Текст книги "Сны Черной Жемчужины (СИ)"

Автор книги: К. Линкольн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Рамусак Кех! – закричал Пон-сума мне на ухо.

Я отдернула руку от кожи Черной Жемчужины с усилием, которое пронеслось от ладони к сердцу, а потом к животу. Я словно оторвала язык от замерзшего фонаря.

– Твою налево! – я толкнула Пон-суму в грудь, и он отлетел по склизкому полу. Большой хвост опустился на Кена с жутким хрустом, слишком громким в темноте. Мое сердце сжалось. В голове был шум, давил на череп, мешал видеть.

Я замешкалась.

Крик боли Кена пронзил туман. Я потянула за рукава, скрывая ладони, толкнула чешую изо всех сил. Дракон подвинулся с приглушенным гулом. Я опустилась на колени, едва видя, потянулась пальцами к лицу Кена.

Крик прекратился.

– Нет, – выдавил сквозь зубы Кен, – не трогай меня.

Я отдернула руки в крови, прижала кулаки к своей голове, пытаясь прогнать давление. Так холодно. Почему было так холодно?

– Подвинь дракона, – сказал Пон-сума. Хвост закрыл выход. На четвереньках я подвинулась между черным комком, которым был Кен, и завитками зеленого света, где успокоилась Черная Жемчужина.

– Шикари шитэ, – сказала я. Держись. Паникуя, я сунула руку между ближайшей петлей и полом. Я содрогнулась, и сон Черной Жемчужины обрушился на меня потоком нагретой солнцем воды, и давление внутри росло. Огонь Кои пылал силой Кена, его сон про лес боролся с потоком Черной Жемчужины. Я подвинула петлю тела драконши изо всех сил, падая при этом. Я стукнулась затылком об пол пещеры.

Руки осторожно подняли мои плечи. Голос Пон-сумы тихо сказал:

– Понесем его вместе.

Я встала с его помощью, голова кружилась, перед глазами мелькал шум.

– Слишком опасно. Он ранен.

– Он умрет от гипотермии.

– Нет, – зубы Кена стучали так, что он едва мог говорить. – Кои нельзя…

То, что он хотел сказать, оборвалось от стона боли, Пон-сума схватил его плечо и поманил меня. Мы сжали предплечья, устроили Кена на своих руках, стараясь не задевать голую кожу. Он застонал снова, и звук терзал и мои без того пострадавшие внутренности, но его вес на моих руках был способом выпустить энергию, скручивающую меня.

Пон-сума смог держать Кена одной рукой, пока пытался открыть дверь. Дверь закрылась, влажный шорох беспокойной драконши звучал за нами, но она не преследовала нас. На середине лестницы Кен обмяк между нами как сломанная кукла. Пон-сума прислонился к каменной стене.

– Мурасэ-сан! Бен!

Ответа из тьмы наверху не было. Дверь была закрыта, прямоугольник света пропал, но тут хотя бы было тепло. Кен потерял сознание. Я склонила голову к его лицу, обрадовалась, ощутив его теплое дыхание щекой. Но я не могла радоваться долго. В голове бушевал страх, река Черной Жемчужины, удар ножом, ужас при виде хвоста драконши, опускающегося на тело Кена.

«Что произошло?».

Пон-сума застонал и пробормотал что-то на странном языке, на котором кричал до этого. Как же глупо. Кен умирает, а я думала о том, какой это язык? Нужно взять себя в руки!

– Почему так холодно?

– Юкико-сан. Эта пещера замораживает энергию, – сказал Пон-сума.

Не было времени думать об этом: нужно было поднять Кена. Нога Пон-сумы скользнула на чем-то мягком на верхней ступеньке, и он рухнул так сильно, что вес Кена остался мне. К счастью, стена не дала нам упасть сильнее. Я едва смогла удержать нас обоих, хоть во мне еще была одолженная сила от пожирания сна. Что-то мягкое парило в воздухе, потревоженное нашими движениями.

Пон-сума поймал одно, выглядя комично от своего недовольства. Это было перо. Синее перо.

– Кваскви, открой чертову дверь, или я оторву тебе голову, – завопила я.

Дверь резко отодвинулась, знакомая широкая улыбка на большом лице закрыла солнце.

– Ты меня ранишь, Кои. А где благодарность за спасение? Представь, как сложно было путешествовать со злым кицунэ. И по радио только J-pop! – Кваскви преувеличенно поежился.

«И я тебе рада, придурок».

