Текст книги "Сны Черной Жемчужины (СИ)"

Автор книги: К. Линкольн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Что ты делаешь? – всхлипывала я, пока тянула папу за воротник юката.

Папа отвернулся от покачивающейся головы драконши в воде.

– Судьба Японии – править в Тихом океане. Слабые Иные потратили ресурсы на торговлю опиумом, они не поклоняются божественному, а равняются на западные народы. Они не заслуживают помощи такой древней. С ними нужно разобраться.

Разобраться? Я стиснула зубы. Слова папы были близки к пропаганде нацистов, о которых я читала в учебниках по истории. Но это не была история. Папа обманывал Черную Жемчужину в моем времени.

– Ты снова ее заточишь, – я вырвала руку из его хватки. Деревья, солнце, леопарды пропали. Меня окружали только синие и серые тени, размывающие юкату папы и переливающуюся чешую Жемчужины. – Что могла Томоэ пообещать тебе?

Папа скривил губы.

– Твою защиту.

Я фыркнула, будто кашляла с леопардами.

«Кен и Кваскви не достаточно сильны? Совет всесилен даже в США?».

– Как можно ради нашей безопасности заставить страдать Черную Жемчужину?

– Из-за твоей безопасности. Томоэ поклялась, что Черная Жемчужина будет страдать не долго. Пока Совет не примет ее, пока не будут внесены поправки в правление. Восьмерное зеркало долго работало, чтобы кто-нибудь попал в Совет. Томоэ пообещала, что ты выберешь, где тебе жить, и не будешь связана с Советом как слуга.

Я подумала о татуировке «раб» на груди Кена.

Мышца на челюсти папы дико дергалась.

– Этого я хотел для тебя с тех пор, как взял на руки. Я пообещал это твоей маме в больнице, – он сглотнул и посмотрел на серый пейзаж за моим плечом. – Я сделаю все, чтобы ты могла выбрать.

Снова за старое. Он всю жизнь защищал меня, скрывая от меня Иных и правду обо мне. Как я должна выбирать, если папа принимал решения за меня?

– Не тебе решать такое. Это уже моя работа.

– Да, – папа прижал ладонь к моей щеке, и теплый жест вызвал синее бесконечное небо, ленивую реку, янтарные глаза леопардов в высокой траве. Я замерла. Это было не его прикосновение. Это не были мы.

Во мне взревела энергия сна Юкико. Дыхание вылетело из моих легких с шумом, энергия гудела в каждой клетке тела. Папа впился пальцами в мои волосы, удерживая меня на месте.

Энергия текла из меня в отца. Баку высасывал энергию сна Юкико.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

– Нет!

Хватка папы в волосах была где-то в реальности, потому что волосы вырывались, и я ощущала это слишком сильно.

– Я не подведу тебя в этот раз, Кои-чан.

Сон тут не был реальностью. И я не была его сестрой. Томоэ заключила с моим отцом дьявольскую сделку. Я не хотела в этом участвовать.

Я не боролась с папой, а глубоко дышала.

«Это ощущаешь, когда баку ест твой сон», – это не был мой сон, а Юкико, но я дрожала, пока поток энергии извивался, покидая мое тело. И живот остался пустым и холодным.

– Не делай это со мной, папа.

Взгляд папы сосредоточился.

– Ты не понимаешь опасность. Я тебя не потеряю. Не как Шиэ или твою маму.

Черная Жемчужина подплыла к берегу, опустила голову так близко, что ее дыхание окутало нас солью и запахом носков в спортзале. Забавно, что вонь была даже во сне. Или в реальности? Или везде? Ее прекрасная песня поспешила заполнить пространство, где таяла энергия Юкико.

– Никто больше не загонит маленькую баку в угол, – прошептала я. Папа сосредоточил силы, чтобы я не отдернулась. Я вместо этого склонила голову и бросилась вперед. Мой лоб столкнулся с его переносицей по диагонали. Раздался хруст, в моей голове зазвенело, но руки папы пропали.

И ничто не разделяло меня и чудесный аквамарин глаз Черной Жемчужины. Ее изящные ноздри раздувались. Песнь окутала меня, наносила мелкие порезы.

– Я знаю, как это должно произойти, – быстро сказала я. – Давай, сделай это.

Черная Жемчужина осторожно открыла пасть. Бахрома десен раскрыла два ряда острых зубов, а еще пару тонких изогнутых клыков над моей головой.

– У меня сон Юкико, – выдохнул папа.

