Текст книги "Темп"

Автор книги: Камилл Бурникель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

В бюро приема он тут же отметил, как изменилось отношение к нему и с какой готовностью отвечают на его вопросы. Вмешательство Асасяна принесло свои плоды; может быть, роль последнего была более значительна, чем та, что отводилась человеку, исполнявшему аналогичные функции в былые времена. Одновременно он узнал, что один из подвальных этажей целиком отведен под shopping,[74]74
  Торговый центр (англ.).


[Закрыть] где клиенты, не выходя из здания, не подвергая себя риску потеряться в невероятных лабиринтах улиц, названия которых указаны только на арабском языке, имеют возможность купить, что им нужно из одежды, украшений, парфюмерии и т. д., не говоря уже об обычном хламе вроде фигурок Гора и Нефертити, изготовленных, по-видимому, в Японии, а также целого underground[75]75
  Подполье (англ.).


[Закрыть] фаллических поделок, особенно обращающих на себя внимание тех, кто прогуливался перед этими лавочками.

Араму оставалось лишь следовать за толпой. Он был очень удивлен, обнаружив здесь, по обе стороны двух центральных аллей, выходящих на большую площадь с фонтаном, обсаженную настоящими растениями, пальмами, папирусами, хамеропсами, множество роскошных магазинов, под стать тем, которые можно найти в Париже, Мадриде или Лондоне. Он не впервые встречал в пятизвездочных отелях такого рода торговые галереи, – подобная система еще в большей степени заключает туриста в своего рода замкнутое, отведенное только для него пространство и одновременно как бы намекает, что снаружи его подстерегает масса неприятностей. Однако тут впервые подобной функциональной и хитроумной программе следовала, осваиваясь в обществе потребления, – почти на уровне супермаркетов – одна из прежних жемчужин системы «Ласнер-Эггер».

В существовании этого маленького подземного городка с кондиционированным воздухом, отвечавшего разнообразным требованиям, как серьезным, так и суетным, были, конечно, некоторые преимущества. А для него, фланирующего от одной лавки к другой, преимущество состояло прежде всего в том, что не нужно самому нагружаться купленными вещами, а можно попросить поднять их прямо в комнату. Как же, впрочем, не предусмотреть, что именно в это место Ретна, вероятно, будет увлекать его чаще всего.

Поскольку этот этаж и все расположенные выше, вплоть до террас, должны были стать обрамлением их египетского свидания, логика подсказывала, что лучше заранее ознакомиться с этим макроорганизмом, с этим большим монументальным гетто, переливающимся всеми своими огнями в центре своеобразного запретного города, куда посетители вступали осторожно, преимущественно группами, а потом, проведя там некоторое время, задерживались в царящей прохладе, за этими огромными окнами.

Арам сначала прошел через сады и обошел здание снаружи. Тот же самый построенный Тобиасом и одновременно неузнаваемый отель стоял, как прежде, возвышаясь на своих когда-то вбитых в песок сваях, увенчанный двумя дополнительными этажами, – новая терминология требовала, чтобы они назывались обзорными, – обращенными к Гизе и, поверх банального городского смешения, к самому фантастическому горизонту из всех созданных человеком.

Немного спустя, спасаясь от шума, пыли и нескольких уже успевших к нему приклеиться почтенных сводников и уличных торговцев, он вернулся в здание. Этот новый американо-каирский вариант «Ласнер-Эггера» не имел почти ничего общего с тем, что он видел всего три года назад; с большим и роскошным жилищем несколько в викторианском стиле, стоявшим когда-то на берегу Нила как веха на пути в Индию. От него осталась только часть фасада, несколько внутренних убранств – арабские салоны с их имитациями мрамора, с ценными деревянными облицовками, с фаянсовыми плитками и коврами – целый ансамбль, отражающий реальную и немного сентиментальную любовь к Востоку и к его образу жизни. При изменении planning[76]76
  Планировка (англ.).


[Закрыть] отеля эти убранства остались, можно сказать, чудом, причем не столько благодаря уважению к прошлому, сколько из-за какого-то фетишизма.

