Текст книги "Сны Черной Жемчужины (СИ)"

Автор книги: К. Линкольн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Он присоединился к кругу, вопил советы на разных языках. Или кричал сойке – было сложно понять. Она клевала все руки, что тянулись к ней. От моего шипения он оглянулся. Я посмотрела на Кена и папу.

– Ты этого просила, – он высоко закашлял. Сойка выпятила грудь, а потом захлопала крыльями. Хор вздохов зазвучал, и работники застыли. Белый помет растекался по лбу старика, прямо на его толстые очки. В комнате раздался смех. Офицеры разбежались в стороны в поисках полотенец, и Кен с папой прошли мимо барьера возле женщины-офицера.

– Мы это сделали!

– Теперь у тебя два долга, – сказала Кваскви. Он снова кашлянул. Сойка улетела под потолком, добралась до эскалатора, ведущего к зоне багажа. Она нырнула между людьми на эскалаторе, вызывая испуганные вскрики.

Лучше бы Кваскви превратил меня в сойку. Еще пятнадцать минут офицеры спасали старика, усаживались на места и занимались очередью. Я прошла осмотр, оставила отпечаток, меня сфотографировали, и я вышла в фойе аэропорта, пропитанное дымом.

Принцесса-стюардесса и Кен стояли у двойных стеклянных дверей, ведущих на улицу, они спорили. Когда Кен нас заметил, его лицо изменилось, он улыбнулся и помахал нам. Я замешкалась, желая насладиться видом кандзи, ромадзи, бизнесменов с лапшой, девушек в мохнатых сапогах выше колен и дизайнерских чемоданов на колесах.

«Я в Японии. Это Япония».

– Идем, – сказал Кен, взяв у меня чемодан. Снаружи влажность ударила как мокрое шерстяное одеяло. Черный лимузин стоял на парковке. Кен повел нас и указал, что нам нужно идти назад. Дверь автоматически открылась.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Об этом я и говорил, – сказал Кваскви.

– Мы отправимся к Совету, – сказал Кен, когда Принцесса-стюардесса помахала нам на прощание, и все устроились на двух мягких длинных сидениях, покрытых чем-то, похожим на кружевные скатерти из пластика. Я села рядом с папой, и им двоим пришлось сидеть вместе. Они расставили по-мужски ноги, занимая как можно больше места.

Папа тревожно заерзал. Его губы были сухими, потрескались, порозовели в уголках.

Я повернулась к Кену.

– Мы не можем сначала побывать в гостинице? – в окно было видно зеленые поля, разделенные тропами. Рисовые поля. Современные дома с изогнутыми крышами с черепицей в старом стиле. Я отвернулась от тонированного окна. – Или хотя бы попить?

Кен открыл панель в двери, и стало видно черный стеклянный холодильник.

– Вот.

Я взяла бутылку из его руки. На обертке было написано «I Lohas» возле микана.

– Ты хочешь представить нас Совету в виде того, кто потаскал кот? – сказал Кваскви. Он закинул ногу на ногу и отклонился как миллионер в реалити-шоу. – Я-то хорошо выгляжу, но эти двое? Фу.

Я злилась, но Кваскви был прав. Волосы у нас с папой торчали в стороны, и пахло от нас перелетом.

Двойной маккиато и горячий душ с любимым мятным мылом были необходимы мне, так я прогнала бы серый шум усталости из головы.

– Мне нужно выпить латте, – вздохнула я.

Кен цокнул языком и указал на краники с моей стороны лимузина.

– Лучше отправиться сразу туда, и дело не в опасности Хераи-сана. Члены Совета нервничают из-за его возвращения.

Я открыла панель. Появились стаканы с горой и зелеными листьями в стиле Старбакса. Ледяное латте в лимузине. Я больше не буду ездить на обычных такси. Просто пронзи трубочкой фольгу сверху и… наслаждение. Что еще скрывалось в этом роскошном лимузине?

– Боятся папы?

– Да, – просто сказал папа, приоткрыв глаза. Этот ответ был хуже всех объяснений. Я сжала его руку в рукаве.

– Ты в порядке?

Он слабо кивнул.

– Где Совет? – сказал Кваскви. – Токийская башня? Нет, дворец императора?

Кен возмущенно покачал головой.

– Во дворце живет император. Совет в Ясукуни джинджа.

Кваскви фыркнул.

