355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Камил Икрамов » Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове » Текст книги (страница 5)
Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 02:12

Текст книги "Все возможное счастье. Повесть об Амангельды Иманове"


Автор книги: Камил Икрамов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Хорошие слова говорил учитель. Хороший человек, С таким легко будет жить.

– Вот какие дела, – продолжал говорить Божебин. – Ты теперь крещеный, а я нынче неверующий… Бог-то бог, да сам не будь плох. Вот главное!

В тот день Балкы объяснял племяннику почти то же и почти теми же словами, что говорил новокрещеному своему сторожу школьный учитель Божебин.

– Вот какие дела, – говорил дядя племяннику. – Все на свете от людей зависит, бог не вмешивается в наши судьбы. И солнце светит, и птички поют, церковь не обрушилась, мечеть не рассыпалась.

Накануне они не дождались конца церемонии, ушли ночевать к родичам, наутро же решили сделать еще кое-какие покупки и теперь, увязав два торока, сели на коней.

На базарной площади их окликнули. На крыльце высокого дома стоял отец Борис Кусякин.

– Амангельды тебя зовут? – спросил он, радуясь неведомо чему. – Подъедь ко мне, Амангельды, не бойся, я спросить тебя хочу.

У Кусякина вера в бога находилась в прямом соотношении с верой в свою звезду, а новая встреча с мальчишкой из аула Кенжебая показалась добрым предзнаменованием, он даже имя его вспомнил.

– Что же ты, джигит, вчера в церковь не вошел? Увидел бы, как новообращение происходит. Или побоялся?

Кусякин улыбался во все свое ярко-рыжее лицо, веснушки цвели подсолнухами.

– Чего бояться, – ответил Амангельды, стыдясь своего вчерашнего страха. – Неинтересно мне, вот и все.

– По-прежнему, как лживый Суйменбай, собираешься идти в баксы, шаманом хочется стать?

– Хотите желтых ледышек? – неожиданно улыбнулся Кусякину Амангельды. Он достал из-за пазухи бумажный фунтик леденцов.

– Пожалуй, попробую, – отец Борис взял один леденец, положил его в рот. – Спасибо, джигит! Ты знаешь, теперь у вас в волости школа будет с русским учителем, закон русского бога сможешь узнать. Очень тебе советую.

Кусякин нарочно громко хрустнул леденцом и причмокнул.

– Спасибо, джигит!

– Теперь мы квиты, – сурово сказал Амангельды. – Никогда не заводите со мной своих дурацких разговоров. Терпеть не могу тех, кто торгует шкурами, а кто торгует душами, ненавижу!

Когда выехали в степь, Балкы похвалил племянника за находчивость и добавил:

– А в той школе помощником учителя будет наш Бейшара. Никто в ту школу не пойдет.

– Никто! – подтвердил Амангельды. – Я так сделаю, чтобы никто из ребят не пошел.

Про себя он решил это твердо и подумал: если бы Алтынсарин там учил, он бы пошел, несмотря на Бейшару, несмотря на этого рыжего. А так – никто не пойдет.

Глава пятая

Инспектор киргизских школ Алтынсарин ехал в Кайдаульскую школу, откуда вести поступали огорчительные. Говорили, что учитель Божебин не сумел завоевать доверия местных жителей, в первый год детей пришло мало, в нынешнем еще меньше.

Декабрь – плохое время для поездок по степи, но день стоял ясный, солнечный. Тройка отличных лошадей из собственного табуна, казалось, не чувствовала за собой легкой кибитки, лошади бежали резво и радостно. В хорьковой шубе, лисьей шапке, в сапогах на меху, под волчьей полостью Алтынсарину было тепло, а дышалось свободно. В последнее время он все чаще замечал, когда ему легко дышалось.

Дос сидел на облучке вполоборота к дороге и грел на солнце свое почти черное морщинистое лицо. Вот показались какие-то брошенные землянки, вот в ложбинке поодаль и школа.

Чисто-чисто сверкает снег, слабый дымок идет из единственной трубы, аккуратно сложен кизяк у входа. Правда, чего-то не хватает глазу. Чего? Ах, конечно же ребячьих следов на снегу. Даже когда в школе мало детей, следов множество. Они бегают, играют в снежки, строят крепости, лепят снеговиков. По отчетам, в школе шесть мальчиков. Непохоже! Когда был последний отчет? В октябре. Значит, слухи верны, всех детей разобрали.

