Текст книги "Сны Черной Жемчужины (СИ)"

Автор книги: К. Линкольн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Ты сидишь?

Кен прижал палец к губам и мелодраматично посмотрел на Кваскви. Я послала ему убийственный взгляд Марлин. Мое тело приходило в себя после паники, и мне нужно было найти ту пристройку с туалетом, но Кен должен был серьезно объясниться.

– Идем наружу, – шепнул он и встал. Встал! Он жалел правую ногу, пока хромал на пути к генкану, и это выглядело больно. Я схватила телефон и пошла по нереальный лунный свет, татами был шершавым под моими босыми ногами. Я скользнула в кроссовки, раздавила пятками задники и последовала за Кеном за дверь. Было прохладно, и я пожалела, что не взяла кардиган. Кен явно хромал, и через миг поисков он сошел с тропы, склонился и поднял крепкую ветку. С такой тростью он пошел по тропе.

– У тебя сломаны обе ноги.

Кен замер, обернулся и посмотрел на меня, глаза не удавалось прочесть из-за теней в лунном свете.

– Туалет или музей? – сказал он.

– Музей, конечно. Не уходи от ответа.

– Иллюзия кицунэ.

Я схватила его за локоть. Его кожа была горячей, как обогреватель под котацу на полной мощности, под рукавом.

– Переломы были подделкой? Как такое возможно? Другие кицунэ не поняли этого?

Кен зашагал снова, потянул меня за собой как сломанную игрушку.

– Мидори не имеет доступа к своей стороне кицунэ, Пон-сума не знает ничего, а Юкико-сама все равно.

– Ты обманул и меня.

– Да, удивительно, – мрачно сказал он.

– Ты заставил Бен отдать тебе кровь!

– В этом я нуждался. Я потерял много крови.

Бетонные стены музея и неуместный белый шпиль церкви вдруг возникли перед нами. Снаружи над дверью горели лампы, и вокруг них гудели насекомые. Я надеялась, что это были не комары. Сверчки или саранча шумели в траве.

В здании было темно. Все спали. Но, к веселью Кена, мне все равно хотелось идти на носочках.

Я отпустила руку Кена и пошла по коридору к туалету. Света луны и зеленой лампочки «выход» хватало, чтобы не пришлось включать свет. Я радостно устремилась к туалету в западном стиле в конце ряда японских кабинок. Я расслабилась на подогреваемом унитазе, и остатки паники прошли.

Туалет смыл за мной автоматически, когда я встала, и я вздрогнула от громкого звука. Кен обманул нас всех, заставив думать, что он серьезно ранен. Но, что важнее, он обманул меня. Я отогнала мысли о значении того, что я даже не поняла, что мой любовный интерес сыграл переломы. Глупость на новом уровне.

А как же моменты, когда он был без сознания? Я вспомнила свой разговор с Кваскви, пока разглядывала себя в зеркало, щурясь. Сказала ли я то, что Кену не стоило слышать? Я сняла резинку с хвоста, с трудом отодрав ее от слипшихся от пота волос. Я причесалась пальцами, но в темноте толком ничего в зеркале не видела.

Когда я вернулась в коридор, Кен откуда-то взял стаканчики с латте в картонной коробке.

– Мир?

– Лучше бы этому не быть иллюзией, придурок.

– Я не хочу пока умирать, – сказал он. – А нам пора.

– Пора? Куда? Нет. Сначала расскажи, зачем ты изображал мучения. Меня из-за тебя терзала совесть.

Кен дал мне коробку, чтобы приобнять меня рукой. Как в первый раз, когда он коснулся меня у дома Марлин. Меня окутал жар, физическая связь вызывала радость. Я так долго не ощущала такие прикосновения.

– Доверься мне, Кои, – прошептал он, в дыхании не было его привычного запаха кинако, но знакомая горечь в нем заставила меня поджать пальцы ног. – Я объясню все в машине.

– В машине? – я замешкалась. Я не была дурой. Он знал, какой эффект на меня оказывали внезапные прикосновения. Должна ли я доверять ему? Происходило что-то подозрительное. Я не хотела верить, что меня хитростью втягивают во что-то. Но он мог заставить меня поверить во что угодно.

