Текст книги "Прямой наводкой по ангелу"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Убелите их свет.

Вскоре он заснул. Его сон был беспокойным: он опять вспотел, что-то бормоча, постоянно пытался сбросить одеяло.

– Что же с ним? Неужели заболел? – трогала его лобик Роза.

– День у него был тяжелый, эмоциональный – не выдержал нагрузки.

– А как он изменился, не по годам повзрослел.

– Еще бы, – печален голос бабушки, – столько повидал, пережил… Здесь фронт – год за три.

В подтверждение этого вновь застрочил пулемет, где-то далеко что-то взорвалось, а над городом повис нарастающий гул самолета-разведчика, так что клеенка на окне задрожала от вибрации.

– Надо его вывезти, насильно, – словно в прозрении оживилась Роза.

– Давно пора. Да сам не поедет… Боюсь, нанесем еще большую травму, – Анастасия Тихоновна тяжело опустилась на диван.

– Поверь моему опыту: этот ребенок – как национальное достояние; таких раз в сто лет Бог народу посылает.

– Дэла! – взмолилась Роза, на родном попросила для Мальчика долгих, счастливых лет жизни, и перейдя на русский:

– Как быстро он освоил скрипку?! Просто чудеса!

– В том-то и дело: уникальный ребенок, талант.

– Правда, и вы с ним немало возитесь. Можно сказать, круглые сутки.

– Да, других соблазнов у нас нет; скрипка – единственная радость, а у него божественный музыкальный дар… Вот теперь телевизор будет его отвлекать.

– Может, проверим телевизор, включим? – предложила Роза.

– Мальчика разбудим. Да и устала я, день суматошный был.

– Здесь все дни суматошные, – Роза осторожно закрывала балкон – и мне завтра на работу. Давайте спать.

Задули керосинку, легли. Над городом странная, давящая тишина. Лунный свет заглянул в окно, пополз по полу прямо к кроватке Мальчика, осветил его лицо. Он сквозь сон стал что-то оживленно бормотать, задергался, и вдруг залился искрящимся, чистым счастливым смехом, да таким, что бабушка и Роза никогда такого от него не слышали. А Мальчик, все смеясь, неожиданно встал, и ничего не задевая, прямо по лунному свету пошел к балкону, у самой двери остановился, хотел было развернуться, и тут женщины четко услышали:

– Скрипку не брать? Там все есть?…Лечу! – и он ухватился за ручку балкона, дернул… Первой подоспела Роза, они уложили его на большую кровать, меж собой, держа за обе руки. А он сквозь сон все рвался куда-то, просил отпустить, пока жалобно не застонал, стал плакать, сопеть. Женщины пытались сонного Мальчика успокоить, сами в растерянности плакали, пока он окончательно не затих.

А лунный свет тем временем заполз и на эту кровать, и вновь к лицу Мальчика, и вновь он улыбнулся, стал что-то невнятно бормотать.

– Роза, завесь одеялом окно, – мистически прошептала бабушка.

В комнате воцарился мрак, гробовая тишина, а потом – шорох, страшные шаги в подъезде, во входную металлическую дверь тихо постучали. Они вздрогнули, сильнее обняли Мальчика. Стук повторился. Роза осторожно встала, стала шарить у печи, выискивая топор.

– Роза, это я, Бага, – наконец заговорили за дверью.

– Открой, я ранен… Помоги.

Вскоре, при свете керосинки, в соседней комнате Роза обрабатывала окровавленное плечо.

– Ой-ой! Больно, – сетовал раненый.

– А откуда ты узнал о «зачистке»? – по ходу выуживала медсестра.

– Мир не без добрых людей, – пытался бравировать Бага.

– Это на блок-посту?

– Хе, на блок-посту одни пешки, менты. А у нас…э-э, как это в мире называется? О, да, глобализация! – он здоровой рукой постучал по нагрудному карману, откуда торчала антенна рации.

– И у нас глобальная связь, даже с Москвой.

– Вот и позвони в Москву, чтоб нас не бомбили.

– Ну, я-то звонить не могу, но иногда получается подслушать.

– И что они говорят?

– Худо дело, война им, видно, нужна, ой-ой! – он дернулся.

