Текст книги "Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– В самом деле! – воскликнул молодой адвокат, жадно хватаясь за эту простую мысль. – Как это до сих пор не пришло мне в голову!

– Н-да, – протянул Блази. – Можно, конечно, попробовать. Но где нам взять эту Эстеллу?

– Иголку в стоге сена и ту можно найти, если захотеть. А заполучить депутацию славного города Бестерце и вовсе ничего не стоит: вчера я прочел в какой-то газете, что труппа Ленгефи находится сейчас в Лошонце.

План майора Понграца понравился Тарноци, и адвокат на другой же день отправился в Бестерце на поиски Эстеллы. Там ему удалось только узнать, что Эстелла вместе с Бехенци несколько лет назад переехала в Эршекуйвар. Сапожник, сообщивший эти сведения Тарноци, добавил:

– Передайте барону Бехенци, если вам удастся его разыскать, что пора бы ему уже вернуть мне ту сотню форинтов, что он у меня одолжил.

В Эршекуйваре адвокат встретил своего коллегу, который вспомнил, что несколько лет назад Бехенци действительно проживал у них в городе с одной миловидной дамочкой, но вскоре перебрался в городок Вагуйхей, задолжав и ему семьдесят форинтов.

– Напомните ему, если где-нибудь встретите, – сказал Эмилю на прощание его коллега.

Тарноци и ему обещал напомнить барону о долгах и поехал в Вагуйхей. Там, прослышав, что кто-то спрашивает про Бехенци, к Тарноци сбежалось человек сорок ростовщиков-евреев, которым Бехенци также задолжал. (Видно, здесь господин барон задержался на более длительный срок.) И вместо того, чтобы разузнавать, где сейчас находится Бехенци, молодому адвокату пришлось самому отвечать на хитрые вопросы, вроде: а зачем вам понадобился Бехенци-младший – и тому подобное. Евреи, надо сказать, знали о Бехенци решительно все: знали, например, что сейчас как раз то время года, когда оба барона живут вместе в своем старом замке, неподалеку от деревни Криванки, и Эстелла, должно быть, при них, если еще не сбежала с каким-нибудь армейским офицером.

– А что, разве у нее был здесь роман с каким-нибудь офицером?

– И не с одним.

– И вы думаете, что кто-нибудь похитил ее у Бехенци?

– Это такая особа, что сама кого угодно похитит.

Один из кредиторов барона – Армии Брюль – галантно заступился за даму:

– Вовсе не так, я видел ее вместе с бароном два года назад в Кашше.

– Два года! Да с тех пор она десять раз могла сбежать.

– Не думаю, – коверкая венгерские слова, возразил Брюль, – чтобы теперь на нее позарился какой-нибудь офицер.

Итак, лелея надежду найти наконец Эстеллу, Тарноци без промедления отправился в Криванку разыскивать ветхое прибежище баронов.

До села Криванка еще можно было доехать, но дальше пришлось идти тропой, которая змеилась по долине, взбегала на крутые скалы, перебиралась через горы и спускалась в ущелья. Замок был так ловко запрятан среди гор, поднимавшихся до облаков, что нетрудно было догадаться, для каких целей служил он в старину баронам Бехенци: там можно было надежно хранить сокровища, упрятать за его стены какую-нибудь красавицу возлюбленную, чтобы ревниво оберегать ее и никому не показывать, поскольку она не была законной женой.

Там, глубоко в горах, была небольшая долина, а на ней, словно прыщ, возвышался холм площадью в два гектара; на этом-то холме, засаженном благородными каштанами, и стоял, в окружении столетних елей, напоминавших штыки часовых, маленький замок Бехенци.

Да в том-то и беда, что стоял. Нынешние Бехенци в душе не раз пожалели, что замок нельзя то и дело передвигать с места на место!

Может быть, баронам не нравились эти края? Вовсе нет! Природа здесь была на редкость живописная, да что толку! Больно уж хорошо знали их все далеко вокруг. А вот если бы каждый год переезжать на новое место, можно бы жить припеваючи.

Тарноци пришлось идти в замок Бехенци пешком, оставив во дворе криванкинской корчмы нанятую им подводу: пускай возница покамест посидит в распивочном зале да полюбуется на портрет Яношика *, который был когда-то самым знаменитым в этих краях разбойником и к тому же славился щедростью: он умел и поесть, и выпить, и другого угостить (после обеда Яношик отпускал ремень на семь дырок).

