Текст книги "Сны Черной Жемчужины (СИ)"

Автор книги: К. Линкольн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Табличка перед ним гласила: «Музей легенд об Иисусе».

– Серьезно? – Марлин это понравилось бы. Жаль, я не могла отправить ей фотографию.

Пон-сума серьезно кивнул, обвил рукой моего почти пришедшего в сознание папу. Он вытащил его из фургона, повел к зданию. Я брела следом. Ткань норэн висела в коридоре, вышитая белыми крестами и древним буддистским символом церкви – красной свастикой. За тканью была комната с витринами и плакатами с мелким текстом. Я заметила, как Пон-сума и Бен прошли к двери «только для персонала» справа. Она вела в большую комнату со столами, полными стопок бумаг, с одной стороны и низким столом из полированного дерева, окруженного подушками на другой. Никаких стационарных телефонов на столах. Я вздохнула. Все теперь были с мобильными, даже музеи.

Мидори прошла в комнату за мной и указала на забутон, где Бен и Пон-сума опустили папу.

– Сядь. Я сделаю чай.

– У вас тут нигде не спрятан эспрессо?

Мидори сверкнула фальшивой терпеливой улыбкой, прошла к стене, сдвинула панель, и стало видно небольшую кухню с рукомойником, микроволновкой и чайником горячей воды. Она суетилась с листьями чая и чашками, которые выглядели так, словно им стоит быть на выставке, а я села и вытянула ноги. Бен прошла в комнату через другую дверь с мужчиной. Он был намного старше, седые волосы были коротко острижены.

– Ты – Хераи Кои? Я – Мурасэ Аюму. Добро пожаловать в город могилы Иисуса.

Все было так странно, что я даже не стала исправлять свою фамилию.

– Да. Допустим, мы здесь. Что теперь? – я заметила, что о Мурасэ говорила принцесса-стюардесса, когда на нас напали в аэропорте, угрожала напавшим, что Мурасэ их атака не обрадует. Это была их вторая попытка похищения?

Спокойное лицо Мурасэ не дрогнуло.

– Теперь мы выпьем чаю, и я расскажу, зачем Восьмерному зеркалу нужен баку.

Мидори подошла с деревянным подносом. Она плавно опустилась на колени и расставила чашки перед всеми, включая папу. Мурасэ продолжил, пока она наливала:

– Ты уже слышала о нас от Фудживары, да? Что мы – Иные, взгляды которых не совпадают с Советом?

Фудживара? Кен или Бен?

– Немного. Но ваше сопровождение оставляет не лучшее впечатление.

Мурасэ прищурился. Хоть принцесса-стюардесса называла его имя, собравшиеся тут не были Красной рубашкой или другими нападавшими.

– Приношу извинения, если у тебя осталось неприятное первое впечатление от Японии, но Восьмерное зеркало в том не виновато.

Точно, ага. Я махнула на комнату.

– Не понимаю, как Иисус или зеркала связаны с Иными.

– Технически дело не в Иисусе, – сказала Бен.

– Но это важно для понимания контекста, – Мурасэ задумчиво потягивал чай. – В начале тысяча девятисотых у жителей Хераи появились странные сны. У них возникло сильное желание искупать новорожденных детей в реке. Малышей носили в корзинках из камыша, которые обычно используются на Среднем Востоке. Мужчины отращивали бороды. Женщины носили вуаль и ощущали странную печаль, когда приходили к колодцу за водой.

Я сжала ладонями чашку, надеясь, что тепло придаст мне сил. Усталость, небольшая головная боль и бред, который произносил Мурасэ, придавали всему этому нереальное ощущение. Как у галлюцинации. Было сложно воспринимать это всерьез. Мидори вернулась к столу с огромным и невероятно красным яблоком. Она опустилась на колени, вытащила из кармана ножик и срезала кожицу длинной целой спиралью. Я ощущала сладкий запах мякоти через столик.

– И это все из-за могилы Иисуса? – я не смогла скрыть потрясение. Я сглотнула слюну от запаха яблока.

Мидори вставила зубочистки в идеальные белые кусочки яблока и поставила стеклянное блюдо с ними в центре стола.

– Особенность региона Аомори, – сказала она.

Мы с Бен потянулись к яблоку одновременно. Она улыбнулась мне, снова напомнив Кена, из-за чего мне захотелось стукнуть ее. Было сложно помнить, что я не должна была доверять ей, когда она приближалась ко мне с повадками ее брата.