– Так всюду твердят, что войне конец и Грозный восстанавливать будут.

– Брехня! Вам бы отсюда уйти пора. Да знаю, Мальчик не уйдет, – он тяжело вздохнул.

– Как играть научился, особенно лезгинку, – не удержишься.

– А что ж ты даже раненый гарцуешь?

– На зло!

– Дурак ты, Бага, – с сожалением вздохнула Роза.

– Жить-то надо не «на зло», а в добро.

– Ой-ой, наслушалась старушечьих, христианских сказок. А Мальчика совсем испортили, – зная, что находящаяся в соседней комнате бабушка по-чеченски не понимает, говорил он.

– Чем же мы его испортили? – рассердилась Роза, ткнула чуть сильнее тампоном.

– А-а! – застонал Бага.

– Да я пошутил. Вижу, как возитесь с ним… А бабка упертая – быстро научила его играть, – тут он отчего-то кашлянул, и уже иным, с нотками враждебности, тоном:

– А вот с Ноем она, конечно, перегнула. Ведь наши ученые доказали, что от пророка Ноха произошли мы, нохчи [10]10
  Нохчи (чеченск.) – самоназвание чеченцев.


[Закрыть], и … – Какие «ученые»? – перебила его Роза и как залилась смехом!

– Ха-ха-ха, ну ты, Бага, точно дурень!

– Роза! – в темном дверном проеме появилась Анастасия Тихоновна.

– На всю округу слышно! Да и Мальчик спит.

Быстро закончив перевязку, выпроваживая Багу, уже в подъезде, Роза говорила:

– Завтра к обеду вернусь из больницы с медикаментами, надо как следует обработать рану при свете дня. Только как тебя позвать?

– Пусть Мальчик сыграет наш гимн! – хорохористым голосом.

– Ваш гимн, как и ваши ученые, – чуть не прыснула смехом она, и в догонку:

– Мальчик сыграет лезгинку.

С зарею Роза ходила несколько раз на Сунжу за водой, потом мыла подъезд от следов крови. Как и договаривались, в тот день и на следующий она обрабатывала Баге рану. А еще через сутки, до зари, в их квартиру грубо постучались, требовали открыть по-русски. Дабы дверь не взломали, Анастасия Тихоновна открыла: военные в черных масках ворвались, ни слова не проронив, грубо схватили Розу и под истерический вой Мальчика и вопрошание бабушки потащили в подъезд, и уже на улице один, сжалившись над старушкой, бросил:

– За пособничество боевикам.

В то же утро, взяв с собой Мальчика и скрипку в футляре – все свое состояние, – Анастасия Тихоновна ринулась за помощью в больницу, где работала Роза. Потом в милицию, в комендатуру, на военную базу в Ханкалу – все бесполезно, ее даже близко к объектам не подпускают, везде охрана – никаких следов, никто о Розе не слышал, не знает, не ведает.

А в городе, почти каждую ночь, вот так же, не известно кто, людей из домов забирает – многие бесследно исчезают, какие-то истерзанные трупы за околицей столицы случайно находят. Некоторые трупы родственникам продают. В общем – война, милости ждать нечего.

Через три дня поисков силы бабушки иссякли, и не знает она – куда еще идти, что еще делать?

– Как к ним прямо на квартиру явился капитан Головачев, с подарками для Мальчика.

– Что-то скрипки совсем на слышно, – пытался шутить он, видя, что здесь не до музыки.

– Здесь вся техника ходит без номеров, но через мой пост, и я многое знаю. БТРы, что увезли Розу, принадлежат, – и он назвал одну из спецслужб России, – и они дислоцируются на территории таксопарка.

В тот же день, к вечеру, были у таксопарка. Здесь та же картина – никого и близко не подпускают, и спросить не у кого – лишь изредка из ворот грязная бронетехника выезжает, на ней военные, и в масках и без них, да все одинаковые, словно на одно лицо. Как-то странно, бесчувственно смотрят они на бабушку с ребенком, газанув, обдают их копотью дизеля, – вот и весь ответ на вопрос.

Уже в потемках, усталые, вернулись они ни с чем домой; собирались спать, да вновь гость – Бага.