В проводники Тарноци взял себе деревенского паренька, который уверял, что хорошо знает и дорогу, и обоих баронов.

– Да бывал ли ты у них в замке-то?

– Еще сколько раз!

– Значит, и красивую барышню видел там? Парнишка вытаращил глаза от удивления:

– Нет у них никаких барышень, одна экономка; такая образина, сморщенная, как сушеный гриб.

– Знаю, это тетушка Рожак. А кроме нее…

– Не-е… тетушка Рожак давно уже распрощалась с ложкой…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что она теперь и без еды обходится. Да ей и при жизни не очень-то часто приходилось есть, мир ее праху.

– Значит, она умерла?

– Конечно, об этом-то я вам и толкую. По правде сказать, бедняжка потому и померла, что ничего не ела.

– Почему же она не хотела есть?

– Она бы ела, да бароны не давали.

– А почему они не давали?

– Да потому, что у них у самих ничего не было.

– Вот как… Так ты говоришь, у них теперь новая экономка?

– Новая…

– А других женщин, кроме нее, в замке нет?

– Нету!

Тарноци с досады покусывал свои маленькие, соломенного цвета усики и палкой сбивал по сторонам тропинки увядшие цветы, покрытые легким серебром инея.

– А как зовут новую экономку?

– Эстелла.

– О, тогда идем скорее, ради бога! – весело крикнул Тарноци и чуть ли не бегом стал подниматься по склону горы Кокол.

С ее вершины парнишка уже мог показать рукой, где запрятался замок Бехенци.

– Это там, где дымок курится? – спрашивал адвокат.

– Нет, ближе. В замке редко курится дымок. А тот дым – от пастушьего костра.

Не прошло и четверти часа, как они добрались до редкого ельника под названием «Болото»; на повороте тропинки из чащи вышел лохматый человек в огромных сапогах, в потрепанной куртке и барашковой папахе, заломленной на затылок. Парнишка ткнул адвоката в бок:

– Смотрите, это и есть старый барон.

Тарноци знавал старого барона, встречался с ним раза два в Жолне, но кто бы мог подумать, что тот элегантный мужчина с моноклем и этот старик, взлохмаченный и бородатый, – одно и то же лицо! Только подойдя поближе, Тарноци признал в оборванце барона Бехенци. Впрочем, что же… Здесь ведь нет поблизости ни парикмахера, ни модной лавки.

– Добрый день, господин барон, – приподнял шляпу Тарноци.

– Т-шш! – прошипел барон и стал делать знаки: отойдите, мол, подальше.

Адвокат и его проводник подчинились, отойдя в сторону шагов на сорок; барон последовал за ними и наконец, приблизившись к Тарноци, с любезной улыбкой протянул ему руку:

– С кем имею честь?

– Эмиль Тарноци, адвокат из Жолны. Я надеялся, что вы узнаете меня.

– Конечно, конечно, – радостно воскликнул барон, хотя видно было, что он не помнит молодого юриста. – Рад, что встретился с вами! Какое счастье, черт побери! – добавил он, потирая руки. – Вы меня извините, что я так невежливо вас встретил. Я боялся, как бы вы не распугали моих иволг в ельнике. Сегодня предвидится богатый улов, богатый улов!

– Ах, понимаю, господин барон…

– Да, да, и я боялся, что вы наступите на мои силки.

– Силки?

– Да… Боже мой, у меня здесь столько свободного времени, ну как тут не заниматься спортом? Охотиться здесь на львов я не могу по той простой причине, что… – Тут барон взглянул на свою засаленную куртку и, смутившись, несколько невпопад закончил предложение:

– …По той причине, что у меня нет пороху. Впрочем, это не оправдание… и черт меня побери, я собирался сказать лишь, что здесь нет львов.

– Правильно.

– Поэтому я решил заняться птицами. О, какое это замечательное развлечение! Не нужно ни убивать, ни крови проливать. Вот идеальный спорт в наш гуманный век! Птицы сами суют голову в петлю силка. Кстати, и другие аристократы в столице занимаются подобным спортом, возглавляя различные банки и страховые компании, не правда ли? Впрочем, об этом потом. А теперь расскажите, как вы очутились здесь, куда лишь птицы залетают?

