Текст книги "Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ТРЕТИЙ ДЬЯВОЛ

Роза Марии Цобор, ущелье и старое грушевое дерево

Мадам Крисбай разглядывала окрестности, непрерывно задавая вопросы. Ее интересовало все, что она видела: полуразвалившийся хлев на опушке Лисковины; выглядывающая из-за белоствольных берез часовенка в глубине леса… Веронка объясняла мадам: когда-то разбойники убили здесь богатого корчмаря – и неутешная вдова с горя выстроила на этом месте часовню.

– А быть может, с радости, – добавил Дюри.

– Вы злой человек, – попеняла ему Веронка. Лисковина – это широкие, большие леса, перемежающиеся красивыми долинами, косогорами, изумрудно-зелеными лужайками; она напоминает английский парк, только здесь меньше разнообразия в деревьях, зато очень много березы – любимого дерева славян, такого же светлокудрого и меланхоличного, как их льноволосые девушки – Анчурки и Бохушки. Роскошные травы Лисковины, напротив, очень разнообразны: огромные папоротники поднимаются чуть ли не до половины стволов деревьев, всевозможные душистые травы уже отцвели и, засыхая, наполняют весь лес своим ароматом. И в растительном мире встречаются такие негодные особи, которыми можно наслаждаться лишь после их смерти. Ах, сколько разнообразия в неодушевленной живой природе! Вот у саблевидных гладиолусов самая ценная часть – луковица – находится под землей, кто ее съест, тому ночью приснится его избранник или избранница. Гораздо общительнее простые ромашки: они без церемоний говорят человеку, любит ли его тот, о ком он мечтал, сильно ли любит или не очень, или вообще не любит – нужно лишь отрывать по очереди снежно-белые зубки цветка и последний откроет все.

Это не жеманные воспитанники садов, не чужеземные детеныши, силой навязанные матери-земле (некоторых она и не принимает, приходится их держать в специальных горшочках), а плоть от ее плоти, собственные ее отпрыски, которых она по доброй воле рожает, воспитывает, как заранее задумала во время зимнего отдыха, считаясь с потребностями остальных здешних растений.

Чашечки диких гвоздик – это постоялый двор для легкомысленных ос, тюрбаны лилий служат стаканчиками для питья птицам, большие метелки трав – качелями для мотыльков. Приветливый лес Лисковина! Жукам она предоставляет постель в колокольчиках; детей, разыскивающих птичьи гнезда, угощает земляникой. Всякому она служит, всякого одаривает, как надо: певчих птиц – ягодами, девиц да молодиц – букетами, старух – целебными травами, а злых волков – аконитом, растением-убийцей, которое в народе зовется волчьей ягодой. Вот убивало ли оно когда-нибудь волков – это, конечно, вопрос. Ведь и волки себе на уме, они-то уж определенно разбираются в ботанике и передают своим потомкам из поколения в поколение: «Не прикасайтесь, детки, к этому Aconitum Lycoctonum'y, ешьте-ка лучше мясо!»

Дорога через Лисковину была приятной, по крайней мере в тени. Правда, мадам Крисбай постоянно вздрагивала, стоило какой-нибудь белочке зашелестеть в густых зарослях; она все время ожидала разбойников, которые убили богатого корчмаря.

– Но ведь это случилось восемьдесят лет назад, мадам! Все они давно уже умерли.

– Да, а сыновья их?

Мадам успокоилась лишь тогда, когда, миновав Лисковину, они выехали на открытые опорцкие земли с их тощими овсами да гречихой. Печальные это места, где стога сена висят на жердях.[32]32
  В краях, бедных пастбищами, сено бережно укладывают и подымают на жердях, чтобы не пропало ни клочка. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Впрочем, мадам недолго наслаждалась покоем, потому что за опорцкими землями снова начался лес – знаменитая Зеленая Грушка; этот лес и в самом деле имеет грушевидную форму и тянется до самой Маковы. А вдруг именно тут появятся из-за вековых дубов разбойники!

Но того, чего так боялась мадам, страстно желал Дюри. Он сидел против девушки, и в нем все крепло решение жениться на ней, ради зонта. Девушка очень хороша, но даже если б она и не была красивой, зонт стоит жертвы. Сам святой Петр дал ему этот совет, и Дюри последует ему, непременно посватается. Глупое суеверие, над которым прежде ему так нравилось язвить, поймало его в свои сети, отвоевало себе место среди здравых мыслей. Он чувствовал, как невидимая сила толкает его на этот шаг.