– Помоги! – Пон-сума приподнял Кена, и Кваскви отодвинулся, позволяя нам выбраться на свежий воздух. Боль в голове угасала, но я все еще злилась на Кваскви, себя, тупой пол пещеры и трещину в голове от столкновения с ним, это если не учитывать Пон-суму и его банду.

– Кену нужно в больницу, – сказала я, когда мы осторожно опустили его на траву. На солнце он был бледным, ярко-красные точки были на его щеках, глаза двигались под закрытыми веками, штанины замерзли от крови или слизи дракона.

– Никакой больницы, – сказал Пон-сума. – Мидори, – он хмуро посмотрел на Кваскви. – Что ты с ними сделал?

Кваскви невинно пожал плечами и указал на тропу. Бен и Мурасэ сидели, привязанные к табличке, синие перья рассыпались вокруг них, торчали из их ртов как кляпы.

Левый глаз Бен был с темнеющим синяком. Красные параллельные царапины были на обоих предплечьях. Мурасэ выглядел целым.

– Кен, не я, – сказал Кваскви. Он был в своей кожаной куртке, цепях и синей фланелевой рубашке, так что не мог выглядеть невинно. – Он немного злился.

– Отпусти их, – сказал Пон-сума.

– Что угодно, принцесса.

Пон-сума проигнорировал усмешку, прошел к Бен и Мурасэ и стал развязывать их. Они выплюнули перья, их стошнило, и Пон-сума стучал им по спинам, пока они кашляли.

Кваскви осторожно коснулся моего плеча.

– Кен будет в порядке.

Я хотела растаять от этого прикосновения, перестать подавлять боль и давление от съеденных снов, но я не доверяла Кваскви. Я не знала, кому могла доверять в Японии.

Хоть Кен пришел за мной, пролез в логово Черной Жемчужины, а теперь лежал на траве с ранами и без сознания, я не была уверена и в нем.

Я хотела поверить, что Кен сделал все это, переживая за меня. Но он выдал мое имя Совету. Там было предательство, и я не знала, как глубоко оно шло. Я дрожала, была голодной, устала и не знала, как долго смогу сдерживать дрожь нижней губы.

Кваскви крепко обнял меня одной рукой, уткнул мой нос в теплую ножу своей куртки, от которой пахло Old Spice и солнцем. Он отпустил меня, когда Пон-сума подошел с Бен и Мурасэ.

Бен подбежала к брату, упала на колени и проверила пульс Кена на запястье и шее.

– Ровный, но слабый.

Кен со стоном открыл глаза.

– Не заставляй Кои трогать Черную Жемчужину! Бен, она не готова.

– Поздно, – сказал Кваскви. Кен попытался сесть и застонал, сжимал запястья Бен.

– Что случилось? – осведомилась бен.

– Баку не смогла справиться с Жемчужиной. Древняя сломала Вестнику ноги, – сказал Пон-сума. – Нужно доставить его к Мидори.

– Я пригоню машину, – сказал Мурасэ и быстро побежал к полю.

– Кои? – глаза Кена были открытыми, но он был в смятении. Я опустилась с другой стороны от него.

– Я тут. Все хорошо, – я потянулась к нему, чтобы ощутить, что он реален, чтобы успокоить себя, что он дышал.

– Я нашел тебя.

– Да, – сказала я.

– Прости. У меня глупая сестра.

– Да.

– Дикая, – сказал Кваскви. Он вытянул руку и прижался головой к изгибу локтя другой руки. Дэббинг? Серьезно?

– Эй! – возмутилась Бен.

Я пронзила ее недовольным взглядом в стиле Марлин Пирс.

– Ты нас похитила.

– И все же!

Машина подпрыгивала на траве, обогнула знак «стоп» у белой ограды. Пон-сума и Мурасэ прибежали с одеялом вместо носилок. Кен сжал мой рукав.

– Она останется со мной.

– Мы все едем в одно место, – сказал Мурасэ. Мы устроили Кена на одеяле и донесли до заднего сидения машины. Я неловко втиснулась туда, голова Кена была на моих коленях. Пон-сума и Мурасэ отправились на сидения впереди.

– А я? – сказала Бен.

– Катись в ад, – сказал Кен таким голосом, словно проглотил камни.

Мурасэ опустил окно.

– Встреча в музее.

Бен посмотрела на Кваскви. Тот улыбнулся в своем стиле и помахал руками как крыльями.

– У меня все продумано.

