Текст книги "Правила бунта (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
Рэн остается лишенным каких-либо эмоций. Он делает еще глоток кофе.
– Не умно посылать интимные фотки своего тела парням, которых ты едва знаешь.
– Ты прислал мне фотографию своего члена! – Мара официально перешла черту истерии. – Если я недостаточно умна, посылая тебе обнаженку, тогда сам то ты какой?
Он одаривает ее волчьей ухмылкой.
– На самом деле это был член Марка Уолберга. Я нашел его в Интернете.
– Кто, черт возьми, такой Марк Уол... О, боже! – Мара выскакивает из-за стола, оставляя телефон, сумку и недоеденный салат «Уолдорф».
Рэн смотрит ей вслед с социопатической апатией. Он действительно выглядит разочарованным, когда пытается сделать еще один глоток кофе и понимает, что стаканчик пуст. Парень ставит его на стол и снова обращает свое внимание на меня.
– Итак. Еще раз, откуда ты?
Черт возьми. Ты, должно быть, шутишь.
– Зачем тебе это знать?
– В последнее время Дэш был с тобой очень дружелюбен. Я подумал, что было бы неплохо, если бы и я тоже узнал о тебе немного больше. С тех пор, как один из моих лучших друзей заинтересовался тобой, понимаешь?
Это, должно быть, какая-то шутка.
– Поверь мне, Дэш не дружелюбен ко мне. И то, как ты только что разговаривал с Марой, было чертовски отвратительно. Ты ведь это понимаешь, верно? Уходи!
Рэн просто улыбается.
Улыбается и уходит.
Пресли прочищает горло.
– Возможно, сейчас не лучшее время поднимать эту тему... но должна сказать, я всегда чувствую себя невидимкой, когда происходит такое дерьмо.
«На грани» и близко не подходит к описанию моего настроения на оставшуюся часть дня. Я взволнована. Как на иголках. Неврастеничка. В панике. И не потому, что Рэн Джейкоби был груб со мной. У меня есть гораздо более важные вещи, о которых нужно беспокоиться.
Я изнываю на истории и испанском языке. Дэша нет ни в одном из этих классов, что здорово и в то же время очень неудобно, потому что я боюсь его увидеть, и мне очень нужно поговорить с ним. Все больше и больше с каждой секундой. К счастью, я знаю, где он будет, когда закончится мой последний урок. В то время как все мои одноклассники устремляются к выходу, взволнованные тем, что сегодня пятница и им разрешено покинуть территорию академии, я единственная идиотка, пытающаяся пробраться в библиотеку.
Когда я прихожу, миссис Ламбет закрывает двери. Пытаясь справиться с замком, пожилая библиотекарша подпрыгивает, когда я появляюсь рядом.
– Господь Всемогущий, дитя. Ты напугала меня. Что, черт возьми, ты делаешь, пытаешься убить меня?
– Мне очень жаль, миссис Ламбет. Я хотела получить фору в выполнении своих заданий. Если я все это сделаю сейчас, то смогу наслаждаться выходными.
Технически библиотека должна оставаться открытой до шести вечера в течение недели, но редко кто из нас пользуется ею после звонка. У нас есть онлайн-доступ к большинству материалов, необходимых для выполнения домашних заданий, и парты для занятий в уединении наших собственных комнат. Кроме того, в библиотеке, якобы чертовски много привидений, и признаю, что здесь становится очень жутко, как только стемнеет.
Миссис Ламбет не впечатлена.
– Я составляю каталог новых дополнений, мисс Мендоса. Ты войдешь, и наступит полночь, прежде чем я дойду до этого.
– Я буду читать и заниматься, клянусь. Это всего лишь я. Мне не нужна нянька. В какие неприятности я могу вляпаться?
Она хмыкает.
– Забавно, что ты спрашиваешь. Джозеф Квентин использовал компьютеры академии для оплаты метамфетамина в даркнете в прошлом месяце.
Черт возьми. Если она не впустит меня в библиотеку, это не будет концом света, но будет означать, что мне придется ждать еще полтора часа, чтобы получить ответы. Не думаю, что смогу ждать так долго. Моя голова вот-вот взорвется, и служащим придется оттирать серое вещество с пола, если я буду вынуждена терпеть этот уровень беспокойства так долго.