– Совет вернется через пару часов. Они заберут твоего отца в Токио, только чтобы он был подальше от Черной Жемчужины. Тебя тут тоже вряд ли оставят. Это наш единственный шанс.

– Шанс? – боже, я повторяла слова как дурочка, но все развивалось так быстро, что я не успевала это понять.

– Освободить Черную Жемчужину.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кен схватил черную ветровку с вешалки у двери и вышел. Я думала о его сообщении, пока сливочный, горький и горячий от микроволновки кофе наполнял теплом мое горло. Румянец, который возникал у Марлин на втором бокале Пино Нуар, у меня был от хорошего латте. Кофе прогнал остатки холода.

Прости. Доверься мне.

Это извинение явно было не только за то, что он позволил Зеркалу похитить меня. Мне стоило вернуться и разбудить Кваскви? Отказаться подыгрывать опасной игре? Или следовать за Кеном? Я знала его пару недель, но до этого момента не сомневалась, что он действовал, заботясь обо мне. Япония это изменила. Лицо в Портлэнде было тем, что он решил мне показать, и, несмотря на его признания о боли из-за роли Вестника совета, я как-то проглядела смысл Вестника. Он убивал. И теперь я платила цену за то, что игнорировала его мотивы выполнения грязной работы Совета.

А вот и старая паранойя. Эта часть меня пыталась помешать полночному приключению.

Кен заглянул в дверь.

– Икузо, – идем.

Клубок эмоций корчился в моей груди, словно состоял из ядовитых змей. Я не могла шагнуть вперед, но было поздно возвращаться.

– Сколько тебе лет? – выпалила я и зажала рот рукой.

Кен издал раздраженный звук.

– Больше, чем можно дать внешне.

– Как я могу доверять тому, каким ты себя показываешь? Ты – кицунэ. Наверное, тебе сотни лет. Боже, может, ты и женат был?

Кен закатал рукав, схватил меня за ладонь и прижал ее к голой коже своего запястья, вытаскивая меня наружу в прохладную ночь с запахом хвои и дыма благовоний.

Я охнула. Другую ладонь он прижал к моей щеке и притянул меня ближе, чтобы его лоб уткнулся в мой. Он чуть покачивал головой.

– Я понимаю. Посмотри сама.

Мир развернулся на 360 градусов, глубокий сон Кена прошел через соприкосновение нашей кожи. Латте выпал из моей руки, но я едва заметила это. Темная ночь, опасные почти черные глаза Кена, лунный свет смешались калейдоскопом. Когда все перестало кружиться, краски стали ярче, зеленый и коричневый превратились в лес древней криптомерии на рассвете, резкий чистый запах раздавленной хвои бил по моему носу.

Этот сон был как возвращение домой. Он спасал меня от потери себя, Кои, когда я коснулась Улликеми и Черной Жемчужины.

Я бежала, неслась по лесу на уверенных лапах, уклоняясь от веток, прыгая через выпирающие корни и преследуя восходящее солнце. В центре моей груди, в ритме стучащих лап было умиротворение, осознание правильности мира.

Было нечестно завоевывать мое доверие этим сном. Он был в начале нашего пути в Портлэнде, чувства росли между нами, но могла ли я доверять сну? А если это тоже была иллюзия?

Заговорила Кои-борец, подавляя паранойю:

«Я бы поняла».

А потом сон изменился. Я вырвалась из чащи на поляну с небольшой деревушкой с традиционными деревянными домами, колодцами и узкими полосками огородов. Листья дайкона торчали из холмиков земли как ирокезы.

Что это? Я никогда такого еще не видела.

Почти не седой Мурасэ стоял в пижаме джубей в грязи и традиционных рабочих ботинках с отделенными большими пальцами, опираясь на тяпку. Рядом с ним, сияя, стояла низкая круглощекая женщина с длинными волосами, собранными в растрепанный пучок у ее шеи. Эта женщина была во фрагменте сна Кена в Токио.

Мама.

Она сжала мое плечо и возмутилась, но с теплом, из-за моего опоздания. Сильная любовь к этой человеческой женщине и малышке, сжимающей край ее серой юката, потрясла меня.

Бен. Она была милым ребенком.

Сон снова изменился.

Я сидела в позе сэйза в комнате с зеленоглазым тигром, изумрудными павлинами и петлями дракона с черной чешуей на стенах.

