Текст книги "Черная акула"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

– И все-таки припомни, почему ты назвал убитого «танкачом»?

– Сейчас попробую, – пообещал Серега, куснул бутерброд и, уставившись в потолок, принялся тщательно и быстро работать челюстями. – Танкач, танкач… – прошамкал он. – И правда, к чему же я это сказал? А-а! – Он вдруг хлопнул себя по лбу. – Ну да, точно! Танкач он и есть. То есть, пардон, был. Вы форму-то его видели? – Епифанов закашлялся, пару раз гулко хлопнул себя по груди. – Чуть не подавился, – сообщил мимоходом.

– А что у него с формой? – не понял Максим. Серега поискал, куда бы положить остатки бутерброда, кивнул, буркнул:

– Сейчас, – ушел в кухню и вернулся обратно уже с пустыми руками, объясняя на ходу: – Технота у него танкаческая. Это я вам точно говорю. Я такие видал. Даже купить хотел, сварить и летом вместо джинсов таскать.

– Техничку? – удивился Максим.

– Ну и чего? Не куртку, понятное дело, а штанцы. Штанцы у танкачей знатные, навороченные. Это вам не камуфляж какой-нибудь задрипанный. Такие порты на каждом втором не увидишь.

– А с чего ты взял, что это именно танкистская техничка? – поинтересовался Максим с откровенным любопытством.

– А в других войсках, товарищ полковник, и технота другая. Попроще. Обычные широкие штаны. Вы уж мне поверьте, я знаю. У меня почти все друзья сапоги топтали.

– А сам?

– А самому не пришлось, – усмехнулся Епифанов.

– Здоровье не позволяет?

– Похож на больного? – Серега хлопнул ладонями по своему объемистому пузцу. – Но, в общем, верно. Было бы желание, а причина сама отыщется.

– Понятно. – Максим уже пожалел о том, что перевел разговор на скользкую тему. Немного смахивало на нравоучение. – Значит, говоришь, парнишка танкистом был?

– Танкист, танкист, можете мне поверить, – ухмыльнулся Епифанов. – Гарантию даю, стопроцентную. Из комнаты появилась пожилая женщина. Седые волосы ее были собраны в пучок на затылке. Она близоруко посмотрела на Максима, затем перевела взгляд на Сергея и сказала укоризненно:

– Сережа, ну что же ты гостя на пороге держишь? Вы проходите в комнату, – обратилась она к Максиму.

– Да нет, спасибо, – улыбнулся тот. – Я уже ухожу.

– Мамуль, успокойся. Товарищ полковник сейчас уходит, – громко и отчетливо произнес Сергей, затем повернулся к Максиму и пояснил: – Старенькая она уже, слышит плохо. Иди, ма, смотри телевизор.

– Пригласил бы человека пройти, чаем бы угостил, – продолжала женщина.

– Да не хочет он чаю! – гаркнул Сергей. – Иди, ма. Женщина скрылась в комнате.

– Вот так. – Сергей развел руками. – Как говорится, чем богаты…

– Понятно. Спасибо, Сергей.

– Да не за что. Заходите, если что. Лучше домой, – хмыкнул тот. – На работу ко мне заходить без особой нужды удовольствия нет. Максим засмеялся:

– Это верно.

– Так что добро пожаловать. Чем смогу, тем помогу. Но не больше, – хмыкнул довольный собой Епифанов. Максим откланялся. Выйдя из подъезда, он несколько минут постоял, вдыхая полной грудью свежий морозный воздух. Сумерки уже сгустились, на улице зажглись фонари, словно многочисленные гирлянды светились окна. Максим забрался в «Волгу» и на вопросительный взгляд шофера сказал:

