить.

– Ну, еще вот этот бутербродик, и шоколадку с чаем можно, – уговаривали они его.

За чаем разгорелся спор о репертуаре предстоящих выступлений.

– Лезгинку надо включить, – живо настаивала Роза.

– Бабушка не любит, когда я без нот иглаю, – лукаво заметил Мальчик.

– Без нот нельзя: вдруг забудешь мелодию, вдруг остановишься. В концерте подобное недопустимо, – противилась Анастасия Тихоновна, как внезапно, испытывающее глянув на Мальчика, спросила:

– А что, может попробуешь поимпровизировать?

Мальчик нерешительно улыбнулся.

– Твой папа ведь любил лезгинку, – вдруг ляпнула Роза.

Наступила неловкая пауза. Даже послышалось, как тяжело глотнул Мальчик. Нарушая суровую тишину, он медленно, не по-детски вздыхая, встал, бережно взял инструмент:

– Для Папы и Мамы, – тихо промолвил он, положил скрипку на плечо и только коснулся щекой корпуса, как явно изменился, даже повзрослел, и глаза потускнели, прикрылись.

Начал он тихо, медленно, печально, так, что зовущая тоска сжала всем грудь, а потом была жалоба – напевная, щемящая, тающая в звуках кавказской мелодии. Вдруг заторопился смычок, страстностью, известной лишь скрипачу-виртуозу, озарилось лицо Мальчика, он весь задрожал в зажигательном ритме лезгинки; мелодия стала бурной, мятежной, огненной, – так, что зажгла женщин. У Анастасии Тихоновны очки поползли вниз, вот-вот упадут, она в волнении сжала кулаки, вся напряглась, подалась вперед. А Роза стала в такт постукивать по столу и так прониклась исполнением, что сама запела на родном языке всем знакомый мотив. Мальчик тем временем совсем разошелся: играл почти иступленно, неистово, импровизируя с небывалым для юного музыканта воодушевлением… Внезапно и близко послышались выстрелы.

Мелодия прекратилась, все взгляды к окну, а оттуда восторженные крики, хлопки, весна. Роза осторожно выглянула, истерически хохотнула, а вслед встревожено закричала:

– Прекратите, идиоты. Убирайтесь!

– Почему Мальчик на самом интересном месте перестал? – с улицы хриплый голос Баги.

– Убирайтесь! Под носом у блок-поста гарцевать стали.

– Мы у себя дома, – кичливый тон, – и когда хотим и где хотим танцуем.

– Ба-ба-ба-ба! – рядом тяжело застрочил пулемет.

Роза бросилась под подоконник, видимо ударилась о чугунный, давно нетопленный радиатор, тихо заскулила:

– Вот дряни! – обращалась она уже к бабушке, которая теперь тоже лежала на полу, укрыв собой Мальчика.

В этом положении они еще находились некоторое время, ожидая продолжения перестрелки. Благо на сей раз вроде обошлось, и они стали спешно готовить Мальчика. Это было очень важное выступление, которое, как и два предыдущих, должно было состояться в актовом зале «СевКавпроекта», где сейчас располагалось правительство.

– Говорят, и центральное телевидение будет, – возбужденно говорила Роза, перед небольшим зеркалом обихаживая свою прическу.

– Конечно, будет, ведь иностранные гости, – в очередь лицезреть себя стояла и бабушка, держа в руках уже подсохшую губную помаду.

Розу не впустили в здание, милиция выписывает пропуск.

– Тогда и я не пойду, – встал в позу Мальчик.

С особой тщательностью Розу осмотрели, впустили.

– Вот! Вот настоящее и будущее Чечни! – прокричал репортер, десятки камер устремились на них.

– Это Анастасия Афанасьевна – преподаватель музыкальной школы. Скажите, пожалуйста, сколько у вас с школе обучается музыке детей?

– А в Грозном уже давно нет музыкальной школы, одно название может есть. – Это вырежьте, уберите, – закричала какая-то красивая женщина, не из местных, видимо редактор.

Тем не менее бабушке задали еще несколько вопросов, в том смысле, что жизнь в Грозном безусловно улучшается. Затем и у Розы взяли интервью, и даже у Мальчика.