Библиотекарша ворчит, глядя на меня сквозь линзы бутылок из-под кока-колы своих читателей.
– Я никому не могу доверять работу с компьютером, дитя. Нет, если я не смогу присматривать за тобой. Мне нужно убедиться, что ты не заказываешь метамфетамины.
Не думаю, что она даже знает, что такое метамфетамин, но чертовски уверена, что не хочет, чтобы я покупала что-либо из этого. Не в ее дежурство. Дарю ей, как я надеюсь, обаятельную улыбку.
– Мне не нужно пользоваться компьютером. Мне нужно тихое местечко для работы и место, чтобы разложить свои книги. Вот и все.
Женщина думает об этом. В конце концов, она поворачивает медный ключ, торчащий из замка, вправо, открывая дверь.
– Если я услышу хоть один твой писк, дитя, тебе придется за это поплатиться. Я не смогу составить каталог, если происходит какое-то дурачество.
– Спасибо, спасибо, спасибо. Вы даже не услышите, как я дышу.
По правилам Вульф-Холла, каждый, кто попадает под наказание, должен явиться в библиотеку после последнего урока, чтобы искупить свои грехи. Лично мне никогда не выписывали листок о задержании, поэтому никогда не приходилось терпеть унижение сидя за «столом непослушания», как это называют миссис Ламбет и два других дряхлых библиотекаря. Хотя я точно знаю, где он находится, и кто будет сидеть за ним сегодня.
За стопками справочных материалов, мимо секции «Биология» и за углом, где находится секция аудио-видео, стол запихнут в самый дальний угол библиотеки. Именно здесь, как предположила директор Харкорт, плохо воспитанным ученикам лучше всего отбывать наказание, никого не беспокоя. Она не учла тот факт, что никто на самом деле не может видеть, что здесь происходит, или что мистер Джоплин (не родственник Дженис – мы спрашивали) буквально никогда не остается с детьми, за которыми тот должен присматривать. Это, без тени сомнения, худшее место во всей библиотеке, где они могли бы поставить стол для отбывания наказания. Однако это отсутствие надзора со стороны преподавателей Вульф-холла сегодня работает в мою пользу.
Дэшил сидит ко мне спиной. Его голова качается вверх и вниз в такт, который слышит только он. Я вижу маленькие белые капсулы в его ушах – что строго запрещено – когда подхожу к столу, вздыхая с облегчением, что Дэш не слышит моего приближения. Мое сердце бьется так сильно, что он, должно быть, чувствует, как гром сотрясает землю у него под ногами. Мне действительно нужно справиться с безумной физической реакцией, которую парень вызывает во мне – я не могу позволить себе разваливаться на куски каждый раз, когда нахожусь в пределах двадцати футов от него.
Я почти у стола.
«Ох, черт, я уже почти у стола. Что, черт возьми, я собираюсь сказать? Что, черт возьми, он собирается сказать?»
Я так нервничаю, что почти разворачиваюсь и иду обратно тем же путем, каким пришла, но в последнюю секунду заставляю себя идти вперед. Бросаю свою сумку на стол рядом с открытым учебником Дэша по математике, а затем отодвигаю стул и сажусь, прежде чем поддаться панике и сбежать.
Досадно, но Дэшил даже не поднимает взгляд от книги. Он застывает, неподвижно уставившись в стол, широко раскрыв глаза и не моргая. Парень ждет секунду, устало вздыхает, а затем начинает игнорировать меня и продолжает читать.
– Так не пойдет, Дэш. Посмотри на меня.
Он продолжает смотреть в книгу.
Мудак.
– Дэш, вынь эти чертовы наушники. Мне нужно те…
Мое нетерпение берет верх надо мной. Я протягиваю руку и выдергиваю AirPod из его правого уха. Взгляд, которым парень меня одаривает, когда поднимает голову, достаточно холодный, чтобы снова заморозить тающие полярные ледяные шапки. Что несомненно хорошо для изменяющегося климата. Но не так уж хорошо для моего беспокойства.
– Верни его, Мендоса. Эти штуки работают только в том случае, если воткнуты оба.