Я видела это в аэропорте. Эта комната была во сне стюардессы.

Но что-то было странным, угол, с которого смотрел дракон, был сдвинут вправо. Напротив меня сидели ряды людей в одеяниях со склоненными головами. Я узнала принцессу-стюардессу, а еще Юкико, Мурасэ и черных костюмов, которые тут были в ярко-синих кимоно. Даже Красная рубашка сидел вдали. Я посмотрела на лорда на платформе. Тоджо. Параллельные чувства хлынули в меня: опасения сдавили грудь, гордость наполнила меня.

Чувства Кена во сне-воспоминании.

Я поднялась плавным движением, чтобы подойти к старику, который явно был человеком-слугой, сидящим в стороне. Рядом с ним был чистый металлический поднос с иголками на бамбуковых ручках – техори, традиционные инструменты для татуировки. Я опустилась перед ним и раскрыла черное официальное кимоно на шее, спустила его до плеч. Я склонилась, лоб коснулся татами в треугольнике, сделанном моими ладонями. Я произнесла в старом стиле с официальным тоном:

– Я принимаю.

«Что принимаю?».

Глаза мужчины были мутными от катаракты, но он уверенно взял в руки иглы, одной рукой он растирал кожу моей груди, другой наносил татуировку, делавшую меня Вестником.

«Я, Фудживара Кенноске, когда-то презираемый родней из-за слабой крови, теперь был самым уважаемым членом Совета. Я показал всем, как опасен может быть хафу, – вспышка воспоминания, мужчина с разрезанным горлом, кровь на моих ладонях и волна отвращения и горя. – Я буду их мечом. Я буду их Справедливостью».

Я произнесла клятвы перед Советом ровным голосом, хоть грудь пылала, хоть Тоджо зло смотрел на меня, хоть значение слов становилось тяжелее от силы Иных. Я отрекся от связи со своей человеческой матери, убрал ее грязь из рода Фудживара. Во мне вспыхнул жар, огонь пылал голодно, питаясь моей гордостью, торжествующим гневом…

– Хватит, – мой голос звучал удивительно тонко. Не из моего горла. Голос Кена Сухой голос Кена в настоящем.

Мир содрогнулся, разбился на кусочки тьмы, и руки на моих плечах отодвинули меня. Я снова была Кои, стояла в свет луны, смотрела, как Кен тяжело дышит, склоняется от боли. Пот стекал с его висков, шипы из волос увяли.

– Больше не надо. Я не могу…

Я обогнула его протянутую руку, отгоняющую чудовище во мне, забирающее жизненную силу вместе со снами из сердец жертв, и потянулась к его горлу. Я разорвала воротник его рубашки. Моя нога скрипнула брошенным стаканчиком латте, но я глядела на грудь Кена.

Темные мазки метки выделялись на открытой коже. Хуже скрытого брака или факта, что он по возрасту мне в дедушки годился.

Не я одна была тут чудовищем.

Мигрень собиралась в шее, серый шум мелькал в уголках глаз. Я не узнала кандзи в старом стиле в Портлэнде. Теперь я знала, что это были два иероглифа, изображенные искусно, один внутри другого, в старом стиле кандзи, заимствованном из Китая. Дорэй. Раб.

– Что ты наделал? Зачем? – гнев сдавил мое горло, язык окутала желчь. Раб Совета. Не забавный, чувственный, верный Кен, которого я знала в Портлэнде. Отказ от матери? Убийство?

Кен тихо застонал, убрал мои пальцы, царапающие его плоть, не пытаясь избежать воротника, впивающегося в уязвимую кожу его горла.

– Я доказывал Совету. Становление их слугой делало хафу ценным. Я был убежден, что смогу изменить общее отношение к нам.

Слезы лились по моим щекам. Виски покалывало льдом. Мое сердце было разорвано. Я отпрянула и прижалась к дверной раме, чтобы не упасть.

Эта ужасная радость от очищения от грязи из-за человеческой матери как-то сплелась с воспоминаниями о моей маме в больницы. Это слилось. Словно мама была мусором, потому что была человеком и не японкой. Словно я выбросила бы ее или избегала, когда она умирала в больнице, становясь костями и кожей. Кен отрекся от своей матери. Марлин обвиняла, что я отказывалась от мамы, как папа, бросив ее на первом диагнозе инвазивной протоковой карциномы.