– Домой, Паша. Теперь домой. Глядя на проносящиеся за стеклом машины, он задумался: «Итак, что у меня имеется на данный момент? Убитый был одет в техническое обмундирование танкистов, а на шевронах – знаки различия частей связи. Судя по мозоли на ноге, парнишка молодой совсем. Наверное, только призвался. Может быть, пару месяцев. В таких случаях мозоли на ногах – обычное дело. Пока толком научишься портянки мотать, столько раз ноги собьешь – не сосчитать. Пойдем дальше. Техничка подписана, а форма – нет. Ни сапоги, ни ремень, ни шапка, ни ПШ. Конечно, можно было бы предположить, что в той части, где проходил службу убитый солдат, подобная практика не распространена. Хотя это и нарушение инструкций. Ну да бог с ним, не все инструкции соблюдаются, это и ежу понятно. Но ведь техничка-то подписана. Почему же на других личных вещах не проставлена фамилия? – Максим нахмурился и закусил верхнюю губу. – Тем более солдат совсем молодой. Ведь ни для кого не секрет, что дедовщина в той или иной мере продолжает процветать. Ну, срочников сейчас не так много. Но от этого дедовщина меньше не становится. У так называемых „дедушек“ есть дурная манера: забирать у молодых бутсы – наращивать скошенный каблук и тому подобные вещи. Причем особо ценятся бутсы новенькие, блестящие. А ведь на парне как раз такие и были – каблуки не сбитые совсем. Так почему же Шалимов Юрий Герасимович не удосужился проставить на них хотя бы инициалы? Ну-ка, ну-ка, ну-ка…» – Он наклонился вперед и прикрыл ладонью глаза.

– Что такое, товарищ полковник? – встревожился водитель.

– Да нет, Паша, все в порядке. Думаю просто, думаю. Размышляю.

– А то я решил, что укачало вас.