– Не ясно, откуда антрополог, обнаруживший древние тексты с утверждением, что это могилы Иисуса и его брата, Исукири, черпал вдохновение. Но это удобное прикрытие для происходящего.

– Черная Жемчужина, – пробормотала Бен с полным ртом яблока.

Я попробовала яблоко и на мгновение отвлеклась, ведь вкуснее фрукта еще не пробовала. Казалось, до этого я ела только картон. Что тут было в воде?

– Ты знаешь о событиях, ведущих к Великой Тихоокеанской войне и Битве за Пекин-Тяньцзинь? – спросил Мурасэ, зацепив пальцем горячую чашку.

– Американцы, вроде, звали это Боксерским восстанием, – добавила Бен.

Я медленно кивнула.

– Иностранные войска вторглись в Китай. Что-то про мятеж крестьян.

Мидори буркнула под нос об американцах и невежестве. Бен пронзила ее испепеляющим взглядом. Мурасэ просто продолжил:

– Японские отряды прошли к северу Китая. Я был сержантом в отряде, дошедшем до Хэйлунцзяня, – он кивнул в сторону папы. – Хераи Акихито был моим капитаном.

Желудок сдавило, и горечь чая друг стала неприятной. Я знала, что папа был старше, чем выглядел, но я ничего не знала о его жизни до Портлэнда. Это мне не нравилось. Где был Кваскви, когда я нуждалась в сарказме или перепалке, чтобы отразить поезд эмоционального осознания, несущийся ко мне на полной скорости?

– Мы были солдатами, попавшими в лихорадку Реставрации Мейдзи. Невежи-ихэтуани, Боксеры, убили невинных христиан. Нам нужно было создать хоть на время мирное место у Тихого океана.

– Уверена, у корейцев и филиппинцев другой взгляд на это, – сказала я, мне вдруг стало не по себе, что храм Ясукуни, штаб Совета Иных, был местом, где почитали не только пилотов-камикадзе, но и генералов, которые могли быть в ответе за резню и насилие в Нанкине или убийства в Маниле.

Кен не мог не знать эту историю. Или его верность Совету означала, что Иные не влияли на военные решения во Второй мировой войне, или Кен состоял в Совете, закрывающем на такое глаза. Блин. И как Бен назвала Рокабилли? Тоджо? Наверное, имя было распространенным. Это не мог быть премьер-министр времен Второй мировой войны, которого считали военным преступником. Да? Пожалуйста!

– Армии нужно было пересечь Хэйлунцзян, но Черная Жемчужина била всех Иных, кто осмеливался подобраться близко. Она разбивала корабли армии и портила мосты. Давление штаба Иных и штаба людей росло, и Совет дал разрешение убрать угрозу в виде Черной Жемчужины.

Мидори и Бен опечалились. Иные выступили против древнего духа. Хоть я знала о них мало, это казалось неправильным.

– И они послали папу.

– Да, – сказал Мурасэ. – Капитан Хераи сел на плот, выждал, пока Черная Жемчужина покажется, схватил ее за хвост и держался изо всех сил. Я стоял на дальнем берегу подальше от воды, и я промок до нитки к тому времени, как Черная Жемчужина перестала бороться с капитаном Хераи. Она успокоилась. Капитан Хераи уговорил остальных Иных не убивать ее. Дух был ценным. Мы спрятали Жемчужину в вагон поезда и увезли домой.

– Сюда?

– Совет хотел, чтобы Черная Жемчужина была подальше от людей и из базы в Токио. Но не слишком далеко. Такого еще не было – чтобы древнего из другой страны держали в плену. Твой отец отвез его к себе на родину.

– И папа оставался в деревне, чтобы есть сны Черной Жемчужины? Как тогда он попал в Штаты?

Мурасэ вздохнул.

– Капитан Хераи в конце Тихоокеанской войны съел много горестных снов. Падение Маньчжурии, Хиросима и Нагасаки, голод после войны.

– Папа говорил мне только, что не мог больше жить в Японии, но дело было не только в страданиях после войны, да? – я представила вкус снов голодных детей. Меня тошнило после сна-воспоминания профессора Хайка об его убийстве мальчика. А каково быть среди солдат, сны которых были полны такого?

Бен пожала плечами.

– Он пропал после оккупации МакАртура.

– Он убежал от Черной Жемчужины?

– Наверное, – сказал Мурасэ. – Только Юкико-сан и Кавано-сан знают наверняка.

– Пара дураков-фашистов, – сказала Бен.

Мидори уставилась на нее с интересом, но Бен не унималась.

– У них нет стыда. Нет ответственности. Старые глупые традиции не дают им увидеть, что мир меняется. Если бы американцы не заставили Хирохито принять конституцию без армии, мы бы все еще шли к Северному Китаю…

– Уверен, мисс Хераи не нуждается в уроке политики.

Пришло время прямых ответов.

– Не нуждаюсь. Но вам нужны я и папа. Вам нужен баку. Почему сейчас?

Все, кроме Мурасэ, резко отвели от меня взгляды. Стыдились? Мурасэ шумно потягивал чай сквозь зубы. Медлил. Бен нарушила тишину:

– Вы с Хераи-саном – последние известные баку. Не осталось никого, кому хватит сил сдержать дракона – а Черная Жемчужина беспокойна, возможно – просыпается от своего долгого тихого сна. Если ее не освободить, ее или убьют, пытаясь удержать здесь, или она умрет, пытаясь вырваться.

Последние баку? Мне стало не по себе, сердце улетело в желудок как на американских горках. Столько вопросов. Я была временно парализована. Почему не было других баку? Почему Черная Жемчужина просыпалась сейчас? Совет хотел, чтобы баку ел сны Черной Жемчужины, чтобы она оставалась спокойной, но Восьмерное зеркало хотело, чтобы пожирание снов происходило по другой причине?

Мои мысли кружились, а лицо Мурасэ стало расплываться по краям, черты смягчились, стали симметричными. Такое лицо использовал Кен, когда хотел, чтобы я доверяла ему. Мурасэ был кицунэ. Или хафу как Кен и Бен?

– Ты, наверное, устала и голодна. Тебе нужно попробовать знаменитую холодную лапшу Мидори с кунжутным соусом.

– Я бы сейчас могла убить за лапшу в кунжутном соусе. Но я готова выйти и напасть на первого попавшегося человека, если вы не перестанете оттягивать. Просто скажите, что мне нужно сделать!

Уголки губ Пон-сумы дрогнули. Мурасэ вздохнул.

– Совет хочет, чтобы Жемчужина спала. Это один из самых сильных драконов Тихого океана. Магия Черной Жемчужины обеспечивает Совету место у власти. Япония проиграла в войне, но Совет все еще правит. Иные влияют на политику людей. Пока древний у нас, рост Китая держат в узде. Северная Корея не посмеет на нас напасть.

– Мы полагались на соглашение с США, – сказала Мидори. – Но кто знает, что произойдет теперь. Окинава все протестует. Филиппины хотят убрать базы США. Ваша политика стала полной обвинений и предрассудков. А мир становится изоляционистским.

– Брекзит – не наша вина. И не мы выбирали президента Филиппин, – меня задели эти обвинения Америки. Словно патриот проснулся во мне, когда я покинула страну.

А США были моей страной.

Бен отодвинула чашку. Ее взгляд был раздражающе темным и пронзительным, как у Кена, и он был прикован ко мне.

– Армянский дракон в Портлэнде. Ты ведь его выпустила? Так говорил Кен.

Это было хорошо? Я медленно кивнула. Бен стукнула ладонью по столу, и чашки подпрыгнули со стуком.

– Возьмем ее. Она сможет. Она – баку!

Мурасэ вдохнул сквозь зубы.

– Слишком рано.

– Кен в пути, – сказала Бен.

– Что? – сказал Пон-сума.

– Я забыла выключить свой телефон. Он отследил меня, – сказала Бен.

Пон-сума фыркнул с отвращением. Мидори покачала головой. Кен был в пути. Облегчение укутало меня как мамино яркое одеяло. А следом за радостью пришла гордость. Глупо было радоваться от мысли, что Кен будет здесь. Я не могла ему доверять после его действий с Советом и умалчивании бреда Восьмерного зеркала. Зеркало, Ята но Кагами, было в мифе про Аматэрасу. Меня раздражало, что я не могла проверить в телефоне.

– Что делать? Что слишком рано?

– Коснуться спящего дракона, забрать сны себе, – тихо сказал Мурасэ. – И этой силой освободить ее.

Ее. Драконшу. Это было чем-то новым. И это было хуже, хоть я и не хотела вести себя как сексист.

– Вы мне не все объяснили в политике Иных, но что там было о магии Черной Жемчужины? Она заберет ее в Китай? Это не нарушит баланс сил?

«Вот так, Кои. Дави на них фразами типа «баланс силы». Будто ты это понимаешь. Но все равно играй этим».

– Теперь ты понимаешь, почему Совет хочет иметь власть над Хераи-саном, – сказала Бен.

– Амбиции Совета – плохо скрытый страх, – сказал Мурасэ. – Страх услышать новые голоса, страх, что их устаревший мир разрушится. Если мы выпустим Жемчужину, Совет лишится страха. Им придется искать способ выжить.

На миг я задумалась от пыла в словах Мурасэ. Я представляла в теории, как в Японии жилось этническим хафу, и я слышала истории про корейских зайничи, второй по размеру национальной общине, к которой все еще относились как к чужакам. Так было и у Иных? Совет жестоко обходился с теми, у кого мать или отец были людьми? Кен не говорил о таком. Но он о многом умолчал. О важном.

Я прикусила губу. Папе стоило сейчас проснуться. Но полагаться на папу было так же плохо, как ждать, что Кен спасет меня.

– Позвольте поговорить с папой. Когда он проснется, я задам ему те же вопросы.

– Да, но он может спать еще часами, – сказал Бен. – А ты не спишь, и ты здесь. Кен написал две минуты назад. Он в Мориоке. Нам нужно сделать это.

Мурасэ улыбнулся, но глаза его были полны медленно движущихся потоков горя.

– Пора тебе встретиться с Черной Жемчужиной.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Папа отчаянно хотел избежать этого, – сказала я.

– Хераи бросил сой долг. Он ушел, – сказала Бен. – Ты тоже отвернешься от страданий древнего?

– Эй, вы вообще ничего обо мне не знаете, – сказала я. – Так что отвали.

Мидори коснулась руки Бен. Мурасэ допил чай.

– Придется простить пыл Бен. Восьмерное зеркало долгое время жило с болью Черной Жемчужины. Ты поймешь, когда увидишь ее.

«Я могу это сделать. Я могу решать, кому помочь. И разбираться, кто прав, а кто ошибается. Но сначала мне нужен кофе».

– Может, сначала выпьем кофе?

Мурасэ моргнул. Бен фыркнула, но не дала себе ощетиниться как еж.

Я не могла взять папу с собой. Он очень боялся Жемчужины. Я пробовала сон Пон-сумы, и от этого фрагмента доверяла ему, хоть не верила Мурасэ и Бен. Я посмотрела на тихого юношу, сидящего на коленях с прямой спиной.

– Ты проследишь, чтобы с моим отцом ничего не случилось, пока я с ними?

Мурасэ ответил:

– Тебе понадобится Пон-сума. Тебя устроит забота Мидори? Она – обученная медсестра. Даю слово, с ним ничего плохого не случится, пока тебя не будет, – он протянул ладонь на столе. – Если хочешь попробовать мой сон и узнать, говорю ли я правду, я не против.

– Нет, спасибо. Это не лучшая идея.

Он убрал ладонь и сдвинул кустистые брови с тревогой. Я тоже не была рада. Но то, что он предлагал это, уже многое значило. Все смотрели на меня, вес невысказанных надежд и волнение Бен будто песком терли мою кожу.

– Смотрите, чтобы я потом не пожалела, что поверила, – сказала я. Я пыталась звучать грозно, а похоже было на мольбу. Мидори стала устраивать папу удобнее, ведя себя как бабушка.

Пон-сума, Мурасэ и Бен повели меня к черному небольшому седану. Пон-сума сел за руль. Мы поехали по улицам с жилыми домами, где женщины в фартуках вешали простыни на балконах на вторых этажах, а старики виднелись в ухоженных садах за решетчатыми бетонными стенами. Мы добрались до Шотенгай, обрамленной магазинами и немного устаревшими кафе. Пон-сума маневрировал на крохотной парковке между клумбами цветущих кактусов и сиреневым экскаватором. Бен не прекращала давать указания и комментировать, пока Пон-сума не вздохнул с раздражением.

– Уймись, кицунэ.

– Это моя машина. Я должна быть за рулем, – сказала Бен.

– Нет! – завопили хором Мурасэ и Пон-сума. Пон-сума оставил ключи у себя, когда мы вышли из машины.

Мы шли по улице, пока она не сузилась до крытого прохода. Торговцы только поднимали жалюзи на витринах, хотя было почти десять часов. Аптеки и супермаркеты перемежались с яркими магазинами чая и выпечки, меня манили идеально завернутые блестящие пирожные со вкусами матча и личи. Красочные плакаты и автоматы занимали места между заведениями.

Наконец, Пон-сума завел нас за угол к неприметному магазину с деревянными ставнями и без таблички. Внутри была длинная узкая комната с тремя столиками справа и стойкой безумного химика слева. Пробирки, горелки, мешки и трубки переплетались, медные подставки сияли.

Меню или табличек не было и внутри. Мурасэ кашлянул. За стойкой мужчина вышел из-за шторки и напряженно прошел в комнату.

– Иррашаймасэ, – сказал он как обычный торговец. – Кто ваши друзья, Мурасэ-сан?

– Просто работники музея и гость из Америки.

Мужчина подошел ближе и чуть склонился в сторону Мурасэ. Он не смотрел на что-то конкретное. Скорее всего, он был слепым.

– Добро пожаловать, – сказал он на английском без следа японского акцента. – Могу я угостить вас кофе?

– К сожалению, мы не задержимся, – сказал Мурасэ.

Мужчина недовольно втянул воздух сквозь зубы.

Кофе! Слюна наполнила мой рот.

– Да, пожалуйста, – ответила я на английском. – Вы можете сделать латте?

В этот раз недовольно зашипел Мурасэ.

– Хераи-сан, мы оставим Эношиму-сана делать нам кофе без нашего вмешательства.

Эношима уверенно потянулся к мешку, зная, где он. Рукав его серого свитера задрался от движения, открывая запястья с замысловатой татуировкой яркого дракона и цветка сакуры. Такое я видела только в фильмах про якудза. Он насыпал зерна в кофемолку, поправил трубки, поставил воду нагреваться, ведя себя сосредоточенно, как во время чайной церемонии. Вскоре райский аромат наполнил комнату.

Бен поглядывала на телефон, приблизилась к Мурасэ с серьезным видом. Она показала экран Мурасэ на миг.

– Он близко, – тихо сказала Бен. – Может, в двадцати минутах от нас.

Кен. Мое сердце подпрыгнуло. Запах кофе и сходство Бен напомнили о нем. Темные глаза, хитро приподнятая бровь, то, как его дыхание всегда пахло кинако. Я не могла подавить волну радости от осознания, что он скоро будет тут, хоть я и собиралась сама принять решение насчет Жемчужины и Зеркала.

Мужчина разлил кофе в фарфоровые походные кружки, как-то поняв, когда они наполнятся, не видя и не касаясь кофе. Это вам не пластиковые стаканчики.

Сверху оказалась густая пенка, хоть молоко он не добавлял.

– Эношима-сан, – сказал Мурасэ. – Простите, что поторопили ваше искусство.

Он прошел к стойке и помахал на прощание, что в Японии означало «иди сюда». Я потянулась к кружке, и Эношима подвинул ее вперед – наши пальцы соприкоснулись.

Покалывание пробежало по моей спине, и вспышка теплой тьмы с запахом эспрессо дала понять, что я получила фрагмент. Забавно, но он казался слабым по сравнению с фрагментами Иных, которые я получала в последнее время. Наверное, я даже не увижу его, когда буду спать, чем бы этот фрагмент ни был. Я так переживала раньше из-за обычных прикосновений, а теперь это раздражало как комар.

Никто не заплатил, но Эношима отошел, сцепив руки за спиной в военном стиле.

– Ваша американская гостья вернет кружки и скажет, понравился ли ей мой кофе.

Бен и Пон-сума взяли свои чашки, и мы поспешили в машину.

Мы с Бен сели на заднее сидение, из моей кружки доносился самый прекрасный насыщенный аромат. Словно кто-то взял ветреные пейзажи и беспокойных аристократичных британских актеров в исторических костюмах, покрыл все это темным шоколадом и как-то превратил все это в жидкость цвета глаз Кена.

Я встряхнула себя и поднесла чашку к губам.

Это был самый вкусный кофе из всех, что я пробовала. Он был крепким и сложным, окутывал запахом как физическими объятиями. Волна спокойствия, словно мое тело выдыхало накопленный стресс, пронеслась по мне. Я вздохнула, ощущая, как слезы подступают к глазам. Все эти годы я пила латте и упускала это райское наслаждение?

Слишком? Наверное, гормоны.

Мы покинули Шотенгай и направились к музею. Мы добрались до рощицы у главного здания, но не подъехали к входу, а миновали музей и попали на узкую тропу на земле с выцветшей табличкой, которую я не смогла разобрать.

Пон-сума медленно ехал среди деревьев, машина прыгала на кочках, мы балансировали кружками, чтобы не пролить кофе. Он подъехал к примятой траве.

– Бери кофе с собой, – сказала Бен, когда он открыл дверцу.

– Будто я могу оставить позади жидкое золото, – что то были за пробирки? Почему в Портлэнде кофе не делали с пробирками и горелками?

За примятой травой была бетонная дорожка, обрамленная ухоженными клумбами с травой и анютиными глазками. Мы шли по тропе пару минут, потягивая кофе. Я впервые увидела, как Пон-сума расслабился. Мы прошли мимо пруда, глубины которого хватило бы на огромного кои, а потом попали на большую поляну, вдали виднелись сельскохозяйственные поля. Посреди поляны были два холмика, покрытые травой, обрамленные низкой белой оградой, увенчанные большими деревянными крестами.

– Гробница Иисуса, – серьезно сказал Мурасэ.

Я подавила желание издать смешок. Это было бредом. Большая деревянная табличка слева от большего холма описывала примерно ту же историю, которую мне рассказали Мурасэ и Бен – это было место упокоения Иисуса из Назарета и брата, и они провели последние годы здесь, в Аомори, как фермеры риса.

Бен перемахнула ногой в кюлотах через ограду и опустилась на колени перед крестом. На жуткий миг я подумала, что она начнет молиться, но Бен опустила голову, что-то нажала у основания креста. Большая травяная панель на вершине холма отъехала, и стало видно дыру, куда мог пролезть типичного размера худой японец. Бен подняла телефон, чтобы озарить дыру светом, и стало видно ступени, ведущие вниз.

– О, ну уж нет.

Мурасэ забрал пустую чашку из моих напряженных пальцев.

– Черная Жемчужина.

– Под могилой Иисуса? Вот так? Без стражи? Без пароля?

Пон-сума цокнул языком.

– Страж не нужен.

Он понимал, что так стало только хуже?

Бен махнула мне поторапливаться.

Я не была готова. Я согласилась встретиться с Черной Жемчужиной и, может, попытаться освободить ее, как сделала с Улликеми, но тут я поняла, что собиралась спуститься в дыру в холме в Северной Японии с теми, кто знал, где взять чудесный кофе, но похитил меня и папу.

– Что-то я сомневаюсь. Уверена, Кен вас выслушает. Может, подождем его?

Мурасэ и Бен переглянулись, Мурасэ посмотрел на Пон-суму. Тот вздохнул, повел плечами как профессиональный рестлер, и оскалился, что было далеко от улыбки.

– Вот, – он бросил кружку Мурасэ, и тот смог удержать все три, схватил меня у локтя так крепко, словно надел тонометр, и потянул за ограду.

– Прости, – Бен мило улыбнулась. Чертовы Фудживара. – Совет примчится следом за моим братом. Мы не можем позволить им остановить нас.

Другая рука Пон-сума подхватила меня под коленями, он перенес меня через забор и толкнул ногами вперед в дыру,

Ой-ой-ой. Я извивалась и пиналась, но юноша был слажен из гладких мышц и яростной воли. Он заставлял меня спускаться, шагая следом.

Кен звал его волком, но он больше напоминал барсука в норме. И мышцы пресса у него точно были из стали.

– Прости, – сказала Бен сверху. Я мрачно посмотрела на нее. Она помахала, и панель закрылась, оставив нас в темноте.

Я застыла.

– Это еще что?

Пон-сума перестал толкать меня. Я тут же села на ступеньке, сердце колотилось.

– Это не помогает мне поддерживать ваше дело.

– Уже не важно, – раздался в темноте голос Пон-сума. – Черная Жемчужина знает, что мы здесь. Она взбунтуется, если мы ничего не сделаем.

Пон-сума, видимо, вытащил телефон, потому что появился прямоугольник света, озаривший металлическую дверь на дне длинного пролета деревянных ступенек. Я на миг представила, как хватаю телефон и бегу от него вверх по лестнице, но кого я обманывала? Пон-сума был слишком сильным. И я не смогла бы заставить Бен открыть панель. Я потерла руки, ощущая зуд паники.

– Почему Мурасэ и Бен не идут?

Пон-сума тихо кашлянул.

– Кицунэ поддаются атмосфере Черной Жемчужины. Я – Хоркью Камуи, рожденный в вечных снегах и льдах великого Севера.

Ах. Мне не хватало драматичной речи Иных. Так Пон-сума был неким суперволком? И что он имел в виду под атмосферой?

Но я уже догадывалась. Я терла руки так сильно, что кожа покраснела, но покалывание бежало по телу, словно муравьи.

Пон-сума спустил меня по лестнице и потянулся мимо меня, чтобы открыть металлическую дверь с возмущенным скрипом петель.

Моим легким не хватало воздуха, сердце грозило пробить грудь, холодный пот проступил на висках. Из живота будто пытался выбраться обезумевший мышонок, терзая когтями.

– Нет, – сказала я, но Пон-сума толкнул нас в проем. Я издала сдавленный вопль и застыла, дрожа.

Темно. И холодно. Как в комнате-холодильнике. Длинные полоски тусклого зеленого света, собранные в большие клубки, заполняли пространство. Каждый вдох приносил запах старых плесневелых носков с мисо-супом. Наше дыхание вырывалось облачками.

Свет телефона Пон-сумы погас.

– Биолюминесценция, – сказал он. – Красиво

Я была рада, что покалывание тела дало ему возможность полюбоваться природой. Я не могла так отвлечься.

– Что это? – тихий влажный звук становился все громче. Зелень стала расползаться, и я поежилась. Пон-сума кашлянул в ответ. Дверь загремела, словно Пон-сума сжал ручку для смелости.

Он боялся. Суперволк боялся. Ну просто замечательно.

Мои глаза привыкали. Зеленые полоски света открыли целое – большие петли змеиного тела, толстого как ствол секвойи. Я вспомнила последнее столкновение с драконом, Улликеми. Он принял облик большого змея в мире сна, который я создала из фрагмента Кена с лесом. Но это было в реальности, здесь и сейчас, а не во сне.

– Давай. Делай это.

– Что делать?

– Скорее всего, она не замечает нас, – сказал Пон-сума.

– Скорее всего?

Тихий шорох прекратился.

– Она еще не просыпалась полностью. Она во сне. Но в полусне она может ударить по раздражителям.

– Я согласна не быть раздражителем, – я подавила свой кашель. Тут воняло. Испуганный мышонок в моем животе был уже с друзьями, и легкие болели из-за попыток дышать густым воздухом.

Я очень-очень-очень не хотела трогать большую змею. Но Пон-сума был между мной и дверью, и вся ситуация с драконом в плену была неправильной. Никто не должен быть заперт в подземной пещере.

Пора думать как баку. Я могла коснуться чудища, взять немного снов, понять, говорили ли в Зеркале правду о происходящем. Может, я поглощу достаточно сил, чтобы обойти Пон-суму и добраться до папы.

Никто не пострадает. Это не было высасыванием энергии из Дзунуквы, от чего она чуть не умерла, и Буревестник не пытался утопить меня в своем сне, чтобы управлять.

Я прошла на носочках к ближайшей петле, протянула руку. Кончики пальцев коснулись холодной влажной кожи. Я охнула, хотела отпрянуть, но мир кружился, и меня ударил с силой бури фрагмент. Я не спала, но видела сон-воспоминание Черной Жемчужины.

Давление со всех сторон. Я плыла в приятной прохладе теней. Жар солнца сверкал лучами на движущемся верхнем слое воды. Мышцы двигались, моя спина извивалась, хвост метался в стороны, отпугивая косяк рыбок, уплывших так быстро, как только могли позволить их пятнистые тела и хвосты.

Сон застыл, и мир содрогнулся вокруг меня, словно перепрыгнул. В воде появилась кровь, соли было больше, чем я пила за годы. Мужчины бились у реки. С ними были вторгшиеся Иные, плыли на жалких плотах из травы и молодого ясеня. Я ощущала вкус чужой крови.

Сон снова переместился, другая группа мужчин с ружьями и в синей форме были вдоль берегов. И даже теперь Абка Хехе слышала мои молитвы. Она послала медленного Нари и быстрого пятнистого кесикэ в ряды нарушителей, пока они спали в койках прошлой ночью. На юге осталось меньше костров. Гнев сжимал все во мне. Я хотела молиться, прося о граде, дожде, чтобы прогнать их, включая кицунэ, который не боялся меня так, как люди. И не уважал так, как шаманы.

Но сегодня я была беспечной. Я заплыла слишком близко к воронке. И враг ударил меня ружьем с ножом. Острая боль. Я взметнулась в реке и сокрушила врага челюстями, кровь покрыла мои клыки, загрязнила поток Хэйлунцзян. Но это было только отвлечение. Другой нарушитель, Иной, но не кицунэ и не шаман, протянул руку и поймал меня за край хвоста. Боль еще сильнее пронзила меня, пробежала по спине к мозгу.

Человеческое лицо исказилось, и я отяжелела, опустилась в воду, силы угасали. Иной в облике человека ел мощь, сердце реки, пожирал само имя Мудури Нитчуйхе, и мое сознание уменьшалось, Черная Жемчужина…

«Папа».

Я стала осознавать, огонек замерцал, и разум не речного дракона узнал, что лицо было не вражеским. Это был знакомый человек, вызывающий боль и тоску.

«Я была человеком».

Еще дрожь воспоминания, и теперь я была в большом металлическом ящике. Было холодно. Я очень устала. Было тяжело биться с врагом, которого остальные звали баку. Они забрали меня далеко от моей реки, и даже Абка Хехе не слышала меня из-за океана. Сон. Я могла спать, и баку забирал мои сны, медленная и мирная смерть, но лучше, чем быть оружием врагов в синей форме…

– Кои.

Сон тянул меня, шептал в голове, давил на веки, дрожал в изогнутой спине, хотя сон означал вечный отдых…

– Просыпайся! – жжение в онемевшей от холода щеке.

Щеке?

Человек, не дракон. Огонек осознания вспыхнул, и я поняла, что значило «Кои». Это была я, но я не могла вернуть власть, втолкнуть значение в странной формы контейнер из плоти и костей. Волны, поцелованные солнцем, звали меня домой, вызывали поток в венах, и я не могла поглотить всю мощь драконши.

Голос заговорил снова, тревожные слова были бессмысленными звуками, хоть тон звучал яростно и с сожалением. Было слишком тяжело бороться. Сон был дверью к потоку воспоминаний Черной Жемчужины, и я устала. Было проще погрузиться в глубины, опуститься на прохладный ил…

Теплое давление, а за ним шепот с запахом кинако:

– Возьми мой сон, Кои. Пусть он вернет тебя ко мне.

Вода стала темнеть и сменилась зеленым мхом. Резкий запах хвои, старые листья рассыпались под моими лапами.

«Лапы?».

Я резко содрогнулась, и боль вспыхнула в моей шее. Мир кружился калейдоскопом красок, и медленно проступили силуэты деревьев. Кедры тянулись к небу, полному звезд, и я бежала, бежала…

Кен? Это был сон Кена, его глубокий фрагмент. Но как?

Сил на размышления не было. Река Черной Жемчужины еще текла вокруг пузыря фрагмента Кена, сплетенного вокруг меня. Я была Кои Пирс. Баку. Я должна была съесть этот сон или утонуть, и мой огонек потухнет навеки.

Я представила, как огонь внутри меня вспыхивает, как фейерверк Четвертого июля. Сдавленный вопль, но не мой – Кена, и я вдохнула, словно затянулась дымом, лес, бег, хвою. Я поглощала это в огонь, ощущала дух Кена, пока его сила перетекала в меня. Пузырь держался, река Черной Жемчужины текла сквозь нас. Боль в голове развернулась лепестками раскаленной агонии. Я дрожала, но держалась, горела.

Еще удары по щекам, в этот раз от них дергалась в стороны голова. Я отпрянула с возмущением и оказалась в пещере. Пон-сума сжимал меня за плечи, Кен лежал, сжавшись и дрожа, на полу. Хвост Черной Жемчужины хлестал над нами.