Нет. Я не была такой. Мама отпустила меня, дала мне бесценный дар. Она не пускала меня в палату, потому что мы не знали, что для меня будет значить, если я последую за ней в ее последний сон, сон умирающего. Она не сердилась и на отсутствие папы. Для этого требовалась сила, щедрость духа, которую я могла лишь надеяться накопить. Я не могла отплатить за этот подарок. Ничто, никто, ни папа, ни Тоджо, ни пожизненный запас латте не могли заставить меня отречься от нее.

– Этот сон-воспоминание должен был вызвать мое доверие?

Кен стал застегивать рубашку, скрывая метку. Покачиваясь на ноге, он сказал на японском:

– Я не выбирал, какой сон тебе показать, Кои. Даже кицунэ не может обмануть баку во снах. Ты видела правду.

– Что ты – раб Тоджо и Кавано?

Он вздрогнул. Мои кулаки сжимались и разжимались, я хотела ранить его, чтобы он ощутил боль, расцветающую во мне.

– Сволочь. Сколько из того, что было в Портлэнде, было настоящим?

Кен резко поднял голову.

– Все, – он потянулся к моей щеке, но я отбила его запястье.

– Ты сказал мне, что Совет может помочь папе, помочь мне. Ты… – я подавила всхлип, не хотела, чтобы он видел меня такой уязвимой, – спал в моей кровати.

Кен сцепил руки за спиной, делая себя не угрожающим, а потом все испортил, шагнув слишком близко. Даже с хромотой, кривясь от боли, он источал горячую угрозу, которая вызывала дрожь в моей спине.

– Посмотри на меня, – попросил он, его скулы стали острее под синяками, переносица утончилась, глаза стали черными и хищными. – Я не объяснил всю политику, но сон рядом с тобой, поцелуи не были частью иллюзии.

– Тогда это отвлечение, чтобы я не думала о твоих истинных намерениях.

– Даже Кавано-сан не может диктовать мне, где спать, – голос Кена звучал низко и гулко. Он склонился ближе, губы были в миллиметрах от моего уха, но ладони были сцеплены за его спиной. – Я не делюсь футоном просто так.

Близость прошлых недель заставила меня расслабиться, и я привыкла к прикосновениям, которые не затрагивали мое глубокое я.

Мне нужно было помнить, что его близость была опасной. Я раскачивалась на краю высокой скалы, и внизу были острые камни.

Я меняла жизнь в Портлэнде, когда появился Кен. Я училась в колледже, работала для папы и Марлин, выходила из дома каждый день. Иные и новость, что я – баку, затмили весь этот труд. Где-то в глубине души я боялась, что согласие приехать в Японию было еще одним способом избежать реальной жизни. Страхи смешались с болью из-за сомнений в Кене, но было это из-за моего недоверия к его мотивации или своей?

– Ты гордился тем, что стал Вестником, – рабом. Убийцей. Я была наивной дурочкой, когда отмахнулась от его слезного признания, списав это на драматизм Иных.

– Да.

Ночь стала холоднее. Каждый дюйм моей кожи дрожал от уколов холода, кроме участка, где его дыхание задевало мое чувствительное ухо.

– Ты видел мать после того, как отказался от нее?

– Нет.

Я отвернулась от этого жаркого дыхания, от его манящих глаз.

– Не этого ответа я ждала.

– Плохо, – сказал он и отбросил мои волосы в сторону рукой, прижался губами к моей шее. Я тут же вспыхнула под холодом, забыла о мигрени. После пожирания его сна-воспоминания не было опасности еще одного фрагмента от прикосновения кожи с кожей. Все силы ушли на то, чтобы не развернуться, впиться пальцами в волосы и удерживать его голову, чтобы затеряться в сладости его рта, ощущать его широкую грудь как якорь посреди урагана.

Вместо этого я глубоко вдохнула.

– Какой же ты гад.

Кен поймал губами мочку моего уха, поцеловал меня в висок.

– Бен предупреждала, что ты так все увидишь, – прошептал он на японском.

– Бен? Ты думал, что я поверю, что все это время вы оба были не разлей вода? Тайно в сговоре?

Еще один поцелуй в шею, он подвинул мои спутанные волосы, а потом руки и губы Кена пропали.