– Я искал вас, господин барон, вернее, вашего сына.

– Так-с, – подозрительно посмотрел на Тарноци барон. – Верно, какой-нибудь должок?

– Нет, что вы, у меня дело совсем особого рода.

– Секрет?

– Нисколько.

– Тогда рассказывайте. Привезли нам что-нибудь?

И Бехенци с ласковой улыбкой дружески подхватил молодого адвоката под руку, словно они целый век знали друг друга.

– Наоборот, хочу у вас кое-что забрать.

Бехенци очень удивился и стал было прикидывать в уме, что у них еще можно забрать, но ничего такого не нашел.

– Хочу забрать у вас Эстеллу, – пояснил адвокат свою мысль.

Барон даже рот открыл от изумления. Забрать Эстеллу? Словно Тарноци сказал ему, что приехал собрать мох с крыши их замка. Бехенци недоумевал: кому и зачем вдруг понадобилась бывшая цирковая наездница?

– Эстеллу? – переспросил барон, пристально посмотрев Тарноци в глаза. – В самом деле?

– Да, за этим я к вам и приехал.

– Так. А зачем она вам?

– От нее зависит все счастье моей жизни.

Барон невольно усмехнулся, хотел было покачать головой, да удержался; в конце концов de gustibus non est disputandum[9]9
  О вкусах не спорят (лат.).


[Закрыть]. Ведь бывают же странные, непонятные страсти: некий Артос Флугенциус * был влюблен в свою бабушку; Джемс Клартон * питал самые нежные чувства к женщине с изуродованной ногой; возможно, что и мисс Пастрана * тоже нравилась кому-нибудь. Важно, что тут может и баронам перепасть кое-что, а это было бы весьма кстати, так как они изрядно отощали. Старый барон уже несколько дней ждал такой вот манны небесной. Но он все еще сомневался и, опасаясь оказаться в дураках, осторожно спросил:

– А когда вы видели Эстеллу в последний раз?

– Я никогда ее не видел.

– Тогда я решительно ничего не понимаю, молодой человек, – заявил барон, и в голосе его звучали горечь и разочарование.

– Не беда, я по дороге все вам объясню!

Тарноци сделал проводнику знак, чтобы тот отстал и следовал за ними издали; рука об руку с бароном они стали спускаться в долину по лесной тропинке, где пахло можжевельником. Тарноци откровенно рассказал барону, как его невеста попала в качестве заложницы в руки ополчившегося против Бестерце графа Понграца вместо Эстеллы, и объяснил, что единственный способ освободить Аполку – это вернуть Понграцу Эстеллу.

Повеселевший барон Пал одобрил его план, заметив, однако:

– Очень разумная мысль, но боюсь, что сын мой воспротивится этому. Он, видите ли, так привык к бедняжке за эти долгие годы. О, они очень привязаны друг к другу.

– Значит, по-вашему, барон, я зря приехал?

– Ну, этого я бы не сказал, однако…

– Говорите откровенно.

– Есть ряд препятствий.

– Например?

– Хотя бы то обстоятельство, что Эстелла сейчас служит у нас экономкой. Что мы будем делать, если вы лишите нас такой умелой, ловкой хозяйки? Кого мы найдем взамен ее? Мы – люди бедные, для нас Эстелла – прямо сокровище. Кто нам компенсирует это?

– Если речь идет о денежной компенсации, господин барон, то я готов…

Бехенци-старший потер руки от удовольствия, но лицо его выразило что-то вроде оскорбленного самолюбия.

– О, что вы, сударь! Я имею в виду не низменную материальную сторону этого вопроса, а привязанность Эстеллы к нам, ведь она согревает нас, и если Эстелла уйдет, нам будет сильно ее недоставать. А деньги? Что они для нас? К черту деньги! Ни я, ни мой сын не примем от вас ни гроша. Этого еще не хватало! Другое дело, если бы добрый друг предложил нам небольшую сумму взаймы, – мы, конечно, не отказались бы.

– Я к вашим услугам!