– Если знаете, где примерно Роза, то полдела уже сделано. А в этом бардаке, на территории этой республики вам могут помочь только иностранные представители.

– Так я играл для них на концелте, – воскликнул Мальчик.

– Вот и еще сыграй, – как обычно не унывает Бага. – И что вы в трауре? Включите свет, включите телевизор, играйте на скрипке, – только так здесь можно выжить.

На следующее утро, видя что к представителю от Совета Европы тоже близко не подпускают, бабушка, доставая скрипку из футляра, заметила:

– А Бага вовсе не дурак. Я бы и не догадалась. А ну-ка, Мальчик, играй, да погромче, и то же самое, что на концерте, чтобы вспомнили нас.

После первых же аккордов, из-за высокого железобетонного забора с колючей проволокой, выскочили двое охранников в морской форме, сжалившись над музыкантом, кинули в футляр по десять рублей:

– А теперь отчаливай, – потребовали они.

– Я не поплошайка, – глядя исподлобья, уперся Мальчик, – к иностланцам пустите.

– Сам ты иностланец-засланец, – передразнивая картавость ребенка, – а ну, проваливайте, да поживее, – это уже к бабушке.

– Да-да, – Анастасия Тихоновна засуетилась, делая вид, что они уходят, и как только охранники скрылись за забором, они вновь вернулись. – Давай, быстрее, повеселее, и погромче, – стала дирижировать она.

Опять выскочила охрана, да Мальчик не унимался, пытался играть, бабушка его загораживала, началась перебранка. Дело в самом центре Грозного, сразу собрался народ.

– Уже и на скрипке играть нельзя?! – крикнул кто-то.

– Да они ненормальные, музыку не слышали.

– Оставьте ребенка и старушку в покое, – разгорался скандал.

– Играй, играй, Мальчик! – чуть ли не орала бабушка.

В итоге концерт, сопровождаемый нешуточным противостоянием, состоялся, искусство взяло свое – появился импозантный молодой человек, с явной заморской внешностью. Мальчика узнали, признали, пригласили с бабушкой в апартаменты.

– Сделаем все, что можем, – нервно теребя седеющую бородку, говорил важный представитель Совета Европы.

– А Мальчик одаренный,… его бы отсюда в Европу. Я могу помочь.

– Это не надо. Вы туда лучше моего длуга Диму возьмите, – стал взахлеб говорить Мальчик, вспомнив детдом, где он находится.

– А мы к вам, в Евлопу, с концелтами будем плиезжать. Плавда, бабушка?

– Правда, золотой! – скрывая слезу, ответила Анастасия Тихоновна.

– Так ведь здесь невозможно жить, – искренне заботился представитель Европы.

– Можно, можно, – отстаивал свое Мальчик.

– В детдоме гораздо хуже, и папа с мамой там меня не навещали.

А где они? – удивился дипломат.

Бабушка в растерянности отвела печальный взгляд.

– Они ждут, пока мы построим новый «Детский мил», – с искрящимся азартом в глазах отвечал Мальчик, – а мы должны жить, здесь жить! Иглать на склипке и жить, и даже в сказке так.

– В какой сказке? – совсем недоумевая, обратился дипломат к бабушке, и не дождавшись ответа.

– Да, здесь как в сказке, точнее, как в кошмарном сне… А народ живет, значит, будет жить, раз такие дети есть!

– Да, живет, – невесело ответила Анастасия Тихоновна, и уже покинув представительство, поглаживая головку Мальчика, она про себя подумала: «Надо выживать!»

С этой мыслью они отправились на базар, как никогда прежде щедро отоварились, после обеда, как обычно, долго репетировали, вечером у Мальчика бананы, шоколад, мультики по телевизору, и уже собирались спать – прямо под окнами, в этот поздний час шум двигателя.

– Лоза, – прошептал Мальчик. И действительно, в подъезде шаги, стук, появилась Роза или ее тень: платье изодрано, всюду синяки, а в глазах ноющая тоска.

– Мальчик, бабушка! Думала, больше не увижу, – не своим голосом прошепелявила она, тихо зарыдала, в бессилии повалилась на кровать, как-то блаженно ухмыльнулась – передних зубов нет.