Я выпрямилась, сломанная рука бесполезно висела, но я пыталась изо всех сил изобразить спокойную уверенность мамы, с которой она шагала к неизвестному. Даже с химией и облучением мама не мешкала.

– Я все равно должна попробовать.

Пасть Черной Жемчужины открылась шире, как у питона, а потом сомкнула тьму вокруг моей головы.

Я не сдержалась. Закричала.

«Это тебе не навредит, – сухо сказала Кои-борец. – Ты пережила, когда Улликеми так сделал».

Но то было во сне. Это – в реальности. Да? Я не понимала. И я не могла думать, потому что цунами из китовой песни и речной воды обрушилось на меня. Я тонула в печали, меня заполняла гадко пахнущая мутная вода.

Сон Черной Жемчужины. Ее кошмар.

Долгий миг я задыхалась, сердце замерло в груди, сжатое ледяной хваткой. Сон Черной Жемчужины лился в меня волнами, бьющими о камни на пляже в ураган. Но даже среди этой атаки огонек Кои, моя сущность баку, загорелась во мне.

Я охнула, боль пропала. Мой огонь горел ярко и рьяно.

«Я уже лучше управляю собой».

Мысль была моей, Кои Пирс, любительницы кофе, жительница Портлэнда, дочери шефа суши-ресторана и сестры дивы моды, баку.

Улликеми мог ругаться со мной, договариваться, когда я освобождала его в Портлэнде. Но от Черной Жемчужины осталась только песнь. Печаль и одиночество медленно разъели ее разум в плену сна, созданного папой перед его отбытием из Японии. Все, что мы делали до этого – везли ее к реке Аисака, и я пыталась отпустить ее прикосновением баку – только все ухудшило. Эта буря кошмара была обрывками ее сознания. Но она была полна магии, которая идеально подходила для кормления баку.

«Ладно, гори, огонек».

Я ела ее сон.

Я ела ее боль. Печаль. И мои вены гудели жизненной энергией Черной Жемчужины.

Я ощущала силу. Энергия Юкико была каплей по сравнению с древними глубинами снов Черной Жемчужины. Ее кошмар питал мой огонь, и мое тело превращало жар в шипящую энергию, которая бегала по моим конечностям. Я была сильной. Я была неотвратимой. Я могла раздавить Томоэ каблуком, а Кавано был просто раздражающей мухой.

Никто не должен больше страдать. Я разобью всех бандитов Тоджо одной перевязанной рукой. Мучитель из Нанкина поклонится мне при Черной Жемчужине и будет пристыжен.

«Как папа держался в стороне все эти годы?» – сон Черной Жемчужины вызывал смех, как от тройного латте с Ред Буллом, и если при этом палец был в розетке.

«Кои-чан, хватит», – голос папы. Он смог коснуться кожи на моем теле в реальности. Прикосновение было редкой связью, успокоившей меня. Центр бури среди эмоций.

Но я едва это замечала.

Сила зажгла каждую клетку моего тела. Я сияла, давление в голове и груди было почти невыносимым. Но я была баку. Я была создана для этого.

«Ты зашла слишком далеко».

Гнев летел со всех сторон.

«Ты не давал мне это наслаждение», – я управляла собой, несмотря на боль, и я могла все исправить. Как только съем достаточно сна Черной Жемчужины.

«Это точка невозврата. Остановись, или заберешь слишком много».

«Старик. Я – это ты и больше. Я – баку, и эта древняя моя», – все мышцы в моем теле сдавило, тьма стала радужной чешуей Черной Жемчужины, а потом треснула, осколки закружились вокруг меня, кружа голову. Но энергия все еще лилась в меня.

«Кои Авеовео Пирс. Увидь это!».

Переливающаяся чешуя стала сияющей обсидиановой стеной вокруг меня. В темном зеркале отражалось мое лицо, а не сестра из сна папы. Темные волосы, острый нос семьи Пирс, небольшая эпикантическая складка над круглыми глазами показывали мое смешанное происхождение. Я пыталась вдохнуть, но не могла набрать воздух в легкие. Давление росло.

Осколки агонии разлетелись как сверхновая в моем мозге.

«Что я делаю?».

«Используй сон кицунэ, как с Улликеми, или древний сон поглотит тебя».

Кицунэ? Боль пронзила когтями мою голову и мешала думать. Но огонек моей силы баку горел, высасывал жизнь из Черной Жемчужины.