– Да нет, все в порядке. Ты за дорогой смотри. «А может быть, – продолжал размышлять Максим, – именно из-за этой формы и похитили тело? Может быть, нужна была не подписанная форма, а как раз форма с отсутствием всяких подписей, чтобы не возникало вопросов? Этих самых вопросов: „Почему на форме нет фамилии и инициалов?“ Правда, куртка подписана, но кто теперь скажет точно, сколько этой куртке лет? Полгода, год, два? Возможно, Юрий Герасимович Шалимов давным-давно ушел на дембель и преспокойненько проживает в каком-нибудь Урюпинске вместе с женой и двумя детишками. Что-то во всем этом было. – Максим откинулся на сиденье. – Допустим, что отсутствие фамилии, инициалов и номера военного билета на личной одежде обусловлено тем, что кому-то не хочется, чтобы солдата могли опознать. Хотя солдат ведь может опознать себя и сам. Если только он… Ну да, если только он не будет лежать в жидкой зимней грязи, разбросав руки крестом, с раздавленной ногой и пулей в голове. Итак, что же происходит? Некто, занимающий определенное положение в военной епархии и обладающий достаточной властью, использует в своих интересах солдат срочной службы. При этом солдаты обезличены для всех, кроме самих себя. Вывод напрашивается однозначный: скорее всего ребят используют в откровенно незаконных целях, а использовав, уберут, как отработанный материал. Отсюда вытекают два вопроса. Первый: для какой работы задействовали солдат? Второй: каким образом будут прикрывать их смерть? Строительство в самом деле отпадает. Что еще? Какие-то секретные работы? Какие? – Максим, как ни старался, не мог отыскать ничего подходящего. – Ну действительно, не на урановые же рудники их загоняют? А это вариант, – подумал Максим. – Солдат могут использовать для погрузки и транспортировки чего-то, что представляет либо физическую опасность, либо строжайшую тайну. Что это может быть? Оружие? Ну, допустим. Автоматы, гранатометы, пистолеты, и все тоннами. Но опять-таки и здесь не обязательно убивать людей. Достаточно замазать маркировку на ящиках, погрузить их на машины или в вагоны, и отправляй себе спокойненько в любую точку необъятной Родины моей. Три года никто не хватится. А может быть, и все пять. То есть какому-нибудь психопату, конечно, могло прийти в голову скрывать подобный секрет полишинеля путем убийства десятка солдат. Но соотношение „риск – выгода“ здесь слишком неравное. Риск получается неоправданным. И потом психопат, если бы и сумел толково организовать такое масштабное дело, то уж с фальшивыми документами – слишком умно. Тут работали не сумасшедшие, а сноровистые, хитрые ребята, просчитывающие каждый шаг. Только вот с трупом у них накладочка вышла почему-то. Ладно, над этим подумаем позже, а пока пойдем дальше. Если допустить, что солдат все же используют при погрузке, то грузят что-то такое, что невозможно скрыть, где не обойтись только замазыванием надписей и цифр на фанерках. Что же там грузят-то? Танки, что ли? – Максим подумал. – Хотя, возможно, тут дело вовсе и не в оружии, а в чем-то другом. Может быть, солдат используют для транспортировки наркотиков? Многовато наркотиков получается. Да и понадежнее способы есть. Однако и этот вариант нельзя исключать. Что еще? Думай, думай». Максим вздохнул, достал сигарету и закурил. Шофер посмотрел на него с недоумением. Шеф не имел привычки курить в машине. Не замечая удивления солдата, Максим затянулся и, не отрываясь, как зачарованный остановил взгляд на огоньке сигареты. «А может быть, какие-то стратегические металлы? Тоже не похоже. Это добро сейчас возят без всякой охраны, даже не особенно заботясь о тайне. Да и неоткуда тут металлы возить. Еще версии есть? Нет? Значит, пока остановимся на оружии и наркотиках. Причем первое имеет приоритет за большей правдоподобностью. Вопрос второй: каким образом надеются скрыть трупы? Самым простым и четким ходом было бы сослаться либо на ту же дедовщину, либо на боевые действия. Взять хотя бы Чечню. Или афгано-таджикскую границу. Но на границе трупы достаточно легко учесть. Так что скорее всего Чечня. Полномасштабные боевые действия. В сущности, при проведении подобных боевых операций очень легко спрятать в бумажках десяток-другой погибших солдат». Все, что он придумал, внешне выглядело вполне логично, если не считать нескольких оговорок. Во-первых, солдат, может быть, вовсе и не собирались убивать. Второе: возможно, все происходящее не имело никакого отношения ни к каким тайным операциям. Но другого объяснения уже известным фактам у него пока не было. «Ну, допустим, что я прав и кто-то пытается спрятать концы в воду. Солдат выполнял какую-то черновую работу. Предположительно занимался погрузкой чего-либо. Произошел несчастный случай – парню переехали ногу краном, бульдозером или тем же танком. Допустим. Примем на веру то, что сказал Епифанов. Если вся эта операция строго засекречена, то получается, что солдата нельзя везти в больницу. А здесь требуется именно хирургическое вмешательство. Сразу возникнут вопросы: откуда парень, почему пострадал? Так или иначе сведения о несчастном случае попали бы в прокуратуру. И вся секретность лопнула бы как мыльный пузырь. Человек, который разработал, а теперь и успешно осуществляет аферу, несомненно, должен был предвидеть подобный ход дела. – Следующий вопрос представлялся Максиму уже не в виде громадной кирпичной стены, а лишь в образе соломенной оградки. – Почему в таком случае солдата убили не там же, не в части? Да очень просто, – ответил он сам себе. – Нужно было сделать вид, что раненого все-таки отвезли в больницу. Иначе солдаты запросто могли бы взбунтоваться. Кому же приятно смотреть, как товарищ истекает кровью? Вероятнее всего, искалеченного парня положили на носилки, погрузили в машину и „отправили в больницу“. По дороге парня добили. Может быть, он почувствовал неладное и попытался выпрыгнуть из машины, в этот-то момент убийца и нажал на курок. Тело вывалилось на мостовую, но останавливаться убийцы не стали, посчитав, что дешевле выкрасть труп из морга, чем „светиться“ на дороге. В этом варианте получают объяснение кража и сверхбыстрая осведомленность преступников. Они попетляли по городу и вернулись на место происшествия, когда тело обследовали опергруппа и эксперты. Возможно, кто-нибудь окликнул Парфенова по имени-отчеству, кто-то по фамилии, а выяснить телефон не составляет большой проблемы. Логично? Вполне. Да только все это домыслы. Фантазии, похожие на правду, но не имеющие к правде ни малейшего отношения». Огонек сигареты обжег ему пальцы. Максим встрепенулся и с удивлением увидел, что держит в руке крохотный огарок. Раздавив окурок в пепельнице, он посмотрел в окно. До дома оставалось три минуты езды. Новый микрорайон, из тех, что принято называть «спальными». Максим вновь задумался. Что-то он упустил. Была еще какая-то мелочь, которую он не учел. Какая же именно? «Волга» въехала во двор, разбрызгивая колесами мокрую снежную жижу, и притормозила у подъезда.