Бабушка и Роза сильно волновались, а Мальчик наоборот, был невозмутим, с детской непосредственностью он вышел на сцену и к ужасу Анастасии Тихоновны полностью изменил ранее оговоренный репертуар и даже лезгинку не сыграл. Все равно зал аплодировал стоя, просил исполнить на «бис».

– Чудо, чудо! – восторгалась Роза.

– Не, не, не то, – недовольна бабушка, – он утром перегорел, выплеснул все эмоции и силы.

Мальчика все хвалили, гладили по головке, даже целовали. Подарили много подарков, даже деньги в конверте, и главное – телевизор.

Уезжали с концерта на военной машине, предоставленной высоким начальством из Москвы. Сопровождающие офицеры с любезностью сами донесли подарки до квартиры, а там – дверь раскурочена, в квартире все перевернуто.

– Здесь сегодня утром была вылазка боевиков, – пояснил военный.

– Видимо, после этого зачистка.

– Вот дряни! – любимую фразу вновь выдала Роза.

– Вы это о ком? – удивился один из офицеров.

Роза не ответила, сконфуженно склонила голову, бабушка натужно кашлянула в кулак.

– Это о всех, кто носит олужие, – вмешался, поясняя, Мальчик.

– Гм, зря, зря, – грубее стал голос военного.

– Мы с добром, для вашего же блага.

– А вы тогда мой телевизол установите, – лишь о своем думал Мальчик, – вот будет благо!

– Телевизор? – озадаченно спросил офицер, почему-то насупившись, надолго уставился в свои часы.

– Ничего не надо, мы сами все сделаем, – несвойственной скороговоркой вмешалась Анастасия Тихоновна, и, словно провожая, она явно стала теснить военных к выходу. – Спасибо вам большое! Как бы мы без вас все это донесли?! – любезностью блеснули ее очки.

– Гм, да, – военный сделал шаг к выходу и вдруг остановился.

– Ради Мальчика все, что угодно, сделал бы. Но времени в обрез: нам надо сопровождать иностранцев. Служба! – развел он руками, уже вышел в подъезд и, вновь остановившись, небрежным махом руки подозвал бабушку и, думая, что никто больше не слышит, командным шепотом.

– Неужели этот Мальчик чеченец?

Афанасьева ничего не могла ответить, этот вопрос просто вогнал ее в конфуз, так что рот самопроизвольно широко раскрылся, верхняя вставная челюсть чуть не выпала, она поперхнулась, боязливо отпрянула и все-таки попыталась сказать: «извините, пожалуйста».

– Всегда пожалуйста! – гаркнул офицер и буквально врипрыжку скрылся из виду.

Потирая шею, будто получила увесистый подзатыльник, бабушка вернулась в «перевернутую» квартиру, села рядом с Розой на диван, так же, как и она уставилась в потрескавшийся лак паркета, обеими руками поддерживая отяжелевшую за жизнь голову.

– Так когда ж мы начнем устанавливать телевизол? – о своем продолжал Мальчик.

– Я так долго хотел иметь телевизол. Навелное, мультик уже заканчивается.

– Нам ныть нельзя, – горестно вздыхая, после небольшой паузы постановила бабушка.

– Мы обязаны, несмотря ни на что, Мальчика вырастить, вывести в люди… Если б не он, что бы я делала? Одинокая старость – страшное горе! Иди сюда, золотой мой, – она его крепко обняла, поцеловала, улыбнулась так, что даже морщины сгладились на лице. И Роза не сдержалась, сразу же оживилась, тоже потянулась к Мальчику.

– Ну, мы будем телевизор доставать? А вдруг меня уже показывают.

– О-о! – как ужаленные вскочили женщины.

– Антенны нет, – как физик руководила процессом бабушка, – Роза, принеси из той комнаты проволоку.

Когда установили телевизор, оказалось самого главного нет – электричества. (Это по просьбе Мальчика командир блок-поста, капитан Головачев, в обход всех инструкций самовольно провел проводку до квартиры. А так бы жили они в потемках.)

– Как теперь быть? – не шуточная потеря.