– Тонко.

– О чем он? – спросила я у Кена.

– Храм Ясукуни основал император Мейдзи для душ погибших на войне.

– Да, включая преступников войны, – сказал Кваскви. Кену стало не по себе. Кваскви игнорировал его. – И премьер-министр каждый год отдает почести мертвым. Это вызывает проблемы с Кореей и Китаем.

– Те, кто поддерживают становление Японии страной без армии, считают, что ежегодный визит туда – плохой вкус, – сказал Кен. Официальные фразы были его защитной реакцией. Кваскви бросал ему вызов.

Кваскви фыркнул.

– Да. Выжившие в Маньчжоу и Нанкине точно нервничают.

– Там почитают всех погибших на войне, – прохрипел папа, – не только преступников.

Кваскви сел прямее, забыл об игре в лень, глядя на папу. Никто из нас не привык к тому, что папа участвовал в разговоре, но это была его страна. Его история.

– Папа, – сказала я. – Ты пришел в себя? Ты знаешь, что мы едем в храм Ясукуни к Совету?

– Да, – тихо сказал на японском. – Но на меня нельзя полагаться. Давление в голове… скоро будет слишком сильным.

Лимузин почти полз. Мы покинули рисовые поля и попали на окраину Токио. Мимо пролетали рекламные щиты с английскими буквами, кандзи и хираганой, с яркими картинками. Бетонные здания, сжатые бок о бок со зданиями замысловатого строения – то была церковь или отель любви? – словно хотели поглотить потоки пешеходов и велосипедистов.

Кен кашлянул.

– Я представлю вас Совету.

– Еще чего, – сказал Кваскви. – Я сам могу себя представить.

Они хмуро переглянулись.

– Нужно придерживаться формальностей. Это Совет. Туда нельзя ворваться и выпустить синих соек.

– Моя сойка спасла твой зад в Нарите.

– Совет уже видит в тебе опасность. Наглый. Не цивилизованный. Если хочешь…

– Я наглый, – отклонился Кваскви. Напряжение чуть угасло. – Это часть моего очарования, да, Кои?

«Меня в это зачем втягивать?» – эта фальшивая дружба должна была привести меня к столкновению иностранца против японского.

– Они прогонят тебя, если решат, что ты не уважаешь силу и традиции Иных, – возразил Кен.

– Они уже нас не воспринимают. И если послушно прийти туда на поводу у Вестника, лучше не станет, – Кваскви посмотрел на меня. – Американцы никогда не были тихими и послушными.

Папа тихо фыркнул. Лимузин поехал быстрее, а у меня кружилась голова, несмотря на латте. Мне было плохо. Когда мы доедем до храма? И успею ли я причесаться или побывать в туалете перед встречей с Советом?

– Если ты будешь с Вестником, они поймут, что тебя не нужно бояться, – сказал Кен.

Папа с тревогой нахмурился.

– Но они должны бояться нас, меня, – сказал он. – Они не могут так продолжать, – он замолчал, едва дыша, словно в лимузине кончился воздух. Или словно его захватывал фрагмент. – Они не могут. Они… – его глаза закатились, было видно только белки.

– Папа? Папа! – я бросила латте в подставку и схватила его плечи.

– Они не могут держать Черную Жемчужину, – его глаза закрылись. – Они знают, что потому я и иду, – мышцы ослабли под моими ладонями, сила таяла, и папа опустил голову на грудь. Снова Черная Жемчужина?

– Вот и ясность, – сказал Кваскви.

– Ничего, – Кен коснулся моего колена.

– Что значит ничего? Он был в порядке в Портлэнде. Он говорил, сидел, мог жить. Он был тенью себя с тех пор, как мы сели в самолет.

– Но он хотя бы озвучивает загадки, – сказал Кваскви.

Я хмуро посмотрела на него.

– Ты не помогаешь.

Кен быстро зашептал на диалекте Хераи.

– Не обманывайся очарованием. У синей сойки скрытые мотивы.

Я прикусила губу, в горле подступила горечь.

– А у тебя нет?

Глаза Кена потемнели, впились в меня, сбивая жалкую защиту, которую я пыталась воздвигнуть с нашей первой встрече в Портлэнде. У меня вдруг стало куда больше тревог, чем одна неловкость.

– Я верю, что тебе и Хераи-сану нужно побывать тут, – сказал он. – Я пытаюсь помочь.