– Это так. Мы с Бен всегда были близки. Как ты и Марлин. Хотя последние десять лет пришлось изображать, что это не так.

– Почему ты не будишь Мурасэ, Мидори и Пон-суму? Они ведь этого хотят? Освободить Черную Жемчужину?

– Нет времени доказывать им, что я не работаю тут на Совет. Только Бен знает правду, – и как такая простая фраза могла скрывать столько боли?

«Его отец думает, что он пресмыкается перед Советом?».

– Им нужно знать!

– Долго объяснять. Я не буду подвергать их опасности, переча прямым приказам Совета, пока Тоджо с его черным отрядом тут. Времени нет. Нам нужно к Черной Жемчужине.

Я поежилась. Мигрень вернулась, как только пропали губы Кена. Моя спина была холодной, мурашки бежали по рукам. Так холодно. Словно этот разговор погасил часть тепла, которое я принимала как должное, пока не лишилась его.

– Ах, – сказал Кен другим тоном. – Добрый вечер, Юкико-сама.

Я обернулась. Юкико стояла под деревьями в белом одеянии, похожая на жрицу храма. Она держала серебряный ключ на огромном кольце.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

– Ключи от машины, полагаю?

Уголки губ Юкико чуть приподнялись. Веселилась от ситуации, в которой нас застала? Или от чего-то еще? Я не хотела ощущать себя как подросток, пойманный за поцелуями на крыльце.

Кен склонился и поднял свою трость.

– Ведите.

Выражение лица Юкико не изменилось, но воздух стал пахнуть льдом. Дыхание Кена вырывалось облаками. Юкико медленно подняла другую руку и указала тонким белым пальцем с острым алым ногтем в мою сторону. Она не хотела, чтобы я шла?

Кен покачал головой с мольбой в глазах, но Юкико не сдавалась. Она сжала кулак, словно держала что-то за ручку, а потом махнула им в сторону своей груди, широкий рукав хлопал в воздухе.

Кен снова покачал головой.

«Что-то мятежники не могут договориться».

– Что она хочет, Кен?

Кен вздохнул, потер свободной рукой глаза, вздрагивая, когда задел темнеющий синяк на щеке. Он повернулся к Юкико.

– Черная Жемчужина долго ждала. Вы хотите, чтобы Мурасэ-сан или Тоджо-сан обнаружили нас, пока я объясняю? Другого шанса не будет.

Юкико бросила ключи Кену. Он потянулся за ними, но они упали на мокрую траву в стороне от него. Кен с кряхтением склонился, чтобы поднять их. Гнев толкнул меня вперед, и я наступила на ключи, не дав ему коснуться их.

Кен растерянно посмотрел на меня.

– Я никуда не пойду без объяснений.

– Времени нет.

– Найди его.

Юкико приподняла бровь со снисхождением, развлекаясь.

– Совет не спрашивал моего мнения. Мурасэ не сказал, куда меня посылает. Папа не объяснил. Вы просто решили, что маленькая баку слепо будет слушаться ваших указаний. Не этой ночью.

Кен выпрямился, посмотрел на мой рот, на Юкико, на деревья и обратно, словно ему было тяжело удерживать взгляд на одном месте.

– У нас есть машина, – быстро сказал он. – Вы с Юкико-сама удержите змею в слабом состоянии, чтобы мы погрузили ее в грузовик. Мы поедем к реке Аисака, где сможем выпустить Черную Жемчужину и пробудить от темницы из снов, созданной твоим отцом. Там будет безопаснее. Оттуда по течению можно добраться до Тихого океана, и она отправится на запад к острову Сахалин, где сможет попасть в реку Амур.

– Я говорила не о подробном маршруте.

Кен шагнул ближе.

– Я знаю, в чем проблема. В отсутствии веры в свое сердце. Я знаю тебя, Пирс Кои Авеовео, – мое полное имя хриплым голосом заставило волоски встать дыбом на моих руках. – Твою верность, твою заботу. Ты боишься смерти. Ты ценишь людей, даже ледяных старух и драконов. Ты освободила Улликеми из его темницы, хоть это дорого тебе обошлось. Ты прощаешь, ты не сдаешься горечи и обвинениям, и твои намерения лишены жестокости и жадности. Это дало мне надежду. Для меня. Для Жемчужины.