Алтынсарин нетерпеливо вылез, потянул на себя дверь, вошел в темные холодные сени и отворил другую дверь. Перед ним была классная комната: длинные скамейки и столы, выкрашенные в желтый цвет, маленькая аспидная доска висела на гвозде. Света было мало, окошко сплошь заледенело. На доске написано какое-то уже полустертое теперь слово. Алтынсарин подошел ближе, чтобы прочесть, и ему стало не по себе. Красивым почерком было выведено:

«ЧЕЛО-ВЕКЪ».

Мел почти весь осыпался. Почему именно это слово? Почему через черточку?

Тишина стояла мертвая и только усиливалась от того, что где-то совсем рядом сильно скреблась мышь.

Досмагамбет вошел со двора и сказал, что лошадей привязал, но корма нет и людей никаких не видно.

«Плохо дело, – решил инспектор. – Придется отзывать Божебина, если он сам уже не сбежал. Похоже, что сбежал. Отсюда он уехал, конечно, в Батпаккару, а там… Не следовало выдавать ему вперед жалованья. А почему не следовало? Разве можно было предположить?»

Еще одна дверь вела в жилую часть школы, она тоже была незапертой. Алтынсарин оказался в темноте и вспомнил, что здесь находилось что-то наподобие кладовки. Пахло гнилью и кизяком, дверь в комнату учителя была притворена плохо, оттуда падала узенькая линейка света. Алтынсарин вернулся в классную комнату.

– Дос, – попросил он слугу. – Посмотри, есть там кто?

Досмагамбет решительно прошел через кладовку и заговорил с кем-то по-казахски, потом выглянул и сказал:

– Заходите, здесь сторож есть.

В комнате учителя – а это, без всякого сомнения, была его комната – на низкой деревянной кровати поверх суконного одеяла в шапке, тулупе и рваных сапогах спал Бейшара. Вернее, он уже не спал – просыпался. Он не знал точно, действительно ли пришли какие-то гости или это ему мерещится. От голода и холода голова работала еще хуже, чем обычно.

– Ты кто? – спросил Алтынсарин.

Под распахнутой хорьковой шубой Бейшара разглядел мундир с ясными металлическими пуговицами, очень испугался, хотел вскочить, но сил едва хватило, чтобы сесть на кровати. Руки затекли, губы опухли, не слушались.

– Ты кто? – повторил господин казахского вида, но в русском мундире. – Как ты сюда попал?

– Сторож я.

– Зовут как?

– Коля.

– Как? – Алтынсарин удивился. – Как тебя зовут?

– Коля.

Юрий Иванович Божебин только так и называл его, а ни с кем, кроме Божебина, Бейшара особенно и не общался.

Алтынсарин вспомнил, что сторожем тут крещеный казах, но все-таки еще раз переспросил:

– Как тебя зовут? Как раньше в ауле звали, как фамилия?

Большому начальству надо отвечать точно, вот уже и брови нахмурил, сердится.

– В ауле звали Бейшара-Кудайберген. Теперь зовут Коля, Николай Пионеров.

Он окончательно проснулся и кинулся к печке.

– Я сейчас, господин! Извините. Я чай сделаю.

Бейшара стал раздувать тлеющий кизяк, потом выбежал, громыхая медным чайником.

Алтынсарин устало сел на табурет. Не впервой ему было видеть убогую обстановку в жилищах волостных учителей, но здесь все выглядело еще более убогим и жалким. На столе, где только что стоял чайник, Алтынсарин разглядел русско-татарскую азбуку, рядом тетрадку, приспособленную под классный журнал. Все это было покрыто слоем мохнатой пыли. В углу стояла этажерка, сделанная, видимо, самим Божебиным. Верхняя часть была ажурная, вся в выпиленных лобзиком цветочках и лепесточках. На этажерке стояла фотография: суровая, густобровая женщина в белой кофте и двое детей с нею. Вспомнилось, что Божебин хотел со временем перевезти сюда всю семью.

К этажерке приткнулись снаряженные удочки, на полу лежала мелкоячеистая рыбацкая сеть.

