Текст книги "Прямой наводкой по ангелу"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Глава десятая

В это прекрасное тихое летнее утро, как обычно, первыми встретили рассвет городские ласточки, что над балконом угнездились. Своим звонким, задорным щебетом они пробудили Мальчика. Словно проверяя свои владения, он с детской важностью и непосредственностью выходил в одних трусиках на балкон, и еще позевывая, долго осматривал светлый родной горизонт. Там, вдалеке, на самом юге, уже купаясь в солнечных лучах, будто охраняя мир земли, уперлись в голубое небо серебряные, остроконечные вершины гор. То – красота и величие Кавказа; и все утро, пока туманная дымка испарений не скроет даль, будет Мальчик вдохновенно любоваться грандиозным горным пейзажем, и музыка детства будет литься в его душе…

А вот ближний вид он не любил; да и как можно любить городские руины? Зато вокруг себя, на этом небольшом пятачке он создал свой новый уголок, свой цветущий детством ласковый мир.

В сторонке от балкона, там где был тротуар, а теперь сплошные воронки, еще стоит старый, помнящий яркую жизнь магазина «Детский мир» городской конский каштан. Крона дерева, особенно верхняя часть, – безжизненный частокол обломленных бомбежкой сучьев. А вот нижние, наиболее крепкие и толстые ветви сохранили свою мощь, еще смогли вытянуть из грозненской земли ущербный сок жизни. По весне расцвели, а теперь, уже в разгар южного лета, во всю ширь раскинули большие сочные дланевидные листья; и средь них плоды – еще маленькие, желтенькие коробочки, и чтоб их никто зазря не сорвал, сплошь они в иголочках.

На это, единственное сохранившееся в округе дерево с самого утра слетается вся живность с набережной Сунжи. На самом верху – где голые сучья – пристраиваются вороны, каркают. Чуть ниже – с десяток сизых диких голубей, воркуют; а средь густой листвы, их и не видно, лишь чириканье, ждет появления Мальчика стайка воробьев. И кто бы знал, и кто бы слышал, каким стройным звенящим хором они каждый раз встречают Мальчика! А он в удовлетворении послушает их песнь, насладится их природным даром и гармонией, и в благодарность хлебушком начинает кормить.

Воробьи и вороны под каштаном кормятся, куда Мальчик корм кидает. А вот голуби его уже не боятся, прямо с рук едят, даже на плечики и головку его сесть хотят. Вдоволь наевшись, эта живность неизвестно куда разлетается, а родные ласточки остаются, все щебеча порхают вокруг него:

– Ну что я сделаю, – говорит он им, – вы ведь хлебушек не едите.

А они не о том, еще задорнее щебеча, манят они его взгляд вверх, к гнезду, хотят чтобы и он их радость разделил.

– О-о! – глубоко вдыхая, восторженно воскликнул он.

– Бабушка, Роза, вставайте, идите сюда, быстрее!

Роза резво встала, а бабушка, тоже повинуясь, захрустела костяшками, охая и ахая, хватаясь за бока, вышла на балкон.

– Смотлите, смотлите, – ликовал Мальчик.

– Птенчики вылупились! Какие они славные! А клювики желтые!

– Это хорошо, – улыбнулась бабушка.

– Ласточка только рядом с человеком живет. Значит, здесь наладится мир, построят новый город, новый «Детский мир».

– А я на отклытии исполню гимн мила – наш «Новый Детский мил!»

– Непременно! – погладила бабушка его головку, и обнимая, лаская его:

– Видишь, как ты вырос за ночь, уже едва ли не до плеча дорос.

Чуть позже, прибирая постели, Роза искоса присмотрелась к бабушке:

– Анастасия Тихоновна, как вы? – беспокойство в ее голосе.

– Ой, даже не спрашивай. Всю ночь мучилась, не спалось… А вот нашего золотого обняла, поцеловала, – лицо ее разгладилось, – словно бальзам на душу, полегчало, даже жить еще больше хочется, – лицо ее вновь опечалилось.

– Эх, единственная мечта: дожить бы нам до его совершеннолетия; вывести бы Мальчика в люди, а там!

– Да, конечно, доживем; обязательно доживем, – неестественный оптимизм в тоне Розы. – Вот только лечь бы вам на пару недель в больницу; подлечиться бы надо.