Что же касается остального, то огромное высвободившееся пространство в центре отеля, где перекрещивались широкие проспекты первого этажа, захлестываемые нескончаемым потоком посетителей и туристов с каким-нибудь значком на груди, имеющих вид членов благотворительного общества, являлось сразу – в зависимости от времени суток – и театральным фойе, и валютной биржей, и вокзальной платформой в момент прибытия Восточного экспресса, и, наконец, толкучкой приглашенных вокруг буфета в момент светского приема, где перемешивались различные национальные одежды и расы. Греческий, армянский и еврейский Египет исчез в дымке перемен, и теперь амальгама составлялась с помощью других этнических компонентов: с ливанскими и саудовскими доминантами и с широкой гаммой физических типов и цветов кожи, с аристократической худобой некоторых кочевников, с ожирением некоторых юных чрезмерно откормленных, чрезмерно «долларизованных» принцев, которых безумная страсть к машинам все больше и больше лишала возможности двигаться, даже когда они предавались – теперь уже у себя, на побережье Персидского залива, и не на лошадях, а в ландроверах – истреблению популяций газелей. Вероятно, здесь были в той или иной мере представлены Ирак, Бахрейн, Кувейт и другие суверенные государства, как то позволяла предполагать панарабская конференция в соседнем здании. Эта абсолютно стабильная смесь, это «соприкосновение», оставляя нетронутыми границы и предрассудки, еще больше усиливали взаимонепроницаемость, существующую между всеми этими людьми, которые перекрещивали свои пути, сидели в одних и тех же клубных креслах, на тех же диванах с меняющейся геометрией, но взаимно друг друга игнорировали и едва друг друга замечали.

По правде сказать, все это хроматическое движение, эта круговерть, которые Тобиасу показались бы бессмысленными, – если бы, разумеется, он не придумал какого-нибудь способа извлечь из них выгоду, – представляли собой зрелище одновременно и удручающее, и тонизирующее. Конечно, с бесконечными путешествиями, предполагающими неизбежные временные паузы и каталогизированные очарования, а вечером, в отеле, после изнурительного дня, стереотипную, одну и ту же на всех широтах провинциальную болтовню, навсегда покончено.

Всех этих людей, устремлявшихся в погоню за каким-нибудь миражем, казалось на протяжении всего маршрута повелительной рукой рассчитанного и превратившегося в предлог для всяких пересадок, перемен кухни и жилья, увлекали за собой некие движущиеся поручни, причем им самим с трудом удавалось скрывать – достаточно было послушать их жалобы, их препирательства, – что путешествие нагоняет на них величайшую тоску и используется ими лишь в качестве алиби для того, чтобы оправдать их невозможность оставаться дома.

В этом отношении «Каир-Ласнер-Эггер», каким его видел теперь Арам, отвечал подобным, по-прежнему актуальным, требованиям, но уже сейчас можно было предугадать наступление иных времен, когда грядущим особям странствующей расы надоест, что их таким вот образом передвигают, отдают на съедение комарам, амебам, грабят, делают посмешищем, и они больше не захотят вызывать ненависть и презрение местного населения своей демонстрацией сугубо показной роскоши.

Еще никогда происходившие перемены не поражали его до такой степени. Перемены обнаруживались не столько на уровне качества либо отсутствия качества обслуживания, сколько в самой концепции – можно даже сказать, государственной концепции – нового чудовища. По существу, речь шла о чем-то вроде географического образования, единственным неизменным достоинством которого, – с того момента, как пересекаешь его порог, – является постоянная во все времена года температура. Климат, неподвластный климату. Население, не являющееся частью населения. Реальность, находящаяся за рамками какой бы то ни было реальности. Это был уже не отель, а институт, нечто вроде государства в государстве, со своей валютой, своим казино, своими крупье, своими обменными бюро, своей внутренней и внешней торговлей, своим бюджетным балансом… И можно было предположить, что здесь меняется больше денег, – хотя бы на уровне тайных сделок, осуществляемых в былых королевских номерах, – чем во всех вместе взятых рассредоточенных по городу номенклатурных ресторанах, плавучих night-clubs,[77]77
  Ночные клубы (англ.).