– Что же, дорогой друг, я охотно помогу вам, – ответил барон и, словно внезапно решившись, пожал руку адвокату. – Признаться, я чувствую к вам симпатию! А мои правила таковы: когда речь идет о благородном поступке, я готов жертвовать собой. Я всегда был другом молодежи, черт побери!..

– Благодарю вас, господин барон. Насколько я понял, вы замолвите за меня словечко перед вашим сыном.

– Даю вам честное слово, что сегодня же, самое позднее – завтра, вы получите Эстеллу. Куда вам ее доставить?

– Нельзя ли отправиться за ней сейчас же?

– Ну вот! Разве можно так спешить? Juvenilis ventus[10]10
  Юность ветрена (лат.).


[Закрыть]. Терпение прежде всего. Знаете пословицу: «Поспешишь – людей насмешишь». Надобно время, чтобы уговорить их обоих. Положитесь на меня и ступайте спокойно на свою квартиру. Все будет в порядке. Где вы остановились?

– В корчме, в селе Криванка.

– Ну так сегодня или завтра Эстелла будет у вас. Договорились?

Тарноци горячо поблагодарил старика, и после крепких рукопожатий они расстались неподалеку от овечьего загона Палудяи, откуда с громким лаем им навстречу кинулась целая свора сторожевых овчарок.

Тарноци повернул обратно в сторону Криванки, а барон поспешил к своему замку. Однако не успел барон пройти и двух шагов, как он, якобы что-то вспомнив, окликнул молодого адвоката:

– Алло! Дорогой мой, вернитесь на минутку! Я забыл вас кое о чем спросить.

Тарноци живо подбежал к барону:

– Прошу вас, сударь!

– Видите ли, – начал барон, несколько смущаясь. – Дело, конечно, щекотливое, не из приятных, но чем скорее мы с ним покончим, тем лучше… Я имею в виду деньжонки… взаймы! – Барон пренебрежительно скривил губы. – Сын мой легкомысленный малый, так уж он был воспитан, тут есть доля моей вины, но и он виноват тоже. Впрочем, сейчас уж дела не поправишь. Однако я должен сказать сыну, что вы согласны ссудить нам известную сумму. Ничего не поделаешь… Ах, этот проклятый век! Даже самый благородный поступок связан с низменной прозой. Черт бы побрал этот девятнадцатый век! Так какую же сумму я могу ему назвать?

Тарноци после некоторого колебания произнес:

– Право, не знаю. Сотни две, я думаю.

Пал Бехенци презрительно расхохотался:

– Только-то! Двести форинтов. Да моему бездельнику это на один день! Ах, сударь, вы себе и представить не можете, как дурно воспитан мой сын! А потом, примите во внимание, сударь, что Эстеллу сам Иштван Понграц купил в Жолне за шестьсот форинтов. И у кого? У простого бродячего комедианта! Нет, вы слишком скупы по отношению к барону Бехенци. Вы настоящий Гарпагон. – Тут барон шутливо похлопал адвоката по плечу. – За предмет, который стоит добрых шестьсот форинтов, вы даете всего двести.

– Да, но тогда Эстелла была, по-видимому, красивее, – весело возразил Тарноци.

– Ну, так что же? Вы-то берете ее не за красоту? Правда, тогда она была красивее, зато теперь стала умнее, дороднее.

Такой аргумент разозлил Тарноци, и он не удержался от колкого замечания:

– Уж не собираетесь ли вы продавать ее на фунты?

– Э-э, потише, молодой человек! Разве мы говорим о продаже? Речь идет лишь о взаимной любезности. Только об этом, клянусь честью! Несколько лет назад, когда я охотился с принцем Уэльским, он сказал мне: «Дорогой Бехенци, лисица, которую мы еще не схватили за хвост, – ничья!» Так что мы можем спокойно разойтись, будто и не встречались и ни о чем не толковали.

– Ладно, ладно! – испуганно воскликнул адвокат. – Я с великим удовольствием одолжу вам и шестьсот форинтов.

– Отлично! – воскликнул барон.

Они снова ударили по рукам и после новых рукопожатий; расстались. На этот раз барон Бехенци уже больше не останавливался, пока не очутился на поросшем лебедой и бурьяном замковом дворе, где Эстелла раскладывала на циновке белые грибы для просушки.