– Роза, какие же здесь больницы?! Сама ведь знаешь.

– А капитан Головачев в военный госпиталь обещал устроить. Вы ведь ветеран войны. – От этих капельниц мне легче не станет. Вот мое мнение, – она посмотрела на Мальчика, улыбнулась.

– От него до гроба никуда.

– Фу, о чем вы говорите, – расстроилась Роза с самого утра.

С этим настроением ходила много раз на Сунжу за водой. В последнюю ходку решилась заглянуть в подвал. Багу давно не встречала, и, судя по емкости с водой, он здесь уже две-три недели как не появляется. На сей раз уровень понизился, свежие следы капель на пыльном бетоне. Она слила ведро воды, и хотела быстро уйти; общаться с Багой не было времени и желания. Однако Бага сам ее окликнул:

– Роза, как твои дела?

– Нормально, – вынужденно остановилась она, и только для приличия.

– Что-то тебя давно не было.

– Важные дела.

– Какие это «важные» дела? – усмехнулась Роза.

– Вид-то у тебя неважнецкий.

– Хе, еще бы, – в тон ей отвечал Бага, – думаешь легко тебе жениха найти? За авось кого я тебя не выдам.

– Бага, – непоказно насупилась она, стала пред ним горой.

– А что «Бага», – игриво отступил он.

– Теперь-то ты свободная женщина.

– Что? – удивление во всем ее виде.

– Откуда ты все знаешь?

– Мой участок, я обязан все знать.

Недовольным взглядом она оглядела его с ног до головы, ничего не говоря, было тронулась вверх, как Бага вдогонку:

– Оказывается, твой бывший муж – большой начальник.

– Да, твой «участок» и весь город восстанавливает, – не оборачиваясь бросила она.

– Хе, доверили козлу капусту. Сорок процентов – в Москву – откат, еще сорок местные ставленники схавают, средь которых главный твой бывший муж. И что, ты думаешь, на остаток средств они город хотят восстановить?

Роза остановилась, обернулась:

– Бага, я от них милости не жду, и тебе ждать не советую.

– Так я тоже не жду, – в том же пренебрежительном тоне.

– Вот только ноги о себя вытирать не позволю.

– За ними мощь государства, а ты еще юн, – жалость в голосе Розы. – Побереги себя, уйди тихо в свое село, пережди. А эти дряни пусть обожрутся, перебесятся, – надоест – все устаканится.

– Хм, «перебесятся». Пусть у себя дома бесятся. А тут город сравняли. Сколько людей живьем под руинами погребли? А теперь по приказу московского чиновника – скрипку у старухи – ветерана войны и Мальчика-сироты – отняли. Затем – тебя и меня сдадут, а далее, вновь, весь город.

– Бага, – исподлобья глядела Роза, – откуда про скрипку узнал?

– Хе, мир слухами полон! И как утверждает бабушка, даже говорить и делать ничего не надо – просто мысль, тем более плохая мысль, возникшая в любой голове – становится общеизвестной.

– Много ты знаешь, – напоследок бросила она.

– Жизнь научила, – с бравадой крикнул он.

Наспех позавтракав с бабушкой и Мальчиком, Роза заторопилась в больницу. Предстоял тяжелый день: по графику она дежурная сестра в операционной. Только закончили одну операцию, как ее вызвали к выходу, – мать приехала из Хасавюрта. И вроде давно не виделись, а мать не очень радостна:

– Что ж ты из-за какой-то скрипки скандал учинила, свою жизнь окончательно обломала.

– Ты-то откуда все знаешь? – не выдержала дочь.

– Как не знать? Гута такой человек!

– Да дрянь он!

– Все мужчины дряни. Чуть попридержала бы язык, глядишь и жить стали бы вместе, а там дети, семья, и всем благодать.

– Не нужна мне эта благодать.

– Да? А ты о братьях подумала? У Гуты в руках компенсации за утерянное жилье.

– Нам компенсация по закону полагается.

– Доченька, ты что, не в Грозном живешь? Какой здесь «закон»? Как Гута решит – это и закон; все, кроме тебя, об этом знают.

– Так что, мне теперь на колени перед Туаевыми встать, лизоблюдкой быть?

– Доченька, – мать заплакала, – Братья твои без гроша в кармане.

– Пусть работают.