[Закрыть] министерствах и трактирах. Однако самым интересным было то, что, не составляя единого целого с потоком, люди, не имеющие между собой ничего общего, никаких других уз родства, кроме абсолютной непохожести друг на друга, оказывались тем не менее вовлеченными в него, и для них такое движение, такое вот блуждание от одной точки к другой внутри этого успокоительного пространства представляло наивысшую роскошь, самое полное удовлетворение, какие только им могут быть даны.

Тут был большой риск, что Араму придется подчиниться общему правилу. Поскольку «Каир-Ласнер-Эггер» являлся чем-то вроде островной территории, чем-то вроде вольной зоны с замкнутой экономикой, строящейся на своей нефтяной и на другой твердой валюте, которая только и принималась за игорными столами, являлся страной, на его взгляд несколько перенаселенной, но все же не страдающей от гроз, тайфунов, эпидемий, загрязнения и шистоматоза, то он, очевидно, дождется здесь спокойно приезда Ретны, отложив пока традиционные визиты в Музей и другие обязательные для посещения места. Он не собирался ее их лишать. Это было бы и эгоистично, и глупо. У нее было право на лодку фараона, на Мемфис, на Сак-кару и даже на то подземелье, в глубине которого его однажды чуть было не забыли. И все же она ехала к нему, к нему одному. Он мог бы ей предложить Палермо или Джербу, Инишмор или Ле-Крезо, даже Салетту или Фатиму, и она точно так же согласилась бы сократить свое пребывание на Родосе, чтобы прилететь к нему. Всякий раз, когда он об этом думал, когда анализировал эту свою уверенность, он чувствовал, как в нем поднимается волна нежности, и уподоблялся ребенку, который не знает, должен ли хлопать в ладоши, кричать от радости, увидев подаренную ему игрушку, или наоборот, опустить голову, оградить себя стеной молчания, чтобы в нем ярче светили лучи его счастья.

Теперь он шел сквозь толпу, не замечая ее, как человек, который слышит почти готовую сорваться у него с губ навязчивую музыкальную тему, какую-то чуть легкомысленную песенку, но не может припомнить всех ее слов. А он думал: Ретна – это папоротник, листок мелиссы и тимьяна, маленькое зернышко; оно находится у меня во рту, и я стараюсь определить, какое оно на вкус – соленое или сладкое? А иногда, проходя мимо освещенной витрины, наполненной жуками-скарабеями, маленькими статуэтками из позеленевшей бронзы, обелисками из поддельной бронзы, крошечными грубо раскрашенными саркофагами и целым семейством Осирисов из аляповатой керамики, он вдруг представлял себе, что Ретна уже здесь и что они вместе разглядывают все эти предметы.

Нет, он отнюдь не желал лишить ее ни Тутанхамона, ни какой-либо из трех пирамид. Однако, возможно, он не станет говорить ей о том, что в пустынной зоне есть еще много других, из страха, как бы она не предложила отправиться к ним, ради чего ему пришлось бы нанимать верблюдов или вертолет. Он сделает все, чтобы ускорить их отъезд к Идфу, к Ком-Омбо и к высотной Асуанской плотине. Незаметно для нее он постарается ускорить ритм. Вовсе не из-за того, что земля этой страны жжет ему подошвы, а просто потому, что главное для них двоих наступит потом. И к тому же, относясь с глубоким уважением ко всем этим вещам, он должен сказать, что археология это не совсем его дело.