Что это за сила? Ну конечно же, святой Петр, который во сне отдал ему приказание!

Но как приступить к делу? Всю дорогу он ломал себе над этим голову. Хорошо бы сейчас немного романтики (как это бывает в романах)… Предположим, в лесу на них нападают разбойники, он всех их убивает из револьвера, отбивает Веронку, которая, растрогавшись, говорит: «Ты спас мне жизнь, я твоя до могилы».

Но просто так, без всякого предлога, он не осмеливался приблизиться к ней: слова, что так красиво складывались в голове, застревали у него в горле. Его охватили сомненья: а ну, как он ей не по сердцу! А что, если у нее уже есть кто-то дома? Не может быть, чтобы не было. Ведь, увидев ее однажды, невозможно в нее не влюбиться! Нет, тут нужны какие-то внешние события, только они и помогут делу!

Но разбойники не появлялись, – быть может, их здесь и не было. Край этот очень бедный, не у кого красть, грабить некого, так что разбойники здесь не водятся.

За Зеленой Грушкой возникла Слатина со стройной колокольней и старинным замком на вершине горы, владельцем которого когда-то был Цобор, а теперь он принадлежит князю Кобургскому. У корчмы надо было покормить лошадей, и Веронка предложила осмотреть тем временем замок, который охранял и показывал путешественникам старый привратник. Корчмарь божился, что несколько комнат сохранились точь-в-точь в таком виде, как их оставили Цоборы; на дворе зияли жерлами две старинные пушки, и в комнатах имелось превосходное оружие; особенно интересно посмотреть семейные портреты, а среди них – портрет маленькой Каталины Цобор которая в семилетнем возрасте исчезла из дому. Веронка заинтересовалась девочкой.

– А что с ней стало? – спросила она у корчмаря.

– Бедную барышеньку и до сего дня не нашли, – вздохнул трактирщик.

– А когда она исчезла?

– Лет триста назад, – ответил он с коварной улыбкой, а затем проводил гостей по крутой тропинке, что вела меж кустов сирени к вершине холма, в древнее заброшенное гнездо.

Они вышли оттуда, подавленные мыслью о бренности всего земного. Мадам Крисбай морщила нос: «Какой затхлый запах!» А Веронка, возбужденная думами о минувшем, заметила среди башенных стен, превратившихся наполовину в руины, прекрасную распустившуюся розу. – Ах, какой великолепный цветок!

Старый привратник и тут не преминул рассказать легенду. На том самом месте отдала богу душу прекрасная Мария Цобор, которая спрыгнула с башни, потому что любила молодого пастуха, а отец хотел насильно отдать ее замуж за императорского бригадира. Пастух посадил на этом месте розовый куст, и с той поры каждый год он дает один-единственный бутон.

Дюри отстал и подозвал привратника.

– Сорвите мне эту розу.

– Ах, что вы, сударь! Дух девушки возмутится!

Дюри вынул бумажник, два серебряных форинта скользнули в руку старика, после чего тот молча вытащил нож и осторожно срезал розу.

– Теперь дух не станет возмущаться? – смеясь, спросил Дюри.

– Теперь-то нет, потому что за половину этой суммы я закажу обедню.

Дюри со своим сокровищем бросился за дамами и с чувством настоящего торжества протянул цветок Веронке.

– Вот роза Марии Цобор! В обмен на вашу гвоздику, барышня!

Веронка заложила руки за спину и холодно произнесла:

– И у вас хватило духу сорвать ее?

– Хватило, для вашего удовольствия. Поменяемся?

– Нет! Даже за целый мир я не приколола бы эту розу. Мне бы казалось, что я обокрала мертвую девушку.

– Вы на самом деле не примете от меня цветок? – Нет!

Огорченный Дюри в гневе швырнул розу, она покатилась по крутому склону холма меж своих сестер – трав, кустов и диких цветов и соскользнула в дорожную пыль.

Веронка с сожалением глядела вслед цветку, пока не потеряла его из виду.