– Нет работы. А та, что есть, позорная и за копейки. Боюсь, за автомат возьмутся, они убьют и их убьют… Что мне делать? Как мне их сдержать – молодые, дурные, и жениться не могут: ни денег, ни крыши над головой, в чужом краю, в чужом углу еле ютимся.

– О-о! – схватилась Роза за голову. Но это не спасение. Пошла в кассу, получила аванс. Понимая, что этого мало, после долгих раздумий все-таки решилась обратиться к главврачу, взяла еще в долг. И,словно искупая свою вину, отдала все это матери.

– Да я не за этим, не за этим приехала, – пуще прежнего плакала мать.

С утра разболевшаяся голова Розы теперь совсем стала чугунной. Она отпросилась с работы, повела мать домой; так она назвала квартиру Мальчика, чем крайне озадачила мать.

В районе «Детского мира» небывалое оживление. Много строителей, военных, много техники, и не только строительной и боевой, но и очень роскошной, легковой. И, хотя Роза в машинах особо не разбирается, да в войну кое-что поняла – эти «волги», стоящие в ряд, сплошь бронированные, значит сюда прибыло руководство республики.

Обойдя бесхозно вываленные нагромождения кирпичей, цемента и песка, Роза повела мать через прохладную темную арку, и только вышли во двор, как десятки камер уставились на холеного моложавого мужчину в белоснежной сорочке и галстуке. Это Гута Туаев на фоне строительных лесов дает оживленное интервью.

Надо бы домой бежать, да мать упрямо двинулась в сторону наблюдающей толпы, и Роза не сдержалась, любопытство поманило ее.

До сих пор вроде Гута и говорить не мог, тем паче по-русски, только деньги считать – любые цифры умножит и сложит, – а тут заливается, словно соловей:

– В целом по республике и в Грозном, вновь построено и восстановлено сорок две школы, четыре интерната, восемь детских садов, пять профтехучилищ и двадцать больниц. Практически полностью восстановлены и заново построены сотни километров линий электропередач, газопровод, асфальтовые дороги и множество мостов. Уже сданы в эксплуатацию тысячи жилых домов. Более двадцати тысяч семей получили из Российского бюджета компенсации за утерянное имущество и жилье, и еще столько же в ближайшее время получит…

– Дрянь! – довольно громко прошепелявила Роза.

– Замолчи! – злобно выдала рядом стоящая габаритная женщина. – Таких грамотных не любим.

– А до чего нас довели прежние бородатые оборванцы-революционеры, – поддержала другая.

– Эти не лучше тех, – вмешался усатый мужчина, – все они засланные казачки – пограбят и восвояси.

– Он ведь чеченец.

– При чем тут чеченец – не чеченец, – тот же бас.

– Москва прислала очередного мерзавца. Жупел поганый, – сплюнул он смачно.

– Во-во, от таких, как вы, весь наш раздрай, – вновь вступилась габаритная женщина.

– Так, может, сразу под них лечь? – не сдержалась Роза.

– Ты замолчи. По роже видно, революционерка: то-то ни зубов, ни совести нет.

– Что ты сказала? – тронулась было к ней Роза, да мать вцепилась в нее, оттащила от толпы:

– Ужас! Из-за этого твоего гонора все наши невзгоды, – недовольно проворчала она.

– Девушка всегда должна держать язык за зубами.

– Я уже давно не девушка, и, как видишь, зубов тоже нет.

Мать виновато опустила голову:

– А вставные-то хоть куда делись?

– Твой Гута выбил.

– Как Гута «выбил»? – в момент вспыхнула она.

– А ну пошли.

– Нет-нет, – теперь уже дочь стала тянуть мать.

– Все не так просто. Пошли домой, там расскажу.

– Ну, пошли, – после раздумий сдалась мать, – Посмотрим, что у тебя за «дом».

Они уже подходили к самому подъезду, как кто-то громко окликнул по имени мать Розы. Они остановились, оцепенели. Прямо к ним, как ни в чем не бывало, подошел младший брат Гуты, по-свойски обнял мать, вежливо справился о житье-бытье, и, словно Розы рядом нет:

– Как-никак мы соседи. А молодые – ну, не сошлись характерами, а нам все равно рядом жить. Да и родители наши тебя очень любили и уважали… А где сыновья, мои друзья, однокашники? В Хасавюрте? Так что ж они там делают? Здесь вся жизнь! Пусть срочно приезжают, и ко мне. Пока еще время есть – компенсацию дам. Всю, конечно же, не получат – откат Москве, а обоим по половине – обещаю: огромные деньги, за так, и бегать документы оформлять не надо, я помогу.