Вошел Бейшара, его бил озноб, который часто нападает спросонья и в холоде. Руки не слушались, когда он пытался растопить печку.

– Дос, – сказал Алтынсарин слуге. – Займись, пожалуйста, сам. И достань наши припасы.

Бейшара послушался, когда Досмагамбет брезгливо отодвинул его от печки. Чего тут суетиться, когда все равно угощать нечем: ни овечьего сыра, ни лепешки, ни муки. Про мясо и думать нечего.

– Где учитель? – спросил Бейшару Алтынсарин.

– В сарае.

Алтынсарин не понял ответа.

– Я спрашиваю, куда уехал учитель? И когда?

– Он не уехал. Он в сарае живет, в бутылке.

– Что ты несешь? В каком сарае, в какой бутылке?

– Он себе из ивовых прутьев бутылку сплел большую и туда залез. Не бутылку, а вроде бутылки, корзину такую, как рыбу ловят. Он говорит, у них такие в речках ставят. Хорошо сплел. Морда называется. Он говорит: «Я человек – рыба, я сам сплету себе ловушку, сам в нее попаду». Он в сарае, в этой ловушке лежит и ходить к нему не велит. Когда у нас еще деньги были, я баксы приглашал, чтобы лечить, чтобы шайтана выгнать. Я рубль баксы отдал; он на кобызе учителю играл, и в лицо ему плевал, и камчой его бил – не помогло. Баксы говорит, шайтан очень сильный, русский шайтан. От русской белой водки шайтан, белый шайтан. Я, говорит, его камчой бью в лицо плюю, а он смеется, не верит, что не рыба.

Горячка. Алтынсарин поднялся, застегнул шубу.

– Он и сейчас там?

– Там, господин. Только он не велит туда ходить.

Алтынсарин двинулся сквозь все мертвые комнаты школы к выходу. Бейшара шел следом.

– Много учитель пил?

– Мало.

– Как мало?

– Одну бутылку в день. Осенью две бутылки пил, когда начал. Теперь одну бутылку хватало. Он добрый очень, он мне предлагал, он говорил, что к нему жена приедет с детьми, он мне жениться советовал. Он говорил, что жить хорошо будем, песни пел… Он и сейчас иногда поет.

Бейшара затянул по-казахски на мотив «Среди долины ровныя…». Алтынсарин отворил дверь сарая. В левом углу была выкопана глубокая нора, где лежала большая рыболовная верша, действительно похожая на бутылку. Сквозь прутья Алтынсарин увидел бледное широкое лицо, черные глаза Божебина; учитель был в полушубке и треухе, руки засунуты в рукава, на ногах валенки.

«Он мертвый», – бросилось в голову, но верить в это было страшно.

– Господин Божебин! Юрий Иванович!

Сомнений не оставалось.

– Он давно здесь? – спросил Алтынсарин Бейшару.

– Месяц.

– Ел, пил? Ты ему носил?

– Я. Он потом велел не приходить. Очень плакал, если я приходил, говорил, что я его обижаю. Я, говорит, мечу икру, а ты мне мешаешь. Я перестал ходить.

– Давно перестал?

– Дня три.

– Почему ты никому не сообщил, что учитель заболел?

– Я волостному говорил, мулла Асим заезжал, на бутылку смотрел. Он говорил, что Аллах наказал учителя. И что меня накажет.

…Досмагамбет был сильным и настойчивым; всю ночь он копал могилу, а утром Божебина схоронили на склоне холма, навалили камень, постояли, сняв по русскому обычаю шапки.

– Кто тебя крестил, Николай Пионеров? – спросил Алтынсарин.

– Отец Борис.

– Знаю такого, его в Казань отзывали, а теперь он, кажется, в Кустанай вернулся. Хочешь, я возьму тебя в Кустанай?

– Я там с голоду помру. Тут у меня родичи есть, иногда дают что-нибудь.

– В Кустанае отец Борис позаботится. А вблизи родичей, вижу, ты тоже не очень жирный.

– Наши боятся мне помогать, потому что я крещеный. А то бы лучше помогали. У нас все дружные.

– Поедешь со мной, – решил Алтынсарин. – Ты пить водку не научился?

– Нет! Меня от нее рвет.

Домой Алтынсарин приехал вечером двадцать девятого декабря.