– Зачем вы это сделали? – с упреком сказала она ему. – Разве бедная роза провинилась перед вами?

– Провинилась! – горячо ответил адвокат.

– Но чем же? Она вас уколола?

– Заколола насмерть! Она дала мне понять нечто очень неприятное.

– А что именно?

– Досказала продолжение сегодняшнего сна.

– О, маленькая болтунья! – Милое озорство прозвучало в ее голосе, и большие глаза, смеясь, остановились на Дюри.

– Я и правда получил бы отказ!

Веронка откинула голову, подняла к небу глаза, в которых блестела голубая лазурь, и состроила жалобную мину.

– О бедный господин Вибра, какое несчастье! – И она лукаво ему улыбнулась. – Вы получили бы во сне отказ!

– Что ж! Издевайтесь, – произнес адвокат, не скрывая горечи.

– А вы уверены, что на самом деле получили бы отказ?

– Да, теперь уверен, – грустно ответил он. – Вы ведь догадываетесь, кому я сделал предложение.

– Я догадываюсь? – произнесла она, побледнев, и смех замер на ее устах. – Я? – Больше она ничего не сказала и, опустив голову, молча пошла вниз вслед за мадам по узкой тропинке.

Слегка приподняв юбку (чтобы сорная трава, колючки и кустарники не порвали ее), так, что приоткрылись стройные ножки, она ступала красиво, ритмично; топ-топ – поскрипывали крошечные ботинки; травы и полевые цветы склонялись под ними, приминаясь, но не ломаясь, а распрямившись, становились лишь еще свежее и горделивей.

Дорогу пересек нарядный маленький ящер, облаченный в серебряный панцирь. Он появился из-за куста бересклета, намереваясь проскользнуть в карликовый лес из черных ягод. Но какая судьба постигла крохотного рыцаря в панцире? Его путь скрестился с дорогой разгневанного гиганта (известного адвоката из Бестерцебаня), который рвал и метал от огорчения – «Да погибнет все живое!» Одним ударом каблука отсек он голову от туловища маленькой ящерицы.

Веронка обернулась, увидела это и чуть не заплакала над несчастной ящерицей, но не осмелилась ничего сказать: девушка тоже начала побаиваться ужасного Голиафа и лишь пробормотала про себя, но, правда, так, что можно было расслышать: «Палач!»

Однако, когда она, спустившись с холма, оказалась возле розы, которая валялась испачканная в пыли, поранившая лепестки свои о камни, – бог знает, о чем подумала про себя девушка, но неожиданно она наклонилась, подняла цветок, подышала на него, подула, а затем приколола к жабо на груди. Казалось, цветок там и вырос.

Она не сказала ни, слова, не взглянула на ужасного Голиафа, даже отвернула головку, чтобы он не мог видеть ее лица, но Голиаф вполне удовлетворился тем, что видел розу; он ощутил, как на сердце потеплело, желание быть добрым охватило его: теперь он не пожалел бы и ста форинтов, чтобы только приставить обратно к голове туловище маленькой храброй ящерки, однако сделать это было – увы! – невозможно.

Внизу у трактира Янош уже покормил коней, запряженная коляска ожидала пассажиров; молодые люди уселись, ощущая какое-то гнетущее, странное замешательство. Молча сидели они друг против друга, и если один смотрел налево, взгляд другого убегал вправо, куда-нибудь на вершину серо-стальной горы; когда же случайно глаза их все же встречались, они тотчас отводили их. Разговаривая, оба они обращались только к мадам Крисбай, которая наконец учуяла, что между ними что-то произошло. Но что именно? Э-э, да стоит ли об этом говорить. Ведь все это – сущая ерунда, несколько пустячных слов, которые в их детских умах гиперболически разрослись, как разрослась однажды с помощью дьявола тесная келья господина профессора Хатвани, * так что в конце, концов там поместился весь город Дебрецен. Так вот и в эти несколько слов вместилось все, все…

А затем случилось нечто более, гораздо более значительное. Так ли было, нет ли, но, очевидно, потерялась какая-то булавка, потому что Веронка нагнула вдруг головку, желая, вероятно, разыскать потерю, и из ее волос выскользнула желанная гвоздика, упав прямо на колени Дюри. Дюри поднял цветок, чтобы отдать его хозяйке, но Веронка махнула рукой: оставьте, мол, себе.