– Пока что помогал только Кваскви, – как только слова прозвучали, я захотела поймать их в кулак и раздавить. Не так. Кен пытался помочь. Я должна была верить в это. Или хватать папу и улетать из Нариты.

«Я верила в это».

Но было поздно, Кваскви улыбался окну, словно победил. А губы Кена стали тонкой линией без крови, лицо закрылось, стало каменным.

Лимузин снова дернулся, останавливаясь по пути через центр. Папа ерзал в псевдосне, глаза двигались под закрытыми веками. Подавляя тошноту от езды, я успокаивала папу, следя, чтобы не задела кожу. Каким бы ни был фрагмент, который он видел, я не хотела его забирать, особенно после того странного сна о реке.

Вечер в Портлэнде. Я проверила сообщения. Десять от Марлин, и они становились все яростнее, она требовала новостей о папе. Словно мне нельзя было его доверить.

«Чего ты бушуешь?» – написала я большим пальцем.

Ответ пришел так быстро, что я вздрогнула на сидении.

«Ты не отвечаешь! Откуда мне знать, что происходит, если ты не пишешь? Мы говорили, как важно не замыкаться».

«Я была в самолете. Уверена, ты держала бы все под контролем даже во сне. Прости, но мне пришлось закрыть глаза на пару секунд. Я стараюсь».

В этот раз была пауза. Многозначительная пауза означала, что Марлин печатала, удаляла и печатала снова. Я вздохнула. Обидно быть сестрой, с которой обращались как с маленькой.

Когда пришло сообщение, там не было тирады, к которой я готовилась.

«В том и проблема. Ты стараешься».

Я отправила в ответ эмоджи с большими глазами и десятком знаков вопроса.

Ее ответ пришел медленно.

«Странно не быть нужной. Мне вдруг стало сложно держаться».

Я потерла глаза.

«Радуйся, что не нужно нянчиться со мной и папой. Расширь базу клиентов. Проводи свободно выходные с друзьями, а не за сериалами Марвел со своей старшей сестрой-одиночкой».

В этот раз ответ пришел в ее недовольном стиле.

«Но мне нравится Джессика Джонс. Люк Кейдж – красавец».

Мои глаза подозрительно намокли. Я кашлянула, убирая эмоции из горла. Кен посмотрел на меня с тревогой.

«Ты помогала мне в старшей школе и колледже. С тобой мне было не так одиноко».

«Как все стало плохо», – она добавила злой эмоджи.

«Я защищу тебя от этого», – написала я.

– Мы на месте, – сказал Кен. Я убрала телефон. Я не собиралась придумывать, как лучше закончить разговор.

Лимузин подъехал к роще гинкго, листья, похожие на веера, дрожали на ветру. Мы хрустели белым гравием, пока шли мимо лиловых цветов глицинии, обрамленных бархатной веревкой.

– Вот и мы, – сказал Кваскви, раздражая весельем в голосе. Хоть кто-то этого ждал.

– Постойте, – сказал Кен. – Они придут за нами, – и два подростка возраста старшей школы с гладкими рыже-каштановыми волосами, собранными в длинные хвосты, ниспадающие ниже их колен, появились из-за глицинии. Простые белые накидки хаори и красные разделенные хакама придавали их коже жуткую бледность, но наряды подходили пейзажу. Я поняла, что один из них был парнем, и он был ниже девушки на фут. И он толкал инвалидную коляску.

Волосы были покрашены? Они подошли бы маминой семье. Может, Совет не был так и консервативен.

– О-мико-сан, – сказал Кен. – Жрица и ее брат. Это слуги Совета. Иные.

– Ага, – сказала я. – Это я поняла.

Кваскви уже вышел и улыбнулся мальчику.

– А в Токио умеют встречать гостей, – сказал он в стиле Джона Вейна, чего не было раньше. Он направился к инвалидной коляске.

Мальчик опешил, или его ослепили белые зубы Кваскви. Он покраснел на миг, а потом его лицо стало мраморным и спокойным. Он отодвинул коляску.

– Простите, но это для Хераи-сана, – он подошел к лимузину и открыл дверь. – Давайте устроим Хераи-сана удобнее.

«А в лимузине мы его пытали?» – эти двое уже меня бесили.