Глава шестая

Вполне понятно, что раз Афанасьева Анастасия Тихоновна, хотя и в полувоенном Грозном еще жила, то какой-то почтовый адрес у нее должен был быть. Однако ни она, ни Роза этого адреса, естественно, не знали, даже о существовании почты в разрушенном городе не подозревали, а тут почтальон с уведомлением; оказывается на республиканском телевидении, куда первоначально поступил запрос из Москвы, сообщили точные координаты бабушки.

Некто Зайцев Николай Евгеньевич случайно увидел Афанасьеву по центральному телевидению, проявил настойчивость, разыскал, и даже в Грозный, в фактически чужую квартиру, принадлежавшую Мальчику, поступило письмо на имя бабушки.

В отличие от многих старушек, Афанасьева не любила вспоминать свое прошлое, особенно молодость. Да на сей раз она напрягла свою память, как ни старалась, а однокурсника по московской консерватории Зайцева вспомнить не смогла. На памяти был лишь один – Зверев Женя, некогда обрученный с ней, но его она уже давно попыталась позабыть, слишком много страданий доставил он ей.

Содержание письма, набранного на допотопной ручной машине, вроде было деликатным, даже теплым, но оно сквозило туманностью, недосказанностью, и не раз, не два – нижайшая просьба ответить, приехать, так как сам приехать в Грозный корреспондент просто боится.

И хотя это письмо было абсолютно приветливым, какое-то чувство, и не то что волнение, а некая брезгливость овладела Афанасьевой. Конечно, как человек благовоспитанный, она на корреспонденцию должна ответить, но не письмом, писем она давно не писала, тем более незнакомому человеку, а есть контактный телефон.

Пошла на единственный в Грозном переговорный пункт, выстояла длинную очередь, думала, средь дня вряд ли кто на домашнем телефоне будет, – она ответа не получит, и на этом ее миссия закончится. Однако трубку сразу же подняли, и с первых же слов она его узнала – едва заметная старческая хрипловатость не смогла скрыть явный пожизненный фальцет.

– Женя, Зверев? – удивилась Анастасия Тихоновна.

– Да, да, это я! Как хорошо, что ты позвонила, – чувствовалась радость на другом конце.

В Грозном противоположные чувства, и хотела Афанасьева, как Роза крикнуть – «дрянь», да, видимо, воспитание ее сдержало, а в трубке все говорили и говорили, задавали массу вопросов. Она скупо отвечала или не отвечала вовсе. Наконец не своим голосом выдавила:

– У меня деньги на исходе.

– Погоди! – закричали в трубке, – и гораздо тише и таинственнее.

– Она у меня.

Афанасьева знала, о чем речь, но молчала, все сопела отдышкой в трубку, боясь, не сдержавшись, нагрубить.

– У меня скрипка, – великая тайна прозвучала в телефоне.

– Евгений Николаевич! Хоть под старость лет выражайтесь правильно. У вас моя скрипка, моя поруганная честь! И впредь оставьте их себе. Прощайте.

Наверное, на день, от силы на два дня этот эпизод несколько выбил бабушку из колеи. Но не более. Ныне она не жила и не хотела жить прошлым, и не жила она унылым настоящим, она знала, что будет безгранично счастлива в будущем, и это будущее – ее золотой Мальчик, которому она хочет отдавать все хорошее, что накоплено ею за ее немалую и нелегкую жизнь. А посему тратить остатки драгоценного времени на какие-то воспоминания, расстраиваться из-за них, переживать – ей просто некогда. У нее с Мальчиком разработана четкая программа репетиций, и главная радость – сам Мальчик, который, несмотря на свой детский возраст, а ему то ли десятый, то ли уже десять лет, проявляет завидное упорство, трудолюбие и даже странную, не характерную для ребенка заинтересованность в совершенном овладении инструментом. И как внушил он сам себе иль кто другой, только это позволит ему построить здесь новый, светлый «Детский мир», куда наверняка вернутся его папа и мама!