– Я знаю об этом. – Зажимаю в руке AirPod, затем просовываю руку под стол. Не думаю, что он схватил бы меня за запястье и разжал пальцы, но не собираюсь рисковать. – Не волнуйся. Это займет всего минуту, а потом ты сможешь получить его обратно. Мне нужно твое безраздельное внимание всего на секунду.
– Удачи тебе с этим. С две тысячи десятого года я изо всех сил стараюсь сосредоточить хотя бы половину своего внимания на чем-либо. – Словно в подтверждение своих слов, Дэш снова смотрит в книгу и морщит нос. – А ты знаешь, что у датчан нет слова «пожалуйста»? Странно, правда? Напрашивается вопрос, как бы я попросил тебя оставить меня в покое прямо сейчас, если бы мы по какому-то необъяснимому повороту судьбы оказались датчанами.
Боже, я собираюсь, черт возьми, прибить его.
– Ты буквально самый неприятный человек, с которым я когда-либо сталкивалась, знаешь это? В одну секунду твой язык у меня во рту, а в следующую…
– Этим словом слишком часто злоупотребляют.
– Что? Что ты, черт возьми, такое…
– В буквальном смысле. Слово «буквально» употребляется самым неподобающим образом. О боже, ты... э-э-э... буквально хуже всех. – Он изображает пантомиму со своим лучшим акцентом, подражая голосу гламурной девицы. – Кто бы они ни были, они не самые худшие. Хуже всех был Гитлер. Или Сталин. В девяноста процентах случаев следует использовать более точный термин. Люди так преувеличивают…
– Я не преувеличиваю, Дэш. Ты буквально самый неприятный человек, которого я когда-либо встречала. А теперь закрой рот. – Он так ошеломлен, что исполняет мое желание и захлопывает рот. Я наклоняюсь к нему через угол стола, пытаясь сдержать свой гнев. Если не буду осторожна, то закончу тем, что закричу и устрою такое «дурачество», что у миссис Ламбет из ушей пойдет пар. – Сегодня днем в столовой я столкнулась с Рэном Джейкоби.
Дэш выпрямляется, прищурив глаза. Так, так, так. Похоже, я завладела по меньшей мере восьмьюдесятью процентами его внимания. Этого будет достаточно.
– Он вел себя очень странно. Рэн проигнорировал Мару, но знаешь, что? У него была куча вопросов ко мне. Странно. Может, ты в курсе, почему? – Олдермен ненавидит сарказм. Он говорит, что это низшая форма остроумия. И пытался отучить меня от этого на протяжении многих лет, но ему не очень везло. Если бы тот был здесь прямо сейчас, то закатил бы глаза так сильно, что потянул бы чертову мышцу.
Дэшил закрывает книгу и откидывается на спинку стула.
– Что он хотел узнать? – Ровный, спокойный и совершенно лишенный эмоций голос. Вопрос задан спокойно, но что-то в многогранных глазах Дэша говорит мне, что он испытывает много эмоций. Его пальцы дергаются на поверхности стола.
– Он хотел знать, служат ли мои родители в армии. Хотел знать, откуда я родом.
– И что? Это вполне нормальные вопросы. Во всяком случае, здесь, – добавляет он. – Семьдесят пять процентов учащихся в школе из семей военных. Нет никого из Маунтин-Лейкс. Не похоже, чтобы он мог сделать что-то странное с такой информацией. Вот если бы он спросил, есть ли у тебя какие-либо опасные для жизни аллергии... это могло бы немного встревожить.
В чем-то он прав. При обычных обстоятельствах вопросы, которые задавал Рэн, не были бы поводом для беспокойства. Однако здесь все не просто. Мои обстоятельства ненормальны. И не были нормальными с тех пор, как я сбежала из Гроув-Хилла. Меньше всего мне нужно, чтобы кто-то вроде Рэна Джейкоби совал свой нос в мои дела.
– Я частное лицо и не хочу, чтобы все всё знали обо мне. Мне это не нужно. Если бы ты мог сказать ему, чтобы он просто занимался своими делами…
– Если ты хочешь сохранить тайну, последнее, о чем ты должна просить меня, это сказать Джейкоби, чтобы тот отвалил. Это все равно что размахивать красным флагом перед быком. Сумасшедшим быком, у которого не все в порядке с головой. Ну, ты знаешь. Психически.