– Не хочу прерывать твой достойный Оскара монолог, но патруль Тоджо вот-вот это сделает, – Кваскви спрыгнул с низкой ветки возле Юкико. Она кивнула, когда он широко ей улыбнулся. Он кивнул Кену. – Могуче выглядишь, Лазарь.

Кен использовал мое временное смятение, чтобы подтолкнуть меня между лопаток к тропе.

– И ты, Брут? – сказала я Кваскви. Он поднял руки, сдаваясь.

– Эй, я просто подслушивал. Я не связан с планами эмо-парня.

– Не время для твоих шуток, Сиваш Тийе, – мрачно сказал Кен.

Юкико поплыла за Кеном, не переживая из-за пополнения в команде.

– Так ты не знал об этом? – я махнула в сторону Кена.

– Я просто следую за течением, – сказал Кваскви. – Я защищаю свое имущество, – он сжал плечо Кена. – Молодец, обманул хитреца.

– Это не твой бой, – сухо сказал Кен, но продолжал вести нас, шагая спешно с тростью.

– Я – посредник, – Кваскви показал еще больше зубов. – И мне любопытно. Я не могу представить, как все сложится так, чтобы Тоджо не поджарил вас.

Если бы только голова перестала болеть. Было сложно думать, собрать все, что я хотела обсудить с Кеном до того, как отправлюсь с ним к Черной Жемчужине.

В сердце я знала с первого прикосновения к ней, что не смогу оставить драконшу тут, для Тоджо и Кавано. Она была пленницей, страдала. Это было во многом неправильно, и я не могла оставить ее, не попробовав помочь. Поэтому я не смогла игнорировать дикую боль Улликеми. Но хватит ли мне сил? Кен думал, что да.

Мама тоже звала меня сильной раньше, чем я в это поверила. Когда она пыталась сказать мне, что больницу можно было покинуть, сбежать от ее снов умирающего. Она не могла сесть, но я сунула под ее голову красную подушку Капитана Адриамицина, которую Марлин сшила для нее, чтобы она могла смотреть от меня, не двигая шеей.

– Знаешь, почему я назвала тебя Кои? – сказала она. – Потому что ты всегда была крепкой, сильной, даже когда была всего кэйки. И я хочу, чтобы ты это помнила, когда тяжело, – голос мамы дрогнул. Она закашлялась, и я взяла графин с водой со столика и осторожно подвинула соломинку к ее губам, воспаленным от язв во рту, хоть медсестры давали ей Биотен.

Она сглотнула с такой болью, что мое горло сдавило.

– Кои могут жить на любом континенте, почти при всех температурах. Выживают даже в грязной воде. И это ты получила, да? – я посмотрела в окно, где медсестры в своей раздражающей форме в цветочек спешили туда-сюда по коридору. – Грязная вода, – повторила мама.

– Все хорошо, – я опустила рукав, чтобы взять ее за руку.

Она вяло отбила мои пальцы в свитере.

– Будь осторожна, когда весь день проводишь с теми, кто у дна озера.

Я не понимала тогда, думала, что она снова говорит о своей морской биологии. Но она умалчивала о монстре в комнате: снах у папы и меня.

А потом Мангасар Хайк разбил мой осторожный мир отрицания и схватил Марлин, чтобы заставить меня помочь ему использовать силу Улликеми, чтобы путать воспоминания людей. Я вернула Марлин и отпустила Улликеми с помощью Кена. Теперь я верила в свои силы. Но эта сила была с нитями, которые мама вряд ли назвала бы хорошими.

Мой голод баку почти осушил друга Кваскви, ледяную старуху Дзунукву, чуть не лишил ее жизни. Поток энергии, который я получала от пожирания сна бодрствующих Иных, был восхитительным и ужасающим. Папа решил перестать есть сны годами и рискнул жить в тумане, чтобы не сдаться голоду с Черной Жемчужиной. Как там говорил Ницше? «Любой, кто борется с монстрами, должен позаботиться, чтобы в процессе он сам не стал монстром».

Я поежилась, желая, чтобы со мной был мой кардиган или та тряпка вместо одеяла. Кен и Юкико сосредоточенно шагали вперед, пронзая меня взглядом с решимостью.

Почему я думала, что Япония поможет мне понять части баку в себе, когда папа убежал от Кавано и Совета десятки лет назад?