– Вперед! – сказала я. Мы поехали, оставив Кваскви и Бен смотреть на нас. Я хотела спросить у Кена, нашел ли он мое послание на банке, как он добрался до меня и почему не сказал о Черной Жемчужине, но ему было больно, и этот разговор не нужно было слышать всем. Пон-сума и Мурасэ говорили на английском, так что у нас не было личного языка. Всю жизнь я могла говорить о тайнах с Марлин и папой на японском. И слова подступали к горлу.

– Ты в порядке? – лицо Кена выглядело непривычно на моих коленях.

– Это было как с Буревестником, – сказала я. – Я не могла вырваться. Но твой лес помог остановиться, отогнать сны Черной Жемчужины от моей сути… – я замолкла, заметив глаза Пон-сумы в зеркале заднего вида.

Кен медленно моргнул, и сила пропала с его лица, словно он сдался тревоге. Он был ослабшим, открытым.

– Не так все должно быть. Я знал, что ты сильная, – прошептал он. – Твоя способность забирать силу у бодрствующего была для меня неожиданностью. Так сильно, так быстро. Но ты в порядке. Ты вернулась.

Его палец робко замер у моего запястья. Просил позволения на прикосновения. Его способность касаться меня без фрагментов была частью нашей растущей близости. Я кивнула, разрешая ему. Вряд ли что-то передастся. Я была выжжена.

Я навредила ему, забрав фрагмент с лесом, чтобы вырваться из хватки Жемчужины. Поэтому он не хотел, чтобы я трогала его в той пещере? Я убрала влажные волосы с его лба, и он ответил лаской, губы задели мою ладонь. Теперь он не боялся.

– Тебе нужно многое объяснить, – строго сказала я, но боль в ответ поднималась во мне. Вне пещеры драконши Кен источал приятное тепло. Даже раненый и беспомощный, он пронзал меня взглядом потемневших глаз.

– Не позволяй Мурасэ-сану или Совету заставлять тебя сегодня.

– Я боюсь того, что ты можешь заставить меня сделать, – прошептала я.

Кен нахмурился сильнее.

– Да, есть такое.

Это сломало чары его взгляда. Я легонько стукнула его. Мы подъезжали к музею. Неровная дорога заставила Кена закрыть глаза и шумно дышать от боли.

Мидори открыла входную дверь. Пон-сума и Мурасэ вытащили Кена из машины, оставив холод и пустоту у моего тела. Я пошла за ними к кухне с татами. Мидори заставила их опустить Кена на низкий столик, где она уже разложила ошеломительное количество бинтов, баночек, тюбиков и шприцов.

– Вы писали про сломанные ноги? – сказала Мидори.

– Черная Жемчужина, – сказал Пон-сума.

Мурасэ помрачнел.

– Он не должен был так пострадать.

– Холод Юкико-сама в пещере Черной Жемчужины забирает энергию, – сказала Мидори поучающим тоном. И добавила мягче и тревожнее. – Ты потерял много крови, юноша.

Кен снова закрыл глаза, кожа была бледной и потной. Мидори повернулась к Мурасэ.

– Где Бен?

– Она прибудет с Сиваш Тийе.

«Стоит спросить у Кваскви, что значит Сиваш Тийе. Позже».

Пон-сума взял Кена за руку и показал Мидори.

– Посиневшие кончики пальцев.

– Опасность гиповолемического шока.

– Что с ним такое? – мой вопрос прозвучал высоко, истерично. Я не могла справиться с внутренним давлением съеденных снов. Мне нужно было кого-то или что-то побить.

– Мидори-сан и Пон-сума-сан – обучены. Кен будет в порядке.

– У тебя не первая положительная? – спросила Мидори.

Я без слов покачала головой. Кену нужно в больницу! Почему они просто стояли и смотрели на него? Он умирал! И они были беспомощной кучкой манипуляторов, которым нельзя было доверять. Им было плевать, что Кен угасал на их глазах!

– Кои, – вдруг прозвучал за мной голос. Я испуганно обернулась, все мои тревоги и страх, беспокойная энергия из сна Черной Жемчужины поднялись во мне с черным ревом эмоций, мой кулак полетел по воздуху. Он попал по лицу Бен.

Бен отлетела на татами.

– Твою мать!

– Язык, – сказала Мидори.

– Она ударила меня! По тому же глазу, то и Кен.

Мои костяшки болели. Я пыталась сменить злость на лице виноватым видом. Мидори подошла, чтобы помочь Бен встать, и сжала ее за локоть.

– Кену нужно переливание. Помой ладони и руки с антибактериальным мылом.