– Да, да, я уже знаю, что он не в своем уме. Пожалуйста, Дэш. Я не шучу, ясно? Если он планирует выкапывать для тебя компромат на меня, потому что считает, что выполняет свой долг хорошего приятеля или что-то в этом роде, тебе нужно поставить его в известность. Скажи ему, что между нами ничего не происходит.
Ни с того ни с сего Дэш раздувает ноздри и сжимает челюсти, его глаза искрятся электричеством. Он наклоняется ко мне, обнажая зубы.
– Между нами ничего не происходит. Ты думаешь, я ему этого не говорил? Рэн и Пакс... они делают все, что хотят, Карина. Мы не дергаем друг друга за поводки, не сдерживаем друг друга. Мы получаем достаточно этого дерьма от наших родителей. Наша дружба не так работает. Только не связывайся с Рэном. Он будет безвреден, как только выяснит, что хочет знать. Ему больше всего на свете нравится просчитывать людей. Вы, ребята, для него как увлекательные коробки с головоломками. Если ты не ответила на его вопросы, он, скорее всего, пойдет и залезет в твое академическое досье. Прочтет о твоих родителях и проверит, откуда ты родом, и на этом все закончится.
– Мы с тобой оба знаем, что слова «безобидный» и «Рэн Джейкоби» совсем не сочетаются. Не тогда, когда он что-то задумал. Должно быть, у него есть причина лезть в мои дела. Разве вы, ребята, не говорите об этом? Чего он хочет?
С другой стороны библиотеки тишину нарушает грохот, за которым следует напряженное «Тысяча чертей!» Я могу представить себе высокую стопку книг на тележке миссис Ламберт, шатающуюся, качающуюся туда-сюда, а затем рухнувшую на пол. Мне следовало бы пойти и помочь бедной женщине, но к тому времени, как я вернусь, Дэш уже покинет библиотеку.
Мы просто смотрим друг на друга.
– Ему ничего не нужно. Ему просто скучно. Если ты не отреагируешь, ему станет еще скучнее, и тогда он сдастся. Это касается и Пакса. Если Пакс что-нибудь сделает или скажет…
У меня будет сердечный приступ, положа руку на сердце, честное слово.
– Кто сказал что-нибудь о Паксе? При чем здесь Пакс?
Дэш закатывает рукава рубашки, раздраженно выдыхая. И мне приходится взять себя в руки. Прошлой ночью он показал мне свою кожу без следов в моей спальне, когда снял одежду и остался стоять в одних боксерах. И была слишком увлечена его грудью и прессом, чтобы обращать внимание на его предплечья, но сейчас я не могу перестать смотреть на них. Что, черт возьми, со мной не так? Все это время я была такой осторожной, такой старательной, чтобы ничего не испортить и не проговориться, но Рэн Джейкоби вот-вот раскроет мой самый большой, самый грязный секрет, а я сижу здесь и восхищаюсь предплечьями Дэша?
Я больна.
Я порочна.
Я категорически, абсолютно, безусловно облажалась. Если не смогу взять себя в руки, вся моя жизнь развалится, и это не будет каким-то величественным, впечатляющим развалом. Это будет одна-единственная нить, истрепанная и оборванная очень глупым образом. Копы потащат меня обратно в Гроув-Хилл быстрее, чем я успею крикнуть «Убойный отдел». У меня будет достаточно времени, чтобы подумать о мускулистых, сильных предплечьях Дэша после того, как окажусь в тюрьме за убийство гребаного торговца героином.
«Перегруппируйся, Карина. Ради всего святого, возьми себя в руки, девочка».
Я поднимаю глаза, и Дэш смотрит на меня. Впервые с тех пор, как мы столкнулись в комнате ожидания больницы, он смотрит на меня, и я не вижу враждебности в его глазах.
– Кэрри… – Он сглатывает. – Слушай, я не знаю, во что играет Рэн, но сделаю все, что в моих силах. Я позабочусь, чтобы он держался от тебя подальше. Но взамен ты должна сделать для меня одну вещь.
– Какую? – шепчу я, потому что все, что выше шепота, будет казаться святотатством. Это неожиданное напряжение, которое нарастает между нами, быстро увеличивается, и я бы не хотела усугублять ситуацию.