… Роза по-прежнему, почти каждый день, на работе в больнице. А бабушка и Мальчик, оставшись одни, весь день репетируют, и это без натуги, все в охотку, да с усердием и со взаимной лаской. И все бы ничего, вот только на базар ходить надо, отовариваться, время терять, а то и Бага или Головачев могут заявиться в гости, на чай под музыку. А тут вновь телеграмма срочная: «Пожалуйста, позвоните. Зайцев».

Если бы послание было подписано – «Зверев», то Афанасьева, может быть, и позвонила бы, а Зайцева она не знала и знать не хочет.

А на улице уже апрель. Все цветет, благоухает, дышит возрождением. И кто бы знал, что такое весна в послевоенном городе! Это ощущение мира, свободы, безмерной радости жизни, и счастливая уверенность в том, что в тебя в данный момент никто не целится. И над головой летают не истребители и бомбардировщики, а задорные ласточки и голуби.

А война вроде и вправду заканчивается. По крайней мере по телевизору, а они теперь каждый вечер в него любуются, прямо из Москвы утверждают, что в Чеченской Республике наступает мир и порядок, и все силы брошены на это. К счастью, на сей раз слова и дела, в целом, якобы совпадают. В Грозном оживилось строительство, появилось очень много людей, транспорт, даже светофоры.

А к дому Мальчика уже дважды приезжали какие-то важные люди – комиссия; будто бы дом, да и весь квартал, будут спешно восстанавливать. А свет и газ обещают подвести в первую очередь. Словом, перемены к лучшему налицо. В городе практически не стреляют, даже ночью. Бага, конечно же, где-то здесь, изредка появляется, но он не тот взбалмошный джигит, ожидающий своего часа реванша. Нет, видно, как говорит Роза, у него тоже приказ – «не высовываться», в общем, жизнь потихоньку налаживается, уже и аэропорт и железнодорожный вокзал в действии, кое-где и школы функционируют.

По велению бабушки решено Мальчика отдать в школу с нового учебного года, а сейчас все силы на музыку. И мало того, что ныне телевизор влечет к себе Мальчика, на улице весна в разгаре, и он рвется туда, все время порезвиться на природе хочет. И вроде глядит он в нотную тетрадь, а одним глазом все время к окну его манит: там солнечные зайчики прыгают, воробьи неугомонно щебечут, перекрывая городской шум, а набережная Сунжи хоть и разбита и фонтан уныл, – все же порхают там уже бабочки и всякая иная насекомая живность, природа влечет к себе. Многое что еще отвлекает Мальчика от занятий, а тут какой-то разговор затеяли прямо под окном, и якобы прозвучала фамилия бабушки.

– Ты не отвлекайся, сиди, – как строгий педагог сказала бабушка Мальчику, сама подошла к окну и, издав какой-то гортанный непонятный звук, чуть отпрянула, потом медленно, очень осторожно выглянула вновь и словно оцепенела.

Удивительное дело – ровно полвека назад, в конце ее первой в жизни войны, она впервые увидела этот, с виду грязный мешок из грубой мешковины, и сразу же догадалась, что в нем находится скрипка; и даже не будучи при ней, эта скрипка приносила ей постоянно немалые проблемы, словно проклятие. И надо же было такому случиться, вроде все давно прошло, улеглось, и о скрипке и о ней самой все всё позабыли, а она – скрипка, под конец и этой, уже второй ее войны, вновь так неожиданно объявилась.

Невольно вспоминая прошлое, Анастасия Тихоновна, очень долго, будто изучала, смотрела на этот злосчастный мешок, лишь потом, медленно, перевела встревоженный взгляд на пришельца. Конечно же, годы взяли свое, и встреть она этого пожилого мужчину в толпе, может быть, и не узнала бы. Однако это был Женя, и несмотря на возраст (она сравнила с собой) он здорово сохранился; еще румянец на щеках, и хоть очки, а глаза еще ясные, живые, и волосы, не такие же густые, да как и раньше, рыжие, выкрашены – к чему? Вот только ссутулился, а так – просто молодец – войны его не коснулись, видать, хорошо жил. И бабушка Учитал, как ее называл Мальчик, никогда прежде вроде бы такого за собой не замечала, а сейчас, увидев некогда нареченного перед Богом, она его не то чтобы еще больше возненавидела, она его просто стала презирать, как человека.