– Я пойду на пост, – решил Мальчик, и пока женщины испуганно переглядывались, – Вас они все лавно не послушают, даже не подпустят. А нам свет нужен – чай согреть, и пирожки с вареньем, и главное – телевизор.

– Мы за тобой из окна будем смотреть. Ты не задерживайся, – зная, что Мальчик не отступит от своего, заботилась бабушка.

Выскочил Мальчик во двор: тепло, весна щедро берет свое. Солнышко уже клонилось к закату, чуть потускло, но все равно с озорством заглянуло в лицо Мальчика. В редких ветвях раскуроченных выстрелами тополей спорят воробьи, радость, что пролетела первая муха, в луже купаются пушистые облака, и что он видит: на месте, где разбит асфальт, появилась травка, такая тоненькая, нежная, застенчивая. Он сел рядом, погладил:

– Какая ты маленькая,…ой, даже острая. Хорошо, что ты выросла. Вместе будем все лето жить. Летом хорошо, и звезд больше видно. А зимой плохо: все время тучи, оттого папа и мама ко мне не прилетают, – он пальчиком гладил травинку.

– А мне телевизол подалили! Да, такой большой, цветной. Сейчас я буду пиложки есть и мультик смотлеть… Ой, совсем забыл, света нет.

Он хотел было тронуться, да вновь присел:

– Тлавушка, юная, а где ж твои папа и мама? Ты совсем одинокая, тоже клуглая силота. Но ничего, сколо много тлавы выластет, и у тебя будут доблая бабушка и Роза… А летом, я велю, к нам с тобой обязательно папа и мама плилетят. Они на самой класивой звезде, там лай,… шоколад и моложеное, и никто не стлеляет… Да… Ой, ты, навелное, голодная и пить хочешь. Я сейчас тебе водички плинесу.

Он побежал к ближайшей луже, зачерпнул щедро в ладошки.

– Мальчик, что ты делаешь? Выходной костюм! И пальчики беречь надо! – из разбитого оконного проема, откуда улетел шарик, кричит бабушка.

На блок-посту тишина, никаких пробок, досмотров, – в городе иностранные гости, так что приказ: чин чином, вот и поборов нет; трезвые, злые.

– Эй, мальчуган, здоров, – кричит сержант, – ты что это вырядился как жених, аль Роза иль бабка замуж выходят?

На это Мальчик ничего не ответил, даже не поздоровался, сразу перешел к делу:

– Мне капитан Голочев нужен.

– Не Голочев, а Головачев, уже не маленький, пора знать.

– Так они командиру кликуху дали – Голова, – подошел еще один военный.

– Да, башка, – процедил сержант, смачно сплюнул.

– Позовите, пожалуйста, командила, – чуть ли не по стойке смирно вытянулся Мальчик.

– Свет отключили, сразу прибежал. Что ж ты для этих козлов на скрипке играешь, а здесь и свет и хлеб берешь?

– На концерте гости были.

– Я не о концерте, а об этих бородатых козлах говорю.

– Так у вас тоже борода.

– Ха-ха-ха, – захохотали военные.

– Вот паршивец, твою мать, – страшно выругался сержант.

– У моей мамы папа есть, – насупился Мальчик, исподлобья глядит.

– А папа мой тоже милиционел, и у него тоже автомат есть.

– Вот волчонок, уже зубастый. А ну вали отсюда, пока я добрый.

– Я тут живу, папу-маму жду, валить мне больше некуда, – совсем напрягся Мальчик, пару шажков сделал спиной, а потом, боязливо оглядываясь, бочком стал отступать.

– Отставить! Мальчик, здравствуй, ты куда? – из железобетонного помещения появился капитан Головачев – высокий, выбритый, в отличие от подчиненных, подтянутый.

Как родного, он обнял Мальчика, нагнувшись, поцеловал.

– Повзрослел, – гладил он его курчашки.

– Что ж ты так долго не объявлялся?

– Концелты, каждый день лепетилуем, – бодрее стал голос Мальчика.

– Наслышан, наслышан о твоих успехах.

– Да, мне сегодня вот такой телевизол подалили, – и он во всю ширь развел ручонки. – А света нет, вы ублали.

– Здесь сегодня зачистка была. Настоящий бой.

– Этих козлов прямо в подвале гранатами закидали, – вмешался сержант.