– Ты должна держаться от меня подальше.
Он повторяет это снова и снова, но сейчас впервые мне действительно больно. Отсутствует позерство и высокомерие. Есть только мягкий, меняющийся цвет его глаз, когда свет падает на его радужки через окна справа от него. Цвет напоминает мне море – такое переменчивое, яркое и прозрачное в одну секунду, темное и угрюмое в следующую. Последние пару недель я питала к нему такой гнев, что из-за этой внезапной перемены... во всем... у меня голова идет кругом. Я не могу дышать рядом с ним. Не могу выбраться. Он поймал меня в ловушку.
– Я говорю это не потому, что не... – Он отводит взгляд. – Похоже, все, что я делаю, это предупреждаю тебя, как сильно ты пострадаешь, если не будешь держаться от меня подальше, Мендоса. Но каким бы дерьмовым я ни был для тебя, ты, похоже, не обращаешь на это никакого гребаного внимания. Почему так? Я пытаюсь спасти тебя…
– Прекрати.
Он снова смотрит на меня. Его глаза закрываются.
– Прекрати пытаться спасти меня, черт возьми. Просто… Хочу, чтобы ты был настоящим со мной. Это все, чего я хотела с самого начала. У тебя все на виду. Спор. Игра. Ложь. Мне это надоело. Я просто хочу знать правду. Просто хочу… я просто хочу тебя. – Я яростно краснею, потому что правдивость этого утверждения настолько ошеломляет и пугает, что мне хочется убежать и спрятаться. Я хочу вернуться и объяснить, что он мне не нужен. Не так. Я хотела сказать, что мне просто нужна от него искренность и возможность взглянуть на то, кто он на самом деле. Ничего больше. Не меньше. Но останавливаю себя, чтобы не споткнуться в этой неприкрытой лжи только потому, что вижу, насколько лицемерной была бы, если бы сказала это. Я действительно хочу его. И если не могу быть искренней или честной с ним, по крайней мере, в этом маленьком вопросе, то какое я имею право сидеть здесь и ругать его за то, что он не оказал мне такой же любезности?
Дэшил долго сверлит меня взглядом. Как будто мы приходим к какому-то молчаливому соглашению, но есть еще вещи, которые нужно уладить. Мускул на его челюсти напрягается, вена на виске вздувается. Он просто сидит там, в таком явном противоречии.
Где-то позади нас, между стеллажей, миссис Ламбет начинает фальшиво петь.
Дэш вертит ручку в руках и внезапно заговаривает.
– Мой отец – самый большой кусок дерьма, который ходит по этой планете. Он герцог…
– Подожди. Но ты же лорд?
– Сыновья герцогов остаются лордами до тех пор, пока их отцы не умрут, и они не унаследуют титул. Это не самая важная часть. Мой отец гребаный герцог. Ты хоть представляешь, какое давление это оказывает на человека? Он распланировал для меня все мое будущее. Как только я закончу Вульф-холл, меня отправят в Оксфорд, где мне придется изучать политику и мировую экономику, как и ему. Затем мне придется стать членом кабинета министров, как и ему. Ты когда-нибудь слышала выражение «нельзя наливать из пустой чашки», Кэрри?
Я не совсем понимаю, к чему он клонит.
– Да?
– Чашки моих родителей были пусты еще до моего рождения. У моей матери была сестра Пенни. Она была действительно красива. И была первой женой моего отца, и он очень любил ее. Они были женаты семь лет, но потом она заболела и умерла. Мой отец женился на моей маме, потому что они оба думали, что это как-то улучшит их самочувствие. Этого не произошло. Их сердца все еще были разбиты. Ничего не изменилось. Потом они решили: «О! А давай заведем ребенка! Это решит все наши проблемы!». – Он горько смеется. – Я рождаюсь в Новый год, их чудотворный ребенок. И знаешь, что? Думаешь, я похож на него? Нет. На нее? – Он качает головой. – Я родился, и не по своей вине, в результате какой-то гребаной генетической лотереи, в конечном итоге выгляжу в точности как она. Чертова Пенни. Тетя, которую я даже не знал. Это действительно сверхъестественно. Когда-нибудь я покажу тебе фотографию. Меня наказывали каждый день моей жизни, из меня выбивали дерьмо за то, что не имело ко мне абсолютно никакого отношения. Я не очень хороший человек.
