Текст книги "Прямой наводкой по ангелу"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

После ранения в легкие, приступы кашля у него были всегда, а тут чуть сильнее. Анастасия не обратила на это внимание, все мысли и заботы теперь вокруг сына. И лишь когда Максиму совсем стало плохо, температура, потом озноб – вызвали врачей, сразу же положили в гарнизонный военный госпиталь, к которому он был прикреплен, и в то же день перевели в республиканский туберкулезный госпиталь, – открытая форма, инфекционно опасен.

Для Анастасии самое страшное – лишь бы сын не заболел. Не пронесло – инфекция в легких. Заметалась она меж двух огней, а потом поняла, в первую очередь спасать надо ребенка. Вновь легла с ним в больницу.

… За один год она потеряла троих, самых близких людей. Вначале умер Богатов. Прямо из больницы она пошла на похороны, чтобы отдать последнюю дань столь доброму человеку.

После двух месяцев лечения ее с сыном выписали. Врачи ничего не обещали, говорили – может так, может… Иногда ребенку становилось совсем хорошо, он просто расцветал, сиял, и какое она испытывала счастье, ночью прижимая его к себе. А потом, вдруг ни с того ни с сего он прямо на глазах хирел, становился вялым, как промерзший по весне ранний цветок. И тогда она не спала, всю ночь опасаясь страшного, вновь прижимала его к себе, пытаясь высосать в себя его хворь… Не судьба. Меньше годика гостил с нею мальчик. Еще пару месяцев спустя не стало Максима.

Если бы не мать рядом, очень худо было бы ей. А так мать то приласкает, то поплачет с ней, а то наоборот:

– Что ты нюни развесила? Все предписано Богом! Чистых быстро к себе забирает. На, сыграй-ка лучше для них, говорят, они только музыку и песни с земли слышат.

Порой веря в это, порой не веря, орошая скрипку отчима горькими слезами, играла Анастасия унылые мелодии.

– Да что ты делаешь? – и тогда возмущалась мать.

– Сыграй для них что-нибудь веселенькое, а то они с тоски помрут.

– Так они уже померли.

– Дура, дура, крестись. Молиться надо. И не померли они, а Бог благословил, к себе призвал. И до нас очередь дойдет, молись.

И вправду, в молитвах и в музыке она нашла хоть какой-то покой, успокоение. Но к прежней жизни вернуться не смогла, так и бросила неоконченную докторскую диссертацию.

– Может, в Москву вернемся? – как-то предложила мать.

– Никогда, могилки должны быть ухожены.

Будучи доцентом кафедры покойного мужа, Анастасия Тихоновна всю жизнь, вплоть до следующей в ее жизни войны, преподавала студентам физику. Но это была обыденная монотонная жизнь, которая ей удовлетворения не доставляла. А ее теперь нестерпимо тянуло к детям, и она вновь вернулась в лоно искусства: стала преподавателем в музыкальной школе. Там-то и был ее учеником Илья Столетов, чересчур упитанный, холеный мальчишка, за которым каждый день на персональной машине приезжала важная, расфуфыренная особа и каждый раз:

– Ну как мой сыночек Илюша?

А что она скажет, что слуха нет, ленив, чванлив, и даже пререкается. Нет, она всегда говорит о детях хорошо.

– Ничего, ничего, я думаю будет еще лучше.

– А как инструмент? На нем он играет лучше? С таким трудом в Москве достали, год заказ ждали.

Да, скрипка у Ильи прекрасная, может, даже лучше, чем инструмент отчима, и такой в Грозном, пожалуй, нет. Но при чем тут скрипка, если ребенок бездарен? А она все равно в ответ:

– Инструмент на зависть, и понятное дело, лучше стал играть.

И вдруг – дикая бестактность:

– А та скрипка где?

– Какая скрипка?

– Скрипка Мальдини, что вы у Аркаши-дурачка выудили… Да вы не волнуйтесь, все в прошлом, я не о том, и подойдя вплотную, шепотом. – Любые деньги заплачу, и никто не узнает.

Ни слова не смогла сказать в ответ Анастасия Тихоновна; ее ученик и той сын – Илья рядом стоял… А послать бы следовало, потом жалела.