Жрица потянулась к руке папы, решительно сжала его рукав над голой кожей запястья. Она была грубой, но не дурой. Я постучала ее по предплечью.

– Как тебя зовут?

Она напряглась, глаза расширились на миг, словно я обозвала ее, а не спросила имя того, кто трогал моего отца.

Кен кашлянул. Он тихо сказал на английском:

– Мы не спрашиваем имена, – ах, да. Я забыла о силе имен. После того, как я выболтала имена Кваскви и Громовой птицы Улликеми в Портлэнде, из-за чего Кваскви тут и оказался, я должна была запомнить, что Иные по-особенному относились к именам. Я вздохнула.

– Мы проведем Хераи-сана в приемную. Совет продолжит знакомство, – сказала жрица на вежливом японском. Она сморщила нос. – Вам стоит освежиться до прибытия Совета.

Кен сжал до боли мое колено, когда я открыла рот для ответа. Я ударила его ладонью. Я сказала с напряженной улыбкой:

– Эта встреча – честь для нас. Благодарю за вашу доброту, – жрица не уловила мой сарказм. Она одобрительно кивнула и повезла папу по гравию.

Мальчик следовал за ней, говоря с Кваскви, оглянулся через плечо, а потом они пропали за густой глицинией. Я выпрыгнула из лимузина, Кен – следом.

– Эй, подождите нас.

– Все хорошо, – сказал Кен. – Поверь, они отведут его сразу к Юкико-сама и Совету.

– Что мне с ним делать? – я не сразу поняла, что Кваскви имел в виду. А потом я вспомнила, что знала о Кваскви. Обычно я быстрее замечала геев.

– Нужно относиться к этому серьезнее, – сказал Кен на английском. – Совет не оценит твои шутки.

Кен стал напряженным с тех пор, как сел в самолет. Я не знала, был ли Кен, с которым я познакомилась в Портлэнде, временным его обликом. Он все же был кицунэ.

– Я не шучу, – сказал Кваскви. – Тот парень – серьезный лис.

– Скорее волк, – сказал Кен. – Это Хоркью Камуи.

Кваскви провел рукой по волосам и поправил потрепанную кожаную куртку.

– Первые. Не шутки, – он испуганно взглянул на Кена. – Совет намеренно выбрал тех двоих. Они хитрые.

Я с вопросом посмотрела на Кена. Он нетерпеливо махнул рукой и пошел по тропе.

– Что? Что значит Хоркью Камуи?

Кен остановился посреди тропы, сжимая кулаки по бокам.

– Вы оба не понимаете силу Совета. Нельзя быть дерзкими. Они будут вас судить.

– Понимаю, – сказала я. – Я серьезно это воспринимаю. Я просто не пойму, почему вы так перепугались из-за тех подростков.

– Они Иные из Аину. Совет выбрал их встретить нас, потому что они знали, что с нами будет Кваскви.

– Пытаются задобрить меня. Вот блин. Им не нужно бояться маленького и старого меня, – сказал Кваскви.

Я бы приподняла бровь в стиле Спока, если бы могла. Кваскви понял мое недоверие. Он рассмеялся.

Кен нетерпеливо фыркнул и пошел по тропе, таща меня за локоть.

– Тебе стоит быть ближе к Хераи-сан.

– А? Ты же сказал, что он тут в безопасности. Что его тут примут с распростертыми объятиями.

– Опасности ему нет. Просто… будь ближе.

Тропа из гравия стала шире, мы попали во дворик, окруженный армией сосен, стоящих прямыми рядами по дюжине в каждом. Мощеная дорога вела глубже в рощу, чуть приподнималась. Столбик с указателями направлял в несколько стороне.

Древние иероглифы мне плохо давались. Одна стрелка была с надписью, которая начиналась с «хон», которая, как я смутно помнила, могла означать «центр», но я не знала, что за кандзи был рядом. Все те субботы, которые я скулила, пока папа заставлял меня учить их, поднялись во мне смутным туманом.

Когда я была маленькой, ощущение, что папа другой, было как аура, которая появлялась, когда мы ели вместе в ресторанах, или когда он приходил на мероприятия в школу.

«Я в Японии», – я была как во сне, не могла прочитать знак и словно вернулась с этим в детство. Или эта свобода была бонусным эффектом от молока с кофе во мне.

Кваскви указал на тропу.

– Мы отправимся к главному храму, Хондэн?