– Разве это «за так»? – не смогла сдержать себя Роза.

– Замолчи! – топнула ногой мать, и, слащаво улыбаясь соседу.

– Да храни вас, всех Туаевых, Бог, – она его обняла.

– Я обязательно передам сыновьям от тебя маршо [21]21
  Маршо (чеченск.) – свобода.


[Закрыть]. Большое спасибо за заботу.

– Хорошо, что не поцеловала, – уже в подъезде съязвила дочь.

– Дура ты, – постановила мать, глубоко вздохнув.

– Чувствую, они опять захотят с нами породниться.

– Разве что с тобой.

– Ну и оставайся одинокой девицей.

На это дочь ничего не ответила. В «доме» мать погостила недолго: пообедала со всеми, посмотрела по сторонам и сказала:

– Что-то в этом городе у меня голова все время болит.

– В войну у всех голова болит, – ответила ей дочь.

– А раз приехала, хоть переночуй со мной.

– Поеду. Мальчики одни. Боюсь.

Роза провожала мать до автовокзала.

– А за русской старухой, как за родной, заботишься, – ревность в голосе матери.

– Нана, перестань. Мы судьбой повязаны. А о вас забочусь не меньше: ползарплаты вам отсылаю, сама в лохмотьях хожу.

– Вот и дура, – вновь постановила мать. И чуть погодя, примирительно.

– Братья компенсацию получат, и больше ни копейки нам не высылай. Свою жизнь устраивай, – а далее совсем тяжелое.

– А об этом Мальчике и не мечтай. Не сегодня-завтра, даст Бог, война кончится, его родня по отцовской линии объявится – такого славного ребенка заберут.

– Я без Мальчика жить не смогу.

– Сможешь, своих заведи.

– От кого? – рассердилась Роза. – От кого попало, как у других народов, нам нельзя, заклюют.

– Правильно, нечего разводить ублюдков.

– Так от кого рожать? Кто меня замуж возьмет? Мужиков не осталось, да и старая я уже! Как бабушка – одинокой останусь!

– Война, все эта война перевернула, – пустила слезу мать, обняла дочь.

– Нана яалъ хъа! Нана яла хьан! [22]22
  Нана яалъ хъан (чеченск.) – смысл: лучше бы мать твоя умерла, чем все это переживать


[Закрыть]

Глава одиннадцатая

Этот страшный слух уже несколько дней зловеще витал над Грозным. Об этом говорили и в больнице, и на базаре, и на автобусных остановках. Как и все жители, Роза в это верила и не хотела верить.

Лето было в разгаре, июнь догорал. В городе было жарко, даже душно. К трем часам, освободившись на работе, Роза, как обычно, по пути домой свернула на зеленый рынок. Здесь, средь застоялой пыли, грязи и кучек мусора непролазная толкотня, столпотворение всяких лиц; и гражданских, и военных, и еще неизвестно каких. Кругом шум, неспешность, всюду играет музыка, торговки зазывают на свой товар: у мясных рядов дремлют толстые собаки, высунув от жары языки; у рыбных – о ноги продавщиц трутся облезлые кошки; у хлебных рядов примостились голуби и воробьи.

Недолго послонялась Роза по базару, купила Мальчику позднюю клубнику, абрикосы и мороженое; потом еще кое-что, и окончательно выбившись из сил, вспотев так, что глаз не раскрыть, уже с облегчением покидала это людное место, как кто-то сзади тронул ее пакет:

– Девушка, вам помочь? – на чисто русском языке.

– Чего уж, – она отдернула руку, а симпатичный молодой человек в солнцезащитных очках более, чем настырен.

– Да не нужна мне твоя помощь… Ой! Бага, неужто ты? Клянусь, никогда бы не узнала.

Бага выбрит, красиво, даже модно одет; настроение тоже бесшабашное; глаз не видно, только прежний оскал белоснежных зубов.

– Вот теперь ты молодец, – искренне радовалась Роза, – какой красавец стал! А то напялил эту грязную униформу, все по подвалам, да подворотням шлялся – в бороде вшей разводил.