– Пусть будет вашей, раз уж упала, не захотела остаться в моих волосах.

Неужели действительно не захотела? Дюри размышлял над этим, нюхая гвоздику. Какой восхитительный, сладкий аромат! От чего бы это? От волос. А какой, должно быть, аромат у самих волос без гвоздики!

Бричка между тем все катилась, катилась то вниз, то вверх под горой Брава. Эх, Брана, знаменитая Брана, ты загораживаешь мир, как ворота двор, потому и назвали тебя Браной (воротами). Брана – это вам не что-нибудь. Она вроде вельможи среди гор – даже в хорошую погоду шапку носит: на макушке у нее сидит облако. Но старик еще и потеет: журчащие ручьи и бьющие из расселин скал ключи стекают по его желтой морщинистой спине на луг Кветину, через который яростно стремится по огороженному ивняком каменистому дну большая светлая река.

– Это Бела Вода, – пояснила Веронка мадам Крисбай. – Глоговская река. Мы уже близко!

Надо еще только проехать через лес, и сразу в глубине долины откроется Глогова с ее маленькими белыми домиками. Но дорога эта прямо-таки собачья, извилистая, как душа дьявола; она полна ущелий, скал и местами так узка, что коляска на ней еле помещается, а втулки колес царапают о скалы.

Янош обернулся, почесывая голову.

– В этих местах люшня – король.

Люшня? Но в бричке адвоката нет люшен, – значит, наши путники попали в переделку. Таким вот кружным путем Янош доложил своему хозяину об их положении.

– Осторожнее, Янош, как бы не опрокинуться!

Кучер то и дело слезал, чтобы привязать или отвязать колесо, лошади шли шагом, кое-где дорога вилась по такой теснине, что только небо виднелось.

– Одно слово – птичье царство! – ворчал Янош.

– Тебе что, не нравится этот край?

– Очень уж морда у него конопатая, – бурчал Янош. – Это место не для женитьбы.

Дюри вздрогнул. Уж не заметил ли чего кучер?

– Почему, Янош?

– А потому, что прежний мой хозяин – барон (Янош раньше служил у барона из комитата Шарош), а был он барин умный, всегда говорил сыновьям: «Никогда не ездите жениться туда, где нет комаров, а только хороший воздух да минеральные источники».

Тут уж не только Дюри, но и Веронка рассмеялась.

– Истинно шарошский ход мыслей! Но, видишь, ты разгневал барышню.

– Значит, я должна остаться старой девой? – шутливо посетовала Веронка.

Янош запротестовал руками и ногами:

– Ай, святые угодники, чтоб вы да старой девой. Да ведь если уж…

Он хотел сказать что-то возвышенное, только искал подходящее слово, но господь пожелал, чтоб у него вырвалось крепкое ругательство, потому что в эту минуту они с размаху врезались в какой-то выступ скалы у выбоины и передняя часть коляски отвалилась с сильным треском и скрипом.

– Тю-ю, черт побери! Ваша милость, ось сломалась! Женщины испугались. Дюри спрыгнул, осмотрел ось. Да, большая поломка: ось обломалась слева от дышла.

– Что мы теперь будем делать? – сетовал Янош. – Говорил я, что это птичье царство, – им-то небось ни пешком ходить, ни на телеге ездить не приходится.

– Пустяки, – ответил Дюри, которого теперь ничто не могло вывести из хорошего настроения: ни одна ось, ни сотня осей. – Дай сюда топор. Ты подержи лошадей, а я сейчас срублю жердь для оси.

Под сиденьем кучера лежал топор с короткой ручкой. Янош передал его хозяину, Дюри успокоил дам: сейчас он что-нибудь придумает – нужно хладнокровно относиться к таким неприятностям; затем он перепрыгнул ровик, прошел через кустарник, густо перевитый лианами, и добрался до деревьев. Правда, деревьев здесь было, что волос на черепе у старца: чахлая березка, здоровенный лесной орех, кусты дикого шиповника, потом вообще ничего, потом еще несколько старых одиноких деревьев вразброс, будто лес забыл их тут, убегая. Да и какая она земля, эта красно-бурая глина, нет в ней плодоносной силы! Лишь грибы да ковыль родит она. Крепость на теле земли – вот что такое глоговская гора.