– Серебряная игла? – сказал Пон-сума. Мидори резко кивнула, и они вдвоем принялись открывать бутылочки, бинт и прочие орудия пыток.

Кваскви подошел от двери, подняв в воздух руки.

– Не атакуй. Тут невинный зритель.

Я пронзила его убивающим взглядом Марлин.

– Кои. Ты реагируешь от съеденного сна Черной Жемчужины. Сделай что-то с энергией, выпусти ее прогулкой, – тихий голос Кена притянул меня к нему. Я потянулась к его ладони, свисающей с края стола, где ее оставил Пон-сума.

Кен открыл глаза.

– Иди с Кваскви. Я буду в порядке. Бен и Мидори не позволят ничему случиться со мной.

«Он не включил в это Мурасэ», – я убрала руки за спину.

– Я справлюсь.

– Если уходишь, иди, – сказала Мидори. Она была в перчатках, держала шприц с прозрачной жидкостью. Пон-сума вонзил большую иглу в вену Бен и отодвинул меня в сторону костлявым бедром.

– Теперь мне можно уходить?

Пон-сума раздраженно посмотрел на меня.

– Мы могли бы сходить в пекарню за хлебом с карри или шоколадными круассанами, – сказал Кваскви. – У них может быть мокко.

Я сглотнула слюну. Нет. Я не могла убежать от этого бардака. Даже ради кофе. Я покачала головой.

Мурасэ указал на другой стол.

– Хотя бы присядь. Нам стоит обсудить произошедшее.

«Еще чего, Шерлок».

Кваскви сел возле меня на татами, Мурасэ достал маленький традиционный кюсю с длинной ручкой и чайные листья. Он налил воды на листья из электрического чайника, расставил чашки из хорошего зеленого фарфора. На той, что была возле меня, была паутина трещин, склеенная блестящим золотистым веществом.

– Мы не враги, – сказал Мурасэ.

Кваскви издал смешок.

– Вы похитили меня и сунули в ледяную пещеру с огромным драконом.

– Ей не нравится то, как вы видите дружбу, – сказал Кваскви.

Я стукнула его по плечу, его цепочки загремели.

– Ты тоже меня похищал и повел к Буревестнику, чтобы тот меня подчинил, при первой встрече.

– Верно, – Кваскви не стеснялся. Он повернулся к Мурасэ. – У вас еще есть надежда.

Я ударила его еще раз.

– Мой старший помешал в неудобный момент.

– Ваш старший? – повторила я.

– Как интересно, – добавил Кваскви.

Мурасэ напрягся и слабо кивнул. Мурасэ был отцом Бен и Кена? Он был чистокровным кицунэ. Я посмотрела на Пон-суму и Мидори, заканчивающим перевязывать левую ногу Кена, пока Бен тихо сидела на стуле, соединенная трубкой с локтем брата. На лице Кена появилось облегчение. В том шприце, видимо, было сильное обезболивающее.

Папа медленно прошел в комнату, левая сторона его лица была мятой ото сна, но глаза были ясными.

– Папа, – я придвинула к месту возле себя подушки. – Ты проснулся, – и был в порядке. Он кивнул, окинул меня взглядом.

Мурасэ предложил папе чай в чашке с золотой паутиной точными движениями церемонии. Папа взял ее обеими руками и склонился, вдыхая ароматный пар.

– Эта чашка треснула и была починена, отличается от своих собратьев. У нее уникальная история. Теперь она еще красивее, потому что была сломана.

Папа снова был не в себе? Но он только что казался собой. Уставшим, но он управлял телом с военной выдержкой, как было до Альцгеймера или, что точнее, тумана из-за отказа пожирать сны.

– Была бы у нас история такой видимой, – сказал Мурасэ.

– Вы уже знаете, что я разбит, но не думайте, что это сделало меня слабым. Если еще раз отведете ее к Черной Жемчужине, сделаете меня своим врагом.

Что-то потеплело во мне от силы в голосе папы. Он почти был решительным суши-поваром, отдающим приказы, как поступить дальше. Мурасэ напрягся, его лицо было мрачным, как у папы.

– Мы организованы куда сильнее, чем вы помните, Хераи-сан.

В спокойном тоне скрывалась угроза, и волоски на моих руках встали дыбом.

– Ваша семья достаточно навредила, – сказал папа. – Не втягивайте Кои в свои игры.

– Вы привезли Черную Жемчужину сюда, – сказал Мурасэ. – Вы дали Совету доступ к ее снам. Ваша семья создала эти игры.