– Дэш…
Он снова качает головой.
– Я пустая чашка, Карина. Здесь нет ничего ценного. – Он ударяет себя кулаком в грудь. – Мои родители мертвы внутри, и я тоже. Это то, откуда я взялся. Это то, кем меня учили быть. Кем бы ты меня ни считала... кем бы ты ни надеялась, я смогу стать… Я – не он. Я не тот парень. Я просто... не могу.
Я так пристально смотрю на него, что кажется, будто смотрю прямо сквозь него. Его глаза, нос, рот, волосы, то, как его серая рубашка туго натягивается на груди, и то, как от него пахнет мятой и дождем. Я помню, как он застонал, когда поцеловал меня на капоте машины Пакса, и помню, как его сердце колотилось в груди. И я знаю, что он говорит неправду. Медленно выдыхаю, сажусь прямо и говорю: – Лжец.
– Прошу прощения?
Он ожидал, что я куплюсь на всю эту болтовню – крючок, леску и грузило. Дэшил Ловетт далеко не так эмоционально сдержан, как хочет казаться.
– Значит, я все выдумал? – Он сердито смотрит на меня. – Моя тетя не умерла? Мои родители не придурки?
– О, я уверена, что твои родители-придурки. Ты у кого-то должен был научиться быть абсолютным мудаком, и ты так хорош в этом, Дэш. Ты, должно быть, усовершенствовал этот навык в очень раннем возрасте. И думаю, что твоя тетя умерла. Но ты что-то чувствуешь, Дэш. Тебе больно. Ты испытываешь потребности. У тебя есть желания. Тебе не все равно.
При этом последнем заявлении парень отшатывается от меня, как будто его только что ужалили. Должно быть, это было очень больно, судя по тому, как тот начал яростно бросать свои книги в сумку.
– Черт возьми, Мендоса. Ты действительно несешь какую-то чушь. Сиди здесь и фантазируй до утра понедельника, мне все равно. Наказание закончилось, и мне пора. Я ухожу.
– Отлично. – В чем проблема этого парня? Прошлой ночью он был суровее ада. Забил на все. Он отмахнулся от меня, как от пустяка. А теперь убегает из библиотеки, как будто я только что пнула его щенка, и ему хочется хорошенько поплакать.
Лорд Ловетт поворачивается и торопливо идет к запасному выходу, ведущему на пожарную лестницу. Даже если есть небольшая надежда, что это сработает, мне нужно попытаться в последний раз и заставить его поговорить со своими соседями по дому.
– Прекрасно. Отзови волков, Дэш. Я серьезно. Я дам тебе то, что ты хочешь. Буду держаться от тебя подальше. Тебе больше никогда не придется видеть мое лицо!
Он останавливается, но не оглядывается. У меня нет причин полагать, что Дэшил попытается мне помочь, но я должна надеяться. Если этого не сделаю, то с таким же успехом могу покинуть Вульф-Холл сегодня вечером. Олдермен мог бы прислать мне машину в течение часа, если бы она мне понадобилась.
Но я не хочу уезжать. Большинству студентов Вульф-Холла кажется, что стены академии надвигаются на них. Это место может казаться тюрьмой, расположившейся на своем наблюдательном пункте на вершине нашей маленькой горы. Но не для меня. Это место было моим убежищем в течение последних трех лет. Моим домом. Я давно решила, что уйду, только если от этого будет зависеть моя жизнь. И до этого может дойти, если Рэн будет лезть не в свое дело
ГЛАВА 16
КЭРРИ
ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД
– Ты выглядишь голодной. И где, ради всего Святого, твоя одежда, дитя?