Подходящее дерево для подпорки найти было трудно: то слишком толстое, это чересчур тонкое, – Дюри все шел, забираясь глубже и глубже. Здесь пришлось обойти расселину, там размытую водой канаву. Он зашел так далеко, что коляска исчезла из виду и лишь зонтик Веронки алел, словно мухомор.

Наконец он заметил березу, одиноко росшую на краю пропасти. Она была слишком велика для прута и слишком мала для взрослого дерева – настоящая bakfisch среди деревьев, многообещающая, стройная. Но все равно – смерть тебе, подросточек! Дюри вонзил в березу топор.

Но едва он ударил топором раз-другой, как послышался крик:

– Рета! Рета! (На помощь! На помощь!)

Дюри вздрогнул и обернулся. Кто кричит? Голос, казалось, раздался где-то рядом, но ни поблизости, ни вдали никого не было видно, хотя он мог окинуть взором довольно большое пространство. Снова послышался крик о помощи, дрожащий, глухой, словно он шел из-под земли. Теперь стало ясно: кто-то кричал из глубокой расселины.

Дюри побежал по краю расселины.

– Э-эй! – восклицал он. – Кто ты? Что случилось?

– Я здесь, – ответил из глубокой расселины прежний голос. – Помоги мне, коли ты крещеная душа.

Заглянув в пропасть, Дюри увидел человека в пальто, скорчившегося на дне, но разглядеть его как следует он не мог, потому что ступить на самый край рыхлого грунта было опасно.

– Поразительно! Как вы туда попали?

– Я упал вчера вечером, – простонал человек в пальто.

– Как, еще вчера вечером? И не могли выбраться?

– Это невозможно, здесь не за что ухватиться; когда я цепляюсь за куст, он с корнем вырывается из земли, и я тотчас же падаю обратно.

– Вот беда! Паршивое положение! И никто с тех пор не проходил здесь?

– Сюда никто не ходит. Я уж приготовился к самому худшему, когда вблизи послышался стук топора. О, благодарю тебя, господи! Помогите мне, добрый человек, я отблагодарю вас, кто бы вы ни были.

– О, охотно! С превеликим удовольствием. Я только думаю, как вам помочь. Может быть, опустить длинное деревце, а вы по нему влезете?

– Я очень ослаб от бессонницы и голода, – послышался из глубины слабый, измученный голос.

– Ах, бедняга. Погодите-ка!

Дюри вспомнил о яблоках, которые утром положила ему в карман госпожа Мравучан.

– Послушайте! Осторожнее! Я брошу вам парочку яблок, съешьте, пока я что-нибудь придумаю.

Он вынул яблоки и кинул их в расселину. Вдруг он испугался. Ах, ведь там и Веронкино яблоко! Что, если она рассердится?

– Нашли?

– Да. Спасибо.

– Прошу вас, не ешьте красное яблоко, оно не мое!

– Не съем.

– Вы, очевидно, человек образованный.

– Я глоговский священник.

Пораженный Дюри отшатнулся. Святой бог: глоговский священник! Ничего удивительнее он не мог услышать.

– Подождите немножко, ваше преподобие. Сейчас я вам помогу.

А ну-ка, за дело! Он побежал назад к коляске, что неподвижно стояла внизу, в долине, среди поднимающихся справа и слева бесплодных, изрытых горных склонов. Отсюда весь край выглядел так, словно внутренность расколовшейся маковки. Подходить к коляске не пришлось; услышав голоса, Дюри крикнул Яношу:

– Эй, Янош! А ну-ка, быстро снимай с коней упряжь и неси за мной, а лошадей привяжи к какому-нибудь дереву!

Янош повиновался, ворча, однако, и покачивая головой. Он никак не мог догадаться, что там стряслось, зачем понадобилась упряжь. Когда-то в девичьей он слыхал сказку о том, как дровосек Габор поймал однажды в лесу двух медведей для своей телеги! Не для того же барину нужна упряжь?

Э, все равно! Для чего нужна, для того и нужна. Он взвалил ее на плечи и понес за хозяином к расселине.

Там они связали обе вожжи и, держа валек за ременные постромки, спустили их вниз.

– Цепляйтесь, ваше преподобие! А мы с тобой, Янош, потянем вверх!