«И я. Я не хочу быть мертвым монстром».

С остатками мыслей и силы воли я отдернулась от Черной Жемчужины и нашей связи, отшатнувшись. Голодный огонь мигнул и замер. Энергия выключилась, как кран. Меня поймали сильные руки. Я открыла глаза, слипшиеся от засохших слез.

Я различила отсутствие света. Паникуя, я помахала раскрытой рукой из плоти и кости, помахала в воздухе перевязанной рукой. Я ослепла. Так было и когда я съела слишком много сна Улликеми в Портлэнде – отдача из тьмы.

– Кои, – голос не папы. Ладони удержали мою руку у бока. Кицунэ. Кен был первым после папы, кто мог касаться меня, не передавая жуткие фрагменты. Он был безопасным. Я верила, что он хотел помочь мне и папе. Потому его фрагмент помогал мне раньше.

А теперь я убегала от леса Кена с кедрами и папоротником, словно они были ядовитыми. Нет, не сон Кена. Я не могла. Япония все изменила. Я уже не могла погрузиться в тот сон с наивным доверием. Мне нужно было что-то еще, что-то теплое и безопасное, чтобы укутаться в это как в одеяло мамы.

– Что с ней? – снова голос Кена.

– Она зашла слишком далеко. Ей нужно сосредоточиться.

– Используй мой сон, – сказал Кен, его теплое кислое дыхание окутало мое лицо.

– Нет, – я приоткрыла потрескавшиеся губы, голос был тихим хрипом. Не Кен или папа. Не фрагмент Иных, не что-то чужое и неправильное.

Слепота была меньшей из проблем. До этого она прошла сама. Руки помогли мне лечь, моя голова оказалась на твердых коленях. Наверное, Кена.

Кто-то недовольно зашипел. Папа.

– Черная Жемчужина слишком слаба. Даже с силой Юкико я не смогу это закончить.

– Кои, – сказал Кен, сжав мою здоровую руку. – Не сдавайся. Нужно забрать мой сон.

Но вспыхнул гнев, подпитываемый съеденной силой.

– Ты не будешь мне указывать! – я ощущала, как слюна полетела из моего рта. – Я не твое орудие, и я – не питомец Зеркала.

– Я не думал…

– Молчи! Просто молчи! – я вырвала руку из его хватки и прижала кулак к невидящему глазу. Давление никак не прогоняло мать всех мигреней, разбивающую мою голову. Меня словно сбило поездом. Я должна была в Японии понять, кем была, помочь папе с болезнью, но вместо этого я ослепла, не видела правду, а теперь просто не видела.

Иные не были волшебным способом исправить жизнь моих неловкостей или боль папы. Пожирание снов вызывало наслаждение силой, которое я не испытывала раньше, но это добавило мне кошмаров, где я была монстром, убивала Юкико, ранила Черную Жемчужину, хотя собиралась освободить ее.

Боль мешала думать, но я искала безопасный фрагмент, человеческий, без отвлечения на яркость фрагментов Иных. Что-то простое, чему я могу доверять. Было правильно вернуться к тому, какой я была до Иных. Вот только люди, если не считать Мидори, которая технически оставалась хафу, не трогали меня в эти дни.

Хотя… Я кое-что забывала о слепоте.

Эношима-сан, мужчина с кофе и пробирками. Он отдал мне фрагмент, когда я забирала кофе. Лишь вспышка, еще и слабая, но человеческая.

– Помоги встать. Дай коснуться ее, – заявила я.

– Она умирает, Кои-чан, – сухо сказал папа, это была его версия всхлипов. – Пусть умрет с миром.

– Прошу, Ото-чан, – сказала я, такой версией папы я не звала его десять лет. – Отведи меня к Черной Жемчужине!

Мускулистые руки подняли меня. Кен прижал ладонь к моей спине. Я скользили по траве, вода промочила пальцы моих ног. Вода? Мы покинули реку. Наверное, это был пруд.

– Вот, – Кен погрузил мою здоровую руку под воду, и кончики моих пальцев нашли твердую поверхность чешуи Черной Жемчужины.

– Теперь, – я ткнула его локтем в живот, выпустив вспышку энергии из сна и гнева, – держись от меня подальше.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Он с приятным стуком упал на влажную траву. Жаль, я не видела его лицо. Но, если я использую фрагмент Эношимы, мне не нужны были прикосновения Иных.

– Я это заслужил, – тихо сказал Кен с земли. – У меня была миссия, а ты была там, огненная и сильная. Я не смог удержаться.