– Уже нет, – мрачно сказал папа. – Я вернулся ради дочери, а не чтобы продолжать бред, который они зовут выживанием.

«Забавно, я думала, что мы прибыли сюда лечить его», – что он имел в виду насчет меня? Проблемы были не у меня. Хотя несколько проблем было. Но это было нормой в моем понимании, и я могла привести жизнь в порядок, если бы не его тайна с баку.

– Наши цели вполне могут пересечься, старый друг, – сказал Мурасэ.

Ого. Раз он перестал говорить драматично и официально, что-то приближалось. Я села прямее, стараясь в это время прислушиваться к яростному шепоту Мидори и Пон-сумы за нами.

– Я отвернулся от Совета и его не продуманных махинаций.

– Мы – не Совет.

– Тогда почему придерживаетесь тех же коварных стратегий?

Жизнь с папой хорошо научила меня распознавать злость японца под спокойным видом. Мурасэ не двигался, не моргнул за минуту. Он застыл под взглядом папы, будто статуя, сдерживая гнев.

Не я одна заметила. Мидори подошла, сняла латексные перчатки в крови Кена и коснулась сжатого кулака Мурасэ.

– Простите наше невежество, Хераи-сан. Мы сожалеем, что подвергли вашу дочь опасности.

– Мы все в опасности, – проворчал Мурасэ.

Кваскви вытащил из кармана хлеб с сыром, как волшебник с кроликом.

– Вам это явно нравится, ребята из Зеркала. Мы с Кеном были только началом, – он сорвал упаковку и опустил хлеб с сыром на стол, хитро поглядывая на меня, словно бросая вызов взять еду.

Мидори с тревогой переглядывалась с Мурасэ. Через миг она отцепила Бен от трубки. Пон-сама заклеил ее руку пластырем.

– Что? – сказала Бен.

– Совет близко, – сказал Кен. Он зевнул. Веки медленно опустились на темных хищных глазах на лице кицунэ.

– Иди, – сказала Мидори. Она сняла перчатки и толкнула Пон-саму между лопаток.

Кваскви встал, спокойно потянулся, но не мог никого обмануть. Он готовился к стычке. Я грызла оставленный хлеб с сыром. Кваскви не отреагировал. Он смотрел только на Пон-суму.

– Я не убегу, – сказал Пон-сума.

– Нельзя, чтобы Тоджо тебя тут нашел, – сказала Мидори.

– Я не боюсь каппы или снежной женщины, – сказал едко Мурасэ. – Мы за себя постоим.

«Каппа? Серьезно? Кавано был наполовину лягушкой, речным духом?».

Мидори опустилась рядом с ним.

– Мы не угадали, что они отправят только Вестника за баку, но мы клялись, что прямого столкновения не будет. Если Кавано-сан и Юкико-сан придут сюда, им придется наказать нас за вызов их власти. Или хотя бы за похищение.

– Нет, если похищения не было, – сказал Кваскви.

Хлеб застрял в моем горле. Я закашлялась, и Кваскви склонился и с силой стукнул меня по спине.

– Эй!

– Ты перебиваешь продумывание преступления.

– Пап, – он молчал, но сжимал губы, и блеск его глаз давал понять, что он не рад. – Ты им доверяешь? – я не знала, имела в виду Зеркало или Совет.

– Дайте слово, что не попросите Кои снова трогать Жемчужину, и мы соврем для вас, – тихо сказал он. – Я привез Кои сюда, чтобы показать ей свою родину.

Было сложно помнить, что это была родина папы сто лет назад.

– Точно?

– Все эти годы я скрывал от тебя Иных и то, что значит быть баку. Это было ошибкой. Я думал, что смогу защитить тебя. Оградить от своих проблем.

«И я стала затворницей, боящейся, что схожу с ума».

– Изоляция – не верный ответ для Совета или хафу, – сказал Мурасэ. – Потому Зеркало нуждается в вас, Хераи-сан.

– Потому они нужны тебе, Кои-чан, – добавил папа.

– Мы – ваш народ, – сказала Бен. – Мы вам поможем.

– Если Черная Жемчужина вас не раздавит, – сказал Кваскви.

– И ты, – тихо спросила я, глядя только на морщинистое папино лицо. – Где твой народ?

Папа посмотрел с вызовом и печалью в словах.