В пути из Тургая он растерял весь свой оптимизм и бодрость. Не выходил из головы Юрий Иванович Божебин, замерзший внутри сплетенной им самим для себя верши. Стоило закрыть глаза – виделась насквозь холодная, мертвая школа, желтые скамьи, желтые столы и каллиграфически написанное слово «ЧЕЛО-ВЕКЪ». Кто-то говорил Алтынсарину, что у пьяниц не бывает хорошего почерка. У Божебина почерк был образцовый. Для чего, для кого он написал на доске это слово? Для учеников, которых давно уже не было? Для Бейшары Пионерова?

Сквозь ивовые прутья черные глаза Божебина смотрели прямо в душу.

Вспомнилась густобровая жена учителя, ее строгий взгляд, две детские мордашки. Надо написать ей, а то, чего доброго, приедет. Как это он сразу не догадался!

Дома, к счастью, все было в полном порядке. Айганым – замечательная хозяйка и умная мать. Сразу после Нового года Алтынсарин собирался уединиться недели на две, чтобы поработать над составлением хрестоматии по всемирной истории для детей старшего возраста, но пока были неотложные дела, разбор жалоб на инспектора Орской школы Безсонова в первую очередь.

…Он примерил парадный сюртук и брюки, сшитые в прошлом году в Оренбурге, с огорчением и недоумением обнаружил, что располнел, брюки в поясе не сходятся. Айганым решила тут же послать за портным, но Ибрай сказал жене, что перед Новым годом единственный кустанайский портной наверняка очень занят и неловко отрывать его от серьезных заказов ради такой мелочи.

– Я сам заеду к нему. Он ведь рядом с канцелярией.

Петр Голосянкин появился в Кустанае недавно. Он арендовал саманный домик на главной улице и привлек к себе внимание горожан узким клетчатым костюмом, странным велосипедом с рамой из стальных треугольников и женой Людмилой, которая, как вскоре стали говорить, вовсе была ему не жена, а всего лишь сожительница. Вскоре, однако, портной почему-то перестал надевать клетчатый костюм: велосипед, видимо, нуждался в починке, и лишь сожительница, которую все стали звать Людашкой, продолжала волновать умы кустанайцев. Это была неопрятная полная женщина, которая одевалась в то, что было ей впору лет, видимо, восемь назад, она красилась, румянилась, но крайне редко причесывалась. Вульгарные манеры, громкий, визгливый голос и болтливость дали основание для толков, которые, однако, вскоре были опровергнуты. Вовсе не из публичного дома взял ее Голосянкин, а отбил у дунгана-фокусника. Говорили также, что она мусульманка, настоящее ее имя Фатима и что сам Голосянкин собирается перейти в ислам.

Все это соседки и первые клиенты Голосянкина знали от самой Людашки, которая могла заговорить с кем угодно и когда угодно.

И про портного многое можно было узнать от его сожительницы: одним она говорила, что Петр оказался в здешней гиблой местности не по своей воле, а в наказание за храбрые дела, другим намекала, что ее Петр не так прост и многие видные люди с Гороховой за руку с ним здороваются и скоро опять в Петербург позовут.

Алтынсарина все это не интересовало. Главное, что портным Голосянкин был отличным и человеком приятным.

Приземистый саманный домик Голосянкина внутри был обставлен как бы в память о лучших временах. Возле рябого трюмо стояло кресло, на столе лежали немыслимо старые, замусоленные журналы и свежий номер «Тургайских ведомостей».

Когда Алтынсарин вошел в прихожую, первым, кого он увидел, был отец Борис. Он раздобрел, рыжие волосы его поредели, но глаза остались такими же яркими. Кусякин снисходительно беседовал с Людмилой.

«Обращает в православие, – про себя усмехнулся Алтынсарин. – Эту пусть обращает. С этой ничего не сделается. Ее и в козу можно обратить».

Ничего предосудительного не узрел Алтынсарин в беседе иеромонаха с сожительницей портного, просто отметил про себя, что Кусякин, как и говорили, вернулся из Казани в Тургайскую область, что надо рассказать ему про его крестника Николая Пионерова и сделать это надо тут же.

– Господин инспектор! – деланно обрадовался Кусякин. – Какая приятная встреча! А мы вот беседуем о нравах, о местной молодежи, склонной к разврату и распутству.