Я фыркнула.

– Но я слишком сильно полагался на твою силу и твое сердце. Я… все сломал между нами, – шорох. Кен зло выдохнул. – Ты снова потеряла зрение?

Я кивнула.

– Глаза цвета эспрессо уже не сработают, – не было времени на колкости. – Это ради Черной Жемчужины. Она пострадала. Это нужно прекратить.

Больше шороха, вздох.

– Как хочешь.

Я игнорировала боль Кена, опустилась на пятки на траву и опустила веки.

«Ладно, пора закончить с этим».

Я заставила мозг представить кисть для каллиграфии в чернилах, и я уверенно рисовала на рисовой бумаге начало кандзи, которым училась в японской школе в Портлэнде по субботам: открытая коробка «дня», три прямые линии «горы», извилистые параллели «реки». Этим упражнением я прогоняла из сознания фрагменты других людей, а теперь этим отгоняла кедры Кена, Хэйлунцзян и удушающую тьму.

«Иди к маме, маленький фрагмент», – и он появился – струйка фрагмента Эношимы были на дне моего разума, скрытая от рева силы Иных. Я рисовала кандзи дальше, сосредоточившись, используя чернила, чтобы вырезать иероглиф «глаз» в буде снов Юкико, папы и Черной Жемчужины.

«Вот так».

Сон баристы всплыл, робко расправил крылья в миг спокойствия. Тьма слепоты смягчилась, потеплела – хлопковое одеяло вместо душащего страха. Кожа дрожала, словно ожидала удара, воздух, запахи и живые существа ощущались сильнее, так было из-за отсутствия зрения с рождения.

Я была слепой, но уверенной в пространстве, меня устраивали границы моей плоти. Жареные зерна арабики, сахар и резина в пространстве были как благословение ангела. Я реагировала на любимый запах как собака Павлова, сглотнула слюну, моя спина расслабилась. Бушующая сила Черной Жемчужины смягчилась до тихого рева.

Мои легкие наполнились, я сжала в ладонях большую чашку. Просто. Приятно. Как дома.

«Да, это мой центр. Человек».

«Запах жженой коры тебе нравится?» – голос был удивительно тонким.

«Кто?».

«Ты уже несколько раз ела мои сны, баку. У тебя есть мое имя».

«Мудури Нитчуйхе», – Черная Жемчужина.

«Такая как ты, дитя предателя, не достойна знать мое имя. Но Абка Хехе не всегда выбирает для нас прямую долину или чистую воду. Ты не только баку. Ты… больше».

Марлин гордилась бы тем, как я сдержалась и не закатила глаза. Но Черная Жемчужина заслужила от меня, от всех нас куда больше.

«Я освобожу тебя из плена».

«Совет отпускает меня?».

«Не они. Восьмерное зеркало. Хафу, которые борются за тебя».

Протяжный и свистящий вздох. Я сжала кружку, но в руках уже не было керамики, там был влажный нос Черной Жемчужины. Сон Черной Жемчужины, Иной, проникал в сон Эношимы как ленивые завитки чернил в пролитой воде. Сработает, если сон Эношимы не будет чистым?

«Жестоко пытать меня ложной надеждой».

«Я не пытаюсь тебя обмануть».

«А Кавано-сама? Восьмерное зеркало не выстоит против него. Он уже тебя остановил до этого».

Первая попытка освободить Черную Жемчужину, казалось, была несколько недель назад, но, может, прошел всего час в реальности. Я помнила странную тень в реке, ладони Кавано, похожие на лапы лягушки. Каппа. Речной монстр.

Мы ошиблись, выпуская Жемчужину на территории Кавано. Во сне Эношимы не было реки. Я поежилась, желая, чтобы запах кофе перекрыл затхлый запах реки.

«Он не остановит нас в этот раз».

«Может, уже поздно меня выпускать. Я устала. Я угасаю».

«Дай попробовать еще раз. Ты же хочешь домой? Петь с кесикэ и Абка Хехе?».

Протяжный свистящий вздох задел мое лицо запахом плесени. Сон Эношимы таял. Я поспешила сосредоточиться на жареных зернах и теплой тьме.

«Ты выпустишь мой дух, баку? Освободишь с этого жестокого острова?».

«Я хочу попробовать. Должна».

«Давай».