Он вспомнил одну позабавившую его фразу в недавно изданной в Лозанне биографии Тобиаса: «Ну а памятники, современное назначение которых состоит в том, чтобы привлечь иностранных туристов в города, куда без них им никогда и в голову бы не пришло приехать, то этот милый человек в конце концов стал считать их, включая Тадж-Махал и египетские пирамиды, чем-то вроде придатков его собственной территории, чем-то вроде развлечений, предлагаемых его многоуважаемой клиентуре в виде премии». Арам отметил про себя, что если Ретне еще не попадалась эта фраза, то она ее тоже позабавит. Он не станет сдерживать ее энтузиазм. Первое путешествие в Египет что-нибудь да значит. Это воспоминание на всю жизнь. Не нужно ей его омрачать.

Однако чем больше он над этим размышлял, тем больше себя спрашивал, действительно ли все эти камни, эти некрополи вместе со скучнейшими объяснениями гидов и хранителей, вместе с временем, потраченным на то, чтобы отделаться от всех этих несчастных бедных людей, составляют благоприятную среду, способствующую тому, что им надо будет создать в отношениях между собой. Избыток развлечений и разочарований и эта постоянная забота о том, чтобы соблюдать расписание, чтобы не пропустить ту или иную колонну, ту или иную стелу. Он уже бывал неоднократно, причем в разных местах, с привлекательными и эпизодическими созданиями, и все это отнюдь не оставило у него неизгладимых впечатлений. Если бы кто-то пришел к нему сейчас спросить название самого лучшего уголка, чтобы увлечь туда девушку, то он совершенно точно назовет скорее Ле-Туке или же Брайтон, чем такого рода страны с телеуправляемыми экскурсиями и этим изнурительным бегом.

Естественно, с ней все будет иначе. А поскольку между ними отношения складываются так, чтобы быть прочными, это путешествие в страну вечности в конечном счете имело смысл. Однако Египет по-прежнему означал солидное испытание. Археологическая прогулка вдоль этого перенаселенного коридора была похожа на тяжелый экзамен. Путешествие в долину мертвых не очень-то хорошо совмещалось с его желанием как можно скорее встретить Ретну, постоянно видеть ее рядом с собой, побыть с ней наедине.

Большие струи воды, падающие в рифленые раковины, рассредоточенные среди растений с мясистыми листьями, заглушали разговоры за соседними столами, стоящими под небольшими аркадами вокруг центрального патио. Этот огромный кафетерий, облицованный блестящими фаянсовыми плитками, на которых преобладали голубой и белый цвета, являлся частью новшеств отеля. В действительности же здесь было несколько совершенно одинаковых патио, и когда выбранная позиция позволяла их видеть одновременно, их стрельчатые проемы, маленькие колонны, лампы из решетчатой меди наводили на мысль об анфиладе двориков внутри большой мечети.

Достаточно выразительные декорации для людей, которые целый день натирают себе ноги, бродя по развалинам, ползают по погребальным камерам, рассматривая пустые саркофаги, ощупывают барельефы, вырванные на мгновение из тьмы лучом электрического фонарика, и которые, придя, ни о чем другом так не мечтают, как усесться здесь перед каким-нибудь рубленым бифштексом или бефстрогановом, прежде чем пойти насладиться заслуженным отдыхом. А потом, в четыре часа утра, им снова просигналят подъем для нового взлета.

Несмотря на это симпатичное убранство, кафетерий являлся всего лишь улучшенным вариантом закусочной, но место было удобным, с четким и быстрым сервисом.

И если не испытывать особого пристрастия к ритуалам, то можно сказать, что здесь «функциональная сторона» имела определенные положительные моменты. Что же касается официантов и официанток, то они оказались настолько тщательно отобранными по своим физическим данным, что было просто трудно за это не накинуть новой дирекции еще одно очко. Все это следовало записать на ее счет, и Арам, которому удалось, правда не без труда, заполучить себе маленький столик, размышлял о том, что в своей будущей деятельности по защите последних бастионов концерна ему придется воспользоваться этими нововведениями. Здесь царила несколько сонная атмосфера с едва различимым музыкальным фоном, с журчанием воды, тихими голосами, и никаких внешних шумов или быстрых движений. Не будучи голодным, Арам понемногу отщипывал от куска жареной семги и от «стерилизованных» копченостей, поддаваясь расслабляющему влиянию окружения. Об обстоятельствах своего приезда он уже почти не вспоминал. Кстати, таково было свойство его характера – освобождать память от подобных мелких инцидентов. Теперь уже происшествие казалось ему буффонадой в восточном стиле. Не стоило выходить из себя и повышать голос. Здесь достаточно набраться терпения и подождать, чтобы небо послало вам своего вестника. Так и случилось.