Грозный, город небольшой, то на собрании, то на концерте, а то просто на улице она изредка встречала самого Столетова-отца. Аркадий Яковлевич «рос» на глазах. Стал первым секретарем одного из райкомов города, потом в горком партии перешел; делегат съездов, депутат, в общем, как всегда, – большой начальник. При виде Афанасьевой галантно, как он всегда умел, кланяется, непременно справляется о житье-бытье, а раз, вдруг ни с того ни с сего, пригласил показать свою дачу, и она почему-то не отказалась, все-таки связь с прошлым была.

В пригороде Грозного, средь лесного горного массива небольшой участок, двухэтажный дом, сторож-работник, что по тем временам иметь небезопасно – эксплуатация. Словом, шик! Было лето, жарили шашлык, пили хорошее вино, все время говорили о прошлом, и только о войне. К вечеру он пригласил ее в дом. То ли вино подействовало, то ли еще что, но она не противилась, а он, задыхаясь от одышки, раздел ее, и все не смог, может, не захотел; она уже не та Настя, Настенька.

Свесив меж тонких, хилых ног обрюзгший яйцеобразный живот, он сел рядом на диване; кряхтя, сопя медленно закурил, иногда, искоса поглядывая на лежащую женщину, и то ли по старой привычке, то ли из любопытства, он осторожно, словно по углям, слегка коснулся шва кесарева сечения, отдернул руку, отвернулся, больше и глядеть не хотел.

А она еще долго лежала, вспомнив, как он всегда любил водить этим пальчиком по всему ее телу, страстно шепча:

– Бог тебе дал эту атласную, нежную кожу; эту стать, эти формы, особенно грудь. А мне Бог дал тебя.

Так оно и было, всю забрал.

Однако тогда она не хотела вспоминать и ворошить прошлое, считала, жизнь прошла, и как бы подводя итог, впервые, на последнем свидании, перейдя с ним на «ты», спросила:

– Аркадий Яковлевич, а ты счастлив был?

Скрипя костяшками, вздохнув, он тяжело встал, глянул в зеркало и печально:

– Если честно, то с тобой да… А в целом, – он махнул рукой, потом глянул на семейную фотографию над камином.

– Посмотри на нее, разве в такой мымрой счастлив будешь? И дети все в нее – деньги, деньги давай!

Позже, уже облачившись в одежды, поправляя галстук, Столетов перед зеркалом подтягивал пузо, выправляя былую стать:

– А что? Я думаю, мое счастье еще впереди… Гм, твое, Настенька, тоже, он дежурно поцеловал ее в щечку.

– Кстати, ты прекрасно сохранилась! – и присвистнув: – На днях в Европу, командировка, что тебе привезти?

Больше никого из Столетовых она не видела. Аркадий Яковлевич перешел на работу в Москву, перевез семью…

В 1986 году умерла мать Анастасии Тихоновны. После этого она обменяла свою квартиру и мамину комнату в Москве на хороший дом с участком земли в самом центре Грозного, на Первомайской. Теперь у нее появилась еще одна страсть – цветы: и летом и зимой, в оранжерее и в парнике она выращивала разнообразные цветы и каждое воскресенье носила их на кладбище – каждому по букетику, и играла на скрипке отчима; когда тоску, когда печаль, когда надежду на скорую встречу…

Глава девятая

Ночь. Грозный. Тишина. Даже слышно, как Сунжа течет. И уже не первую ночь, а, наверное, и с пару месяцев в городе не стреляют. Вроде и те, на блокпостах стоят, и те, что по подвалам и подворотням водятся, теперь друг другу будто бы не мешают, не замечают, словом, могут мирно сосуществовать, то ли приказ такой, то ли еще что, а в общем, картина очень даже благостная – город второпях восстанавливают; средства есть, работа есть, днем значительное оживление, пробки на дорогах, толчея; шум, гам, словно жизнь. А вот ночью… Ночью над городом тишина, зловещая тишина, даже слышно, как Сунжа течет.