Звук журчащей реки, плеск, и я снова ощутила пасть Черной Жемчужины вокруг своей головы. Но в этот раз я держалась за запах кофе, за свой сильный огонь Кои. Я вдохнула и выдохнула вместе со страхом и болью в голове. Уверенность Эношимы в своем теле, уверенность, с которой он ориентировался во тьме, помогали мне стоять. Вот. Кавано не даст нам другой шанс.

«Гори. Сожги все».

С криком я толкнула остатки ледяной силы Юкико вокруг толстых колец Черной Жемчужины, будто молнию.

Каждая клетка моего тела пылала, все мышцы сжались, дрожали от танца силы, жизни и желаний.

Я изливала все это в теплое отсутствие света. Запах реки угас, его одолел огонь. Черная Жемчужина кричала, и боль покалывала мою челюсть, пронзала суставы.

«К моему центру, к моей сущности».

Я не знала, был ли это мой внутренний голос, или это пела Мудури Нитчуйхе. Не важно – все сгорало в огне: запах плесени, река, остатки льда Юкико, воспоминание папы о Шиэ-чан, а потом и журчание воды.

Агония боролась со свободой, огонь очищал все, превращая все в пепел, и тьма становилась менее густой. Сколько я смогу это терпеть? Сколько уже терпела? Вечность? Секунду?

Песня Жемчужины стала громкой, рвалась на свободу. Тревога охватила мой живот. Я горела, а Черная Жемчужина все еще была в плену.

«Этого мало», – боль терзала меня, заглушая горение. И мышцы вдруг обмякли. Что-то тяжелое поднялось во тьме, а потом пошевелилось что-то небольшое.

«Начало или конец жизни. Это освободит Черную Жемчужину».

«Папа? Кен должен был отгонять тебя!».

«Ты не сможешь одна, Кои-чан».

«Не с тобой».

Папа убедил Кена, гада, позволить ему коснуться меня, хотя я ощущала только гул энергии, песнь и шипящее прикосновение ужаса в моих конечностях. Молния пронзила воздух, ослепительно-белая вспышка, опаляя мои привыкшие к тьме глаза силой Юкико. И стало видно застывшего папы, втиснувшегося в пасть Черной Жемчужины со мной, он сжимал обеими руками изогнутый клык.

«Нет».

Я поймала его за руки, опустила их на свою грудь.

«Отдай. Юкико дала это мне».

«Кавано-сан утащил Кена в пруд. Нет времени спорить».

«Я почти смогла. Еще одна вспышка».

«Дочь, это не твой бой».

«Теперь мой. Я отпущу Черную Жемчужину».

«Кои Авеовео Пирс, го куросама дешита».

Этой фразой папа благодарил работников в конце каждого дня в ресторане, так он говорил, когда я сошла со сцены в старшей школе, получив аттестат, и это он шептал, когда гроб мамы опускали в землю. Он говорил мое полное имя и прощался.

Молния вспыхнула и не угасла. Папа сжал мои ладони, заставляя их, еще обвивающие его запястья, коснуться стенок рта Черной Жемчужины.

Запах жареных зерен заполнил воздух.

«Человеческий фрагмент. Хорошо. Помни, ты – дочь Кайлы Пирс и моя, это поможет», – слова звучали с силой, которой я никогда не ощущала. И папа вспыхнул. Я была сверхновой, а папа – сердцем вулкана, полным густого жара, способным растопить Землю. Сила Юкико была погружена в его, как тектоническая плита в лаву.

Мы горели.

Я думала, что ничего не осталось, но сила папы выжигала даже пепел и сажу, пока не остались только мой огонек и его сияющее сердце во тьме с жареными зернами Эношимы. Песнь китов зазвучала снова, крик боли, а потом сердце папы стало питаться и моим огнем.

«Папа!».

«Еще немного», – лава окутала мой огонь. Я была на берегу Хэйлунцзян. Я была за стойкой суши в Маринополисе. Я тянула маму за рукав кимоно. Я касалась головой татами под строгим взглядом Кавано.

«Сны папы. Не мои. Я – Кои. Кои Авеовео Пирс, и я человек».

Папа использовал все свои капли и брал меня с собой. Конец жизни. Но трусливая часть меня отвернулась от смерти. Я не была готова умереть.

Всеми силами, оставшимися во мне, я призывала теплую тьму и аромат карамельной арабики, вырвалась из голодной хватки силы папы.

«Руки. У меня есть руки», – с этим осознанием пришло ощущение ладони в воде, способности убрать ее оттуда.