Священник сделал, как сказал Дюри: уцепился за удлиненную вожжу, напряг последние силы и, хотя крутая стена пропасти и теперь осыпалась под его ногами, счастливо выкарабкался на поверхность земли.

Но как он выглядел! Весь в грязи, весь в пыли, в глазах горечь ночных переживаний, к которым присоединялись изнурение и голод. На бедняге лица не было. Мы (то есть я и мои читатели), встречавшие его в последний раз молодым, напрасно ожидали бы увидеть красивое, покрытое нежным пушком лицо – теперь это был заросший щетиной мужчина: в его каштановых волосах кое-где пробивались белые нити – словом, долго пришлось бы вести поиски, пока глаз не обнаружил бы две-три знакомые черты. Только одно не изменилось: доброта и кротость, озарявшие его худое, серьезное лицо – настоящее лицо священнослужителя.

Он был поражен, увидев перед собой элегантно одетого молодого господина – здесь, на краю глоговского леса, это настоящее чудо!

– Ах, как мне отблагодарить вас за вашу доброту? – вскричал он с тем пафосом, который напоминал о запахах амвона.

Он сделал несколько шагов к источнику, чтобы умыться, но ноги его подкосились: он почувствовал острую боль в пояснице.

– Кажется, я ударился при падении, я не могу идти.

– Обопритесь на меня, дорогой господин священник! – ободрил его Дюри. – К счастью, моя коляска недалеко. А ты, Янош, сруби пока деревце для оси. Мы пойдем медленно.

Что и говорить, они шли медленно: священник плохо владел левой ногой, то и дело спотыкался о вымытые из земля корни деревьев, которые извивались в разные стороны, словно подпись султана. Как видно, здесь, под землей, лес еще продолжал жить в полной неприкосновенности, тогда как наверху место прежних великанов заняли карлики: калина да орех – жалкие кустарники, маленькие разбойники с большой дороги. На одном из них, по крайней мере, хоть растут красивые бело-красные цветы, и он надменно покачивает свисающими кистями, но другой для того лишь и существует, чтобы создавать человеку неудобства в пути.

Коляска стояла далеко, у них хватило времени побеседовать, тем более что священнику приходилось иногда останавливаться и немного отдыхать – стульев, то есть пеньков, попадалось достаточно.

– Скажите мне, преподобный отец, как вы один попали сюда ночью?

Священник рассказал, что вчера ожидал сестренку, которая поехала на дальнюю железнодорожную станцию встречать гувернантку. Поскольку они вовремя не явились, к вечеру его охватило беспокойство, нетерпение, и он, как уже не раз делал, отправился им навстречу по лесной тропинке. Он шел и шел все дальше, с возраставшим беспокойством вглядываясь с холмов в дорогу, наблюдая, как вечереет, прислушиваясь, не раздастся ли цоканье копыт. Вдруг ему пришло в голову: а ну, как они у мельницы Прибальского свернули на дальнюю, но более красивую дорогу, которая через Ухъявну ведет на Глогову? «Веронка (так, извините, зовут мою сестру) обожает тенистые лесные дороги». Да, вероятно, так оно и есть: они уже давно прибыли домой, пока он тут тревожится. Значит, самое лучшее сейчас же повернуть обратно. На свое несчастье, рассчитывая поскорее добраться домой, он свернул на тропку покороче. Дьявол спешки завлек его в беду: в темноте он оступился и упал в пропасть.

– Бедная маленькая сестренка! – вздохнул священник. – Как она, должно быть, страдает теперь из-за меня!

Дюри во что бы то ни стало хотел развеять грустное настроение его преподобия.

– Э, барышня скоро утешится, ручаюсь! Да и вы, преподобный отец, оправитесь, когда немного отоспитесь. Поверьте, через два-три дня это покажется лишь забавным приключением.

– Которое, однако, легко могло бы окончиться самой ужасной смертью, не пошли вас провидение.

– Да, пожалуй, дело не обошлось без провидения. По дороге у меня сломалась ось, без которой я не мог тронуться с места.

Священник, растрогавшись, поднял глаза к небу.

– Проживи я сто лет, и тогда не забуду вашу удивительную любезность и неустанно буду поминать ваше имя в молитвах. Но – о, я неблагодарный! Ведь я даже не спросил вашего имени!