Однако, хоть и поздно, и ей это ныне ни к чему, он все-таки явился, и явился не куда-нибудь, а в неспокойный город Грозный, и инструмент привез. Может, совесть под конец жизни появилась? В любом случае он под окнами, ищет ее, и ей не хотелось бы, да деваться некуда.

– Вы не меня случайно ищете? – специально не называя ни старую, ни новую фамилию, официальным тоном крикнула Афанасьева.

Он явно опешил, на лице гримаса, то ли боль; и, вроде бы, уже видел он ее по телевизору, да, наверное, он воочию до сих пор представлял ее молодой, красивой, а тут – дряблая старуха. Право, длилось это мгновение; как заправский артист, он в момент преобразился, уж очень широко, по-родственному улыбнулся, сделал театральный жест поклонения кавалера, и, словно молодой ухажер:

– О! Настя! Анастасия! – не вписывающаяся в окружающую разруху напыщенность интонации.

Так получилось – в этот день на обед и Роза с работы пришла. В честь столичного гостя все, что было, на стол выложили. Да гость оказался чересчур разборчив в еде. В последние годы он потребляет лишь мед, творог, кисломолочное, только не молоко, а в основном, предпочитает свежие овощи и фрукты. Из перечисленного в наличии репчатый лук, капуста, и та квашеная.

– Вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, – все время улыбается гость, но видно, что это ему дается с трудом, и он даже к кружке прикасается с некой брезгливостью. – Я частенько голодаю целыми неделями. Пью, как сейчас, лишь кипяченую воду, – он сделал глоток, сморщился.

– А вы, Анастасия, не пробовали голодать? В нашем возрасте очень полезно, – он сделал еще один глоток кипятка со свистом.

– Вот только вода здесь со странным вкусом и,… запашком.

– А это Сунжа так пахнет, – пояснил Мальчик.

– Вы из реки воду пьете? – смятение на лице гостя, больше он к кипятку не притронулся, твердо перешел на «весьма полезное» сухое голодание.

Обычно и во время еды бабушка что-то передавала, учила Мальчика жизни. На сей раз она и слова не проронила. А Розе неудобно, даже стыдно, гостя не так на Кавказе встречают:

– Мальчик, пойдем на базар, – предложила она, – для гостя особую еду купить надо. Когда остались одни, приезжий подошел к окну, особо не высовываясь, долго осматривал панораму разрушений:

– Да-а, не ожидал я, не ожидал я такого увидеть, – наконец сказал он, хрустнув при этом костяшками пальцев.

– Что, не ожидали меня такой найти? – наконец заговорила Афанасьева.

– А ведь вы и по телевизору меня, вроде, видели.

– Да нет, что вы! – не оборачивается гость.

– Я о городе, как после войны.

– А что ж здесь, если не война?

– Ну, по телевизору все как-то иначе.

– Красивей, моложе.

– Я о городе, – он кашлянул, обернулся.

– Как-то гуманней, – подошел к столу, и совсем иным тоном вновь переходя на «ты».

– Настя, Анастасия, здесь жить просто невозможно. Как ты здесь, в этой дыре очутилась и застряла?

– Не без вашей помощи, – сдавленно-утробным голосом.

– Моей?! – он напустил мину непонимания на лицо, но видя, что на него даже не смотрят, сказал задумчивое: «м-да», скрипя старым диваном, сел напротив нее.

– Настя, если можешь, прошлое забудь, прости. Гм, я приехал, а сюда мало кто посмеет сунуться, искупая свои грехи и надеясь вызволить тебя из этого ада.

– И давно вы стали ад и рай признавать, – едва заметная ирония.

– Насколько помню, вы, да и ваши родители – убежденные атеисты. Даже венчаться со мной еле согласились.

– Времена были иные, коммунизм!

– Времена те же, «коммунизм» переиначили, просто вы состарились, и волей-неволей думая о грядущей смерти, и там хотите теплое местечко ухватить.

– Я вас не узнаю, не ожидал! – вскочил гость.

– Вы были в тюрьме. А времена были, действительно, страшные, послевоенные. Сталинизм! Всюду сыск.

– И как же вы умудрились вместе со скрипкой скрыться? – уже не ирония, а сарказм в ее тоне.