Мир перевернулся, выровнялся, и я зажмурилась из-за яркого солнца. Меня стошнило желчью. Слезы лились из моих глаз, и моя ладонь нашла папу рядом со мной, его ладонь была протянута. Он стонал. Кто-то за мной схватил меня под руки и грубо потянул.

– Убери ее от них, – Тоджо.

– Слишком поздно, – сказала я, голос был хриплым.

Тоджо отвернулся, крича на кого-то на жестоком мужском японском. Кавано. Снова пытался нас остановить.

«Не в этот раз, скользкий угорь».

Я потянулась к папе. Он сжался, мышцы напряглись. И вдруг песня кита вырвалась из пространства сна баку, и дрожь стала слышным воем. Тоджо подбежал, склонился так близко, что запах сигарет и виски от него портил воздух возле меня. Он грубо сжал мою шею.

– Останови это.

Кто-то вонючее и мокрое присоединилось к нему. Кавано. Где Кен?

– Я знаю, ты меня слышишь, Хераи Акихито. Остановись, или Тоджо задушит твою дочь.

– Угрожаете жизни юной Иной? – Мурасэ был где-то слева.

– Тоджо всегда был Вестником, – сказал Кваскви. – Теперь он официально займет свободное место.

– Кавано, – прохрипела я. – Держи, – я толкнула кулак в сторону его голоса, хотела в себе силу баку, но ладонь попала по его груди с вялым стуком. Я выгорела, пытаясь освободить Черную Жемчужину.

– Ты остановишь отца от совершения ужасной ошибки.

Я издала смешок со всхлипом. Приоткрытый глаз принес только размытую яркость слепоты. Я все еще не видела. Новые слои сил баку, японская связь с отцом, романтическая сторона с Кеном пропали.

Была просто я, Кои, у которой осталось только остроумие.

– Заставьте.

– Ты будешь слушаться Совета!

Я так злилась, что могла кричать только на английском:

– Вы не понимаете? Нет, не буду!

Папа закричал. Я направила вес вниз, расслабив ноги, но трюк из фильмов не сработал – тот, кто держал меня, сдавил мой живот стальными оковами.

– Папа!

Песнь вдруг прекратилась, словно выключили колонку. Участники нашего конфликта замерли – тяжелое затишье перед ураганом. Стальные оковы на моем животе стали резиной. Я склонилась, и моя ладонь задела щетину на ослабшей щеке папы.

– Пап? – но ничего не было. Ни вулкана голода баку, ни серой комнаты пустого царства сна.

Я потянулась к своему огню Кои и отпрянула от холодной пустоты внутри.

Что-то вспыхнуло. Ветер с запахом конбу и носков ударил меня по лицу, отбросил мои спутанные волосы. Радость в нем была такой сильной, что мои пальцы ног поджались.

А потом ветер и радость поднялись над моей головой и улетели.

Все. Он это сделал. Мы это сделали. Не взрывом, а вздохом.

«Прощай».

Мы это сделали. Папа, я и жертва Юкико. Черная Жемчужина умерла. Я это ощущала. Может, еще тело еще лежало на траве, но песнь жила, улетала с ветром. Сильное ощущение ее отсутствия вызывало боль, словно на месте вырванного зуба.

Мужчины спорили резкими головами, руки оттащили меня от папы. Я посмотрела в их сторону, не видя. Все было кончено, а они могли лишь вопить как злые обезьяны.

– Ее уже нет, придурки. Вы ничего не можете сделать.

Ладонь ударила меня, и я отшатнулась. Жар вспыхнул в моей щеке. Кваскви и Мурасэ возмущались. Я коснулась осторожно щеки пальцами, попыталась не смеяться. Боль была пустяком по сравнению с агонией при освобождении Черной Жемчужины.

– Перестань, – рявкнул Кавано.

– Она научится слушаться Совета, – сказал Тоджо.

– Черная Жемчужина мертва, – сухо сказал Мурасэ. – Всем нам нужно сделать выводы.

– Хераи-сан, ты обрекла нас на медленное вымирание, – сказал Кавано. – Теперь мы будем знать лишь потери.

Тоджо зарычал.

– Заточить их в пещере Черной Жемчужины. Пусть баку займет ее место. Это покажет всем, что Совет остается сильным.

– Это не случится, – заявил Кваскви.

– Простите, – сказал Мурасэ, – но сначала Хераи-сан займется Мидори. А потом вы всех нас отпустите.