– Ты читаешь кандзи? – так не честно!

– Всегда полезно знать язык злых правителей.

От этого Кен снова поджал губы. Я мало понимала политику Иных, но он имел в виду, что Совет Японии как-то правил Иными даже в Штатах? Американка во мне была оскорблена.

Дальше на тропе красные хакама подростков пропали за углом в роще. Внезапно во мне выросло желание не упускать папу из виду. Я не знала, было это от предупреждения Кена или из-за пребывания в чужой стране, но я бодро обошла Кена и пошла к повороту, куда увезли папу, попала к низкому желтому зданию с традиционной изогнутой крышей с темной черепицей. В роще деревьев у грязной бетонной стены домик выглядел не так, как я представляла храм.

Мальчик склонился и отодвинул от входа трап, посмотрел на меня и поманил меня жестом, похожим на «уходи», какой я до этого видела только у папы. Большая белая табличка была с кандзи «ча» и «иэ». Чайный дом. Совет встречался в чайном доме? Значит, главный храм был где-то за деревьями. Я поспешила к входу, который был удивительно низким даже для людей из древности, которые были ниже нас, и вошла.

Мужчина ниже моей сестры был в блестящих штанах из искусственной кожи, темная рубашка была расстегнута и открывала мускулистую грудь без волос. Он склонился над креслом-коляской папы. Зализанные назад волосы и солнцезащитные очки низко на его носу придавали ему вид рокабилли, он напоминал танцора из Харадзюку из старого клипа Гвен Стефани.

– Что ты с ним сделал? – осведомился он.

– Простите, но я посмел ввести седативное в самолете, – сказал Кен, встав рядом со мной, чуть пригнувшись из-за низкого потолка. Разговор был на японском, но я едва понимала почтительное обращение в предложении Кена. Видимо, этот мужчина был из Совета. Он был кицунэ как Кен? Рокабилли не вязался с теми японскими мифами, которые я слышала.

Рокабилли медленно вдохнул сквозь зубы – папа так делал, когда был крайне недоволен.

– Так он обезумел?

– Он не безумен. У него бывают ясные моменты. В самолете ему было тяжело, – Рокабилли посмотрел на меня, словно его возмущало, что я вообще заговорила.

Волоски на моей шее вдруг встали дыбом от этого внимания. Я поежилась. Высокая женщина с красивой фигурой прошла в комнату. Ее кожа была белой, как молоко, а волосы блестели, напоминая слоновью кость. Ее глаза были темно-карими, радужка сливалась со зрачками, и от этого глаза напоминали черные прорези на вырезанном остром лице. Она подняла руку, рукав ее асимметрично вырезанного кимоно взмыл в невозможно изящном жесте. Она покачала головой. Рокабилли чуть сжался и притих.

Кен поклонился ей и замер в поклоне надолго.

Она опустила ладонь на плечо папы. А потом повернула к Кену с искусно приподнятой бровью, которая могла быть нарисованной на ее лице без ресниц и волос.

– Дочь Хераи-сан, – официально сказал Кен. – Кои Пирс сопроводила нас домой.

Она изящным взмахом ладони и запястья указала на папу. Кен кашлянул.

– Он должен проснуться через час. Есть еще один спутник, которого я должен представить.

Я огляделась. Леди приподняла бровь, поджав губы. Кваскви не было видно.

– Я его приведу, – Кен поклонился и попятился в комнатку в стороне. Без него я вдруг ощутила усталость и волнение из-за того, что осталась одна с Рокабилли и Снежной леди. Неловко. Но я же не могла оставить папу с ними? Почему Кен так долго?

– Почему на Пон-сума сидит синяя сойка? – сказал мужской голос из соседней комнаты. Рокабилли отодвинул бумажную дверь шоджи, и стало видно главную комнату домика, где лысый мужчина в оранжевой робе сидел в позе сэйза, ладони были сложены идеальным треугольником на коленях, он смотрел в окно.

Снежная леди и Рокабилли прошли в другую комнату. Я – следом. Кваскви явно нашел подростков. Они держали метлы из связанных камышей, словно пытались убрать синие перья с чистого гравия. Как только мальчик сметал кучку, синяя сойка на его плече сбрасывала еще перья. Жрица шла за ними с презрением.

– Сиваш Тийе насмехается над нами таким поведением?

Снежная леди многозначительно посмотрела на меня. Лысый монах медленно повернулся. Он окинул меня взглядом.