– Товарищ полковник, – напомнил о себе водитель, – я вам больше не понадоблюсь сегодня? Максим посмотрел на него и покачал головой.

– Нет, Паш, спасибо.

– Завтра как обычно?

– Да, подъезжай к восьми. Он распахнул дверцу и начал выбираться из машины, с раздражением подумав о том, что дворники, видимо, в городе перевелись. Ботинок на треть погрузился в хлюпающую жижу. И вдруг его осенило. Он не мог бы сказать точно, что именно заставило его задать шоферу простой, совершенно обыденный вопрос.

– Паш, – прищурился Максим, – а ты домой часто пишешь? Тот пожал плечами.

– Да как сказать, товарищ полковник… Как время свободное выдастся.

– Ну, в среднем? – спросил Максим.

– Ну, раз-то в две недели точно. Иногда чаще. В армии писать особенно не о чем. Дни-то все похожи один на другой. Вы же знаете, – усмехнулся он. – У нас еще ничего, а вот в войсках, приятель мне написал, вообще скучища смертная. Их, срочников, там сейчас всего несколько человек. Остальные контрактники да офицеры. Пишет: ходят, хреном груши околачивают. Извините, товарищ полковник.

– Да нет, ничего. Ну а сам-то ты письма часто получаешь?

– Смотря от кого. – Солдат подумал, посмотрел на горящий над подъездом фонарь, затем, вспоминая, в боковое окошко и наконец сказал: – От родителей вот четыре дня назад получил. А Ленка, ну, это девушка моя, в последний раз письмо прислала недели две как. Я, конечно, понимаю. У нее на гражданке своих дел хватает.

– Но вообще часто пишут?

– Родители часто. Но знаете, сколько бы ни писали, много никогда не бывает.

– Понятно, – кивнул Максим. – Ну ладно, Паша, спасибо. Отдыхай.

– Значит, с утра к восьми? – на всякий случай переспросил тот.

– Да.