– Ха-ха-ха! – беззаботно хохотал Бага.

Болтая ни о чем, более о мирском и веселом, они немного удалились от базара.

– Так что ж ты нас и «свой участок» навсегда забросил? – поинтересовалась Роза.

– Как я вас, тем более «участок», могу бросить, – шутливо отвечал он.

– Ты знаешь, как я по Мальчику и его музыке скучаю, – сам такого не представлял… Погоди-ка, – он огляделся, подошел к торговым ларькам, стоящим в ряд вдоль разбитого Дома Моды на проспекте Победы и долго присматривался, пока не выбрал большую красивую машину.

– Это Мальчику подарок.

Почему-то в этот момент Бага стал как никогда серьезным, даже озабоченным. Он снял очки, вплотную подошел к Розе и обхватил ее локоть:

– Ты особо не трепись, так, скажи кое-кому из близких, не знаю, точно когда, но скоро в городе будет страшная заварушка.

– Боже! Неужели? Об этом весь город твердит.

– Вам бы убраться до конца лета.

– Куда мы «уберемся»? Бабушка еле ходит – на ногах перенесла инсульт. А Мальчик, сам знаешь, от этого дому ни шагу… Да и не верю я в это. Смотри, как жизнь в городе кипит.

– Вот именно «кипит», – он стал узнаваемо злым, лишь бородки не хватало.

– Ты всегда обзывала меня дураком, а сама не меньше дура. Война – это грязные деньги, их только кровью можно отмыть…

Ночью, когда Мальчик уснул, Роза поделилась слухом с бабушкой.

– Куда я поеду? – печально сказала Анастасия Тихоновна.

– Да и где и кому я более нужна, – она тяжко, со свистом вздохнула.

– Вот Мальчика увезти надо бы.

– Не поедет.

– Хоть ты уезжай.

– Гм, – горько усмехнулась Роза, переворачиваясь к стене, – я тоже никому и нигде не нужна.

– За Мальчика боюсь, – тихо прошептала бабушка.

– В том то и дело.

Пожелав друг другу спокойной ночи, они умолкли. Да обе не спали, беспокойство новой бойни терзало их, и бабушка не выдержала – о своем:

– Роза, не спишь? А может, и мне компенсацию дадут? Ведь положено: хотя бы треть, даже четверть. А то, что я за женщина, что за человек? Столько лет прожила, а похоронить себя – не заработала.

– Анастасия Тихоновна, – что-то не совсем вразумительное стала городить Роза, на полуслове оборвалась – мысль совсем о другом, да и говорить невозможно.

Средь ночи, это очень редко бывает, над городом залетал вертолет, прямо над их домом страшно прошелестел лопастями, аж слышно, как шипит мотор. Где-то совсем рядом вроде завис, может, вовсе приземлился. Не задерживаясь, улетел обратно, в сторону юга – то ли на базу федералов, в Ханкалу, то ли еще дальше, к горам.

– К добру ли это? – тревожно прошептала бабушка. И словно это была команда, где-то, видимо в районе дома правительства, раздалось подряд несколько взрывов, а потом автоматно-пулеметный шквал огня. Все это длилось недолго – минут пять. Потом, затухая, еще слышались одиночные выстрелы с разных сторон, и затишье, которое опять нарушил вой вертолета, совершившего тот же маршрут. И после этого гробовая тишина. Далеко за полночь, когда Роза уже крепко спала, ее плечо затеребила бабушка:

– Проснись, проснись, – испуганно шептала она.

– Под нашими окнами какое-то движение, кто-то стонет и просит о помощи.

– Бага?! – первое что пришло Розе на ум.

Как была в неглиже, бросилась на балкон, потом выглядывала в противоположное окно – никого. Выйти в подъезд, тем более на улицу, в темноту побоялась, да и бабушка не пустила бы.

А до зари, когда небосвод лишь чуточку прояснился, Роза была у подвала: много крови, кого-то, видимо, волокли.

– Бага, – не громко позвала она. Потом еще пару раз, и громче – никто не ответил.

Зайти в подземелье она не посмела. Решив смыть кровь, она бегала с ведрами к реке, и уже все следы вроде скрыла, как услышала шипение рации – прямо перед ней капитан Головачев.

– Убирайся, да побыстрее. И не домой, а беги в больницу. Сейчас здесь зачистка будет. Заметут всех, и тебя возможно.