– А ты?

– Она – дочь Хераи, – сказал Рокабилли.

– Баку?

– Так говорит Фудживара Кенноске.

– Ах, вот как, – видимо, для монаха эта новость не была важной. Он обратился к Рокабилли, словно в комнате больше никого не было. – Хватит. Собери американцев.

Рокабилли стукнул пятками, поклонился по-военному и прошел по прихожей и сунул ноги в традиционные деревянные гэта. Я видела в окно, как он отдавал приказы. Подростки бросили метлы. Пон-сума, мальчик, осторожно поднял синюю сойку с плеча обеими ладонями и подбросил ее с удивительной силой на десять футов в воздух.

Вопя, синяя сойка безумно била крыльями, чтобы вернуть равновесие, замерла на вершине взлета, а потом сжала крылья и бросилась пулей к поднятому лицу Пон-сумы.

Мальчик стоял и не моргал. В последний миг сойка улетела вправо, задела помпадур Рокабилли. Член Совета вздрогнул.

Снежная леди медленно выдохнула. Как-то это передало страдания и презрение, при этом воздух в комнате стал на пару градусов ниже.

Кен, Кваскви и Рокабилли вышли в прихожую, где стальные взгляды упали на синее перышко, которое медленно плыло по пыльному воздуху и опустилось на чистый татами, выделяясь, как помада на белом воротнике.

– Твой отец просыпается, – шепнул Кен мне на ухо. Его тепло за моей спиной было единственным, что держало меня на месте. Все инстинкты выживания кричали бежать отсюда.

Слишком много народу. Слишком тесно.

За прошлую неделю я узнала достаточно от папы и Кена, что нужно опасаться случайных прикосновений. Это было как кашель, чтобы прочистить горло, как вспышка, с которой фрагмент сна пропадал. Но у тех, кто был в комнате, были не мелкие фрагменты сна. Сны Иных были совсем другим безумием.

– Все хорошо, – прошептал Кен на английском. – Встань с ним. Помоги проснуться.

Кваскви улыбнулся в своем стиле, и мы неловко прошли мимо других на пороге.

Глаза папы были открыты.

– Это Чайный домик? – тихо спросил он.

Я сжала его руку в рукаве обеими ладонями, опустилась рядом с его креслом, кивая, пытаясь передать и получить силы.

Ладонь папы дрожала в воздухе, пока он тянулся к моей голове. Ладонь тяжело опустилась туда. Я сжалась, но сон не вспыхнул между нами. Папа был в ясном сознании. Он понял, где мы. Он сдерживал свои фрагменты.

– Почему ты говорил мне держаться подальше от Черной Жемчужины? Ты боишься Совета? – прошептала я, чтобы никто в соседней комнате не слышал наш разговор.

– Желание живет во всех нас, – тихо сказал папа на японском. – Желание быть со своим видом. Япония после Второй Мировой войны оказалась с новой конституцией и без армии, но это страна на острове с островным менталитетом. Совет не случайно собирается в храме Ясукуни.

– Папа, – сказала я. Он увиливал от моих вопросов.

Он прижал ладонь к моей щеке. Его кожа была как сухой пергамент.

– Я не хотел, чтобы ты… была тут. Они приведут тебя к Черной Жемчужине. Совет попросит тебя есть сны.

– Они встретятся с вами сейчас, – Кен потянул меня за локоть. Мы с папой переглянулись, глаза были полны эмоций, и я едва могла дышать. Он встал и зашагал решительно, отличаясь от ослабевшего мужчины, с которым я летела через океан.

Кен провел нас в главную комнату. Там Рокабилли и Снежная леди сели в позе сэйза по бокам от монаха, расположившись симметрично перед нишей токонома. За ними был рисунок лис, исполненный чернилами, одинокая лилия калла в керамической вазе и стеклянная чаша воды.

От идеального вида сводило зубы. Я помогла папе опуститься рядом с Кваскви, скрестив ноги.

Кен опустился на колени и поклонился, его лоб коснулся идеального треугольника его ладоней на татами.

– Позвольте представить уважаемого члена Совета Хераи Акихито, Кои Пирс и представителя западного альянса Иных, Тийе Кваскви.

Монах нахмурился.