– Мертвы. Они все мертвы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Мы с Бен, выглядящие безобиднее всех, к недовольству Бен, были отправлены в прихожую музея ожидать прибытия Совета. Мы сидели за металлическим столом, пили чай и ели бутерброды с огурцами и крем-сыром без корочки, которые быстро сделала Мидори.

Мидори заявила, что, если Совет увидит меня вместе с похитителем, они не начнут атаковать. Она и воинственный Пон-сума приглядывали на Кеном в комнатке, где папа и Мурасэ продолжали обсуждать спокойно, но с угрозой цели Зеркала, готовые помочь, если ситуация обострится. Кваскви порхал между группами, носил новости и салфетки.

– Хераи-сан прав, – Бен улыбнулась, жуя бутерброд. – Мы нужны тебе.

– Я тебя умоляю, – фыркнула я.

– Не могу представить, как жить, не зная, какой ты. Сложно даже расти как хафу и знать обе стороны.

«Глупая не знает и половины. Попробуй расти как метис и мифологическое существо».

– Вы с Кеном наполовину люди, да? Мурасэ – ваш отец?

Бен кивнула.

– Но Мидори – не наша биологическая мать. Она – вторая жена отца. Моя мама умерла давным-давно, – в ее голосе была печаль, но лишь эхо горя, которое всегда было с ней.

– О, мне жаль.

«Мурасэ и Мидори вместе? Это логично», – я представила генеалогическое древо кицунэ. Мурасэ и Мидори были наверху, а Бен и Кен – как их дети.

– Не стоит. Она прожила полную человеческую жизнь.

Человеческую жизнь. Как давно это было?

Иные жили дольше. Это означало, что Бен и Кен пережили свою мать на десятки лет?

Я подумала о видении Кена, которое он передал мне в Токио. Его мама была в кимоно, фонарей на электричестве не было. Она держала умирающего мужчину на улице с брусчаткой. Это было до Второй мировой войны. Сколько же лет было Кену? Он был опытнее в отношениях, но насколько? У него был опыт из сотен девушек?

Грудь сдавило. А Марлин? Она была человеком, по крайней мере, не росла, вздрагивая от прикосновений. Но она тоже была дочерью папы, так что была хафу. Грудь болела от мысли, что Марлин не получила гены Иных, и я переживу ее на десятки лет.

Кваскви пришел, покачивая бедрами, с тарелкой кусочков яблока, красная кожура на каждом была разделена так, что торчала как ушки кролика.

– Итак, – сказал он спокойно Бен. – Расскажи мне о Пон-суме-сане. Ты могла бы представить нас парой?

Бен опустила последний бутерброд.

– Ты хочешь закрутить с белым волком?

Кваскви улыбнулся, сверкая зубами, но впервые за нахальством было видно нотку надежды юноши.

– У него уже есть партнер?

– Ах… нет… он – волк Севера, – Бен сделала паузу, чтобы это успели обдумать. – Может, он и хафу, как остальные в Зеркале, но его люди умерли еще тогда, когда в Японии были мои монгольские предки.

– Мило, – сказал Кваскви. – Я прослеживаю гениальную связь.

Бен закрыла рот, словно только что поняла, что выдавала все о Пон-суме на тарелочке.

– Что случилось с Черной Жемчужиной? – сказал Кваскви, сменив тему. Он выдвинул металлический стул, развернул его и сел, опустив скрещенные руки на спинку. – Ты можешь ее освободить?

– Не знаю, – сказала я. – Она очень сильная, но не совсем проснулась. Она не понимает, где она. Улликеми хотя бы хотел моей помощи.

– Мурасэ-сан пообещал не просить Кои-сан трогать Черную Жемчужину, – сказала Бен. – И Совет не захочет, чтобы она была возле древней, пока они не убедятся в ее верности.

– Тебе-то что? – спросила я.

– Ты меня знаешь, – сказал Кваскви, доставая толстый стебелек травы из-под водопада черных волос над ухом. Он сунул его между зубов, напоминая деревенского парня. – Всегда ищу проблемы.

Бен встала, сжала металлический край стола.

– Они тут.

– Лучше сядь, – протянул Кваскви. – Разве мы не должны выглядеть как друзья, приехавшие посмотреть на достопримечательности?

Бен села и взяла брошенный бутерброд. Во рту пересохло, но моя чашка была пустой.

Дверь музея распахнулась с грохотом. Три тощих юноши в черных костюмах и с серыми галстуками прошли и встали, широко раздвинув ноги, в защитном треугольнике. Их лица были острыми и хищными, как у кицунэ. На миг я вспомнила Нариту и Красную рубашку. Но они не выглядели знакомо. Как только главный из черных костюмов посмотрел на меня, он коснулся рукой уха и быстро забормотал в микрофон.