– А Мальчик? А бабушка?

– Бабушка русская. Небось пронесет. А Мальчика я на пост заберу.

В это время, издали, со стороны улицы Ленина послышался рев техники. В рации послышалась команда – пропустить спецколонну.

– Слышишь? Беги. А я к Мальчику, эти изверги могут дров наломать.

В больницу, как и на рынок, все новости стекаются. К вечеру узнала Роза, что оцепление снято – побежала домой. В районе «Детского мира» дышать тяжело, да вроде все в порядке – бабушка Мальчика обняла, что-то на ушко веселое шепчет.

– Вот и Роза, – воскликнула она, – сейчас всех нас накормит.

Чуть погодя, когда Мальчик возился на балконе со своими птицами, она уже другим, крайне печальным голосом рассказывала:

– Ты не поверишь! Вот такие верзилы, все в масках. Грубые, лишь матом выражаются, все обыскали, даже под ванной рыскали. А я притворилась больной, лежачей; за скрипку дюже боялась, под изголовьем ее спрятала – пронесло… До этого они в подвале лазали. Сама не видела, а Голова говорит – троих раненых вытащили, увезли – Баги среди них не было. А потом в подвале дуст, или еще что, чуть не задохнулась, под подушками спаслась. Сейчас вроде развеялось.

И в то же время по телевизору местные новости:

– Вчера ночью на Грозный напала банда боевиков, состоящая из тридцати человек… Семнадцать уничтожено, восемь задержаны… Разыскивается командир боевиков – Тумсоев Бага, 1975 года рождения, – на экране фотография.

– Ты смотри! – воскликнула бабушка.

– Вот такого, без бороды, я бы его и не узнала.

– Такого, в этой же рубашке я его видела вчера, – удивилась Роза.

– И где они его сфотографировали?

– А сегодня на блок-посту я Багу видел, – появился в комнате Мальчик, – весь побитый, в налучниках. Его закинули в дальнее помещение, и потом к нему аж два важных генерала приезжали. О чем-то скрытно с Багой говолили.

– Да о чем ты говоришь? – изумилась Роза.

– Сплоси у Головы.

– Мальчик эмоционально продолжал.

– Сам капитан и все остальные по струнке стояли. Голова плосто дрожал, все меня пытался уплятать.

– И куда они Багу дели? – теперь уже и бабушка крайне удивлена.

– Вначале уехали генелалы, пликазав в комнату к Баге даже не входить. А потом плиехали длугие военные; Голова сказал, тоже большие командилы, аж из Москвы, они-то и отвезли Багу, надев на его голову челный мешок.

– Да, – на лице Розы недоразумение, ну и заварушка?

Пытаясь не что-то понять, а по возможности выяснить судьбу Баги, на следующее утро Роза следила за блок-постом, и как только появился капитан Головачев, несмотря на огромный страх, как бы между прочим двинулась туда и вступила с командиром в контакт.

– Роза, сам ничего не понимаю, и тебе вникать не советую – голову снесут, – тревожное состояние у капитана.

– Какие-то игры начались, какой-то концерт, настоящий бардак.

– Неужели еще будет война?

– Эта война – декорация; шумовой фон, под который разворовываются огромные богатства. Здесь нет своих и чужих. По большому счету и Бага, и Мальчик, и ты, и я – просто пушечное мясо. А наверху – сговор воров – не могут честно награбленное поделить, – он закурил очередную сигарету.

– Я уже рапорт написал; отсюда бежать надо. Вы-то хоть уезжайте, Мальчика пожалейте.

В гнетущем настроении Роза пребывала несколько дней, не зная, как ей быть с больной бабушкой и упрямым Мальчиком. И хотя поползновения: мол будет снова война, – все еще упорно витают над городом, да вроде жизнь в той же колее неопределенности. Правда, есть и весьма тревожные симптомы: все стройки Грозного заморожены, нет финансирования. И это не все – пенсию бабушки, пособие Мальчику и ей зарплату уже второй месяц как не выдают, говорят в Москве посчитали пока нецелесообразным; значит, иные цели есть.