Нужно сказать, что безжалостное время основательно потрудилось над ее когда-то смазливой рожицей: кожа на лице одрябла, собралась в морщины, тщательно замазанные румянами, да и сама она как-то ссохлась, сморщилась, напоминая вылущенный кукурузный початок. Только ее когда-то красивый подбородок вел себя молодцом и образовал чуть пониже свой филиал, может быть, для того, чтобы за один подбородок Эстеллу пощипывал барон Пал, а за другой – барон Карой.

– Ну, а где же птицы? – спросила Эстелла, увидав входящего во двор барона.

– Птички-голубочки остались в лесочке, – отвечал тот, весело улыбаясь.

На лице Эстеллы отразилось неудовольствие, отчего оно стало еще уродливее, ибо нос ее, как у индюка, навис над верхней губой. Эстелла всплеснула руками (теперь уже огрубевшими и корявыми) и, хлопнув себя по бедрам, прикрытым рваной юбкой, спросила:

– Вы, что же, думаете, я потащу продавать криванкинскому еврею-мяснику вот эти последние тряпки, чтобы купить вам мясо на обед? Разве вы забыли, что я должна отнести ему в счет мяса грибов и этих самых ваших иволг?

– Ладно, не ори на меня. Сегодня тебе все равно не придется идти в Криванку. А где молодой барин?

Эстелла почтительно, как воспитанница классной даме, отвесила поклон старому Бехенци и с ироническим пафосом отвечала:

– Его сиятельство господин барон пребывают в столовой и заняты латанием мешка, в котором я должна была нести грибы и пташек в деревню. Его сиятельство будут без памяти рады видеть своего батюшку.

Барон Карой, действительно, сидел в столовой. Эстелла не без ехидства подчеркнула слово «столовая», так как комната эта скорее служила прибежищем для летучих мышей, – впрочем, и те использовали ее не как столовую, а как спальню.

Господин Карой Бехенци заметно похудел и ослаб с тех пор, как мы в последний раз встречались с ним. Эстелла не солгала: вооружившись ниткой и иголкой толщиной с добрый гвоздь, молодой барон латал дырявый, как решето, мешок.

– Ну что, старик, принес пташек? – неприветливо встретил он отца.

– Нет, не принес, – отвечал тот с героическим спокойствием. В его равнодушном, полном достоинства тоне было нечто загадочное, что Карой тотчас же заметил.

– Ни одной?

– Ни одной, – весело посмотрел на сына старик. – Какого черта стану я возиться с этими птицами? Я даже запаха их не выношу.

– Хм. Так что же ты принес? – с любопытством взглянул на него сын, откладывая в сторону иглу.

– Ха-ха-ха! Что? Такого зверя, что даже не знаю, как его назвать. Слона? Нет, пожалуй, не слона, а носорога!

– Папочка, ты где-то наклюкался.

Старый барон устало опустился на дряхлое, продавленное кресло, из бугристой подушки которого то там, то сям с любопытством выглядывал конский волос.

– А ну, встань-ка, сынок, да прикрой сперва дверь, чтобы эта девица не слыхала, о чем мы будем толковать… вот так… Теперь набей мне трубку и потом садись и навостри уши…

– Трубку? Чем же я тебе ее набью? – нерешительно протянул Карой.

– Полно, у тебя есть табак.

– Ни крошки, да и откуда ему быть у меня?

– Скрываешь, негодник.

– Говорю тебе, нету!

– Ой ли? – И старик погрозил сыну пальцем. Тут Карой не выдержал и рассмеялся:

– Последнее у меня вымотаешь. Хорош отец, нечего сказать. Пользуешься мягкостью сыновнего сердца.

Он приподнял половицу и вытащил из-под нее сделанный из свиного пузыря кисет с подвешенными на шнурках пампушками величиной в доброе яблоко.

– Э-ге, так вот куда ты его прячешь!

– А чем плохо? Место сырое, табачок не пересохнет!

Карой, как и подобает доброму, любящему сыну, набил глиняную трубку старого барона, чубук которой был из вишневого дерева, а мундштуком служило гусиное перо, вставил трубку ему в рот и в довершение всего, оторвав от валявшегося на столе счета клочок бумаги, дал прикурить.

– Ну, а теперь, папенька, я слушаю тебя.