– Настя, – он вновь сел, нервно теребя пальчиками, долго молчал, взял кружку, но пить не стал, и совсем потупившись, согнувшись, пуская слезу, стал говорить о прошлом, да совсем не так, как это знала Афанасьева.

В 1947 году, после того как внезапно скончался отчим Анастасии Тихоновны – сердце двоюродный брат отчима сообщил матери, что у него на подмосковной даче запрятаны скрипка, рукописи и еще кое-что. Скрипкой уже интересовались, искали, посему мать Афанасьевой не знала, как ей с нею быть. И в это время свои услуги предложил Женя, он тоже давно оценил уникальность инструмента.

Несмотря на то, что дочь в письмах из тюрьмы уже и не упоминала о женихе, чересчур набожная мать считала, что молодые пред Богом повенчаны, Им благословлены, и это раз и навсегда. Значит, Женя Зверев родной, и ему, а не престарелому брату мужа лучше доверить то, что так самозабвенно любила дочь. Больше ни скрипки, ни самого Жени никто не видел. Правда, мать, вопреки своим предубеждениям, исполняя волю дочери из тюрьмы, ходила много раз к этим «безбожникам» – родителям Жени, они твердили одно – единственный сын уехал на гастроли за Урал, с тех пор лишь одно письмо, сами сына разыскивают.

А в конце 1948 года на свидание с Анастасией Тихоновной, в ту далекую северную глушь Печорского края, прибыл сам Столетов. И якобы интересовался ее судьбой, да на самом деле, как без труда поняла Афанасьева, его интересовала только судьба утерянной скрипки. И еще поняла она, что инструмент интересует не самого Столетова, а кто-то в этих поисках его неволит и понукает.

Через полгода, уже комариным летом 1949 года, Столетов прибыл к ней на зону вновь, и после этого, за полтора года до истечения срока, Афанасьеву досрочно освободили из заключения, и, как ей строго предписал пожизненный командир – всеми силами надо найти жениха.

Не год и не два моталась Афанасьева по огромной стране в поисках Жени. И знала, что не только она и Столетов, а гораздо более значительные люди заняты тем же, но сами они не ездят, лишь приказы отдают.

Их усилия ничем не увенчались. Правда, они напали на его след, он пропал где-то за границей, куда Женя умудрился бежать. В общем, пропал. Хотя мать Анастасии Тихоновны до самой кончины не сомневалась: вот-вот он сам объявится, что в конце концов и случилось.

– И как ты умудрился фамилию поменять так скрыться? – повторила вопрос Афанасьева, дальнейшего она не знала.

– Конечно же, гость не все рассказал, как было, она кое-что сама домыслила. Оказалось все очень просто. Скрипка, точнее мешок, был тщательно замурован в гараже. И никто не догадался обыскать гараж рядового инженера, кем являлся отец Жени.

Связь с родителями, хотя и редкая, раз в году, у Жени была. Свой побег родным он объяснил тем, что его преследуют подельники Афанасьевой, тоже уголовники, как и его бывшая невеста.

Зверев знал, что его уже ищут или скоро будут искать. Он действительно ездил по стране с гастролями, все время ожидая преследования, и не раз сожалел, что присвоил скрипку, и готов был ее отдать, конечно же под нажимом и за вознаграждение за сохранность, но только не Афанасьевым, о которых он пытался позабыть.

В итоге судьба привела его в Ленинград, где ему сделали предложение быть основным фортепианным солистом оркестра военно-морских сил СССР. На первом же концерте он покорил неискушенную публику. И некий военный адмирал, по-барски хлопая его по плечу, представил Женю своим супруге и дочери, последняя, между прочим, тоже всерьез занимается музыкой, тоже учится в ленинградской консерватории.

Позже он, конечно, же вспомнил, что Анастасия куда искуснее в музыке и гораздо привлекательнее. Но дочь адмирала есть дочь адмирала. Недаром Жене по курсу актерское мастерство, а это очень необходимо для гастролирующего артиста, имел только «отлично». В ход пошли и знания, и природное обаяние, и предложение «позаниматься лично с дочерью». Словом, Женя покорил не только адмирала, его супругу, но и дочь. Свадьбы еще не было, но она намечалась. А до этого сводный оркестр военно-морских сил должен был проехать с показательными гастролями по портам Европы. В Польше и в Германии ему не понравилось, видать, эти страны еще не оправились после войны. А вот Дания свела с ума. В Швеции он вообще был в восторге, а в Англии уже сбежал, попросил политическое убежище.