Над разбитым городом плавно взошла спелая сочная луна, залила фосфоритовым светом мрак перекошенных руин, так что казалось, будто на фоне едкой синевы бесконечного неба, в смертной схватке раскрытая пасть не смогла мир съесть, так и застыла голодная челюсть, а зубы уже выбиты, изъяты, лишь высотки города, как изъеденные клыки, еще стоят по периметру центра. А в самом центре – оазис, блок-пост озарен, но и там тишина, не чувствуется никакого движения, лишь вокруг прожекторов мошкара тучами, да летучие мыши – света боятся, а живность влечет.

Как ни странно, тут же рядом, по-над бывшим «Детским миром» тоже в окошке свет горел, совсем недавно потух; вот туда-то, где еще есть жизнь, заглянула заманчивая луна, проложила ковровую дорожку прямо посреди большой комнаты, вслушалась.

– Спит? – тревожный шепот Розы.

– Вроде заснул, – бабушка теснее прижала к себе Мальчика.

– Как он плакал, – Роза тяжело вздохнула.

– Эта родной скрипка стала, как единственная игрушка.

– Да… Такое потрясение.

– Вы-то сами как?

– Ой, Роза, спасибо. Признаюсь, чтоб он не видел, еле-еле держалась. А после твоего укола прямо отпустило, дышать могу.

– Вас обоих завтра в нашу больницу поведу. У меня есть подозрение, что у вас, – она замолчала, переворачиваясь на другой бок, заскрипели пружины старого дивана.

– Как мои кости стонут, – грустно выдала бабушка. Тоже думаю – микроинсульт.

– Не-не, простой приступ, – оживилась Роза.

В это время Мальчик во сне простонал, задвигал конечностями, скидывая одеяло, отталкивая бабушку и четким баском, словно пробудившись:

– Да что вы шутите?! Они не прилетят…

Женщины замерли, даже задышали осторожно. А яркий лунный луч, как-то уж очень прытко пополз к постели Мальчика, щекотнул игриво его ресницами, и он вначале дернулся, прыснул смехом, а потом громко:

– О! Как я рад! Я думал, вы меня совсем позабыли, – и с этими словами он шустро встал, будто днем уверенно прошел по светлому лунному ковру прямо на балкон.

– Боже! Там перил нет, – взмолилась бабушка.

Скрипя пружинами, Роза осторожно встала, сделала шаг к нему и замерла, потому что замер и он, прямо на разбитом бетонном порожке балкона.

– Какая ночь! Какое необъятное небо и сколько звезд! Какая луна! – он вновь искряще-безмятежно засмеялся.

– Какая тишина! Ха-ха! Конечно же, сыграю, это я для вас сочинил!

Словно в руках его скрипка, он стал делать исполнительские движения, напевая незнакомую мелодию, и такую странную, живую, даже задорную… Вдруг где-то далеко, на окраине города что-то взорвалось. Мальчик замер, глядя вверх, туда же устремил ручонки:

– Куда же вы? Куда? И я с вами, – прянул он вперед, буквально в полете Роза схватила его. – Отпусти, отпусти, – застонал он.

– Занавесь окно! – крикнула бабушка, принимая в руки ребенка.

Утром, как обычно, первым пробудился Мальчик. Целуя, он первым делом растормошил бабушку, потом Розу, и в одних трусиках, встав между ними, с блеском в глазах, ликуя:

– Вы знаете, ко мне ночью из самой класивой звезды папа и мама прилетали, с собой звали, но я без вас не полетел, сказал: все вместе полетим.

– Боже! – зажала рот бабушка.

В седеющих густых волосах Роза скрыла лицо, чуть не до груди склонив голову.

– Почему же вы не радуетесь? – воскликнул Мальчик, и видимо, вспомнив и то, что было до ночи, он резко погрустнел.

– Мою склипку, ваш подарок, бабушка, заблали, – он не по-детски тяжело вздохнул.

– Какие же они дрянные мерзопакостники.

– Так нельзя говорить! – встрепенулась бабушка.

– Даже думать так нельзя.

– Вы их так сами вчела назвали, – насупился он.

– Как без музыки мы будем жить?! Бабушка, как?

– Без музыки жить нельзя, – бабушка взяла его за ручку, притянула к себе. – Мальчик, дорогой, напой-ка вновь мелодию, что ты ночью исполнил.