Старик помедлил еще, дожидаясь, пока трубка раскурится, затем с важным видом приступил к повествованию, придав ему форму сказки:

– Жил-был на свете человек, у которого один сумасшедший похитил невесту и держал ее в своем замке. Держал и ни за что не хотел отдавать до тех пор, пока не вернут ему сбежавшую от него любимую обезьяну. И вот пошел жених странствовать по белу свету в поисках этой обезьяны. Идет он, идет и встречает другого сумасшедшего, который как раз ловил иволг в ельнике. Спросил сумасброд-птицелов у путника, куда он путь держит, а тот и расскажи ему, что ищет он обезьяну, которая, по слухам, находится у такого-то человека. Безумец ему и говорит: «Ты, путник, на правильном пути, потому что этот человек – мой сын!»

Карой Бехенци живо вскочил с места.

– Ты это об Эстелле?

– О ней самой.

– Черт побери! И он ищет ее для Понграца? А ведь я слышал что-то об этой жолненской девушке. Ну и комедия там была разыграна!

– Правильно. А теперь, чтобы получить назад девушку, понадобилась наша Эстелла.

– Уж ты не пообещал ли выдать ее?

– А что ж тут такого? На что она нам? Тебе она давно уже надоела, ты и сам собирался ее прогнать. А тут такое счастье привалило! Этот amice согласен дать нам взаймы шестьсот форинтов. Влюбленный осел! Да это такое дельце, Карой! И к тому же безусловно честное, потому что в результате все будут счастливы и довольны: адвокат получит свою невесту, мы – деньги, а Эстелла угодит в такое место, где как сыр в масле будет кататься. Тем более, что и сама она все время мечтает вернуться к Понграцу.

– Где же этот адвокат? – глухим голосом спросил Карой.

– В криванковском трактире ждет. Как привезем ему Эстеллу, он тотчас выложит денежки на стол… чистоганом…

Старый барон от удивления не докончил фразы: Карой вдруг подпрыгнул, как ужаленный, сорвал со стены старинный, единственный уцелевший в замке карабин, который висел на позеленевшем от плесени щите, и крикнул, задыхаясь от гнева:

– Застрелю негодяя! На вертел живым посажу! Сырым с потрохами сожру!

– Что ты, Карой! Единственного нашего благодетеля! – хватая сына за руки, кротко и нежно успокаивал его барон. – Даже людоеды и те так не поступают. Карой, не делай глупостей.

Но рассвирепевший Карой вырвался из рук отца, голос у него дрожал, он скрежетал зубами:

– Прочь! Оставь меня! Удивляюсь, что ты не понимаешь моих чувств. Этот молокосос оскорбил меня, вообразив, будто барон Бехенци способен торговать надоевшей ему любовницей… Но для тебя, я вижу, честь сына – ничто! Нет, я не потерплю такого оскорбления! Никогда! Ни за что! Собаке собачья смерть!

Бехенци-младший схватил шляпу, выбежал во двор и прямиком через кустарник, рытвины и ухабы помчался в сторону села Криванка.

Перепуганный старый барон бросился было за ним, но догнать, конечно, не мог, остановился в отчаянии и кричал:

– Вернись, сынок, не дури! Карой! Карой!

Эстелла, сушившая грибы во дворе, равнодушно заметила:

– Опять сцепиться изволили, господа бароны?

* * *

Примчавшись в Криванку, молодой барон нашел Тарноци в корчме. Молодые люди вежливо раскланялись и представились друг другу. Затем, отозвав своего нового знакомого в сторону, Бехенци-младший сообщил ему:

– Сегодня вечером вы получите Эстеллу, но для этого вам нужно сейчас же уехать отсюда в соседнее село Привода. Там, кстати, и корчма гораздо лучше. Я провожу вас.

Тарноци приказал вознице закладывать, и они поехали в Приводу, но не прямиком, а сперва дорогой, которая вела в деревню Клопанка, затем через поля свернули на Приводу.

В Приводе у Бехенци была знакомая старуха, некая Зубек, нянчившая его в детстве; ее-то он и послал с коротенькой запиской к Эстелле, чтобы немедля девица пришла в приводинскую корчму, не обмолвившись о том старику барону, если он еще дома.