– Тийе Кваскви нам известен, конечно, но ты обязан называть в представлении полные имена, Вестник, – лицо Кена переменилось. Глаза почернели, щеки и челюсть стали острее, длиннее – я считала, что таким было истинное лицо Кена, его лицу кицунэ.

Монах назвал его Вестником. Слугой Совета. Он глубоко вдохнул и склонил голову.

– Кои Авеовео Пирс. Тийе Кваскви Вематин.

Шок ударил меня снежком по лицу. На миг мы с Кваскви были отражениями смешного недоверия. Кен дал им мое имя. Мое полное истинное имя. Кваскви очнулся первым.

– Ваш скромный слуга, – сказал он насмешливым тоном, ясно давая понять, что он опешил лишь на миг и не боялся.

– Зачем? – тихо спросила я, но Кен отвернулся к Совету.

– Необходимы укрытие для девочки хафу-баку и переговоры с Сиваш Тийе, – сказал он.

«Что ты наделал, Кен?».

Холодный шок сопровождала ледяная струйка на спине. Осознание, что все это время меня могла обманывать иллюзия кицунэ. Все, что он говорил в Портлэнде, было ложью? Даже поцелуи?

Я прикусила губу. Нет, я пробовала сны Кена. Они были честными, фрагменты про бег по лесу. Его фрагмент сна в последний миг боя с Улликеми помог мне удержаться за себя и высвободить древнего дракона из плена камня Вишап. В его фрагменте была женщина-воин, которая сияла, и оказалось, что такой он видел меня.

Или это тоже была иллюзия? В интересах Кена было отпустить Улликеми, чтобы он мог забрать нас в Токио. Я ведь была всего лишь маленькой баку. А если он манипулировал сном, хоть я и не знала, как?

Только одному человеку в этой комнате я могла доверять.

– Мой отец болен. Вестник, – я подчеркнула титул, надеясь, что Кен ощутит укол, – сказал, что вы можете его исцелить.

Прямой взгляд монаха ощущался так, словно лицо оказалось над чашкой кофе – кислый жар и черная гуща. Как мне теперь вообще пить кофе?

– Хераи-сан не объяснил, какая у него болезнь, – монах посмотрел своим сильным взглядом на папу. – Ты проигрываешь туману в голове, потому что борешься с истинным собой.

– Это куда важнее сомнений в себе! – папа стукнул раскрытой ладонью по бедру.

Снежная леди подняла плоскую ладонь, и воздух стал еще холоднее. Все напряглись, словно не знали, хотела она успокоить папу или ударить его. Она плавно поднялась и поманила папу за собой. Папа опешил, а потом печально улыбнулся и попытался встать. Я тоже встала, но Кен ладонью на плече потянул меня вниз. Я оттолкнула его руку.

– Не трогай меня.

Мышца дергалась на его стиснутой челюсти.

– Юкико-сан займется твоим отцом, оценит его состояние, – сказал монах. А потом добавил, словно успокаивая маленького ребенка. – Она сможет его успокоить.

– Все хорошо, – сказал папа на английском. – Она – старый друг.

Кваскви ответил на мой тревожный взгляд.

– Юкико известна как справедливая и бесстрастная.

Я смотрела, как они уходят из домика, с болью в сердце. Я не доверяла им, но папа думал, что ему стоило пойти. Если она могла ему помочь, это стоило пути, страха и даже раздражающей ухмылки Рокабилли. Почему я не могла помочь папе? Какой смысл быть маленькой баку, если я была такой беспомощной?

– Теперь хафу. Я дам тебе фрагмент. Покажи нам свою силу баку, – монах задрал рукав. – Подойди.

– У вас уже есть мое имя, – сказала я. – Этого мало?

Ухмылка Рокабилли стала шире.

– Она – не баку, да?

– Я не вру, – сказал Кен. – Она съела сны Буревестника, взяла силу. Она освободила Улликеми и остановила его человеческого слугу, Мангасара Хайка.

– Мы знаем Хераи Акихито, – монах посмотрел на Рокабилли, словно за подтверждением. Рокабилли поднял голову, морщился, словно от меня пахло чем-то гнилым. Он медленно кивнул. – Но не тебя. Покажи нам, какая ты, и мы сможем разобраться с тобой.

– Точнее, поставить тебя на место, – буркнул Кваскви. Монах пронзил его взглядом, но улыбка только стала шире, зубы сияли белизной в тени.