– Дёрдь Вибра.

– Знаменитый бестерецкий адвокат? Господи, такой молодой! Я счастлив, что могу пожать руку славному человеку, которого превозносит весь Бестерце. Но я был бы во сто крат более счастлив, если бы передо мной, вместо столь именитого человека, стоял бы бедный странствующий студент, которого я смог бы достойно отблагодарить как своего спасителя. А вот как мне отблагодарить вас? Я знаю, что вы ничего от меня не примете…

На губах Дюри появилась хитрая улыбка.

– Это еще вопрос! Вы ведь знаете, что адвокаты очень жадны?

– А, говорите, говорите! – священник нерешительно заглянул ему в глаза. – Это правда? Вы со мной не шутите?

Адвокат ответил не сразу. Молча они прошли несколько шагов, держа путь к расщепленной молнией дикой груше на вершине холма, неподалеку от которой стояла коляска.

– Да, – сказал Дюри сдавленным, почти дрожащим голосом, – кое-что я бы охотно принял от вас.

– Так, прошу вас, говорите без стеснения!

– Я вспомнил, что в моей коляске имеется кое-что, принадлежащее вам…

– В вашей коляске?

– …о чем вы не знаете и что сделало бы меня счастливым. Священник порывисто протянул к нему обе руки.

– Что бы это ни было, оно ваше.

Не прошло и полминуты, как они были наверху у грушевого дерева.

– Вон там стоит моя коляска!

Священник взглянул. В глаза ему прежде всего бросился красный зонтик, а под ним – маленькая черная соломенная шапочка с белыми цветочками – ромашками и сияющее личико. Все это было так знакомо: зонт, шляпка, ромашки и лицо!

Он вздрогнул, словно то был сон, затем, схватив адвоката за руку, вскричал:

– Господи, моя Веронка!

Адвокат кротко улыбнулся, склонил голову перед духовником и умоляющее сложил руки.

– Вернее, ваша Веронка! – поправился священник добрым голосом. – Если она тоже этого хочет.

В это время Веронка узнала брата, выпрыгнула из коляски и с веселым возгласом быстро побежала к нему.

– Я здесь! Со мной ничего не случилось! Ах, как ты волновался! Но наша коляска сломалась. Ай, если б ты видел наших лошадей! И чего только не случилось! Я привезла мадам Крисбай.

Священник обнял ее. Он был рад, что она ничего не знала о его беде. (Какой славный человек Вибра, не стал пугать это дитя!)

– Хорошо, хорошо, сердечко мое, ты мне потом все расскажешь по порядку.

Но Веронка все хотела рассказать сразу: и про поломку коляски в Бабасеке, и об ужине у Мравучанов, – не забыть бы, дядюшка Мравучан велел кланяться! – и о подробностях сегодняшнего пути, и о потере и находке смарагдовых серег…

Священник постепенно понял связь событий и ласково прервал ее:

– А ты дала что-нибудь тому, кто их нашел? Неожиданный вопрос сразил ее. Она умолкла, будто быстро крутящаяся самопрялка, в колесо которой вставили палку.

– Нет, нет! Как ты мог подумать? – ответила она простодушно и смущенно. – Ведь это неприлично, да он и не хочет ничего.

– Удивительно, ведь от меня он уже кое-что потребовал.

– Не может быть, – ошеломленно произнесла Веронка, покосившись на Дюри. (Какое-то странное подозрение, которое она не смогла бы выразить словами, начало закрадываться ей в сердце.) – А что он просит? – почти беззвучно добавила она.

– Он многого просит!

– Многого? – бледнея, переспросила она прерывающимся голосом.

– Он просит обратно серьги, которые нашел, но вместе с их владелицей, – торжественно сказал священник. – И я уже обещал ему!

Веронка уронила головку, словно надломился стебелек-шея; лицо ее вспыхнуло, как факел, грудь взволнованно поднималась, ноздри раздувались… Ай, сейчас глаза будут на мокром месте!

– Так ты ничего не отвечаешь? Хорошо я сделал, что отдал ему тебя? Что? Ну, отвечай же, Веронка!

Дюри подошел к ней и тихим, несмелым голосом попросил:

– Барышня Веронка, умоляю вас, одно лишь слово.