Старуха застала в замке одну Эстеллу. Бехенци-старший не утерпел и вслед за сыном поспешил в Криванку, чтобы там все уладить миром. Не застав в корчме ни адвоката, ни Кароя и чуя недоброе, барон расспросил, куда уехали на подводе господа, отправился в Клопанку – богатую деревню, с колокольней под железной крышей, и только затем, и там не найдя ни сына, ни гостя, поздно ночью вернулся в свой замок, дивясь странной загадке.

В замке было тихо и уныло, ворота и все двери стояли, распахнутые настежь. Кругом не было ни души, только летучие мыши порхали по залам да зловеще хохотал филин.

– Эстелла! – позвал старик. – Где ты! Отзовись, милая Эстеллочка!

Но никто не отозвался.

Барон заглянул к ней в спальню, бедное ее ложе было пусто. Он пробежал по комнатам, но Эстеллы нигде не обнаружил. Кругом царила кромешная тьма, но в мозгу его вдруг забрезжила догадка.

– Черт подери, этот щенок надул меня на шестьсот форинтов! Ах ты, жулик! Мошенник! – яростно вопил он, в бессильном гневе носясь по комнатам, где даже в темноте ему не грозила опасность наткнуться на стул или стол, по той причине, что таковых не имелось.

Заполучив Эстеллу, Тарноци из Приводы возвратился в Жолну, а Карой Бехенци (с шестьюстами форинтами в кармане) махнул прямиком в Будапешт.

Бургомистр до того обрадовался увядшей актрисе, что сам помог ей сойти с дрожек.

– Молодец, сынок, ловко ты сумел ее раздобыть, – похвалил он адвоката. – Но это еще полдела. Все-то дело, как круглые печати в старинных монастырях, состоит из двух частей, и вторая часть – Ленгефи. Так что езжай теперь в Лошонц, а я здесь присмотрю за этой… не знаю, как назвать, – «барышней» не решаюсь…

– Ничего, можете смело называть меня барышней, – весело засмеялась Эстелла.

– Гм, гм, – дважды повторил городской голова и еще раз пристально посмотрел на «барышню».

Тарноци, не теряя ни минуты, поскакал в Лошонц, а Блази занялся приведением в человеческий вид туалета Эстеллы, чтобы не стыдно было везти ее в Недец. Он заказал для нее красивое платье из розового шелка, а так как ему никогда не доводилось видеть журналов мод, то он, как образец, отнес к дамскому портному Валерию Лимпе выпущенный в свое время в Америке в честь Кошута доллар, на котором был портрет красивейшей, по мнению Блази, женщины в мире * к тому же единственной, из-за которой он в своей жизни страдал (два года заключения в тюрьме Куфштейн).

– Сшейте вот по этому образцу, – приказал он портному и для полного сходства заказал ему даже фригийский колпак. Несомненно, в этом поступке Блази была и доля тщеславия: с одной стороны, он хотел продемонстрировать свой тонкий вкус, а с другой – показать женщинам, какого великолепного мужа они потеряли в его лице.

Портной Лимпа, осмотрев и обмерив Эстеллу, за утренней кружкой пива весьма неодобрительно отозвался бургомистру об актрисе:

– Трудно из нее сделать что-нибудь.

Пока Лимпа шил платье, адвокат прислал Блази письмо, где сообщал, что ему удалось сговориться с Ленгефи.

«В следующую пятницу, – писал он, – директор вместе с «членами магистрата» прибудет в Жолну, так что в субботу уже можно действовать. Этот висельник Ленгефи здорово меня обобрал, к тому же мне придется эти дни кормить всю труппу; но не беда, лишь бы был прок».

Получив это доброе известие, Блази тотчас же сел за послание графу Иштвану Понграцу:

«Настоящим уведомляем, что поскольку ваше сиятельство считает Аполлонию Трновскую своей заложницей, магистрат города Бестерце изъявляет готовность выполнить вашу волю и возвратить вам в следующую субботу бежавшую из замка девицу Эстеллу, которую удалось наконец изловить».

Граф Иштван, сидя на корточках на ковре среди комнаты, играл в карты (вероятно, опять с богом), когда часовой, стоявший на воротах замка, принес ему это послание Блази; гонцу он приказал подождать за воротами, так как Памуткаи строго-настрого запретил впускать посторонних на территорию замка.