– Наверняка всех уложили, мать их…

Командир лишь искоса глянул на сержанта, тот умолк.

– А провода лично комендант города перерезал; сказал, логово боевиков освещаем, – оправдывался капитан.

– Нечего было козлам на скрипке играть, – вновь выступил сержант, закуривая сигарету.

– Я для козлов не играю, – полушепотом, да твердо ответил Мальчик.

– Во дает, вот чему эта бабка его учит! – взмахивая руками придвинулся сержант, увидев взгляд командира, чуть отошел.

– Бабушка Учитал учит меня только добру. А играю я для всех людей…хороших людей.

– Вот и сыграй для нас, – говорливей всех тот же сержант.

– Принеси скрипку и сыграй: обещаю, свет будет. А так – приказ коменданта.

Мальчик пристально, в упор вгляделся в командира, не дождавшись какой-либо нужной реакции, побежал, на ходу крича:

– Я сейчас со скрипкой вернусь.

Во дворе он остановился. Солнце совсем склонилось, стало прохладней. Тени от близлежащих руин так зловеще удлинились, что прикрыли молодую травинку – ее совсем не видно. Он присел, легонько тронул побег.

– Я и для тебя сыграю.

– Мальчик! Ну что так долго? – голос бабушки из окна.

Вскоре он вновь прибежал на блок-пост, капитана не видно.

– Бабушка инструмент не дает – семейная реликвия. Сама идти не может: больная, устала, – задыхаясь, торопливо отчитывался Мальчик.

– А вот, скоро стемнеет, будет тишина, я вам с балкона сколько хотите сыграю.

– На войне как на войне, – вновь первым слово взял сержант, – не дает скрипку, старая карга, – не даем свет – баста!

– А телевизол?! – совсем дрогнул голос Мальчика. – А чай и плитку?… Лоза на пиложки тесто замесила.

– Вот и прекрасно! Ты на скрипке играй, бабка пусть тебя учит, пока не околеет – пора, а Роза пусть тесто месит, вкуснее будет. А свет, зачем вам свет? Свет только там, где мы. А вам никогда более света не видать.

– Неплавда! Неплавда! – как и тело, задрожал голос Мальчика, аж привычный басок пропал. – Я сегодня залаботал конвелт денгег. Я-я, – уже заикаясь, пустив слезы, я буду учиться иглать, еще лучше иглать, получу целый мешок денег, у нас будет свет, и мы с бабушкой и Лозой постлоим здесь новый, светлый «Детский мил», самый лучший в миле! – Ой, небось бабка вновь сказки болтает.

– Бабушка Учитал, и не болтает, а говолит…что у нас будет «Детский мил», лучше, чем даже в Волгогладе.

– Это там, где ты в колонии сидел?

– Я не сидел – иногда в углу стоял.

– Вот там бы, со своей бабкой, и оставался бы.

– Лучше бы вы там оставались.

– Ах ты, звереныш! – сержант хотел было схватить мальчишку за ухо, тот увернулся, стал убегать.

– Стоять! Кому говорю, стоять! – одиночный выстрел автомата в воздух; Мальчик с испугу упал.

– Отставить! – услышал Мальчик громовой голос капитана, и непривычный из его уст мат.

– Мальчик! Мальчик! – изо всех сил бежала Роза, у арки, облокотившись о стенку одной рукой, другой сжимая грудь, вглядывалась бабушка.

Роза, бегло оглядев Мальчика, бросилась в сторону сержанта и, не доходя пару шагов, сотрясая кулаками:

– Что ты от ребенка хочешь? Почему ты стреляешь? С такими, как сам, воюй!

– С кем надо воюю. Вот сегодня Багу замочили, будешь много болтать, и тебя…

– А-а-а! – в бешенстве кинулась на него Роза, и оказалась такой крепкой, что сержант не мог с ней справиться. Военные их растащили.

– Ах ты шлюха! – хватался сержант за автомат.

– Ты дрянь, анашист, а породившая тебя мать – шлюха! – отвечала разошедшаяся Роза.

Проезжающие мимо блок-поста машины остановились, толпа местных людей обступила скандалистов.