Лысый монах, он же Кавано, Каппа, и Тоджо прошли в музей, Юкико парила следом как призрак снежной королевы.

– Фудживара Кенноске, – осведомился Кавано, словно там стоял Кен, а не мы, – что ты позволил Восьмерному зеркалу натворить?

Бен снова встала, но Кваскви потянул ее рукой вниз, все еще спокойно опираясь на спинку стула.

– Снова опоздали на праздник, Кавано-сан?

Тоджо не слушал Кваскви, прошел к Бен и сжал ее воротник обеими руками. Он поднял ее, скручивая воротник так, что Бен не могла дышать.

– Ты зашла слишком далеко. Ты довела Кавано-сана.

Кавано молчал и не двигался. Ждал, что Кен волшебным образом придет и объяснит? Он не переживал из-за того, как Тоджо обходился с Бен.

Бен оскалилась, как хищная кицунэ, и стражи напряглись. Она выгнулась, жилы проступили на шее. Она ударила головой по переносице Тоджо.

Тоджо отпустил ее, охнув.

Я чуть не стала за нее болеть. Тоджо был придурком.

Бен с вызовом смотрела, как Тоджо прижимает руку к носу.

– Мы не можем стоять в стороне и позволять старым дуракам решать судьбу Иных.

– Иных? – струйка крови собиралась на губе Тоджо. – Я покажу хафу, что умеет старый дурак.

Огонь вспыхнул на плечах Тоджо, выгнулся яростно пылающей аурой, словно он был древней статуей Амида Будды на троне. Он схватил Бен, и огонь перешел на ее руки. Они горели.

Бен отпрянула, покатилась по полу, стонала, а в воздухе воняло горящей плотью. Я сбросила кардиган и стала тушить им огонь.

– Хватит, – сказал Кавано.

Тоджо скривился, и огонь пропал.

Бен отодвинула мой кардиган.

– Я в порядке, хватит! – она потянула за блузку, пуговицы расстегнулись, и стало видно черный спортивный лифчик, но на груди Бен не было следов. Ее руки и шея были невредимыми.

Иллюзия? Эта иллюзия была куда сильнее, чем использовал Кен – я ощущала запах гари и жар от огня. Тоджо не был хафу. Я поняла, что иллюзии Кена с лицом были ограниченной версией того, что мог делать чистокровный кицунэ.

«Во что я ввязалась?».

Наш шум вызвал подкрепление. Мурасэ стоял на пороге, возмущенный и мрачный. Он выражал вызов, приподняв голову выше, и в нем не было ни капли страха.

– Кавано-сан, – сказал Мурасэ. Он поклонился Тоджо и Юкико. – Хотите присоединиться к Хераи Акихито в нашей экскурсии по его родине?

Тоджо недовольно фыркнул. Три черных костюма поспешили встать треугольником за ним. Хоть Тоджо был невысоким, он глядел на нас, задрав нос, словно мы были грязными детьми, пойманными с руками в банке с печеньем.

– Вы похитили баку. Отдайте его и Вестника немедленно, – сказал Кавано.

Кваскви ткнул меня локтем в ребра.

– Похитили? – мой голос оборвался посреди слова. – Папа решил показать мне Хераи-мура.

Юкико подплыла к Мурасэ, пронзила его холодным взглядом. Он кашлянул и чуть отклонился.

– Хераи-сан в дальней комнате, – Юкико кивнула Кавано и поплыла по коридору к указанной комнате.

Кавано махнул рукой на всю комнату.

– Восьмерное зеркало хочет войны, – сказал он. – Черная Жемчужина в опасности. Вы использовали Хераи Акихито-сана.

– Это была я, – вырвались слова. – Папа рассказал о Черной Жемчужине, и мне стало любопытно. Я не хотела никого расстраивать.

Тоджо скрестил руки.

– Еще больше лжи.

Кавано поднял руку, заглушая его.

– Ты пыталась съесть ее сон?

– Я не знаю, что именно произошло. Сны Черной Жемчужины были очень сильными. Я… немного застряла. И Кен пришел и вытащил меня.

– И в благодарность получил переломы ног, – добавил Кваскви.

– Вестник травмирован? – Тоджо звучал уж слишком раздраженно от возможного неудобства, но не встревожено. Он мне не нравился.

– Мидори им занимается. Он тоже в дальней комнате.