– Какую мелодию? – удивился он, заморгали его пышные ресницы.

– Ну, ты этой ночью ее пел, – подбадривая, она вглядывалась в его глаза, – такая песенка, с задором.

– Разве я ночью играл? – еще больше удивился Мальчик.

– А на чем я мог играть?… У меня не будет больше скрипки?

– Как не будет?! – попыталась улыбнуться бабушка.

– У тебя есть одна из лучших скрипок в мире. Роза, – просящим был ее тон, – забери у Баги скрипку.

– А если, – испуг на ее лице, – если и эту?

– Ну, как Бог даст, – выдавила бабушка улыбку.

– И не томиться же инструменту под землей. В скрипке тоже душа, и мне кажется, в руках Мальчика она оживает, как никогда ранее поет.

Ежедневно по утрам Роза несколько раз ходит на Сунжу за водой. Скрыто от всех, иной раз носит воду и в подвал, Баге. Каждый раз, когда спускается туда, сердце ее замирает от страха. В подвале мрак, сырость, липнут паутины к лицу, и едкая вонь застоялой воды, пыли, крыс. Она никогда дальше ступенек не заходит. Прямо под лестницей в емкость сливает воду. Если Бага недалече, а подвалы, как он утверждает, город под землей, то он окликнет ее, перекинутся фразами, бывает, и поговорят. На сей раз, как и накануне, когда она прятала здесь скрипку, вроде никого. Засунула она руку под вонючий лестничный пролет: страшно, будто голодная пасть крокодила, а полезла дальше, шарит рукой полувековую пыль, куда и крысы боятся полезть; чуть ли не вскрикнув от ужаса, уже обтекая потом, она почти с головой залезла в этот смрад – ничего нет: она уже отчаялась, как услышала сверху легкий шорох, оцепенела в этой позе, и стало бы ей еще хуже, если бы не знакомый молодой голос:

– Йиша [17]17
  Йиша (чеченск.) – сестра.


[Закрыть], ты что там пыль выметаешь?

Грозно сопя, с прилипшими к вспотевшему лицу волосами, страшная от горя, Роза моментально вскочила, и будучи, хотя бы на вид, выше и толще Баги, она резко схватила его за руки, яростно тряхнула:

– Скрипка где?

– Какая скрипка? Ха-ха-ха! – сквозь черную густую щетину белоснежный оскал.

– Лучше скажи, куда вновь твои зубы подевались?

– Ба-га! Хоть ты не мучь!

– Я что? Я не мучаю, наоборот, для тебя подходящего жениха подыскиваю. Вот, всю ночь, как волк, по городу бродил: стоящего тебя пока не нашел.

– Бага! – злобой блеснули ее глаза, и чуть ли не крича, – Скрипка Мальчика!

– Не шуми, – резким движением высвободился от ее притязаний и уже строго:

– Тоже мне запрятала скрипку! Прямо у входа. Здесь в любой момент облавы жди, – последние слова донеслись уже из темноте.

Вернулся он не с автоматом, а бережно неся футляр, и увидев, как облегченно расплылось лицо Розы, игривым тоном:

– На этой скрипке Мальчик будет играть на твоей свадьбе, а я буду танцевать лезгинку.

Она бесцеремонно выхватила его ношу, недовольно оглядев, быстро двинулась вверх и уже на выходе из подвала, полуобернувшись:

– Бага, сколько раз я прошу тебя: не шути со мной. Мал еще. И к тому же знай, как-никак, а нехан цjартjехъ ю со [18]18
  Нехан цjартjехъ ю со (чеченск.) – досл. – под чужим именем, т. е. замужняя.


[Закрыть].

– Кто же этот счастливчик? – с усмешкой.

Теперь уже без гнева она погрозила ему пальцем:

– Не ждал бы Мальчик – уши бы тебе оборвала.

Она второпях поднималась в подъезде, когда догнал ее Бага:

– Роза, что вчера здесь произошло, я примерно знаю. И вроде ты кого-то узнала.