Однако, жителям Грозного жить хочется, и как прежде, ни на что не надеясь, они в этих тяжелых условиях живут. Как и все, пытается жить и Роза. Ее день натружен, дел хватает. И, как обычно, утро начинается с похода на Сунжу за водой. В подвал она уже даже не заглядывает. И не потому, что Багу совсем забыла, может наоборот. Просто теперь с именем Баги связано много противоречивого, иное не понять, считает, многое во вред. Да и вряд ли теперь Бага здесь объявится. И вдруг как-то утром, с зари духота – июль, из подземелья ее окрикнули:

– А мне воды не несешь? Что, забыла меня?

– Бага? – изумилась она.

Он снова в униформе, с оружием, оброс. Но это не прежний Бага – не тот отчаянный, залихватский молодой человек. Перед ней изможденная, словно прибитая, бледная тень, и даже голос поник, охрип, и в глазах собачья тоска – только оскал, тот прежний лютый оскал еще есть, стал еще злее, невыносимей.

– Предали нас, подставили, прямо в западню высадили, кха-кха, – он болезненно стал кашлять; смачно, противно плюнул.

– Бага, ну что ж ты еще здесь делаешь? Хоть теперь уходи.

– Я действительно дурак. В свободу верил, командиров любил. Тьфу, – он вновь плюнул, – ублюдки, да и не чеченцы они, скоты.

– Ну, хоть сейчас уйди, – вновь взмолилась она.

– Поздно. Иль мне тоже стать изменником? – глядя себе под ноги, он, что ранее с ним не бывало, печально задумался.

– Друзей бросить не могу… За их трупы и раненых – генералы требуют пол-лимона.

– Так в чем дело – моя зарплата, я до вечера достану, – оживилась Роза.

– Ты тоже дура, – процедил он.

– Полмиллиона долларов.

– Что? Долларов?… А где такие деньги есть?

– Где есть, я знаю, – прежней бесшабашностью блеснули его глаза, – вот только думаю – силенок лишился, – взгляд его потускнел.

– Все равно средь волков жить – по-волчьи выть, – буду как они.

– Кто «они»? – не сдержалась Роза.

– Хе, – ухмыльнулся Бага, – кое-кого ты очень хорошо знаешь.

«Кого он имеет в виду?» – еще день-два мучилась Роза, пока новые слухи все не прояснили, а точнее, с первой же минуты омрачили ее сознание: она почувствовала, что это страшное событие непременно коснется и ее.

Это произошло прямо у блок-поста; не того, где командир Головачев, а у другого, их в Грозном не мало. В общем, у блок-поста, где транспорт вынужденно сбрасывает скорость, средь бела дня спецколонну машин, в которой ехал Гута Туаев, атаковали неизвестные в масках. Как ни странно, российские военные, что были на посту, в это время отсиживались за железобетонной стеной: то ли обедали, то ли испугались, то ли вовсе Аллаху молились, может, был приказ, словом, на чеченцев не напали – до местных разборок им дела нет.

В бронированной иномарке был сам Гута Туаев. Машина оказалась добротной – искореженная гранатометом, а ушла. А вот две идущие следом бронированные «Волги» подвели. Кто оказал сопротивление – пристрелили, кто струсил – пощадили, а вот младшего брата Гуты – живьем увезли, пропал.

… Вот так один страшный торг породил торговлю…

А Роза, как только прослышала о случившимся с Туаевым, нутром почувствовала – тоже пропала, аж сердце заныло. Оказалось, не зря. Буквально на следующий день она поутру собиралась идти на работу, как к ним вломились дюжие молодцы, тоже в масках, и особо не говорили, да понятно – это уже чеченцы, и интересует их не только Роза, а что самое страшное, прихватили с собой и Мальчика.

Из последних сил, задыхаясь, хватаясь за щемящую грудь, бросилась им вслед Анастасия Тихоновна. Видела как на блок-посту легковушку остановили военные; увидев высунутые из слегка опущенных затонированных стекол удостоверение, машины проехали.

– Капитан, капитан, Головачев! – издалека орала бабушка.

– Мальчика! Розу и Мальчика увезли!

Реакция Головачева была молниеносной:

– БТР – на выход! Все в ружье! – и уже в рацию. – Третий пост, пятый пост – задержите две спецмашины.

Оказывается, пост у тоннеля они уже проскочили, а вот на площади «Минутка» их задержали. Там и нагнал их Головачев.

– Я тебя уволю, посажу. Это моя жена! Я полковник Туаев, – тыкал Гута удостоверение в лицо капитана.