Хватит убегать. Теперь это будет моим девизом. Я больше не буду прятаться в квартире. Я не буду полагаться на Марлин для связи с обществом. Я была связана с Иными, не могла вернуться к обычной жизни. Я должна была разобраться в этом. Я не знала только, какой буду, когда окажусь на другой стороне.

Мы сошли с деревянной тропы на гравий. Слышался хруст всех ног, кроме Юкико, и звук был громким, несмотря на хор сверчков в высокой траве.

Беспокойство бегало по моей спине кусачими муравьями, энергия от съеденного сна Кена шумела во мне, как эксперимент Марлин в восьмом классе с добавлением мятной конфеты в колу.

Мне нужно было что-то сделать.

В тени в дальнем конце под буками пристроился традиционный склад с изогнутой крышей с черепицей. Темное окно выглядывало как глаз.

Все просмотренные фильмы ужасов говорили мне, что туда идти я не хотела, но Кен решительно зашел за угол, и я с неохотой следовала за ним, надеясь, что пауки были самым страшным, что водилось там.

На другой стороне склада была удивительно современная металлическая раздвижная дверь. Кен и Кваскви медленно подняли ее, чтобы не было шума, и стало видно милейший грузовичок. Он был накрыт зеленым брезентом сверху, а внизу был желтым с рисунком удивленной панды с большими глазами и яркими иероглифами хираганы «Компания перевозчиков Сакаи».

– Садись с пассажирской стороны, – сказал Кен.

– Ты поведешь с такой ногой? – сказал Кваскви. Он с тревогой переглянулся с Юкико. – Мы встретим вас у могилы Христа.

Они ушли в тени буков. Вспышка белизны Юкико вдруг пропала в теплой тьме. Стая соек полетела зловещим тихим облаком с вершины дерева и направилась на восток к полоске розового на горизонте. Близилось утро. Кен открыл дверцу со стороны водителя.

– Прошу, Кои, – сказал он на английском. Уступка. – Я не хотел, чтобы все так сложилось. Я о многом сожалею, но я не сожалею о том, что ты тут.

Горло сдавило от злости, и поток горячих слов об иллюзии, матери и о том, о чем он мог сожалеть подступал, но я уже шла к грузовику. Он сел в машину, я устроилась на пассажирском сидении. Я не стала пристегиваться, собрала всю силу от его съеденного сна и ударила Кена по лицу наотмашь.

Его голова с приятным треском ударилась об окно с его стороны, красный след моей ладони был как ожог среди синяков.

«Это моя сила, мое чистое сердце, гаденыш».

– Я сожалею, что я тут.

Кен сел прямее, опустил голову, шумно дыша, сжимая руль так сильно, что костяшки побелели. Он страдал.

«Что я делаю?».

Часть меня радовалась. Радовалась, что моя сила больше, но разумная часть меня шептала, что я становлюсь монстром. Вот только ее заглушала эта радость. Пусть ощущает боль. Кен сделал воду мутной, по его вине мы дошли до этого. Я защищалась.

Без слов он завел машину, мы медленно поехали.

Двигатель и открытые окна, к счастью, мешали говорить. Пощечина выпустила накопленную от пожирания снов энергию, но пустое место заняло похмелье. От пожирания снов Иных я становилась нервной, это было как ПМС на стероидах. Стоило помнить об этом.

Желудок сообщил, что голодный, и горло ощущалось сухим, зудело, словно я заболела. Мы подпрыгивали по пути к могиле Иисуса, я вытащила телефон и читала сообщения Марлин. Она была уже не такая истеричная после того, как я рассказала ей, что у папы были просветления. Она прислала фотографию прописанных папе препаратов на ее кухонном столе. Знакомая скатерть с узором из ананасов и листьев пальмы заставила мое сердце дрогнуть. Я скучала по ее теплым указаниям, но при этом была рада, что ее тут нет. Хоть одной тревогой меньше.

Боже, папа не принимал таблетки больше суток. Они были в багаже в Токио. Но было ли это важно? Холодная магия Юкико работала лучше западной медицины, отгоняя туман из-за отказа от пожирания снов.

Машина остановилась. Мы приехали. Кен выключил двигатель у бетонной дорожки, ведущей с холмам с травой.