Она остановилась, обернулась. И надо бы все рассказать, да как не верти, а Гута, хоть и дрянь, но еще якобы муж, к тому же сосед, и она обо всем этом всю ночь думала, как надумала, так и ответила:

– Сама разберусь, – хотела было тронуться, да не удержалась, – А тебя ведь здесь не было, – как все узнал?

– Хе, – на лице Баги то ли бесшабашная ухмылка, то ли несходящий звериный оскал. – Это мой участок, и я обо всем должен знать, за все должен ответить.

– Юн ты еще, чтобы «все знать» и «за все отвечать»! – строго сказала Роза, и уже было тронулась, как Бага с силой схватил ее руку:

– Роза, назови имя, ведь за твою челюсть кто-то должен ответить?

– Моя-то челюсть не раз бита, и это я стерплю, а вот ты еще молод, свои красивые зубы побереги, в жизни пригодятся.

– Йиша, ты это знаешь – моя жизнь уже не жизнь: по тропе смерти хожу, и этого, как божьего благословления жду. А вот Мальчика, пока живой, в обиду не дам! Мехкан мехха ву иза! [19]19
  Мехкан мехха ву иза (чеченск.) – досл. – равноценен родине, бесценен, значителен.


[Закрыть]А ты кого-то прикрываешь.

– Я сказала, сама разберусь, – грубо отрезала она.

Как ни испорчено настроение, а жить все равно надо. И первым делом Роза хотела доставить в больницу бабушку: вчера был приступ – тревожный симптом.

– Не-не, – категорично отвергла это Анастасия Тихоновна.

– Мне уже лучше… Нам с Мальчиком надо заниматься.

– Да, – поддержал ее Мальчик, – там будут больно колоть. А тут музыка, – он гладил инструмент, словно влюблен, – она ее, и нас всех излечит. Правильно, бабушка?

– Конечно, правильно, мой золотой! – она его обняла, поцеловала, и на ушко шепотом: – А ну, постарайся вспомнить ту ночную мелодию.

Поняв, что музыкантов уже не переубедить, Роза поспешила на работу, пообещав к обеду вернуться с врачами. Когда она на машине «скорой» возвратилась домой – ничего не узнать. Кругом строительная техника, и уже разгрузили стройматериал. Но никто не работает, во дворе концерт. Из козел соорудили сцену, на ней Мальчик, уже вспотел от игры. А слушателей – не сосчитать: сотня строителей, военные с блок-поста и не только, просто прохожие и проезжающие.

Сразу, в первых рядах Роза увидела Анастасию Тихоновну, с трудом протиснулась к ней…

– Какие врачи? – шепча, отмахнулась бабушка. – Строители объявили, что здесь вскоре все восстановят, и в первую очередь «Детский мир»: наш Мальчик так обрадовался, что вспомнил ту мелодию. Уже трижды по памяти ее исполнил, просто шедевр! А теперь концерт по просьбе трудящихся.

Розе не до концерта. Отпустила она «скорую», а сама направилась на окраину города, в свой родной район. Все как прежде, руины уже бурьяном заросли. И в городе почти что все улицы разбиты, а их улица – свежий асфальт, правда, лишь до дома Гуты Туаева. Вот где жизнь кипит, цветет, действительно восстанавливается. Много вооруженных людей, еще больше строителей; на ее зов появился младший брат Гуты, вроде ее деверь. Сам он вооружен, в шаге – два охранника, даже в собственном дворе боится.

Заметила Роза, как при виде ее лицо деверя исказилось, мрачной тенью покрылось; и чтобы при посторонних не распространяться, она сходу выпалила:

– Передай брату, чтоб скрипку вернул.

– Что?! – возмутился Туаев.

– Мы настоящие мужчины, и всякой музыкой, тем более какими-то скрипками не занимаемся, – и, усмехаясь, – да и не знаем, что это и не хотим знать.

– То, что культура вас обошла, – мне давно ведомо, – пытаясь сохранить твердость голоса, продолжала она.

– Однако, ты передай, что я прошу вернуть скрипку, и срочно.

– Да ты совсем обалдела? – подошел он вплотную и пальцем тыкая в нос.

– А ну, пошла вон! Не будь ты женщиной…

– Я не просто женщина, – перебила она деверя, – я еще числюсь твоей снохой.