Противостояние было нешуточным. Гута стал звонить по двум телефонам, и не только местным генералам, но и политикам в Москву. Головачев понял, что скоро будет приказ – «не вмешиваться в местный колорит!». Поэтому, не мешкая, при помощи своих подчиненных он стал действовать решительно, с силой:

– Жена, говорите ваша! Черт с вами. А Мальчика не уступлю. Только через мой труп, слово офицера.

…Обеими руками оперевшись о железобетонный блок, как безжизненное изваяние, застыла на солнцепеке Афанасьева, пытаясь разглядеть – не вернется ли кто?

Раздувая клубы пыли и копоти, через блок-пост проезжали машины, ходили вспотевшие люди, а она все стояла застыв, и не вспотела, лишь покрылась холодной испариной – с ней случился очередной удар, и стремясь не упасть, усилием воли она окаменела в этой позе, и уже и видеть не могла, ее очки заволокло влажной пеленой. И она не различила как подъехал БТР и лишь возглас Мальчика: «Бабушка!» всколыхнул ее нутро, так, что улыбнувшись, она вконец обмякла, подкосились ноги.

Прямо на блок-пост капитан Головачев вызвал по рации врачей; они настаивали на госпитализации. Однако, после уколов, немного пришедшая в себя Афанасьева категорически отказалась, лишь попросила помочь дойти с Мальчиком до дома.

– Сидите тихо, не высовывайтесь, – прощаясь, советовал капитан Головачев, – я кое в чем разберусь и завтра к вам зайду, может, даже с Розой.

Ни завтра и еще два дня ни капитан, и тем более Роза, не появились. А что еще страшней, бабушка не могла встать. От боли и бессилия, кусая последними зубами пересохшие губы, она валилась на пол, и с помощью Мальчика буквально на руках, раз в сутки, истекая потом и слезами ползла в ванную комнату, лишь бы перед ним соблюсти гигиену и чистоплотность.

На четвертые сутки закончились последние капли воды, из еды – чуть-чуть макарон, а денег – ни копейки, этим Роза ведала, с ней пропало все, если оно было.

– Бабушка, нам надо кое-как жить, – как-то не по-детски сказал Мальчик.

За эти дни он значительно изменился, голос с хрипотцой, а в глазах было позабытое, совсем непонятное, – и не только тоска, но и озабоченность.

Как и Роза, с утра он несколько раз ходил на Сунжу за водой, по настоянию бабушки таскал лишь по полведра. И как вернется, видит бабушка лицо в полотенце прячет, а сама всхлипывает.

– Ну что вы плачете, разве можно реветь? – пытается успокоить ее Мальчик.

– Как не плакать? Мечтала тебя воспитать, в люди вывести, а сама тебе обузой стала, – еще сильнее плач.

– С радостью бы руки на себя наложила бы, да тебя куда…?

– Что значит «руки наложить»? – удивлен Мальчик. – Вы мне это не преподали, в чем здесь смысл?

– Ой-ой! Боже праведный! Что я несу? – она в страхе прикрыла лицо, шепотом молясь. – Дай воли, сил и терпения, хотя бы пока Роза не объявится.

И чуть позже, уже согнав с лица печаль, а пытаясь вновь стать строгим педагогом.

– Все испытания, что нам Бог ниспослал, надо с достоинством вынести. Значит, надо жить!

– Правильно, – впервые за последние дни улыбнулся Мальчик. – Я хочу жить! Я так хочу на скрипке играть, чтобы весь мир слышал, лучше стал.

– Правильно! Молодец! – возгорелся взгляд бабушки.

– Только вначале надо умыться, а потом позавтракать.

Под устным руководством бабушки Мальчик впервые в жизни сварил макароны. Было очень вкусно! А потом пили чай, правда не свежий, зато с сахаром. А вот репетировать не получилось – музыкой сыт не будешь. Под слезы бабушки пошел Мальчик в город, первым делом на блок-пост.

– А Головы нет, – объясняет ему сержант.

– Вообще нет, каюк… Как в вашу историю ввязался, его в ту же ночь отозвали в полк, в Ханкалу. На следующий день на передовую, в горы. Точно не знаю, но говорят, то ли шальная пуля, то ли еще как, в спину… Вот так. Нечего было не в свои дела лезть, идиот… Тьфу ты, господи, прости! Царствие ему небесное.