Я думала, как отказать монаху, и решила, что честность была проще всего.

– У меня нет опыта. Фрагменты Иных захлестывают мой разум. Тут есть простой старик-человек, которого я могу коснуться?

Монах и Рокабилли посмотрели на Кена. На его щеках появились красные пятна. Мышца еще сильнее дергалась на челюсти.

– Возьми фрагмент у Вестника.

У Кена? Монах не понимал.

– Простите. Я очень устала, фрагменты Иных слишком яркие для меня сейчас.

Рокабилли подавил смешок. Кваскви выглядел удивительно довольным.

– Ты так и не сказал ей, кицунэ?

Монах медленно улыбнулся.

– Ты не знаешь, что Фудживара Кенноске – хафу?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Хафу. Кен был наполовину человек, как я.

Он скрыл это. Даже когда объяснял, что был Вестником, что другие Иные не могли убивать, а он мог, он умолчал об этом. Чего он боялся? Зная, что он хафу, я должна была ощущать близость с ним, но эта новость стала клином между нами, и мне стало еще тревожнее от того, как слепо я доверяла ему в Портлэнде.

Вдруг желание коснуться его, ощутить его фрагмент сна поднялось от моего живота к горлу.

«Если я коснусь его, съем его сон о лесе, я пойму правду, да?» – и это порадует монаха.

Голова Кена все еще была чуть склонена, он смотрел решительно на пол перед монахом. Я протянула руку и сжала его шею сзади под его отросшими волосами. Он охнул, словно моя ладонь была раскаленной.

Я расслабилась, опустила весь вес ладони на его шею. Долгий миг, пока пыль двигалась в луче солнца, падающем на плечи Кена, ничего не происходило. А потом вдруг у мира пропало дно. Пыль поднялась и отлетела со странным ритмом, и когда она снова опустилась, я уже не была в тусклом свете солнца, меня озарял мерцающий факел. Под коленями была холодная и твердая брусчатка, слезы сдавливали горло и нос.

Женщина с длинными темными волосами сидела неподалеку, горестно склонив голову. Тонкая и красивая, в пышной накидке хаппи с поясом и хакама, она, казалось, не имела возраста.

Мама.

На коленях женщины была голова мужчины. Его глаза были закрыты, грудь не вздымалась. Боль как древний вес гор пронзила мое сердце, резкие уколы впивались в предплечья, где еще кровоточили длинные царапины…

– Кои Авеовео Пирс.

Быстро моргая от яркого света в домике, я пришла в себя. Мама. Кен дал мне фрагмент о своей матери, а не о лесе, луне и беге среди веток, как было всякий раз, когда я касалась его раньше. Что это значило?

– И что? – сказал монах.

Мое сердце колотилось, дрожь бежала по спине от остаточной энергии фрагмента. Голову сильнее сдавила боль. Мое тело хотело поглотить эту энергию. Боль и горе от сна-воспоминания Кена были заманчивым лакомством для огня баку во мне.

– Что? – процедила я.

– Ты съела сон?

Я смотрела на тонкие поджатые губы монаха, не понимала его слова. Это не был простой фрагмент. Что-то в пребывании перед Советом в роли Вестника вызвало эту глубокую эмоцию, полную жизненной силы.

– Все хорошо, – тихо сказал Кен.

– Ты не можешь поделиться этим фрагментом, не лишившись части своей жизненной силы, – я сглотнула, подавляя горе. – То есть, ты не хотел, чтобы я это увидела.

– Не хотел, – согласился Кен. – Но все равно все хорошо.

– Или ты можешь справиться с фрагментом, или нет. Так что же? – монах был возмущен.

Рокабилли вдохнул сквозь зубы.

– Не утруждайтесь, Кавано-сан. Эта бесполезна. Хераи Акихито подойдет.

Кваскви пробормотал:

– О, от этого с нами уже не хотят сотрудничать, да?

Как ему каждый раз сходили с рук насмешки? Может, это было часть его магии.

– Не стоит так быстро отказываться… – сказал Кен.

– Мы тут закончили, – перебил монах.

Вот так меня прогоняли. Только с самолета, с раскрытым перед Советом полным именем, я была осуждена, меня посчитали слабой и отбросили.

Блин. Я собиралась найти ближайший эквивалент Старбакса и побаловать себя большим кофе с орехами и черным шоколадом. А потом принять ванну.