Алтынсарин поздоровался подчеркнуто сухо и почти сразу перешел к разговору о Бейшаре, об устройстве его дальнейшей судьбы.

– Да! Истинно так, как вы говорите! – время от времени вскрикивал миссионер. – Жизнь – жестокая вещь! А учитель спился? Вот видите! Это стечение обстоятельств… Нет, нет! Тут, без сомнения, есть толика и моей вины, моя скромная, так сказать, лепта. Знаете, матушка моя покойная торопыгой меня звала. «Эй, мол, торопыга!» Так и кликала в деревне при всех. Хотите верьте, хотите нет. Торопыга! Верно говорила. Я ведь поторопился тогда, первый блин – комом! Не ошибается тот, кто ничего не делает. Я ведь и фамилию ему дал соответственную – Пионеров. Моя главная ошибка в том, что я недооценил значения моральной зрелости будущего неофита, его способности к нравственному совершенствованию, его духовного развития. Знаете, я вообще разочаровался в киргизах… Нет, я не так выразился, господин Алтынсарин. Простите и поймите меня, – я разочаровался в киргизах в смысле их способности к восприятию высших идей, я говорю, высших религиозных идей…

– Так как же будет с вашим первым крестником? – Алтынсарин неприязненно остановил Кусякина.

Тот смутился только на миг, но тут же затараторил:

– Я слышал, вы сегодня будете у нашего уездного. Там и поговорим за рюмкой… чая. Прощайте, вернее, до свидания!

Кусякин выскочил в дверь, будто вспомнил, что у него есть какое-то экстренное дело, а Голосянкин, худой и ироничный, в несвежей сорочке и клетчатой жилетке, утыканной булавками, уже ждал Алтынсарина.

– Полнеете, господин коллежский советник. По чину положено, для здоровья вредно, – говорил он приятным баском. – Полнота вам не нужна, хотя с чинами человек должен полнеть. Если не ошибаюсь, коллежский советник в военной табели о рангах означает полковника. Полковник, вообще-то, в поясе еще на два вершка может быть полнее… Пусть ваш слуга зайдет через часок. Примерять больше не надо… Людочка, сколько раз я просил тебя не заглядывать в примерочную без стука. Мало ли что можно увидеть… Не обижайся, Людочка. Простите, господин коллежский советник.

Дома Алтынсарина ждал мулла Асим. Сговорились, что ли, окончательно испортить предпраздничное настроение? Нет, наоборот, судьба хочет все неприятное оставить в старом году, чтобы новый предстал безоблачным. Успокоив себя таким образом, инспектор был любезен с муллой, спрашивал, как положено, о здоровье, о делах, о семье. И мулла был любезен.

– Я пришел к вам не как к инспектору школ Алтынсарину, а как к истинному мусульманину Ибрагиму. Мне не нужно вашего разрешения открыть медресе, ибо только Аллах может распоряжаться в таком деле. Мне нужно, чтобы вы не возражали против этого, не восстанавливали невежественных людей против богоугодного дела просвещения. Я очень на вас надеюсь, я прошу вас от имени всей степи, от имени наших умерших предков.

Алтынсарин молчал, и молчание это не предвещало согласия.

– Я имею право настаивать на этом, потому что русские миссионеры не дремлют, они вовсю стараются делать свое черное дело. Вы, конечно, знаете, что в Орске инспектор Безсонов зверски избивает мусульманских детей, морит их голодом, чтобы заставить перейти в православие.

Инспектор видел, что Асим хорошо подготовился и хочет многого. Но Алтынсарин задолго до этого дня решил, что никогда не благословит школу, которая будет готовить не учителей, а мулл.

– Вам известно о насилиях, творимых в Орской школе? – спросил мулла Асим. Невозмутимость инспектора медленно выводила его из себя.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, мулла Асим. Я давно хотел спросить вас о тех детях, которых вы показывали господину Яковлеву и мне в Кайдауле. Вы не знаете, где они теперь, учатся ли, не бедствуют ли? Зима в этом году трудная.

– Представьте себе, что знаю! – Мулла понял, что инспектор настроен крайне враждебно. – Один собирается поступить в медресе, когда мы его откроем, другой стал охотником. Я видел его на базаре, он стоял, обвешанный шкурками хорьков и горностаев. Я говорю про того, который хотел стать шаманом и понравился вам.