Я сижу на пассажирском сиденье машины, дрожу и тупо пялюсь в окно. Я убила человека. Ударила его в глаз шприцем, полным героина, и он умер. А сейчас середина ночи, и я сделала кое-что еще более глупое. Позволила, чтобы меня подобрали с обочины дороги, выглядя, как какое-то полумертвое животное. Рядом со мной сидит человек, который смотрит на меня со странным, любопытным выражением на лице, которое заставляет меня…
Даже не знаю, что это делает со мной. Все, что я знаю, это то, что выражение его лица оставалось прежним с тех пор, как он усадил меня на пассажирское сиденье, и я слишком онемела, замерзла и устала, чтобы что-то с этим поделать. После всего, что произошло сегодня вечером, когда моя мать оставила меня в доме, полном дикарей, Джейсон продал меня своему другу за наркотики, не боясь того, что со мной случится, потом игла, паника и бегство… Боже, теперь я оказалась здесь, почти голая, сидя рядом с мужчиной, одетым в модный костюм, который вполне может изнасиловать и убить меня. Что за бардак.
– Как тебя зовут, девочка? – спрашивает мужчина.
Он кажется солидным. Его кожа, которая была светло-коричнево-золотистой в свете фар машины, стала темнее теперь, когда единственный свет отбрасывается от приборной панели автомобиля. Я смотрю ему в глаза. Ого. Такие синие! На мгновение украдкой втягиваю воздух сквозь зубы, как будто он не должен поймать меня за этим занятием. Как будто это как-то запрещено.
– Ханна, – говорю я. – Ханна Роуз Эшфорд.
– Хорошо, Ханна. Можешь называть меня Олдерменом. Не хочешь рассказать мне, как оказалась на обочине посреди ночи?
Я качаю головой.
Олдермен барабанит пальцами по рулю.
– Ладно. Полагаю, мы только что встретились, и это можно считать личным вопросом. Скажешь, откуда ты, чтобы я мог отвезти тебя домой?
Снова качаю головой.
– Хочешь, я подброшу тебя к копам?
И снова качаю головой. Сильно.
– Думаю, может быть… мы должны остановиться и взять тебе какую-нибудь одежду, Карина. Толстовка, которая на тебе, насквозь мокрая. И если нас сейчас остановят копы, моя задница окажется в тюрьме. Они подумают, что я причинил тебе боль.
Мужчина слишком деликатен, чтобы упомянуть тот факт, что я явно голая под толстовкой. Он прав: если бы копы остановили его и увидели меня, на вид совсем маленького ребенка, обнаженного, со стучащими зубами, они бы тут же арестовали его. Секунду я молчу. А потом выпаливаю:
– Ханна.
– Прошу прощения?
– Ханна. Вы только что назвали меня Кариной.
– Прости. Ты напоминаешь мне девушку, которую я когда-то знал. Ее звали Карина. У нее были такие же глаза, как у тебя.
Тишина заполняет салон машины после этого. Я смотрю в окно, слушая ритмичное «вум, вум, вум» шин, когда они вращаются по асфальту, задаваясь вопросом, сколько миль разделяет меня и мертвое тело того страшного человека. Меня гипнотизируют огни, проносящиеся сквозь черную ночь, мелькающие среди деревьев, успокаивая мои мысли.
– Я навещал свою семью и довольно хорошо знаю этот район. Скоро будет круглосуточный магазин, – говорит Олдермен. – Я сбегаю и принесу тебе что-нибудь теплое и сухое. Пока этого будет достаточно. Мы купим тебе что-нибудь получше утром, хорошо?
Он действительно не собирается сдавать меня копам? Меня охватывает облегчение. Я ждала, что мужчина пойдет против своего слова…
– Я еду до самого западного побережья, – говорит он. – Хочешь, можешь поехать со мной. Или я могу отвезти тебя куда-нибудь в другое место. Но мне нужно знать, что произошло, если хочешь, чтобы я помог тебе, Ханна. Мы договорились?
Как будто мужчина может читать мои мысли. Я осмеливаюсь искоса взглянуть на него, и на этот раз он не смотрит через ветровое стекло на дорогу. Олдермен смотрит прямо на меня. Наши взгляды встречаются, и он поднимает брови, ожидая моего ответа.
– Да, сэр, – тихо отвечаю я.
Он кивает.
– Тогда, полагаю, мы договорились.
ГЛАВА 17
ДЭШ
Я никогда не говорю о своей семье.
Ни с кем.