– Чего? Какая ты сноха?! Пособница боевиков!

– И самое больное.

– Мало тебе русские зубы выбили, надо было язык вырвать и еще кое-что, – при этом он сделал недвусмысленный непристойный жест.

– Пошла вон, и чтобы ни твоего духа, ни твоей вшивой родни здесь не было.

Позже, вспоминая все это, она все время удивлялась, как не выцарапала ему глаза. Просто Бог дал ей в тот момент самообладание, как-никак еще сноха. Однако, от своего не отступила:

– Вы знаете, где я живу, где работаю – скрипку срочно верните, а заодно пусть твой брат разведется со мной.

– Мой брат не нужен! – замахал руками Туаев. – И в прошлый раз я этот обряд свершил, и сейчас обязан, просто руки до тебя не доходили. Так вот, – он что-то религиозное, якобы на арабском, проболтал, будто знал смысл, и далее, – с этой минуты, вот два свидетеля, хъю йитна [20]20
  Хъю йитна (чеченск.) – досл. – тебя оставили.


[Закрыть].

Вот и вся процедура, и никакой ответственности, тем более обязательств… По правде, этого момента она давно ждала, и уходя со двора уже бывшего мужа, она не от развода плакала, а от жизни своей, и от того, что ей вслед кричал Туаев. От слез дороги не видела, брела наугад, пока не уткнулась в чье-то плечо. Старик-сосед, рядом у открытой калитки его сгорбленная жена, во дворе их дочь, ровесница Розы: все встревожены, недовольны, видать, кое-что услышали, кое-что и так поняли.

– Что, небось обожрались Туаевы греховным дерьмом, окончательно ум потеряли? – громогласно сказал старик.

– Гм, нашли кому поручить город восстанавливать! Это Москва специально сделала, чтоб здесь бардак не прекращался… А ну, пошли, – схватил он руку Розы, – я заставлю его извиниться перед тобой.

– Да ты что! – спохватилась жена старика.

– У них ни культуры, ни совести нет. Кто стар, кто млад – не знают, и все, кто с оружием, будь то русский, иль чеченец, с ними в ладах. Закидают ночью нас гранатами – и виновных не будет… Лучше в дом зайдем, чай попьем, поговорим маленько.

Успокоилась было Роза у соседей. Да по пути домой зашла на базар еду купить; тут случайно встретила другую соседку.

– Ненормальная ты, Роза, – тараторит ей торговка.

– Гута такой молодец! На нашу улицу свет, газ, воду подал. А дорога? В городе такой нет. Ну и что, что у него русская жена в Москве? Да хоть десять. За такого мужика зубами надо держаться… Аа-й, у тебя-то их нет, и ума тоже.

С гнетущим настроением уже к вечеру возвращалась Роза домой, и лишь подошла к подъезду, как лицо ее радостно расплылось, сердце растаяло: сверху, словно по всему городу и миру, лилась мягкая, задушевная мелодия Мальчика.

– Роза, Роза, – прямо с порога она попала в объятия бабушки, – наш славный Мальчик – вундеркинд! Он стал сам сочинять музыку! Ты слышишь, Роза?!

После ужина бабушка не позволила включить телевизор.

– Нам надо еще маленько поработать, – перед ней лежал листок, расчерченный под ноты.

– Как говорили древние мудрецы: незаписанная мысль – потерянный клад. А эта композиция – буквально из уст младенца, она захватывает и воодушевляет. Действительно, будто гимн возрождающейся жизни. Любой музыкант мечтает стать и композитором. Но это от Бога. Сама я всю жизнь мечтала, не смогла. А вот с помощью Мальчика, под конец жизни, стала соавтором.

– Вам рано о «конце» думать, – возразила Роза.

– Ой, да брось ты, – махнула бабушка рукой.

– Я так счастлива. Я знала, что наш Мальчик это сможет. В нем божество, в нем дар! – и поглаживая его кудряшки:

– Как мы эту композицию назовем?

Задумавшись, он надолго мечтательно глянул в окно на сумеречный небосвод, и тихо, словно боялся вспугнуть, прошептал баском:

– Новый «Детский мил»!