– Очень за него рад, – сказал Алтынсарин, смягчаясь душой к мулле Асиму. – И рад, что вы не теряете из виду бывших учеников. Как звали того мальчика?

– Амангельды Удербаев, господин инспектор. Но более интересен был другой – Абдулла. Он будет ученым.

– Помню его. Тоже хороший мальчик. Сообразительный. – Алтынсарин не хотел быть резким с муллой и потому сказал: – Мне было бы куда приятнее знать, что вы будете учить детей грамоте и счету, а не устраивать медресе. Нам нужны врачи, ветеринары, землемеры, нам нужны слесари, плотники… Религиозных наставников у нас хватает, мулла Асим.

Они сидели друг против друга: Алтынсарин в мундире с ясными пуговицами за письменным столом, мулла Асим Хабибулин в аккуратной белой чалме в кресле напротив.

– Вы не сказали, что думаете про безобразия в Орске, – сказал мулла. – Вы одобряете действия тамошнего инспектора?

– Не стоит преувеличивать неприятности, которые происходят в Орской школе, – сказал Алтынсарин. – Я полагаю, однако, что господин Безсонов точно так же вреден делу просвещения, как и господин Хабибулин. Так я думаю и не считаю возможным ни от кого скрывать свои мысли.

– Вы плохой мусульманин и враг своему народу, – сощурив глаза, спокойно сказал мулла. – Вы хотите, чтобы его не стало совсем, чтобы он забыл свой язык, свои обычаи. Только к этому приведет русское образование. Я должен буду сказать об этом во всеуслышанье. Я в пятницу скажу об этом в мечети. Не говорите, что я не предупредил вас.

Мулла Аоим встал первым, и Алтынсарин испытал облегчение.

– Спасибо за предупреждение, мулла Асим. Только вы ничего не скажете в мечети. Вы никогда не признаетесь перед моим народом, что я против вас. Вы всегда будете делать вид, будто я ваш союзник в главном, но не понимаю несколько сущих мелочей. Идите, мулла Асим, и знайте, что я категорически против медресе и собирать деньги с бедных аульчан не позволю. Их достаточно обирают без вас, их достаточно обманывают… Вот видите, я вас тоже предупредил.

Алтынсарин любил этот праздник, и ничто не могло омрачить его. Уездный начальник Петр Иванович Миллер с супругой Татьяной Порфирьевной в меру подчеркивали свою светскость. Стол был сервирован чрезвычайно подробно и педантично, салфетки перекрахмалены, тарелочек, вилочек, ножичков множество, а закусок рыбных, мясных, соленых, копченых, вяленых и жареных еще больше. Гостей собралось человек двадцать, и скоро весь строгий порядок был нарушен. Из старых знакомых Алтынсарин с неудовольствием отметил ротмистра Новожилкина, который явился сюда с супругой, тридцатилетней, очень красивой, но бледной и какой-то не ко времени хмурой. Отец Борис Кусякин сидел рядом с ней и без умолку болтал. Он уронил на скатерть здоровенный кусок студня, тут же свекольно покраснел, но сделал вид, что это его нисколько не смутило.

Часы пробили полночь, все стоя выпили за Новый год.

Вскоре подали горячее, пить стали врозь, и Алтынсарин вышел в просторную прихожую. Два десятка пушистых шуб висело на вешалке, двадцать шапок лежало на полке, в углу сгрудились галоши. Шум застолья казался отсюда особенно дружным и согласным, слегка кружилась голова. Алтынсарин увидел маленький столик в углу прихожей, чернильный прибор с перьями, стопку бумаги и конверты. Видимо, кто-то из писарей работал здесь днем, может быть, писал от имени начальника уезда поздравительные письма. И Алтынсарин присел к этому столику, быстро набросал два письма. Одно Якову Петровичу Яковлеву в Тургай, другое – в Оренбург Василию Владимировичу Катаринскому.