Максим повернулся, вошел в подъезд, нажал кнопку вызова лифта, продолжая обдумывать свою полуфантастическую версию: «Раз солдат держат практически в полной изоляции, значит, письма они, может быть, и получают, а вот ответить не могут. То есть писать-то наверняка пишут, но письма эти перехватываются и отправляются либо в костер, либо в мусорный бак и до родителей дойти не могут. Что бы стал делать я, если бы от моего сына, скажем, в течение месяца не пришло ни одного письма? Для начала позвонил бы в военкомат и запросил сведения о своем ребенке. Разумеется, сведений этих мне никто не дал бы. Тут надо знать армейскую бюрократию. Тогда я поехал бы в ту часть, откуда получил последнее письмо. Ну, допустим, – думал Максим, пока поднимался на свой этаж, – в части мне сказали бы, что моего сына там нет. Это однозначно. Человек, заваривший такую кашу, несомненно, позаботился о том, чтобы место, где служит солдат, ни в каких бумагах не фигурировало. То есть его вообще вроде бы не существует в природе. Пойдем дальше. Откуда-то же эти солдаты взялись? Кто-то куда-то их забирал? Значит, должны были предъявить документы, оформить листок перевода, снять с довольствия, поставить на довольствие… Предположим, мне сообщают номер новой части, в которую переведен мой сын. В конце моих поисков выясняется, что этой части нет и никогда не было. Я, разумеется, поднимаю шум. В военкоматах же у нас народ известно какой. У них на все одна отговорка: „Мы не в курсе, обращайтесь к командованию части“. И тогда я начинаю звонить во все двери. Иду в газеты, на телевидение, в Общество солдатских матерей. Короче говоря, начинаю гнать волну. Неужели человек, настолько предусмотрительный, богатый и влиятельный, что смог собрать всех этих солдат под своим крылышком для осуществления каких-то пока непонятных замыслов, который смог за полдня достать отменные документы и организовать похищение трупа, не предвидел такой ерунды? Наверняка предвидел. Так… Как же убедить родителей ничего не предпринимать? Что бы там ни говорили, а нет такой силы, которая сможет заставить мать спокойно дожидаться, пока ее ребенка привезут домой в цинковом гробу. Что же было сделано для того, чтобы родители даже не взволновались, когда от их сына не приходит писем?» Максим попытался найти какой-нибудь подходящий вариант, но у него ничего не вышло. Не существовало такого варианта в природе. Родители есть родители. В этом Максим разбирался так же хорошо, как санитар Епифанов в техничках. И все-таки неизвестный некто такой вариант нашел. Войдя в квартиру, Максим снял шинель и начал расшнуровывать ботинки. Ирина стояла, опершись плечом о косяк, скрестив руки на груди, и внимательно наблюдала за мужем. Максим молчал. Она молчала тоже. В воздухе пахло скандалом. Стянув ботинки, Максим поставил их на полку и, улыбнувшись, развел руками:

– Извини. Хотел пораньше, но дела задержали. Никак было не вырваться. Ирина тряхнула головой.

– Когда ты был рядовым дознавателем, а я – обыкновенной двадцатилетней дурой, мне думалось: вот его повысят, дадут очередное звание, переведут в прокуроры, и станет он за столом бумажки перебирать и вовремя являться к ужину. А пахать за семерых будет новый молодой дознаватель. – Голос ее звучал достаточно напряженно, но ровно, без срывов. – Времена изменились. Прошло десять лет…

– Тринадцать, – поправил Максим.

– Ну тринадцать, не имеет значения. И что же? Ты стал заместителем главного прокурора округа, получил о-огромные звезды на погоны, а я, как была дурой, так дурой и осталась.

– Ириш, ну правда не мог. Мотался целый день. То в УВД, то в морг, то еще куда-нибудь.

– Но позвонить-то можно было, чтобы я не волновалась?

– Да что со мной случится-то? – искренне изумился Максим.

– Я же на машине.

– Сегодня и на машине ездить небезопасно.

– Да, локоть о дверцу ушибить можно, – засмеялся он, и Ирина не выдержала, улыбнулась в ответ. – И потом всем известно: профессия военного прокурора – самая спокойная профессия в мире. После хлебопека. Самая большая опасность, подстерегающая военного прокурора, это заснуть на отчете у начальства.

– Я и смотрю, – хмыкнула жена, – ты все такой сонный ходишь. С восторженным гыканьем в коридор вылетел трехлетний Сережка и повис у Максима на шее. Тот засмеялся, подхватил сына под мышки и подбросил к потолку, поймал, подбросил еще раз, поставил на ноги.

– Здорово, папка! – серьезно заявил Сережка и протянул отцу руку.

– Здорово, мужик. – Максим тоже протянул сыну руку и осторожно пожал.

– Кушать будешь? – нарочито хитро, явно подражая кому-то из взрослых, поинтересовался сын. – Мама тебе уже два раза ужин грела.

– А как же. – Максим повернулся к жене. – Я голоден, как африканский лев. Р-р-р… – Он состроил жуткую физиономию и зарычал, к неописуемой радости сына. Тот завизжал и, громко топая крепкими пятками, унесся в комнату досматривать мультики.