Она робко отступила под трухлявую грушу, сломанная бурей ветка которой повисла почти до земли и немного прикрыла девушку.

– Ах, мне так стыдно, – пробормотала она замирающим голосом, – так стыдно…

Она не сказала больше ни слова, ни единого слова – только вдруг разрыдалась. Порыв ветра с Браны сильно потряс старое дерево, и оно покорно осыпало ее голову и платье своими бледно-красными цветами, быть может последними, которые оно на старости лет смогло произвести на свет.

Три головни

Вы сидите в коляске, мадам, ничего не подозревая и испытывая лишь голод. Доверенная вашим заботам девушка выскочила из коляски, побежала, бросилась на шею какой-то долгополой личности и сейчас с сияющими глазами что-то рассказывает под деревом, оживленно жестикулируя. Затем девица весело, как барашек, подпрыгивая, покраснев, словно роза, возвращается обратно, под руку с молодым человеком, который вчера нашел ее серьги. Все это так неожиданно и удивительно. Пока укрепляют сломанную ось коляски, взнуздывают и запрягают лошадей, долгополый мужчина, который оказывается братом вашей подопечной, доверительно шепчет вам: «Ваша воспитанница стала невестой!» Господи боже мой, когда, где? Да вот сейчас, под деревом.

Ах, мадам Крисбай, я прекрасно понимаю, что теперь вам следовало бы упасть в обморок, ибо, во-первых, так и полагается хрупкой, изысканной даме, внезапно услышавшей о событии, а во-вторых, ведь вы попали к таким неосновательным людям! Но флакон с одеколоном спрятан очень глубоко в Barnes, чемодане, и поэтому лучше все же не падать в обморок, а ограничиться внутренним возмущением.

Дерево, конечно, весьма подходит для флирта и любовных излияний при лунном свете, но для предложения, для обручения (особенно в романах) желателен красиво меблированный салон. Девушка выбегает за дверь, если она стыдлива, а если она не очень стыдлива, падает на колени перед родителями или перед опекуном, прося благословения, – но как стать на колени под деревом?

Ужасно! Под деревом!! О незаконных сожителях обычно говорят: «Они под кустом венчались». Какой позор! Что станут об этом говорить? Ведь они если и не венчались, то обручились-то под деревом! Отрицать это будет невозможно!

Но все это занимало лишь мадам Крисбай, а никак не Веронку. Напротив, девушка думала о том, что как-нибудь днем в хорошую погоду она придет сюда с альбомом эскизов и увековечит старое дерево.

А между тем коляска тихонько катилась. Кучер в ней не поместился, и Дюри велел ему слезть и идти пешком. Он сам взял вожжи, и Веронке пришлось сесть рядом с ним на козлы, как обычно делают пренебрегающие условностями девицы. Господи, господи, что скажут в деревне, если их так увидят!

Выкарабкавшись из расколотой «маковой головки», где густо чередовались ущелья и рыхлые впадины, внизу, в долине, соскакивая с камня на камень, снова появилась Бела Вода, теперь она, не отклоняясь, бежала рядом с коляской, как цыганенок. По хорошей дороге бричка катилась скорее, весело бормотали колеса, и Дюри, ослабив вожжи, предался мечтам о случившемся… Не сон ли все это? Нет, нет, ведь рядом сидит Веронка, а сзади преподобный отец Янош Бейи беседует с мадам Крисбай, коверкая язык галлов. Да, все это – сама действительность. То, о чем он знает, – перед его глазами. Более невероятно, чем в романе, и все же действительность! Мог ли он еще вчера поверить, что не успеет дважды зайти солнце, как он найдет наследство, да в придачу и жену?.. Всего за одни сутки! Вчера в это же время он вообще не знал о существовании Веронки Бейи. Странно! Затем он стал припоминать, как выглядел мир без Веронки. Непостижимо, вчера в эти часы ему не казалось, будто чего-то не хватает. Как это возможно? Но дурацкие колеса так бешено гремели, что он был не в состоянии представить свое вчерашнее «я»… Чудеса! Одна легенда – в зонте – рассеялась, но другая заняла ее место. Небо и земля превратились в его адвокатов, чтобы помочь ему в деле с наследством. Небо послало сон, земная расселина – покровителя.