Парни знают, что мой отец – мудак. Они встречались с ним лично и довольно легко вычислили эту маленькую деталь о нем. На самом деле, это невозможно игнорировать. Парни знают, что отец постоянно пишет мне по электронной почте о моих оценках или о миллионе других вещей, из-за которых злится, и они знают, что я бешусь из-за всей этой хрени. Парни ничего не знают ни о моей покойной тете, ни о том, что моя мать и мой отец не так уж тайно ненавидят друг друга. Ненавидят меня. Ненавидят все в этом мире, теперь, когда Пенни в нем нет.
Однажды я подслушал, как мой старик говорил моей матери, что иногда ему нравится думать, что это она умерла, а он все еще женат на Пенни. Он так же выдал глупое откровение, что ему легко поверить, что я сын Пенни, потому что у меня ее глаза, ее форма лица и тот же нос, но я всегда разрушал иллюзию, когда открывал рот, чтобы заговорить, потому что моя личность слаба, не как у нее.
Парни ничего этого не знают.
Я в бешенстве, что Карина теперь знает об этом, но когда я открыл рот, то не смог заставить его закрыться.
После успешного избегания Пакса и Рэна всю ночь, я под таким кайфом, что вырубаюсь лицом вниз на диване в своей комнате и просыпаюсь через несколько часов с шариковой ручкой, впивающейся мне в щеку. Когда пришел, я выключил термостат, и теперь в моей спальне холодно, как в могиле. Неудержимо дрожу в одних боксерах и все еще под чертовым кайфом. Сейчас час ночи, и я так дезориентирован, что не знаю, кто я и где нахожусь.
Все возвращается по частям.
Я Дэш Ловетт.
Я в нашем доме.
Бунт-Хаусе.
Мои друзья в своих комнатах, спят... подождите, нет. Звуки хардкорного металла доносятся до меня сквозь статическое шуршание телевизора, установленного на стене моей спальни, что означает, что Пакс все еще не спит.
Я в Нью-Гэмпшире.
Девушка, которая мне нравится, спит в своей комнате на вершине горы.
Я... ого. Блин, жизнь иногда бывает странной. Я наследник гребаного поместья в Англии. Насколько это странно?
Такое чувство, что пока я спал, мне в рот вывалили половину пустыни Сахара и мой член такой твердый, что на самом деле чертовски больно. Это всегда происходит, когда я под кайфом – странная физиологическая реакция, которая скорее мешает, чем развлекает. Не то чтобы у меня были проблемы с тем, чтобы мой член был твердым, когда я не под кайфом. Но, черт меня дери, если я немедленно не начну щеголять стояком в ту самую секунду, когда небольшое количество ТГК8 попадет в мой кровоток. Сев, сжимаю член, чтобы посмотреть, притупит ли это пульсацию между ног, но от этого становится только хуже. Думаю, у меня был стояк в течение нескольких часов, потому что яйца болят, словно они боксерские груши и Коннор МакГрегор только что проехался по ним.
Придется заставить себя кончить. Но я умру, если сначала не волью в себя немного воды. Стою в коридоре, все еще сжимая свой возбужденный член, когда дверь спальни Пакса распахивается, и он появляется на лестничной площадке с машинкой для стрижки в руке. Он смотрит на меня, выгибая бровь, когда замечает мою руку на члене, а затем фыркает.
– Мэри Джейн снова взялась за свои старые штучки?
Моя странная реакция на травку общеизвестна в стенах Бунт-Хауса. Я пожимаю плечами, отпуская себя, и шаркаю мимо него в ванную.
– Она безжалостная стерва.
Пакс стоит в дверном проеме, наблюдая, как я беру стакан с раковины и наполняю его водой. Он ничего не говорит, пока я стону от сладостного облегчения, когда вода попадает мне в горло. Когда опустошаю стакан и снова могу дышать, он говорит:
– Спроси меня, где Рэн.
Перевожу взгляд на него. У Пакса всегда настороженное, каменное выражение лица, но сегодня оно еще более хмурое. Парень выглядит чертовски несчастным. Он знает. Я медленно ставлю стакан обратно на подставку у раковины.
– Полагаю, не с Марой Бэнкрофт?
Пакс медленно качает головой.
– Тогда... в беседке. – С нашим учителем английского. Делает что-то глупое. С парнем, который никому из нас не нравится.
Все это подразумевается и подтверждается, когда Пакс кивает.