О Василии Владимировиче Алтынсарин думал с тревогой. После каникул предстояло проверять состояние дел в Орской школе и обо всем подробно докладывать начальству. Это им с Катаринским расхлебывать кашу, которую заварил Безсонов. Писать ему сейчас про это или лучше умолчать? Разве в поздравительных письмах про такое пишут? Опять вспомнил о вдове учителя Божебина. Не забыл ли Досмагамбет отнести на почту письмо?

Когда он вошел в залу, там был ералаш. Ротмистр Новожилкин возле сдвинутой в угол рождественской елки наседал на отца Бориса.

– А на кой ляд? На кой, скажите мне, ляд вы хотите сделать их православными, на кой ляд хотите обрусить? Вам что ж – русских не хватает? Тоже мне Миклухо-Маклай. Ну ладно еще папуасы, они далеко, они за океаном, они Россию не проглотят, а эти-то рядом, они грядут на нас!

Миллер, видимо, издали следил за спором у елки. Он подошел, ловко неся в руках три рюмки и бутылку.

– Выпьем, господа. Выпьем за последний член в триаде, за народность! Я имею в виду русскую народность. Ей худо сейчас. Во всех смыслах худо, и в духовном особенно. Вот вы, господин Кусякин, обращаете в христианство мусульман и язычников, а думали ли вы о погибающих русских душах, о том, как мало христианского в нашем народе?.. Вот я и говорю, господа, пусть каждый народ хранит свою веру, ибо у каждого народа свой единственный путь. Верно я говорю, господин Алтынсарин?

Алтынсарин, который вначале сознательно не хотел слушать ротмистра, как-то невольно вошел в круг собравшихся возле елки, когда туда подошел уездный начальник.

– Так что же думает об этом представитель киргизской интеллигенции? Очень хотелось бы услышать ваши слова, господин Алтынсарин. Я знаю, вы мыслите оригинально.

Все смотрели на него, ожидая «оригинальных мыслей». Голос звучал неожиданно тихо:

– Все возможное счастье для моего народа в настоящем и в будущем я вижу не в изоляции, не в познании Аллаха или Христа, не в самопознании, а только в наиболее полном равноправном нравственном и культурном сближении с русским народом. Я уверен, что здесь все выиграют, всем будет полезно такое общее духовное развитие.

Начальник уезда, по всей видимости, ждал какого-то другого ответа.

– Н-да! Точка зрения четкая, но спорная… А не перейти ли нам к чаю и кофе? Есть отличный шартрез.

Алтынсарин хмуро прихлебывал крепкий холодный чай, говорить ни с кем не хотелось, по сторонам он не смотрел и очень удивился, увидев прямо перед собой рыжее лицо Кусякина.

– Мы так и не поговорили с вами про моего Николая. Все дебаты, дебаты! Я вам скажу честно: устройте его куда-нибудь сами. Человеколюбие угодно всевышнему, это вам зачтется, смею уверить. Вам легче его пристроить, нежели мне, я тут личность новая, пришлая, кто меня послушает.

– Понятно объясняете, – сказал Алтынсарин, – с Бейшарой покончено, кто следующий?

– Вы на эту писклявую намекаете? – Кусякин смутился. – Бестия, сущая бестия. Загнала своего Петю на край света и вовсе может погубить. Она ведь циркачка, по проволоке бегала, ноги выше головы задирала. Сама рассказывала. Она врет безбожно. И что Фатима она – брехня, и что мусульманка – брехня. А глазки какие, заметили? Жаль, что талии давно лишилась, а то ведь большой соблазн для других людей могла бы составить.

В передней, когда Досмагамбет подавал шубу, к Алтынсарину подошел молодой розовощекий чиновник. Его как-то вовсе не было видно за столом и во время танцев в зале.

– Простите, я хотел сказать вам, что совершенно разделяю ваше мнение относительно совместного развития народов. Только не обольщайтесь насчет всех русских. Мы не все одинаковы. Мне кажется, что вы думаете, будто все мы состоим из Пушкиных, Гоголей, Чернышевских и Щедриных. Это не так…

– Кто вы? – спросил Алтынсарин. Молодой человек смутился:

– Я забыл представиться. Николай Токарев, бывший студент Московского университета. Ныне письмоводитель.

Алтынсарин протянул ему руку:

– Рад буду видеть вас моим гостем. И не думайте, что я обольщаюсь… Я же сказал: с русским народом, С народом. Тут нет ошибки? До свиданья!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю