Текст книги "Сны Черной Жемчужины (СИ)"

Автор книги: К. Линкольн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Принцесса-стюардесса вышла следующей и улыбнулась.

– Хорошая работа, – сказала она. – Стражи Совета?

– Ничего не знают, – сказал Красная рубашка. – Мы с ними быстро разберемся.

«Он работал все это время с принцессой-стюардессой?».

Пон-сума выпрямился, не замечая нож.

– Гозэн Томоэ-сама, – вежливо сказал он ей. – Я отрекаюсь от вас.

«Принцесса-стюардесса – Томоэ Гозэн? Как историческая онна-бугейша? Из той серии фэнтези Джессики Аманды Салмонсон? Ни за что», – нужно сосредоточиться. Что-то тут было нечисто.

Томоэ отделялась от Зеркала и делала свой политический ход.

– Поздно уговаривать меня, что Мурасэ-сан и его спор с Тоджо что-то изменят. Пора Зеркалу перестать сидеть в стороне, – сказала Томоэ.

– Он не пытался переубедить тебя, – сказал Кен. Он подвинулся на край сидения, показывая руки, связанные за ним так, что плечам точно было больно. – И я тоже отрекаюсь от тебя.

Пон-сума улыбнулся, показывая ужасно длинные клики.

– Просто приготовься.

Томоэ недовольно цокнула, но ее взгляд задержался на юноше-жреце, словно она не хотела бросать его.

– Не глупи, – сказала она Кену и повернулась к Красной рубашке. – Проследи, чтобы Вестник разобрался со всеми стражами.

– Хай! – он почти отсалютовал и отдал ключи Томоэ, а потом толкнул Пон-суму к тропе под аркой. Крупный водитель вытащил Кена из лимузина и толкнул к тропе. Я хотела пойти следом, но Томоэ преградила путь.

– Не ты, баку, – сказала она. – Вы с твоим отцом нужны в другом месте.

Как только это закончится, я сяду с папой, Марлин и Кеном, и мы обсудим согласие, свободную волю, и как Иным объяснить, что похищение не было ответом на все проблемы.

– Веди меня к папе, – сказала я. От меня не укрылось, что мой мозг приписал Кена к «семье» в мыслях о будущем. Стоило переживать из-за того, куда его увел Красная рубашка, но я слишком устала. И мне было плохо.

«Разве Томоэ и Кен не должны быть на одной стороне?».

– Лимузин слишком приметный вблизи к Тоджо. Мы поедем на машине Мурасэ.

– Куда? – я сглотнула горечь. Я призвала весь сарказм, что был во мне. – Дайте угадаю. К могиле Христа?

Сойка описала сверху три круга, а потом опустилась на металлическую сетку, украшающую левую сторону водостока арки. Длинная цепь зазвенела. Сойка посмотрела на нас глазом-бусинкой.

– У нее свой план без Мурасэ и Кена, – обратилась я к птице – Кваскви? Его слуге? – не ощущая себя глупо.

Мне было не по себе от мысли, что птица может стать человеком. Я могла принять драконов и пожирателей снов, но это было странно. Это шло вразрез с законом сохранения массы, и это было так безумно, что к горлу подступал истеричный смех.

– Она спрятала папу в гробнице, – я повернулась к Томоэ Гозэн, которая, судя по сериалам папы с самураями, сражалась катаной в войнах Гэмпей в конце двенадцатого века, понесла голову побежденного господина к океану, чтобы утонуть с ней. Серьезная женщина. Но она лезла не к тому баку. – И что потом? Мы с папой как-то убедим Тоджо и Кавано как-то включить тебя в Совет?

Сойка издала смешок, лицо Томоэ порозовело. Она сжала мой воротник, подвинула мою руку так, что звезды боли вспыхнули перед глазами.

– У нас планы серьезнее вступления в Совет. Нас не ограничивает узкий взгляд Вестника.

Ее дыхание было неприятным, но было все равно, ведь шипы льда впивались дюйм за дюймом в мои виски от давления жизненной энергии Юкико. Я обрушу это на Томоэ, если она меня не отпустит.

Мне нужно было выпустить эту силу. Если бы моя рука не была сломанной и бесполезной, я бы ударила ее. Яростное желание врезать костяшками по ее лицу явно было заметным, потому что она оттолкнула меня и поправила свою шифоновую блузку и юбку-карандаш.

– Идем, Кои-чан, – ее едкий тон показывал, что так она меня звала не от симпатии.

«Взаимно, сволочь».

Игнорируя вопли сойки, я скрипнула зубами и пошла за ней к небольшой машине, на которой Мурасэ когда-то давно возил меня за кофе. Я хотела бы сейчас чудо-кофе Эношимы, но мне нужно было убедиться, что папа в порядке. Я надеялась, что он скажет мне, как спасти голову от взрыва.

Гневная тишина заполняла машину всю дорогу до могилы Иисуса. Даже хруст гравия вызывал вспышки боли в моей руке. Если я буду столько ждать, травма станет хуже? Мне стоило настоять, чтобы привели Мидори?

– Вылезай, – Томоэ стояла у моей дверцы. Я посмотрела на нее так, как идеально умела Марлин, научившись, когда мы подростками делили ванную, и я закрывала зеркало. – Ты же хочешь увидеть папу? Вылезай.

Я выбралась из машины без тошноты. Томоэ указала мне отойти от машины, пару секунд бормотала и размахивала руками как безумная. Машина пропала через миг, на ее месте появилась маленькая урна. Я протянула руку и ощутила прохладное стекло автомобиля. Это все было жутко.

Томоэ не терпела мой потрясенный ступор, вскоре мы пошли по тропе к холмам, сойку или кого-то еще видно не было. Мы опередили Кавано и Тоджо. Томоэ обрадовалась.

– Папа! – он стоял перед маленьким холмом, читал черные иероглифы на табличке из дерева. От моего крика он пошел к нам и обвил рукой мои плечи, я охнула от боли. Пора бы окружающим перестать меня трогать.

Папа быстро меня отпустил.

– Кои-чан?

– Живая и почти невредимая, как договаривались, – сказала Томоэ.

Он был в сознании, так что я перешла к делу.

– Юкико пыталась помочь отпустить Черную Жемчужину, заставив меня съесть ее основной сон, – мой голос дрогнул. – Я не знала, как остановиться. Думаю, я зашла слишком далеко. Она может быть мертва.

Папа склонил голову и закрыл глаза.

– Безответственные действия Вестника испортили планы многим, – тихо сказал он. Он провел дрожащими руками по волосам, и седые пряди остались торчать. – Ты не должна была понести вес жертвы Юкико-сама.

– Ты знал, что она это сделает?

Папа кивнул.

– Она не может быть мертва, – сказала Томоэ, когда я воскликнула:

– Ты знал, что Юкико предаст Совет?

– Много лет мы ходили по этой земле вместе, – ответил папа певуче, как на похоронах. – И много лет я буду скорбеть, потеряв ее.

Томоэ посмотрела сообщения на телефоне.

– Они почти тут. Пора выступить единым фронтом, как мы обсуждали, – она схватила меня за плечо, и я зашипела от боли. – Тоджо-сан сломал ее руку. Отойдете от плана, и это замедлит процесс ее попадания под опеку Мидори.

Папа выпрямился. Спина была напряжена по-военному, его осознанность скрыла то, каким хрупким он стал.

Мама писала диплом про обитание ставриды в открытом океане. Она пропадала, отражая лучи солнца, но в тени была плотной, тяжелой и живой. Тихое достоинство папы в его плечах, сильное присутствие, словно его дух пропитал каждую клеточку тела сияющей силой – папа выбрался из тени после лет боли. Боли Черной Жемчужины.

Я годами горевала из-за папы. Сердце сжималось из-за его невозможной ситуации. Я едва понимала, как он жил годами.

– Моя голова взорвется, – выпалила я.

Томоэ фыркнула.

Папа сцепил ладони перед животом и заговорил вежливым тоном:

– Ты сможешь выдержать вес сна Юкико-сама еще немного?

«Смогу ли?».

– Да, – сказала я, обманывая себя, чтобы порадовать папу, такого знакомого и целого, каким он был в ранних воспоминаниях из детства. Он должен был оставаться таким, когда мама была в больнице, или объяснить, что я не была обречена на жизнь отшельника, или сделать что-то еще, а не ужасно провалиться с защитой меня от Кена, удерживая меня в неведении.

– Я жил долго, – сказал он. – Много сожалений. Но у меня есть вы с Марлин-чан, – стоило столько ждать, чтобы крепкий старик-японец признал очевидное. Он сделал бы все, чтобы защитить нас, был готов даже помочь Томоэ. Она, видимо, так и решила, потому что отвернулась, самодовольно улыбаясь.

– Мидори скоро тут будет, – сказал папа. – Она займется твоей рукой.

Я прижала руку к себе. Было хорошо или плохо, что боль утихала? Пальцы покалывало от онемения.

– Что у тебя за сделка с Томоэ? Я думала, что она устроила мятеж?

– Многие в Зеркале предпочитают идти в стороне от открытого восстания Мурасэ-сана.

«Открытое восстание в глазах очевидцев», – Мурасэ пил чай с Тоджо и Кавано и ничего не говорил. Если это было открытое восстание, то Кен, забравший Жемчужину у них из-под носов, оскорбил их до глубины души.

– Идти в стороне? – я приподняла брови, глядя на холм, где Томоэ открывала панель. Даже с верой в авторитет родителей и тревогой из-за моих поверхностных знаний о политике Иных, я не собиралась сидеть и слушаться папу. Жизненная сила Юкико пульсировала в моих венах, как обжигающий лед, и у меня были фрагменты Черной Жемчужины, напоминающие в объемном изображении и звуке, как ощущалось быть в плену вдали от дома. Это было неправильно. И папа подыгрывал этому. Годами.

«Я не могу так».

Это осознание было как глоток неприятного лекарства.

– Томоэ-сан поклялась, что договорится о свободе для Черной Жемчужины через десять лет. Она убедится, что тебе не придется снова трогать драконшу.

– Но Юкико заставила меня забрать ее жизненную энергию! Она… сделала из меня монстра, – крик поднимался в горле. Где-то за остатками препарата Пон-сумы в моей крови было ужасное, разрывающее душу осознание, что я была инструментом в смерти Юкико. Но пока что препарат делал это осознание ждущим призраком.

Мышцы между глаз папы напряглись. Морщины появились между бровей, показывая, как сильно его задели мои слова.

– Да, – сказал папа. – Не будем тратить эту жертву. Но отпустить Жемчужину – мое задание. Тебе повезло с Улликеми, – он сказал на японском фразу, которую я никогда не слышала. – Сеттаи джикко сейгье, – я покачала головой, слеза катилась по правой щеке. – Я не знаю, как на английском, – сказал папа. – Это как… эффект отмывания? От энергии, которая нужна, чтобы выпустить древнего.

– Когда я освободила Улликеми из камня Вишап, что должно было случиться? У меня должно быть ужасное похмелье?

– Без меня там твой мозг разлетелся бы, – сказал папа. На его лбу проступил пот. Он потер шею рукой. – Я не буду рисковать тобой, чтобы исправить свои ошибки.

Забавно, как все были готовы жертвовать собой: Кен, Юкико, теперь папа. Мне стало не по себе. Если бы моя рука не была сломана, и мы не были защищены от кошмаров друг друга, я бы схватила его за руки, прижала их к своей груди и попыталась передать свои страх и любовь.

– Нет, – сказала я.

– Поздно, – сказал папа. – Они тут, – он нахмурился. – Это длилось дольше, чем я ожидал, – он прошел к Томоэ, которая настороженно стояла у входа в пещеру.

Гравий захрустел под грузовиком. Три черных седана ехали следом, набитые до отказа черными костюмами Совета. Грузовик неуклюже ехал по кочкам парковки, хрустел травой и цветами, пока не остановился перед холмом могилы.

Пассажирская дверца открылась, и Тоджо выпрыгнул из машины, мокрый белый сверток был в его руках. Мои пальцы ног поджались от отрицания в моих теннисках. Здоровая рука сжалась в кулак, давила на мою грудь. Не сверток. Юкико.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Тоджо прошел к папе, бросил тело Юкико на траву и схватил папу за воротник, силой опустил его на колени, чтобы его нос был в дюймах от ее бледной мокрой кожи.

– Вот что бывает, когда полукровка лезет в дела Совета. Гордишься ею? Своей американкой? – слюна летела изо рта Тоджо, но папа не дрогнул и не боролся.

Я скованно шагнула к ним.

– Отпустите его, – жар гнева Тоджо столкнулся с моим, и я толкнула его в плечо, выпуская каплю энергии Юкико.

Тоджо отшатнулся, удивленно отпустил папу. Пятна проступили на его морщинистых щеках и челюсти.

– Как ты смеешь, – прорычал он и бросился. Боль вспыхнула в моей левой щеке от его кулака. Мои ноги подкосились, и я смогла лишь повернуться, чтобы упасть на здоровую руку в траву.

Кислый вкус дыни и фольги окутал мой язык. Кровь. Капля боли затерялась в общем огне от перелома и пульсирования в щеке. Ладонь попала в поле моего зрения. Я отпрянула, сердце колотилось из-за реальности, которую мозг отказывался принять. Тоджо ударил меня. Кои-борец отметила:

«Он сломал тебе руку, а ты переживаешь из-за этого удара?» – Тоджо был первым и единственным именем в списке тех, кого я ненавидела. Он больше меня не коснется.

– Хераи Кои-сан. Прошу. Встань, – спокойный гул Кавано. Я не была готова вести себя логично. – Мы в шоке из-за действий Восьмерного зеркала, но вряд ли стоит доходить до драки.

«Ага, скажи это своему разбойнику», – я поднялась на колени, скрипя зубами от адреналина и горящих нервов. Где был Пон-сума с его огромным шприцом? Я зажмурилась, пытаясь встать. Нет, мне не поможет сейчас тот препарат. Мне нужна была Кои-борец с ясной головой. Пара ладоней осторожно подхватила меня под руки и подняла. Я была полна энергии Юкико, но даже со слоями одежду между нами ощутила, что это было единственное безопасное прикосновение за годы. Папа.

– Вы не будете трогать мою дочь, – сказал папа.

Кавано прижал ладонь к груди Тоджо, не давая ему броситься на нас как шар в двести пудов весом.

– Мы вам нужны, – сказала я, скалясь. Я вытерла гудящий от боли рот, пальцы оказались в крови. – Но Тоджо придется сделать из меня отбивную, прежде чем я стану вас помогать.

– Как жаль, – Кавано поджал губы и склонил голову. – Черная Жемчужина беспокойна, и ты лишила нас метода утихомирить ее.

Брезент грузовика в этот миг натянулся, металл заскрежетал, оглушая, весь грузовик содрогался. Дверцы машин хлопали. Черные костюмы выскочили из седанов, вытащили крючки и сети из багажников и побежали к грузовику.

Тоджо повернулся и тут же оказался среди черных костюмов, командовал, а потом сорвал брезент.

– У меня есть для вас сделка, Кавано-сама, – сказала Томоэ. Она прошла, покачивая бедрами, к нам, словно дракон не собирался вот-вот вырваться из грузовика и раздавить нас.

– Оскорбительно, что ты используешь проблему, чтобы продвинуть свою идею, – сказал Кавано, взглянув с презрением на Томоэ и повернувшись к папе. Свинья и сексист.

– Хераи-сан не поможет без моего слова, – заявила Томоэ. Она лениво махнула на суету за Кавано. Хвост Черной Жемчужины ударил парня в черном по животу, отбросил его. Больше черных костюмов прибывало с их крюками, но голова Черной Жемчужины дико двигалась, разбивая врагов справа и слева. Тоджо покраснел от усилий.

Кавано напряженно развернулся. Папа выпрямился во весь рост.

– Пора немного уступить, старый друг.

Томоэ воодушевило молчание Кавано, хотя казалось, что это было не смирение, а закипающая вода в котелке.

– Сделайте меня полноценным членом Совета, обещайте, что мы обсудим освобождение Черной Жемчужины, и Хераи-сан поможет Тоджо вернуть ее в пещеру.

Кавано скрестил руки и раскачивался на пятках.

– Договорились.

Я моргнула. Правда? Так просто? Кавано вот так оставил свою веру, что нужно сохранить магию Черной Жемчужины тут, чтобы она помогла с рождаемостью Иных?

– Этого мало, – сказала Томоэ. Тоджо взревел в стороне, драконша сбила еще одного черного костюма на землю. Он прыгнул на шею Черной Жемчужины, цепь была сжата между его кулаками. – Если хотите Черную Жемчужину живой, – быстро сказала Томоэ, – вам нужно…

Папа переминался, поднял руки. Словно хотел вмешаться, но Кавано опередил его. Он пошевелился неестественно, словно был более гибким, чем обычные люди, и оказался перед носом Томоэ.

– Моего слова мало? – угроза в его тоне была едва слышной из-за криков Тоджо, еще четыре черных костюма с крюками бросились к опущенной голове драконши. Черная Жемчужина раскрыла рот в беззвучном крике, ее огромное тело ослабло. Тоджо сильнее затянул цепь на огромной шее.

Тоджо поиздевался над нами обеими. Я пообещала драконше, что он за это получит.

Я должна была отдать должное Томоэ, она стояла на своем против Кавано, хоть и побледнела.

– Вся миссия Зеркала – включить больше Иных в принятие решений. Разве мы не должны слушать мнения Тоджо или других свидетелей при принятии решений Совета?

– Больше Иных? Ты про хафу, – презрение Кавано было осязаемым, как горький бульон конбу на языке, но Томоэ не отвела взгляда. Иначе она заметила бы, как что-то маленькое и синее летит над неподвижным телом Черной Жемчужины и черным лимузином на парковке. Дверцы открылись, и все кицунэ Зеркала выпрыгнули оттуда с Пон-сумой.

«Вот все и собрались», – я придвинулась к папе.

– Мне нравится наблюдать, – сказал Кваскви со своим привычным мелодраматичным появлением, выходя из-за креста. Он опустился на пятки, скрестив руки, возле Томоэ, подражая Кавано. – Жаль, что пропустил почти все веселье, – сказал он, широко улыбаясь мне. – Пришлось подраться. Что я вижу?

– Я сделал Томоэ-сан членом Совета, – сказал Кавано. – Она займет место Юкико-сама. Мы обсудим освобождение Черной Жемчужины через два месяца. Клянусь. А теперь, – сказал он папе, – успокойте ее, пока Тоджо-сан ее не убил.

– Нет, – я проглотила ком страха. Папа был не в состоянии, чтобы есть сны драконши, успокаивать ее и направлять в пещеру, но они не слушали меня.

– Ваша возмутительная сделка с Томоэ-сан не достойна Хераи Акихито. Не достойна солдата, – голос Кена был тихим и хриплым.

– Я уже не солдат, – ответил папа. – Просто уставший старый отец. Томоэ-сан нужно показать силу. Ей нужно вернуть Черную Жемчужину, когда этого не может Кавано-сан. А мне нужно, чтобы она защитила Кои.

– Томоэ в Совете не сотрет мое детство или гнев Тоджо. Безопасности нет, – сказала я.

Папа не слушал меня, прошел по траве, а Кавано и Томоэ встали бок о бок и смотрели на меня со схожими выражениями. Самодовольные близнецы.

Папа коснулся хвоста, Мидори и Пон-сума схватили меня за руки и усадили на самодельные носилки, которые держали Бен и Кен.

– Нет, – повторила я. Но Мидори мешала видеть. Она нежно потрогала мою руку. Я зашипела.

– Перелом, – сказала она Кену.

Я не видела его лица, он держал носилки у головы, но его голос прозвучал напряженно:

– Можешь дать ей что-то от боли?

– Да, но ей нужны мои припасы в музее. Вот, – она прижала химический лед в пакете к моей щеке. – На счет три. Поднимете ее, и мы отнесем ее в лимузин.

– Стойте, – сказала я. – Папа в порядке?

Кен поднял свой край носилок, чтобы я увидела. Томоэ и Кавано стояли по краям входа в пещеру, удивительно дружные, пока черные костюмы Совета поднимались с гравия, садились, оглушенные, на траву. Тоджо стоял над папой, который прижимал ладонь к шее Черной Жемчужины, его глаза остекленели, знакомо смотрели вдаль.

Солнце жарило, и пот собирался под моими руками. Стоны черных костюмов утихли, как и шумное дыхание Кена и Бен. Гул китовой песни Черной Жемчужины, ее радость и верность божеству звучали из земли дрожью.

Кровью и сердцем я была привязана к папе. Сном и старым добрым человеческим чувством порядочности я была привязана к Черной Жемчужине. Остальное было отвлечением. Включая тайны Кена и проблемы с доверием.

Я свесила ноги с носилок, Мидори охнула.

– Помогите добраться до папы, – сказала я.

– Тоджо и Кавано не позволят… – пролепетал Кен. Бен и Мидори тут же завопили:

– …со сломанной рукой!

– …не твоя вина, что все пошло наперекосяк.

– Да прекратите все! – заорала я.

Кваскви рассмеялся, потирая руки.

– Я ждал, когда она взорвется.

Я продолжила кричать:

– Мы сделали все, как хотело Зеркало, и не получилось. Я – не Восьмерное зеркало. Мне плевать на ваши традиции и обязанности, на то, кто кого важнее. Это все бред. Для меня важно отпустить Черную Жемчужину, забрать папу и вернуться домой. Я иду к нему, – сказала я, подражая командному тону Марлин. – А вы или помогаете мне дойти туда, – я посмотрела зло на Бен и парней, вызывая властный голос Кои Баку, – или можете убираться.

Бен и Кваскви помогли мне встать, Мидори недовольно качала головой, рылась в черной сумке. Оставался только один хафу, который мог меня остановить. Когда я перечисляла тех, к кому привязана, я намеренно умолчала о том, чьи глаза цвета эспрессо запали мне в душу, хоть он и был невыносимым с момента, как мы прибыли в Токио.

Пора решаться. Кен или переступит через свои проблемы со стыдом Вестника и поможет мне все исправить, или может дальше быть эгоистом и пытаться защитить меня от чего-то плохого. Если он так продолжит все скрывать, оберегая меня от Зеркала, Иных Японии и своего раненого сердца, я не вынесу.

– А ты? – сказала я, зная, что если посмотрю в его глаза, моя решимость растает. – Что ты будешь делать?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

– Я хотел тебя поцеловать, – прошептал Кен, – но, боюсь, ты меня побьешь.

Мидори дала Пон-суме две плоские палки. Он с опаской подошел ко мне.

– Будет больно.

«Хоть кто-то тут говорит честно», – Мидори подошла деловито с другой стороны.

– На это нет времени. Я…

Кен подошел спереди, обхватил мою голову своими сильными ладонями и опустил голову так, чтобы я была в опасности затеряться в шоколадном тепле его глаз.

– Кои, – сказал он, и кофе с кислым молоком в нашем дыхании смешивались. А потом он прижался губами к моим, нежно, настойчиво. Мое сердце замедлилось в ответ на мягкое прикосновение его губ, кровь таяла и вяло текла по венам.

Мидори дернула мою руку вперед, и Пон-сума прижал палки к моему сломанному предплечью. Я отдернулась с криком, боль мешала легким двигаться, мир стал странно ярким и размытым по краям. Я быстро заморгала, прикусила губу, а Пон-сума плотно перевязал мою руку.

– Гад, – выдавила я. Энергия сна Юкико гудела в моих руках, шипела на кончиках пальцев. Так хотелось толкнуть Кена, чтобы он пролетел над поляной. – Не делай этого.

– Не целовать тебя? – он приподнял бровь.

– Не используй мое глупое влечение, чтобы заставлять меня слушаться.

– Ты думаешь, я это делаю? – Кен прищурился. Он широко развел руки. – Меня не может тянуть к тебе, когда ты возмущаешься?

Я нахмурилась.

– Кицунэ традиционно матриархальны, – отметил Кваскви с довольной улыбкой. – Их тянет к сильным женщинам.

– Смотрите, – Пон-сума громко вздохнул. Он указал на моего папу, направляющего драконшу.

Резкая боль пронзила плечо, Мидори воткнула в меня еще один шприц. Тепло окутало мою руку, и тиски пропали с груди, а песнь китов – отчаянная мольба Черной Жемчужины к Абке Хехе – вместе с дыханием проникла в мои легкие. Папа закрыл глаза и прошел к холму, двойные веки Черной Жемчужины дико трепетали, но она последовала за ним, шуршала по траве удивительно громко.

«Держись, пап, я иду за тобой. За Черной Жемчужиной», – Кен пошел вперед, ведь я двигалась. Я подняла здоровую руку.

– Ты меня не остановишь.

– Я и не пытаюсь, – сказал Кен. Он поднял руки и опустил их. – Я был якорем для тебя с Улликеми, так позволь снова им быть. Мне это нужно, Кои. Позволь помочь.

– Ладно, – мы дошли до белой ограды вокруг холма одновременно с папой и Черной Жемчужиной.

Тоджо склонился, уперся локтями в бедра и тяжело дышал, цепь валялась у его ног. А потом пошел к нам с черными костюмами с крюками.

– Ты можешь отогнать их от меня? Это поможет.

Кен медленно улыбнулся, но это не затронуло его глаза.

– Бен!

Бен встала за его спиной, пока Кваскви и Пон-сума заняли места по бокам. Пон-сума зловеще источал угрозу. Кваскви занял смешную позу каратэ. Они были стеной между Тоджо и Черной Жемчужиной.

– Это не выход, – крикнул Мурасэ. Он держал Мидори за руку, или это она удерживала его.

– С переменами не выйдет бороться вечно, – сказал Кен. Было непонятно, говорил он с Мурасэ или Тоджо. Может, с обоими. Он стал хищным кицунэ, скулы обострились, глаза стали щелками обсидиана.

– Я тебя раздавлю, – сказал Тоджо.

– Я – Вестник, – сказал Кен с низким насмешливым поклоном. Пон-сума облизнул губы.

– Ты – полукровка, – сказал Тоджо. – Оружие Совета, которое можно выбросить, – он поднял голову. – Ты не выстоишь против мощи Совета.

Кавано и Томоэ прекратили свое празднование.

– Эй, – крикнула Томоэ. – В чем дело?

– Мощь Совета? – фыркнул Кен. Он махнул на черные костюмы, валяющиеся за Тоджо. – Ваша иллюзия? Сколько тут реального? Сколько кицунэ вы убедили следовать за собой на резню в Нанкине? Я не боюсь ваших уловок.

Тоджо зарычал.

– Я – мощь Совета. И я вас сокрушу, – он поднял кулак в воздух. Черные костюмы расплылись, стали бесцветными и закружились, как пыль, осталось шесть удивленных парней за Тоджо. Они переглядывались, их удивление становилось тревогой.

– Так-то лучше, – сказала Бен. Она размяла пальцы, тряхнула руками, напоминая борцов, а Мурасэ и Мидори продолжали спорить. Мидори впилась изо всех сил в руку Мурасэ.

Кен прыгнул вперед из-за пострадавшей ноги, и ближайший черный костюм отпрянул.

– Мы договорились, – сказала Томоэ папе. Но это был мой бой. Пора было заставить тех, кто устроил этот бардак, разбираться с ним.

Папа не открыл глаза, не убрал руку с медленно движущейся от дыхания шеи драконши, но кивнул, все еще воспринимая то, что происходило в реальности. Черная Жемчужина подвинулась вперед, раздавила ограду, ее песнь стала едва слышной.

Я потянулась к свободной руке папы. Кавано сделал свое странное движение, но я изменила траекторию своей руки, когда он появился передо мной. Мои пальцы впились в голую кожу его шеи. Его глаза расширились, он отпрянул, чтобы я не успела ничего сделать, лишь уловила пылающий мир, ощутила запах горящей человеческой плоти и ужасную печаль, давящую свинцом на плечи.

Кошмары Второй мировой войны. Нет, спасибо.

Кавано сорвал свою накидку и бросил ее в воздух, целясь в мое лицо. Я заметила широкие испуганные глаза Томоэ раньше, чем ткань упала мне на голову.

– Не выбирай проигрывающих, – сказала я Томоэ и ударила вслепую здоровой рукой, выпуская смятение, страх и энергию сна Юкико. Моя ладонь нашла что-то твердое и мясистое – Кавано.

Я сорвала ветровку с головы, Кавано и Томоэ сцепились на земле и бились.

– Нельзя так, – сказала я папе. – Я не дам тебе повторить ошибку. Это не правильно, – я переплела пальцы с его.

Мир перевернулся, краски и ощущения стерлись, разбились. Желудок сдавило. Я словно была на карусели на ракетном топливе. Осколки красок пропали, стало видно серый неприметный пейзаж. Темно-синие тени падали длинными силуэтами, словно контуры на песке в национальном парке Брайс Каньона. Я упала на колени, меня стошнило, я кривилась, ожидая боль от перелома в руке, но лекарства у Мидори были хорошими. Я ощущала отдаленно покалывание и движение кусочков кости в руке, но меня снова стошнило, и это уже не было важно. Лужа рвоты, грозящая промочить мои колени, была темно-синей.

Холодная ладонь убрала волосы с моего лица. Папа. Но мужчина рядом со мной был не отцом и шефом суши, которого я знала всю жизнь. Это был молодой офицер из снов-воспоминаний Черной Жемчужины. У него были короткие темные волосы без седины, плечи выпирали под тканью. Вместо военной формы папа был в летней юката в традиционных синих узорах и в высоких деревянных гэта.

– Вставай, мы опаздываем.

– Опаздываем? – повторила я, вытирая рот с неприятным привкусом рукавом своей юката. Желудок тут же утих. Я встала и поняла, что была не в своем теле, как подумала сначала, а в какой-то девушке с длинными черными волосами, ниспадающими сияющей гладью мне до колен. Маленькие ножки и тонкие ладони с грязными неровными ногтями ждали мой взгляд внизу.

– Черная Жемчужина близко.

– Что? Где?

Папа потянул меня за рукав вперед. Я споткнулась из-за незнакомой формы гэта. Папа недовольно щелкнул языком.

– Мы все пропустим!

– Что пропустим? – но он бежал, направлялся к синей формации в сотне футах впереди. Это было странно, отличалось от всех снов, которые я видела раньше. Пейзаж выглядел как зеленый экран на съемках, пока на него еще не добавили чудесные фоны и монстров, которых будет видеть только зритель. Эта юная версия папы огибала синие тени и кивала пустым местам, словно приветствовала людей. Я следовала как можно быстрее, стук гэта казался пустым.

– Папа, постой!

Папа остановился и улыбнулся, хмурясь в смятении.

– Сестренка, что у тебя за игры?

Сестра? Мой рот открылся и закрылся без звука.

«У папы была сестра? Почему он о ней не рассказывал? Марлин накричала бы».

Я догнала его.

– Куда мы идем?

– Поворот реки ниже от Тонг Цзянь. Ты потеряла разум, пока расчесывала волосы? Мама рассказывала утром про Черную Жемчужину. Как маньчжурцы смотрят, как она каждый год поет своему божеству. Я хотел увидеть кесикэ, которые приходят подпеть.

Я смотрела на папу. Воспоминания его сестры не были моими. И я только понимала, что он говорил, что его семья жила тут, в Северном Китае, хотя японцы звали его Маньчжурией. Папа там жил? Перед тем, как пошел в армию?

Папу злил мой пустой взгляд. Он схватил меня за запястье.

– Идем!

Серые и синие силуэты вдруг замерцали. На их месте появился поворот реки, обрамленной высокой травой. Я моргнула. Дальше по течению медленно плыл большой черный силуэт, едва заметный под водой. Черная Жемчужина.

Я потерла глаз здоровой рукой, и серый пейзаж оказался поверх реки как призрак. Что происходило? Это место папа мог наполнить любыми воспоминаниями и снами, даже рекой Черной Жемчужины?

– Шиэ-чан, не испорть это. Я больше не буду брать тебя в дела Иных.

– Я не… – но папа снова тянул меня, шел вдоль берега реки среди высокой травы. Что-то кашлянуло в траве. Я замерла. Леопард поднял голову в тридцати футах от нас и посмотрел на меня немигающими желтыми глазами. Мои руки покалывало. Я ощущала страх, но хищник был и красивым. Этого кесикэ папа хотел увидеть.

Я решила, что была бы счастливее, глядя на него издалека. Он снова кашлянул, встряхнулся и пошел к воде.

Папа замедлился у берега, покачивался под музыку, которой я не слышала, а Черная Жемчужина была все ближе.

– Да, вот так, – сказал папа. Он коснулся пальцами мутной воды. – Отдыхай. В своем любимом месте. Идем.

Что-то было не так. Деревья за папой странно мерцали. Они стали через миг холмом с крестом. Могилой Христа.

– Ты скрываешь холм этим воспоминанием. Ты обманываешь Жемчужину фальшивым сном. Ты заманиваешь ее в пещеру.

– Шиэ-чан, тише, – Черная Жемчужина уже была близко. Шестеро леопардов стояли по краям реки, хор тихого кашля смешивался с низким урчанием. Голова Черной Жемчужины появилась над поверхностью реки, и вода лилась с наростов под ее прекрасными изумрудно-аквамариновыми глазами.

И песнь-молитва Черной Жемчужины задрожала в моих ногах, поднялась к животу и устроилась под ребрами.

– О, я не понимала, – выдохнула я. Слезы лились из моих глаз. Папа меня не затыкал. Он держал меня за руку, сжимая до боли, вызывая движение костей.

Плевать.

В этом сне-воспоминании, который папа создал, Черная Жемчужина пела свой гимн Абке Хехе из радости. И получалась поразительная и зловещая гармония с урчанием леопардов.

– Она такая красивая.

Но под гимном жизни и колыбельной реки в благодарность за синее небо и тепло солнца пряталась боль. Резкое, насыщенное, отчаянное и соблазнительное одиночество было тем, во что я хотела закутаться. Я могла сдаться в борьбе за выживание. Боль за Хэйлунцзян звучала в мелодии. Боль была сильной, образовывалась слой за слоем как камень, за годы плена в холодной темной земле. Это была песня Черной Жемчужины, пока папа заманивал ее в темницу.