– Иди есть, лев, – усмехнулась жена. – Ты у нас и лев, и Мегрэ, и Шерлок Холмс в одном лице. Сосиски с картошкой тебя устроят?

– А то, – засмеялся Максим. – Сейчас переоденусь и приду.

– Смотри, чтобы не подгорело. Я постараюсь побыстрее. Сережа, – позвала Ирина, – пойдем купаться, сынок. «Пойдем купаться, сынок, – беззвучно повторил про себя Максим. – Сынок». Он вдруг все понял и удивился очевидности ответа на свой самый главный вопрос. Изумился настолько, что шлепнул себя по лбу. «У этих ребят, у солдат, просто-напросто нет родителей. Пацаны наверняка детдомовские. А если и есть родственники, то какие-нибудь совсем дальние. Может быть, полунищие бабушки и дедушки. В таких случаях по закону ребята, как единственные опекуны, должны получить отсрочку, но кто из власть имущих посмотрит на такую мелочь? Закон – что дышло… Хорошая поговорка, придуманная скотом от власти. Попробуем продолжить лесенку. Труп обнаружен неподалеку от Новошахтинска – значит, точка, где крутится это темное дельце, где-то здесь, в нашей области. Номера на „уазике“ были ростовские, да и „Тим“ с „Глазовым“ появились очень быстро. По всему выходит, что человек, непосредственно отдающий приказы, сидит в штабе округа и влияние его распространяется в пределах СКВО‹СКВО – Северо-Кавказский военный округ.›. И что из этого следует? – спросил Максим сам себя. – А из этого следует то, что солдаты, задействованные в афере, проходили срочную службу именно на территории, входящей в юрисдикцию штаба округа. И навербовали их скорее всего из отдельных частей. Сводная команда. Отсюда и неувязка с техничкой. Вряд ли найдется часть, в которой одновременно служат десять-пятнадцать человек сирот. Так-так-так… – Максим вскочил и возбужденно заходил по кухне, не обращая внимания на вполне недвусмысленный запах, поднимающийся от сковороды с картошкой. – Завтра с утра нужно разослать запросы по всем учебным частям. Переводились ли из них куда-либо солдаты-сироты, если, конечно, таковые имелись, в течение… ну, скажем, двух последних месяцев. И если переводились, то куда и кто отдал приказ о переводе».