Один из стражей напрягся. Другой с тревогой посмотрел на Бена и Мурасэ, которые успели оказаться по сторонам от Кваскви и меня. Пятеро против четверых, и стражи переживали, что появится раненый Кен?

Кавано смотрел на нас по очереди, с неодобрением на Бена и Мурасэ, но без эмоций на меня. Он уставился на Кваскви.

– Твоя выгода в этом неясна, Сиваш Тийе. Ты будешь мешать праву Совета забрать Хераи Акихито?

Мне стоило злиться или радоваться, что он не посчитал меня важной?

Кваскви сплюнул стебелек. Он как-то упал на блестящую кожаную туфлю Тоджо.

– Зачем мне портить наши выгодные отношения? – от ленивого саркастичного тона мышцы на щеке Тоджо дергалась. – Но, может, кому-то из вас стоит спросить об этом у нее, – он махнул большим пальцем в мою сторону.

– Н-не знаю, закончилась ли экскурсия папы, – пролепетала я. Я очень не хотела идти куда-то с черными костюмами или Тоджо. Мы не смогли обмануть их выдуманной историей, но Тоджо и Кавано подыгрывали из дипломатических соображений.

– Хераи могут оставаться тут, сколько пожелают, – сказал Мурасэ, убирая руки за спину. – Наше соглашение в силе. Восьмерное зеркало будет приглядывать за Черной Жемчужиной, не бросая вызов решению Совета оставить ее в Хераи-мура.

Это так он называл бред с освобождением Жемчужины, который заливал мне?

Тоджо прекрасно понимал хитрость Мурасэ. Как для низкого мужчины, он умудрялся забрать весь воздух из комнаты, пока стоял там, скрестив руки, с красным лицом.

– Как долго это будет позволяться? – сказал он тихим голосом, но его слышали все.

Кавано не слушал его.

– Наше соглашение не изменилось, но оно не включает баку или Вестника. Мы заберем их в Токио.

Мурасэ медленно покачал головой.

– Будет грубо увозить отсюда Хераи-сана и его дочь.

– Мы не торгуемся. Вестник наш, и мы требуем баку как жест доброй воли.

– Странно, что вы игнорируете в нас то качество, которое так цените в Вестнике, – сказала Бен. Она поправила одежду, но недовольство бурлило в ней, ощущаясь жаром, как от двигателя.

Улыбка Кваскви стала шире, он отклонился на стуле, веселясь от словесной перепалки. Конечно, он понимал всю историю их политических разногласий. Я – нет.

Черные костюмы ерзали, Тоджо нахмурился сильнее.

«Я – Вестник. Я приношу Смерть», – боль Кена, когда он говорил о том, на что способен, в Портлэнде, как он забирал жизни Иных, была настоящей. Но Бен намекала, что все хафу могли убивать. Это придавало Зеркалу новую грань силы.

– Кои тоже поняла, – Кваскви неспешно опустился на стул напротив Кавано и отклонился. – Остальные явно еще не додумались.

Конечно, Кваскви не унимался. Иллюзия Тоджо была лишь уловкой. Она причиняла боль, да, но заставлять людей думать, что они горят, нельзя было сравнить с реальностью ударом ножом в грудь. Хафу были опасными.

– Я хочу остаться тут, – сказала я. – И папа вряд ли отправится с вами.

– Он должен! – сказал Тоджо.

– Мы официально попросим его присутствия, – сказал Кавано. Он кивнул на входную дверь, и черные костюмы вышли, выглядя радостно. – Жест доброй воли.

Мурасэ поклонился.

Кавано выпрямился, явно ожидая, что мы отведем его к папе.

Кваскви не мог сдержать веселья.

– О, давайте все пойдем к Хераи-сану, – он встал и зашагал по коридору, посвистывая.

В дальней комнате было душно, ее переполнили эгоизм и самоуверенность мужчин, собравшихся у низкого столика, где папа сидел со своим чаем. Нетронутый напиток стоял перед ним, источая пар. Юкико сидела рядом с ним без движения, чуть прикрыв глаза, ладонь лежала на плече папы. Кен, Пон-сума и Мидори напряженно собрались на другой стороне комнаты.

Кен попытался сесть, его поддерживал Пон-сума. Внезапная тревога на лице Кваскви выглядела забавно, он поспешил туда. Он подпер Кена с другой стороны, касаясь при этом руки и ладони Пон-сумы. Белый волк с Севера недовольно фыркнул и уставился на Тоджо. Ему явно не нравился Тоджо.