А кроме того, когда оказываешься внутри границ нового «Ласнера», все становится простым и все находится у тебя на расстоянии вытянутой руки. Достаточно ему было сделать всего один жест, и к нему бы подошел один из этих проводников по Cairo bu night,[78]78
  Ночной Каир (англ.).


[Закрыть] на которых он уже обратил внимание, и принялся бы его информировать о том, какие в городе есть развлечения. Однако перспектива разглядывать голые животы в каком-нибудь заведении для иностранцев его не прельщала. Он спустился к «сейфу» с мыслью пригласить Асасяна провести вечер вместе, но Асасяна в его маленьком бюро, рядом с несгораемым шкафом, не оказалось, и тогда, сделав еще один круг в холле, он поднялся в свою комнату на четырнадцатом этаже.

На балконе было довольно душно. На горизонте сверкала маленькими сполохами реклама «Звук и Свет». И он подумал, что этого ему тоже избежать не удастся, что придется сопровождать Ретну на этот спектакль. Ведь не может же быть и речи, чтобы она шла туда одна. Так же как, окажись они в Стамбуле или в Неаполе, ему пришлось бы ее вести на Карагеза или на Пульчинеллу.

Ночь располагалась вдали большими темными массивами, разделявшимися широкими прямолинейными проспектами, которые освещал свет пилонов, расставленных по обе стороны единообразной молчаливой маслянистой лавы, трасса которой различалась благодаря пунктиру огней. На другом берегу – несколько плавучих разукрашенных неоном ресторанов, фасады других отелей, возвышающиеся над деревьями, и большая, тоже обзорная, башня, освещенная снизу прожекторами. Звезд мало, а на самом горизонте, должно быть там, где только что состоялась битва при пирамидах, несколько длинных фиолетовых прогалин как бы протестовали, сопротивлялись надвигающейся ночи. И возможно, потому, что та битва тоже ассоциировалась с молодым генералом, чьи черты до бесконечности воспроизводил Боласко, на какой-то миг в отдалении всплыло воспоминание о художнике, а потом исчезло и оно.

Его взгляд опять обратился к берегу и к набережной. Тяжелый жар пристал к этой компактной массе мрака, которая, казалось, погружалась в воду.

Все, что он купил, лежало на постели. Он развернул пакеты и распределил предметы туалета, белье и одежду между ванной, платяным шкафом и выдвижными ящиками. Потом он постарался смять упаковочный материал, в результате чего рядом с уже переполненной корзиной образовалась куча бумаги. Он подобрал какой-то предмет, покатившийся по ковру, и узнал флакон, который велел ему хранить Орландо. На этот раз он стал разглядывать, взяв в руку, одну из двухцветных пилюль и пришел к выводу, что у нее весьма симпатичный, забавный и привлекательный вид, что-то вроде пакетика-сюрприза, вроде конфеты, которую дают пососать в самолете перед взлетом. Все это казалось несерьезным, и он чуть было не выбросил флакон вместе со всем остальным, как уже собирался не раз это сделать. Однако то, как он покинул Монтрё через сутки после Ретны, не заботясь о намеченной на следующий вторник встрече с Орландо, которому он просто оставил записку, информируя его, что не сможет явиться на обследование, но не сообщив, куда направляется, такое несколько бесцеремонное поведение предписывало теперь соблюдение некоторых условностей. Лучше будет, если, встретившись с Орландо вновь, он сможет сказать ему, что флакон не покидал его кармана, и, даже не будучи использованным, оказывал на него воздействие, хотя бы заклинательное.