– Роза, уймись, успокойся! – обняв Мальчика, изо всех сил пищала наконец подоспевшая Анастасия Тихоновна. – Хоть о ребенке подумай!

– Разойтись, проезжайте! – заорал капитан Головочев.

– А ты пошел вон, – ткнул он в плечо своего сержанта, и когда, с уходом последнего, страсти улеглись, подошел к Мальчику, с виной в тоне:

– В семь комендантский час – свет подам, но только до утра.

Даже в восемь света нет, зато пирожки поспели – Роза дровяную печь затопила, и вместе со светом керосинки по всей округе аромат мирской выпечки. Правда, здесь печаль, и не из-за света и скандала:

– Бага-Бага, дурак, – вновь и вновь шепчет Роза, слезу тайком стирает, чтоб Мальчик не видел.

– Да, совсем молодой, ему бы жить да жить. Бахвальство сгубило, – сокрушается бабушка.

А Мальчик поглощен своим:

– Вот сколо и «спокойной ночи» плойдет, а свет не дают… Ластопили, жалко, – он выходит на балкон, с немым упреком, даже завистью, недолго поглядел в сторону блок-поста, где рыжим пламенем горели прожектора.

– Мальчик, зайди, там опасно, – забеспокоились женщины.

Он не ответил, любовался иным миром. Весенняя ночь над Грозным была прохладной, слегка унылой, зачаровывающей. На темно-синем, бездонном небе множество манящих звезд; на востоке уже всплыла спелая, сочная луна; на юге, куда, отходя от их дома, уходила вдаль улица Ленина, игристая стайка серебряных облаков, и, словно подпирая их, остроконечные фосфоритовые вершины Кавказских гор. И такая пугливая тишина, даже пробудившейся по весне на перекатах Сунжи не слышно, все залито лунной истомой, ночная блажь, мир замер, ожидая весны творения. И казалось, в природе наступил покой, полная гармония и понимание, если бы не те рыжие языки пламени с блок-поста, что теперь режут взгляд Мальчика, вроде хотят сжечь идиллию жизни.

И почему-то в этот самый момент захотелось Мальчику сыграть на скрипке, и не в комнате, в камертоне стен, а на балконе, на просторе, чтобы музыка в унисон этой сказочной лунной ночи понеслась по всему городу, по всей Чечне, до самых снежных гор, и оттуда взметнулась к звездам, где ждут его зова родители.

Решительными движениями он вернулся в квартиру, бережно достал из футляра инструмент.

– Мальчик, ты что? – встрепенулась было Роза, но бабушка, увидев странный блеск его глаз, Розу одернула.

Вновь выйдя на балкон, старательно приладив скрипку, он поднял смычок, как бы призывая мир к еще большей тишине, и сам так застыл, еще раз вслушался, только ноздри слегка вздулись, внюхивают аромат цветения, а вопрошающие, широко раскрытые глаза устремляют взгляд то к луне, то к горам, то к звездам, словно перед ним раскрылась тайна нот мелодии ночи, и он начал тихо, плавно, убаюкивающе, в такт спокойной лунной ночи. – «Тоска по Кавказу» Ганаева, – прошептала бабушка.

– В депортации написана, – сказала Роза и затаила дыхание.

А мелодия все лилась и действительно то была тоска, цепенящее уныние разбитого, разграбленного города, и так стало тяжело, беспросветно, что женщины, не имея более сил терпеть, горько заплакали, и в их слезах не только общая печаль, но и потаенное личное горе.

– Эй, Мальчик, хватит тоску нагонять, и без тебя тошно, – закричали с блок-поста. Женщины встрепенулись, видели, что Мальчик не среагировал на злобный окрик, да мелодия явно встрепенулась; началась импровизация – мелизмы, или украшения, расцвечивающие, орнаментирующие основную мелодию.

– Хватит бренчать! Кому говорю! – вновь крик, и вдруг автоматная очередь, видимо, в воздух.

С криком ужаса бросились женщины на балкон, как ни сопротивлялся Мальчик, его затащили в квартиру, и когда отпустили, он будто оковы скинул, вытянулся, неожиданно для женщин встал в вызывающую позу, и в свете мерцающей керосинки и тлеющих углей то ли он сам, то ли его плавающая в полумраке тень, стала явно взрослой, даже мужской.