– Максим! – закричала из ванной жена. – Максим, выключи картошку, подгорает! Максим совершенно механически повернул рычажок на плите. Язычки пламени фыркнули последний раз и исчезли. А он продолжал лихорадочно соображать: «Конечно, воспитанники детских домов – идеальный вариант. Родители ведь могут потребовать проведения независимого расследования, эксгумации трупа, повторных экспертиз, еще чего-нибудь, а с сиротами все ясно. С рук долой – из сердца вон. Положили в могилу, забросали землей, поставили табличку – и все, концы в воду. А то и без табличек. В братской, отрытой экскаватором яме. И ведь вполне реально». Теперь настала пора взглянуть наверх, туда, где в черной недосягаемой вышине маячила фигура человека, облеченного властью настолько сильной, что позволяла ему без лишних вопросов перебрасывать солдат из части в часть и собирать их под своим крылом. «Где? Где он их собрал? Это должно быть место, имеющее подходы к железнодорожным станциям. Или к вокзалу, – тут же оговорился Максим. – К вокзалу, к узловым железнодорожным станциям. Может быть, к аэродрому. Хотя не обязательно, – это была первая мысль, которая скинула Максима с волны эйфории, уже охватившей его. – Не обязательно. Возможно, груз перевозят автотранспортом в какую-то отдаленную точку, а там перегружают на железнодорожные платформы, в вагоны или в самолеты. В транспортные самолеты». Невидимый некто обретал конкретные формы. Становился не просто призрачной фигурой, а перетекал в категорию реальных людей, обладающих помимо сильной власти еще и именем-фамилией-отчеством. «И званием, – добавил Максим. – Ну да, званием. Разумеется, невидимый некто не мог осуществлять все свои операции один. В деле, кроме солдат, обязательно должны быть задействованы еще какие-то люди. Скорее всего, офицеры, наблюдающие за погрузкой и отправкой транспорта и следящие за порядком в „несуществующей части“, где собраны солдаты-сироты. А раз они есть, значит, можно установить и их личность. Где-нибудь они должны были „засветиться“. Конечно, невидимый некто сам нигде и закорючки не поставит. Его следов нет, он слишком умен, но есть приказы о переводах, в которых кто-то расписывался. Остается узнать, кто этот человек. И, чем черт не шутит, может быть, через него удастся выйти на главного». Максим попытался определить для себя дальнейшие ходы. «Так что же мне делать завтра с утра? Первое: запросы в учебные части о солдатах, не имеющих родни. Второе: послать запрос в штаб округа… Стоп! – тут же оборвал он себя. – Вот этого делать не стоит. Таким образом я дам понять человеку-невидимке, – так в мыслях окрестил Максим организатора аферы, – что я, Максим Леонидович Латко, догадываюсь о сути происходящего. Нет, разумеется, нет. Зачем заранее обнаруживать себя перед противником? Глупо, по меньшей мере глупо. А может быть, не так уж и глупо? – мелькнула в мозгу новая мысль. – Ведь человек-невидимка наверняка уже знает о том, что именно я занимаюсь делом убитого солдата. Меня же видели лжеэксперты Тим и Глазов. И шофер „уазика“ тоже. Несомненно, кто-нибудь из подручных человека-невидимки аккуратно навел обо мне справки. А может быть, тот и сам не поленился позвонить и поинтересоваться: „Ну, как там продвигается следствие, Федор Палыч? Пока никак? Вы уж, Федор Палыч, давайте, держите руку на пульсе. Если что, сразу же информируйте меня“. Знакомая песня. Кстати, упомянул же Хлопцев, что делом интересуются в округе. Не зря, видать. Ох, не зря!» Значит, некто наблюдает за ним, ждет, какова будет его реакция на исчезновение трупа. И если Максим сделает опрометчивый шаг, то уж тогда человек-невидимка все дотошно подсчитает, прикинет возможные последствия и сделает свой шаг. Точный и быстрый. Но, с другой стороны, если вообще ничего не предпринимать, тогда противник тоже догадается, что Максиму удалось что-то выкопать. Конечно, версии, верны они или нет, остаются всего лишь версиями, догадками. Но в серьезных аферах опасны не только те люди, которые что-то знают, а и те, которые догадываются. «Выходит, нужно сообщить Хлопцеву, – решил Максим, – что за неимением трупа и каких-либо вещественных доказательств дело следует временно положить на полку. До тех пор, пока не появятся какие-нибудь сведения о дезертире. А мне придется копать тихо и аккуратно, не поднимая пыли». Дверь в кухню открылась, и вошла Ирина с завернутым в большое махровое полотенце Сережкой на руках.

– Я так и думала, – укоризненно произнесла она. – Картошка, конечно, подгорела, а ты так за стол и не садился.

– Ир, задумался, честно, – развел руками Максим. – Знаешь, как-то так получилось…

– Ну правильно. – Женщина поджала губы. Максим вдруг подумал, что обидел ее. Конечно, она ждала его, приготовила ужин, а он со своими делами…

– Ир, не обижайся, – пробормотал Максим виновато. – Ну честно, задумался крепко. Она вздохнула, покачала головой и произнесла с укоризной:

– Тебя этот солдат за два дня в гроб вгонит. Ладно, ешь давай, горе луковое. Угораздило же меня выйти за тебя замуж. Все время работа. На работе – работа, дома – работа. Максим только развел руками.

– Ладно, ешь, – кивнула жена и улыбнулась.