Затем он продолжил свою разборку. Теперь все вокруг него в комнате было в полном порядке. Обезличено до крайности. Ничто в такой комнате не указывало, что находишься в одной стране, а не в другой. Комнату освещал золотистый, неизменный, однородно распределяемый абажуром свет, свет, скользящий по кровати, по репсу штор, задевающий высокий шерстяной ворс ковра; его можно было зажечь на расстоянии, находясь в постели, и независимо от его источника или яркости он сохранял свой мягкий и благопристойный блеск, делавший комнату абсолютно адекватной образу, создаваемому гостиничной рекламой во всех крупных туристских агентствах.

При желании не понадобилось бы больших усилий, чтобы убедить себя, что за занавесками открывается вид на бухту Рио-де-Жанейро или на озеро Мичиган.

«Завтра, – подумал Арам – я попрошу принести цветы. Чтобы, когда Ретна переступит порог, они уже распустились и привыкли к атмосфере комнаты». Его пульс немного участился и стал неровным. Причиной была конечно же эта необычная для него деятельность по наведению порядка. И усилия по перестановке кресел и канапе. Впрочем, возможно, и вино, выпитое им за ужином, оказалось крепче, чем обычно. Однако ложиться спать так рано он все же не привык. Казино отеля должно было открываться еще не скоро. И он опять пожалел, что не нашел Асасяна. От него, по крайней мере, он смог бы получить интересные сведения о дирекции – ливанской или саудовской – этого огромного гостиничного «Комплекса», который сменил прежний «Ласнер» и о котором за сегодняшний день он смог получить общее представление. Интерес к этим никогда раньше не волновавшим его проблемам означал, что он делает выбор в пользу новой жизни, которую он хотел начать и которая, по его мысли, должна была стать для Ретны и для него, как только завершится египетская эпопея, их настоящей точкой опоры.

Если все оборачивалось таким образом, значит, все его переезды туда-сюда уже больше не отвечали никакой потребности, никакой необходимости. Возможно, он в конечном счете понял, что его таким образом осваиваемый мир… с этим пространством… которое он считал таким необъятным, на деле был – из-за своей оторванности – миром замкнутым, нереальным и, по существу, искусственным и ограниченным.

Если с Ретной все пойдет хорошо, то в конце концов они смогут где-нибудь осесть навсегда, выбрав расположенный на краю ледника либо на берегу озера добротный старый отель в трубадурском стиле либо в стиле шале. И тогда для них начнется не слишком чреватое неожиданностями существование со всеми атрибутами, привязывающими человека к одному месту, дающими жизни корни: с друзьями, с собаками, а если Ретна пожелает, то и с детьми. Такое существование, к которому Ретна, как и большинство других называющих себя эмансипированными девушек, должно быть, испытывает одновременно и неприятие и едва скрытую тягу.

Он лежал, почти сидел, на постели, окружив себя газетами и книжками, купленными в bookstore.[79]79
  Книжный магазин (англ.).


[Закрыть] Его взгляд блуждал по комнате, которая должна была стать отправной точкой этого нового существования, словно он пытался себе представить, насколько она изменится от присутствия, от жестов, от голоса Ретны.

Однако, хотя это обрамление и подошло бы для всего того, что может разыграться между двумя людьми, жаждущими быть вместе, ее образ, ее присутствие сюда не вписывались. Театр в этот момент пустовал, и действие еще только лишь намечалось. От этого у него появилось что-то вроде нетерпения, даже какой-то тоски, как у зрителя, не знающего, какую ставят пьесу, хорошо ли актеры выучили текст и насколько удачно они сыграют своих персонажей. Столько между ними всего еще неясного, нуждающегося в уточнениях… Конечно, в Монтрё они разговаривали довольно много. А по существу, они скорее играли словами, избегая – по мере того как происходящее их все больше сближало – громких фраз и слишком серьезных вопросов.