– Как вы смеете! – возмутился Тоджо.

Кавано резко прикрикнул. Повисла неловкая тишина. Я различала злое дыхание Тоджо и Кавано рядом с собой.

– Тоджо-сан еще не понимает, что могут принести эти изменения, – голос Кавано звучал сдержанно. От него сводило зубы.

Вдруг нежная ладонь коснулась моего локтя.

– Вот, Хераи-сан, – сказала Мидори. Она опустила мою ладонь на грудь в мокрой рубашке. – Ты что-нибудь ощущаешь?

Я покачала головой.

– Только биение сердце. Он в порядке?

– Его глаза закрыты, и он выглядит бледно. Но дышит.

Тоджо, Кавано и Мурасэ спорили за нами. Я не слушала, пыталась набраться смелости для следующего вопроса.

– Где Кен? Бен?

Мидори зашипела.

– Кавано-сан опустил их в пруд.

Мое сердце замерло. Желудок словно стал свинцовым. Я прикусила губу до боли, но это не помогало сдержать агонию невообразимой потери. Нет, нет, нет, нет.

Я ощутила холодную ткань на своей горящей щеке.

– О, прости. Они живы, Кои-чан. Это уловка каппы. Они под водой, но дышат.

Мое сердце медленно и с болью забилось. Гнев поднялся на волне боли. Я встала.

– Хватит. Хватит!

Тишина.

– Черная Жемчужина мертва. Юкико мертва. Я не знаю, когда проснется папа, – я слепо потянулась в воздухе туда, где вроде бы стоял Кавано, сжимая пальцы как когти. – Но я тут. И я – баку. Похоже, сила на моей стороне. На стороне Восьмерного зеркала, – я решила рискнуть. – Да, Томоэ?

Хор тихих «хай» сказал мне, что Томоэ и Мурасэ поддержали мою браваду.

Кваскви кашлянул.

– С нами на связи Шишин. Что будет с вами, ослабленными без Черной Жемчужины и Юкико-сама, если Сиваш Тийе из Портлэнда и самые сильные Иные увидят, что вы так напали на Хераи-сана? На его драгоценную дочь?

Я не знала, кем был Шишин. Звучало как китайское имя. Не важно. Тоджо и Кавано злились, и это показывало, как тяжело придется Совету без Черной Жемчужины. Если они не хотели, чтобы другие Иные Тихого океана стали вырываться из-под контроля, они не могли терять лицо еще сильнее.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В конце моей первой встречи с драконом в Портлэнде я отключилась. В этот раз так не повезло.

После схватки с драконами было плохо. Все было в хаосе, все казалось бессмысленным, и никто не принес мне латте или шоколад.

Мидори с помощью Кваскви и черного костюма отнесла папу в лимузин, где она устроила меня рядом с ним, убедив, что он был в довольно неплохой форме и отдыхал. А потом она описала, как Кавано освободил Бен и Кена, дрожащих и бледных, из темницы в воде, а Тоджо забрал остальных своих прихвостней.

– Бен и Кен втиснулись в машину Мурасэ с Пон-сумой, – сказала Мидори.

Я выпрямилась. Она все описывала.

– Вы знаете, что я ослепла.

– Да.

– Я думала, что скрывала это.

– Плохо скрывала. Это временно? Твое зрение вернется?

– В прошлый раз вернулось, – я потерла кулаком глаза и подняла перевязанную руку. – Сколько это будет заживать?

– Са-а-а… – меня раздражали протяжные гласные японцев. Она вложила мне в ладонь две таблетки и поднесла бутылку к моим губам. Я послушно сделала глоток. Вода остудила мое раздраженное горло. Я считала, что гордость моя в тот момент рухнула.

– Кен хоть проверил, в порядке ли я?

Запах дезодоранта «Axe» подсказал, что Кваскви близко. Он прижал палец к моей груди над сердцем.

– Что ты делаешь? – сказала Мидори.

– Клянусь, я буду верить в тебя, маленький карп, – сказал неожиданно серьезный Кваскви. – Но я должен уйти.

– Что? Почему ты уходишь? – я в панике потянулась в его сторону здоровой рукой. Он был моей последней связью с Портлэндом, домом.

Он глубоко вдохнул носом.

– Кто-то напал на Иных в Портлэнде. Они осмелели, пока я был в Токио. Элиза написала мне, что на Дзунукву напали.