Граф вскрыл письмо, прочел, долго молча смотрел на него, потом, отшвырнув карты в сторону, вскричал:

– Проиграл! Придется платить!

Часовой вытянулся перед ним и замер на месте в ожидании ответа, но граф, не замечая его, обессиленный, упал на диван. На лбу у него проступил пот, глаза закатились, жилы на висках вздулись, и лицо стало похоже на карту, изрезанную синими прожилками рек.

– Мне можно идти? – робко спросил часовой.

– Нет, стой! – крикнул граф, затем пристально посмотрел на него, похвалил: – Хорошо стоишь, красивая у тебя выправка. Стой так и дальше!

С этими словами он сам покинул комнату и, пройдя по коридору, неожиданно отворил дверь в покои Аполки. Девушка в окружении двенадцати маленьких фрейлин сидела у большого стола за полдником. Картина эта напоминала знаменитую «Тайную вечерю», только вместо бородатых апостолов над столом склонилось двенадцать розовощеких мордашек, нежных и юных, как распускающиеся цветы. Девочки весело смеялись, а Аполка, засучив рукава зеленого бархатного кунтуша, чтобы их не замарать, брала на палец сажи с тарелки и малевала своим фрейлинам усы: У двоих усы были уже готовы, что и вызвало бурные взрывы веселья. Завидев графа Иштвана, девочки, испуганно завизжав, разбежались, как голуби от коршуна. Одна лишь Аполка поспешила ему навстречу, ласково, приветливо и весело улыбаясь.

– Хороши мои малютки! – воскликнула она, улыбаясь открыто и непринужденно. – Только что радовались нарисованным усам, а теперь испугались настоящих!

Иштван, не отвечая, угрюмо смотрел себе под ноги, но даже внимательный взгляд Аполки не уловил ничего угрожающего. Граф казался даже нормальным, и лицо его выражало лишь спокойную решимость.

– Аполка, – сказал он с какой-то особенной грустью, – через несколько дней за тобой приедут и увезут от меня.

– Кто? – спросила девушка сдавленным голосом.

– Злые люди. Тот адвокат, ты ведь знаешь. Ах, как ты покраснела, Аполка! Ты великолепна, как красная гвоздичка! А может быть, и кто-нибудь другой приедет за тобой, почем я знаю. Они приедут в будущую субботу, и я отдам тебя им.

Сердце Аполки стучало так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит.

– Я отдам тебя им, потому что, ты ведь знаешь, этого требует военный обычай. Словом, военный обычай. А это – святое дело!

В его словах звучала какая-то странная суровость и решимость. Он заложил руки за спину, расправил плечи, поднял голову и выпятил грудь, словно совершая какое-то великое деяние, достойное всеобщего удивления.

– Итак, приготовься! – Собери все свои вещи, сложи в сундук все фамильные драгоценности Понграцев. Все это твое, мой маленький военный трофей!

На глаза девушки навернулись слезы, и, когда Аполка подошла к графу и уронила к нему на грудь свою головку, он почувствовал, что его рубашка стала мокрой от слез. Глаза графа, может быть в последний раз, приняли осмысленное выражение, по всему телу словно прокатилась теплая волна, и он спросил горячим, взволнованным голосом:

– Хочешь у меня остаться, Аполка?

Девушка еще ниже опустила свою растрепанную головку (граф, сам того не замечая, расплел ее собранные в косы белокурые волосы) и, спрятав лицо у него на груди, тихо, словно стыдясь своих слов, пролепетала:

– Я буду часто-часто навещать вас. Очень часто. Раз в неделю. Хорошо?

Руки Иштвана Понграца, обнимавшие белоснежную шею девушки, упали, как надломленные: какая-то роковая сила нанесла ему удар.

– Значит, ты все-таки хочешь уйти? – вырвалось у него.

Он уставился на нее бессмысленным, тупым взглядом, затем повернулся на каблуках и поплелся из комнаты, как побитая собака. Напрасно Аполка кричала ему вслед:

– Не сердитесь на меня, граф Иштван, я буду приезжать к вам два раза в неделю! И два раза в неделю вы будете ездить к нам. Мы будем всегда вместе, Я буду любить вас, как и прежде.

Он шел по коридору неверными шагами, не оборачиваясь, словно не слыша ее слов, уронив голову и сердито размахивая руками.