– Нет, – он шумно сглотнул. – Если ты боишься…

– Рой себе яму дальше, – прервала его я. А потом сделала голос не таким резким и посмотрела в лобовое стекло. – Не надо со мной нянчиться. Не делай вид, что ты не поэтому был со мной в Портлэнде. Это оскорбительно, – Кен потянулся к моей руке, и я отдернула ее, прижала к груди. – Что такое? Никаких прикосновений.

– Я так много хочу…

«Ему нужно научиться заканчивать».

– Я понимаю. Мы приехали освободить Черную Жемчужину до того, как нас остановит Совет. Мне не нравится, как со мной тут обходятся, но выбор правильный. Тоджо жуткий. Но, несмотря на похищение, мне нравятся Мидори и Бен.

– Это хорошо, – Кен скрестил руки на груди. Может, сознательно подражал моей позе, или это был психологический ход. Он хотя бы не использовал иллюзию кицунэ, делая свое лицо милее. – Так ты попробуешь?

– Да, попробую. Но не пойми превратно. Я делаю это не для тебя.

– Знаю, – прошептал он на японском. – Но это не мешает мне желать… быть возле тебя или любить то, что ты всегда помогаешь. Не важно, что случится, я хотел, чтобы ты знала это.

– О, нет, – я открыла дверцу и вышла из машины. Он не должен был говорить слово на Л. Не кошерно. Пора было заняться делом, с Кеном разобраться я смогу и позже.

Юкико бездвижно стояла у горки с большим крестом, десяток соек сидел на балке креста над ней. Она кивнула, я перебралась через белую ограду, и она подплыла и опустила ладонь на мою грудь, вдруг остановив меня.

– Что?

Ледяные глаза поймали мой взгляд, и ледяное внимание тут же успокоило боль в моей голове. Прохладное дыхание обвило мою шею и руки. Казалось, мое тело и душу проверяют. Я не хотела рисковать контактом к коже, так что ждала. Она приподняла бровь и склонила голову на бок, как птица с вопросом.

– Все хорошо. Да, я делаю это по своей воле, – сказала я. – Даже если привели меня сюда ложью.

Она кивнула, опустила ладонь к моему животу. Она дважды стукнула по нему, уголок ее рта чуть приподнялся.

Кен как-то перебрался через ограду.

– Она говорит тебе поесть перед тем, как идти туда.

Я резко ответила, еще глядя в глаза Юкико.

– Отличная идея. У кого-то есть завтрак в кармане? – сойки поднялись, шурша крыльями в тихом смехе.

– Вообще-то… – Кен шагнул ближе. – Я приберег это на всякий случай, – сказал он, вытаскивая тонкий прямоугольник из волшебного кармана. – Я надеялся на прощение.

– Заткнись и дай мне шоколад, – сказала я.

– Точно.

«Я злюсь, меня предали, и еда не заставит меня простить тебя».

Но Кен взял не просто шоколад, а орегонский. В этой плитке были эмоции насчет еды, папы и проблем в семье.

Мы с Марлин унаследовали любовь к какао от мамы, которая презирала смесь из гавайского молока с макадамией, которую продавали под видом шоколада туристам, и научила нас есть шоколад из какао-бобов от маленькой компании из Кауаи. Папа, с другой стороны, ворчал, заявляя, что мужчины не едят сладости.

Кроме такого шоколада.

Почему-то маме и папе нравился вкус с чили. Даже когда маму тошнило от болезни, она могла проглотить шоколад. И папа забирал последний кусочек из ладони Марлин, если она отвлекалась.

В Аомори не было магазина, где это продавали, так что Кен взял его из Портлэнда. Но шоколад не давал ему права использовать слово на Л. Это не спасало его после манипуляций. Но я с ужасом поняла, что слезы проступили горячей вуалью на глазах.

Жуя кусочек с пряным вкусом, который был того же цвета, что глаза Кена, я скрывала свою глупую реакцию, потянув за травяную панель на вершине холма, за которой скрывался вход. Сойки вдруг поднялись с креста, полетели по часовой стрелке вокруг него, а потом против часовой стрелки, став туннелем из синих перьев. Они издали пронзительный вопль, а потом разлетелись в стороны, и стало видно Кваскви, спокойно прислоняющегося к кресту, сложив руки на груди. Королева драмы.