Через несколько часов Ретна должна будет покинуть Родос и направиться в Афины, а оттуда полетит в Каир. Однако ее уик-энд на Родосе все-таки внес, несмотря ни на что, какую-то неустойчивость в их отношения. Опасность таилась как раз в этом краткосрочном разрыве, в чем-то вроде несовпадения фаз, возникавшем из-за перемены места и фона. Лучше бы им сохранить первоначальный ритм их необычных встреч, которые так способствовали пробуждению его интереса к ней, так помогли ему увидеть в ней знак судьбы. Здесь придется все восстанавливать, все начинать заново. Как в ожидании, пока Ретна присоединится к нему, избежать анализа реальных данных ситуации? Как удержаться от мыслей, когда ты один, заперт в комнате и ждешь… и когда больше нечего делать?

Та восхитительная неопределенность, которая в Монтрё сообщала этому персонажу – при полном отсутствии психологического анализа – какой-то импрессионистский стиль – как если бы Ретна перемещалась под липами, в пятнах света и тени, – та же неопределенность и окружающий ее ореол теперь порождали ожидание и нетерпеливое желание идти дальше этого предварительного знания. По существу, то, что ему было лучше всего о ней известно, оказывалось тем, что на его месте мог бы констатировать любой другой: непринужденный лексикон, хорошее настроение и свобода передвижения, отсутствие колебаний. И хотя, как теперь осознавал Арам, все это и оставило где-то на заднем плане вопрос о характере, все же именно эта порывистость, эта прямота, это отсутствие проблем его поразили и бросили его навстречу ей в тот момент, когда его допекла Дория. Каждый из ее звонков все больше и больше сближал его с Ретной. А в заключение эта махинация, этот заговор, эта ужасная брачно-рекламная мелодрама! И чтобы защититься, он не смог придумать ничего лучшего, чем бегство в Египет.

Однако он также отдавал себе отчет и в том, что Ретна – это не просто своего рода алиби, не просто предлог для бегства и для обретения свободы. Ретна представляла собой нечто иное, чем кратковременное искушение. Она ему возвращала свежесть жизни, забытую со времен форелевого бассейна, возвращала блеск юности, модель которой ему была предложена в самом начале его жизни и которую он не переставал искать. Но больше всего она возбуждала в нем желание остаться на месте, в определенной точке, и пустить там свои корни.

Это означало вернуться к тому, что было до инцидента в оранжерее и до ссоры с Гретой. С тех пор место пустовало, и лишь время от времени этот пришедший из детства призрак ассоциировался с некоторыми живыми существами. Может быть, он так вообще навсегда и остался тем разочарованным младенцем, у которого тоска по месту выражается через отказ остановиться в каком-нибудь месте и строить там свою жизнь.

Однако теперь время совершило полный оборот. Ретна являлась реальностью и должна была к нему приехать. В течение долгого времени он выбирал тактику, рассчитывал удары, парировал атаки и вроде бы неплохо с этим справлялся. Потом он начал свои странствия, и ласнеровское пространство с его позициями и бастионами стало еще одним замкнутым пространством, еще одной шахматной доской, на которой теперь уже никто не стеснял его движения. Однако вот уже неделю игра у него не клеилась. Случай ему больше не подчинялся. В аэропорту Кеннеди ему впервые пришлось поменять направление, и он оказался в Швейцарии. А потом в самой Швейцарии, несколькими днями позже, несмотря на то, что он в принципе приехал для того, чтобы пройти медицинское обследование, а может быть, и курс лечения, ему пришлось отправиться в Каир. Во всем этом единственным личным его выбором была Ретна. И этот выбор предполагал еще более рискованные пари, чем все его предшествующие ставки. Это был его выбор. Первый выбор с тех пор, как Тобиас его предостерег против риска. Но другого выбора не было. И ничто ему не гарантировало, что все будет легко между ним и этой молодой незнакомкой, которая нашла в его жизни специально приготовленное для нее место. Во всяком случае, именно на этих нескольких квадратных метрах, где пока ничто не задерживало взгляд, его будущее начнет свой взлет либо свое падение. Однако на этот счет он не испытывал ни малейшего сомнения. С ней все было ясно.