Пару первых лет было совсем не легко. А потом и язык выучил, и его как музыканта и гражданина признали. Появилась работа, жилье, а вскоре и жена, конечно же, как он выразился, «уродина», в этом деле он явно регрессировал; зато тоже музыкант, в его же оркестре, и он окончательно утвердился в Англии. А когда родилась дочь, его дела совсем, казалось бы, утряслись. Да не тут-то было.

Оказывается, как он подсказал, – его «пасли» бывшие соотечественники. Была встреча и жесткие условия – либо он работает во благо СССР, либо… Разумеется, он хочет жить, и не то, чтобы его советские спецслужбы завербовали; он русский, и с охоткой готов для родины служить.

Так, в целом не плохо, он прожил в Англии еще около десяти лет, пока на чем-то «не прокололся» (тоже его сленг). С виду он человек невзрачный, любой скажет тихий, да бежать горазд. Не без помощи своих (а где у него «свои», где «чужие» – сам черт не разберет) он бежал из Англии и тоже на советском корабле.

Видимо, он прилично поработал, выслужился. В Москве его встретили, конечно же, не как героя, но нормально.

Помогли с жильем, устроили на работу по основной профессии: без отрыва от «производства» и пенсии – на вспомогательной. Сами же предложили, для надежности, поменять фамилию и имя.

С помощью новых покровителей он пытался играть в лучших оркестрах страны, очень этого хотел. Однако, страна Советов ежегодно выращивала новую плеяду талантливых музыкантов, и Николай Зайцев даже под патронажем спецслужб не смог выдержать конкуренции, стал чиновником в отрасли культуры, и заодно – почетным офицером запаса.

Еще дважды был женат. Еще одна дочь. С дочерью в Англии никакого контакта – просто запрещено. А дочь от русской жены сама перебралась куда-то в Европу, раз в год, как и он со своими родителями, выходит с ним на связь, и то по электронной почте, справляется – жив ли? А то хорошая квартира в центре Москвы может без наследства пропасть.

– В общем, один, совсем одиноким остался, – вновь пуская слезу, заканчивал он свой рассказ. – Ты не поверишь, Настенька, бывает целый месяц пройдет, и даже никто не позвонит, разве что оплатить коммунальные услуги.

– А ее где хранили? – кивнула Афанасьева в сторону мешка.

– Честное слово, до самого 1981 года, пока гаражи не стали сносить под реконструкцию, даже не тронул, – он бережно погладил мешковину.

– С тех пор в квартире и зазря выйти боюсь, охраняю. А дотронусь – тепло, аж тебя вспоминаю, молодею.

– И не побоялись сюда приехать? – все же язвителен ее голос.

– Конечно, боялся, – аж встал.

– Но мне помогли, попросил, – он молодцевато выпрямил осанку.

– Я ведь всякое поведал.

– И всякое натворили, – почему-то и Афанасьева встала.

– А скрипку зачем сюда привезли?

– Но без нее не мог, – он артистично развел руками.

– Она как верительная грамота. Посмотри, – он стал быстро развязывать мешковину, в спешке запутался, долго возился, прежде чем достал до боли знакомый ей футляр.

Анастасии Тихоновне стало плохо, она дрожавшей рукой прикрыла глаза, вспоминая молодость, роскошь австрийского дворца, еженочные застолья с изысканными яствами, а потом страстные ухаживания Столетова, опьяненного старым вином и ее юным телом… Это была единственно яркая, радостная страница в биографии ее жизни, и она сгорела в мгновение, как искра, оставив лишь страдания и на все последующие годы.

– Вот это вещь! Посмотри! – он бережно взял в руки скрипку, провел смычком. – Звук! Я ее для нас сохранил. А иначе, – он попытался заглянуть в ее глаза, – давно бы ты с ней рассталась.