Я представила ледяную старуху с ее хиппи-юбкой и зубами, блестящими на солнце как зеркала. Она пыталась навредить мне, но она была из народа Кваскви. Он защищал своих. Решимость в его голосе показывала, что тут был сильный защитник, которого я видела только в Портлэнде, где он был готов на жестокость ради своего народа. Кваскви постучал меня по груди.

– Насчет твоего долга. Ты должна вернуться в Портлэнд в течение двух недель.

– Не стоит такое обещать. Еще многое нужно сделать, – сказала Мидори.

– Обещаю, – просто сказала я. Пауза. Я, наверное, упустила его жест. Я ощутила, как Кваскви отодвинулся. – Мы, американцы, должны держаться вместе. Мы убедимся, что Иные Портлэнда в безопасности, – громко сказала я.

– Помни, кто ты, маленький карп. Помни, с кем ты связана, – ответил он.

Кваскви считал меня одной из его народа Портлэнда. И я поняла, что так и было. В моей груди появилось тепло.

Кваскви заговорил издалека:

– Ты тоже придешь? – его голос дрожал, и это было не похоже на моего друга. Я напряглась. То, что случилось с Дзунуквой, сильно ранило Кваскви.

– С кем он говорит?

– С Пон-сумой, – прошептала Мидори.

Долгая пауза, Мидори охнула.

– Что? – сказала я. – Что он делает?

Приглушенный стон, и двое неровно дышали.

– Ах, – сказала Мидори.

– Они… целуются?

– Хм-м, – сказала Мидори. – Вполне.

– Да, – вдруг четко сказал Пон-сума.

– Кваскви пропал за крестом. А теперь синяя сойка летит в небо, направляется к океану на востоке, – сказала Мидори.

Кваскви улетел. Мои глаза пылали, но я, похоже, все выплакала – слез не осталось.

Мидори фыркнула.

– Кавано-сан настаивает, что поедет с твоим отцом.

«Кавано, видимо, все еще считает себя королем».

– Нет уж. Этот лимузин только для баку. Скажите, что меня укачивает и вот-вот стошнит. И что я истеричка. Плевать. Он сюда не сядет.

Дверца лимузина закрылась. Мидори тихо говорила с Кавано снаружи. А потом открылась и закрылась дверца водителя. Я легонько задела руку папы. Приятная тишина. Наедине с папой. Я отклонилась на спинку сидения.

Лимузин поехал. Через пару мгновений с гудением опустился барьер между водителем и пассажирами. Кто был за рулем? Не тот же водитель, который был с Томоэ. Я даже не помнила его внешность. Может, его раздавила Черная Жемчужина. Я решила, что мне все равно. Я устала за всеми следить.

Пока мы ехали к музею по кочкам, я снова и снова пыталась понять, что случилось с Черной Жемчужиной, пустая голова плохо слушалась. Я считала поражения: Юкико мертва, папа в коме из-за отдачи, Кен травмировал ногу, разорванные отношения с Кеном, появление заклятого врага в виде мучителя из Нанкина.

Зато Черная Жемчужина была свободна, ее дух плыл по потокам к Хэйлунцзян и домой. Это ощущалось правильно, маленькое тепло в холодной пустоте во мне.

Я робко коснулась головы папы, погладила его короткие волосы. Он не стонал, лихорадки не было. Он дышал. За это я тоже была благодарна.

– Уже день? На ужин шанс есть? – громко сказала я.

– Нет, Хераи-сан. Уже поздний вечер, – сказал водитель. Я знала этот голос. Кавано.

– Твою мать.

– Прости Мидори-сан. Я настоял. Нам нужно поговорить без внешнего влияния.

«То есть без Тоджо, дышащего с ненавистью мне в шею, и без Мурасэ, настаивающего на том, чтобы я не знала ничего о политике. Давай уже, лягушка».

– Оставьте меня в покое. И моего отца. Мы не входим в вашу империю Тихого океана. Мы тихо вернемся в Портлэнд, и все это будет ваше, – я указала на пустое заднее сидение.

Многострадальный вздох донесся спереди. Лимузин повернул направо, и мы медленно поехали по хрустящему гравию.

– Думаю, я переоценил твою способность влиять на цели Совета.

Я молчала, это уже было ответом.

– Ты полагаешь, конечно, что это из-за того, что ты – хафу, – Кавано посмеивался над собой. – Ты удивишься тому, что дело больше в том, что ты юна и американка? Я не думал, что девушка, выросшая в заносчивых Штатах, устроит такой бардак в Совете.