Обычно сон отвечал на его зов немедленно. Он сразу погружался в него, как в волну, которая тотчас уносила его в открытое море и приносила обратно только утром. Несколько раз он поднимался, чтобы открыть окно, но снаружи дышать было еще труднее. Бутылка минеральной воды «Эвьян», стоявшая рядом, была пуста, а сбившуюся постель нужно было бы перестелить. Он отбросил подальше наполовину прочитанный детектив. «Битое стекло на каждом повороте». Эффектное название, никак не связанное с сюжетом. У них в запасе их, наверное, целая уйма, чтобы лепить их куда попало, как это практикуется с порнофильмами.

Его взгляд привлекла другая обложка, с более интригующим названием: «Ребенок держит смерть за руку». «Где только они такое выкопали?» – подумал он.

Ночь всегда создавала ему некий странный, особый мир, в котором последние события уступали место событиям более давним. Эту книгу с причудливым названием, должно быть, по ошибке присовокупили к четырем или пяти выбранным им thrillers. У него не было никакого желания ее раскрывать. Он даже пойдет завтра в bookstore и обменяет ее на улыбку продавщицы. Однако слово «ребенок» на миг вызвало в памяти образ девочки, замеченной им в арабском салоне, держащей в руках предмет, природу которого он так и не смог определить. Возможно, Асасян, великий расшифровщик загадок, был бы в состоянии сказать ему, кто она такая: маленькая персидская или евразийская принцесса, возвращающаяся с родителями или с группой в Йемен, в Саудовскую Аравию либо в Индию?

Он все еще испытывал затруднение, когда пытался сделать вдох всей грудью, и смог даже определить точку в плече, откуда исходит это болезненное ощущение. Впрочем, не мог заснуть он не поэтому. Не мог заснуть он скорее из-за ощущения какой-то нехватки – чего-то такого, что должно было бы произойти и действительно происходило практически каждую ночь, где бы он ни был, но что здесь, в этот момент, в этой комнате, где не осталось никакого следа от предыдущего приезда, запаздывало и не создавало в нем обычного расслабления, после которого ему оставалось только отдаться на волю уносящей его волны.

Любой телефонный звонок, вибрирующий в отдаленной части этажа, – звукоизоляция здесь была хуже, чем на нижних этажах, где подобная проблема перед архитекторами никогда не вставала, но, очевидно, была решена самими задействованными материалами, – любой телефонный звонок будил в нем странное любопытство, и всякий раз он не мог удержаться от того, чтобы не приостановить чтение и не напрячь слух, словно этот не предназначенный ему разговор мог достигнуть и его ушей. Он бы с облегчением воспринял любое вмешательство извне, способное нарушить это несколько нездоровое ожидание события, которое, как ему хорошо известно, произойти не может. Не могло быть и речи о том, чтобы за такой короткий срок Дория вдруг напала на его след. Он представил себе, как она в Лондоне или в Монтре вертится в четырех обитых персиковой узорчатой тканью стенах и призывает небо в свидетели его бегства. Он не впервые расстраивал компанию или ускользал у нее из-под носа, но зато впервые скрывался в неизвестном направлении после предложения подобного масштаба. Когда-то, лет десять назад или даже, может быть, пять, такой брачный проект имел бы все шансы воплотиться в жизнь. А еще раньше он мог бы оказаться чудесным исходом. Но теперь?.. Действительно ли она этого хочет? Мысль, вероятно, возникла у нее из-за того, что успех ее фильма – только был ли там действительно успех или всего лишь организованная Хасеном шумиха? – несколько выбил ее из обычной колеи. В любом случае им нужно объясниться, и пусть она поймет ситуацию. Новую ориентацию его жизни. Она, очевидно, поймет, и их ночные диалоги могли бы возобновиться, только, быть может, не так часто. Успех ее фильмов, вероятно, принесет ей другие радости. Вот уж сколько лет они обменивались так новостями! И как только им удавалось находить друг друга! А какое чувство безопасности – иметь возможность вот так связаться по телефону! И она останется его белой королевой. Единственной фигурой, перешедшей из прежней игры в новую.