– Я плошу вас, – уже не детский басок, а подростковый охрип появился в его тоне, – позволить мне сыграть еще одну композицию.

– Играй здесь, – почти хором взмолились женщины.

– Нет, я обещал капитану сыглать на балконе.

– Все равно свет не дадут, и уже поздно.

– А мне их свет и не нужен… Как и в нашей сказке, у нас будет свой свет, свое солнце.

– Мальчик, дорогой! – хотела было дотронуться до него Роза, да как-то странно убрала руку, не посмела, еще жалобней продолжила.

– Ведь то сказка, а жизнь, ты ведь сам теперь знаешь, и очень жестока и коварна.

– Знаю, – твердо сказал он, – но сделать сказку былью моя задача, – таинственно сверкнули его глаза, он перевел взгляд на бабушку.

– Ведь так Вы меня учили, Бабушка Учитал?

Никто ему не ответил, лишь в печи треснула головешка, полетели искры на пол, но это никого не тронуло, другой, более яростный и упорный огонь подрастающей жизни разгорался и начинал полыхать прямо на глазах.

– Я уже не маленький, чтоб сказкам велить. Однако, как говолиться, – сказка ложь, да в ней намек, – он вроде усмехнулся.

– Конечно, я знаю, что мои лодители сюда уже не велнутся. Но я велю, что они где-то есть и меня видят, на меня надеются. И я вечно, сколько смогу, буду жить здесь, буду ждать их здесь, и лаз они по ночам, хотя бы во сне, плиходят ко мне, я должен их достойно встлечать. И когда-нибудь мы вместе постлоим здесь новый «Детский мил», новый голод, новый свет!

В этот момент то ли специально, то ли случайно, он пальцем тронул верхнюю струну. Раздался четкий, затяжной пульсирующий высокий звук.

– Я обязан сыглать на балконе одну мелодию, – безапелляционно заявил он.

– Но ты уже сыграл, – не унимались женщины.

– Ту я сыглал для нашего несчастного голода, котолый действительно «глозный», плежде всего для нас, – он сделал твердый шаг в сторону балкона, остановился, – а эту, именно с балкона, я хочу послать папе и маме, чтоб они услышали, ко мне ночью плилетели,… и еще, – он глубоко вздохнул, – посвящая Баге. Как бы там не было, он любил меня.

С этими словами он уже беспрепятственно ступил ногой на балкон, и через порожек, слегка обернувшись, как показалось в свете луны, уже по-детски, добро улыбнувшись, поднял торжественно вверх скрипку и смычок, и прежним родным баском:

– Вот наше олужие! С музыкой в луках и в мыслях надо жить, а не воевать!

Вновь над ночным городом полилась нежная, ласковая мелодия, но не тоскливая, как прежде, а с огоньком, с задором, со стихией!

– Прелюдия Шахбулатова, – вроде для себя прошептала бабушка.

– Лезгинка! – поддалась азарту Роза.

В это время искрометная трель, кульминация, понеслась вихрем музыка. И что все слышат?

– Хорс-тох! – прямо под ними кто-то гарцует, видимо один, сам себе хлопает, Мальчика подбадривает, кричит.

– Бага!? – обалдела Роза.

Ба-ба-ба! – застрочил с блок-поста крупнокалиберный пулемет.

По привычке женщины рухнули на пол. И лишь после этого уловили – скрипка разрывается в неистовом порыве, и это уже не мелодия, а настоящий бунт. И танец под балконом продолжается, вопль стоит, и на фоне пулеметного – хилые выстрелы из пистолета.

Мгновенно пригнувшись, женщины бросились на балкон. Роза буквально на руках внесла Мальчика. На сей раз он не противился – весь дрожал, словно в продолжении ритма лезгинки тело его сотрясалось; он был в холодном поту. Сам лег на кровать, свернулся калачиком. Женщины укрыли его одеялом, и, потрясенные, еще долго стояли в виноватой позе над ним, пока он не успокоился, и вроде заснул, как вдруг ослепительно вспыхнула лампочка. Мальчик сквозь закрытые веки зажмурился, перевернулся на другой бок, и еле слышно: