Текст книги "Митральезы Белого генерала. Часть вторая (СИ)"
Автор книги: Иван Оченков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
– По крайней мере, с голоду мы не умрем, – хмыкнул Будищев, наблюдая за результатом поисков.
– Надо бы и нам чего пошерстить, – хмуро заметил с высоты седла Полковников. – Наверняка в ауле остались какие-нибудь припасы.
Заботы командира полубатареи были понятны. Интенданты с провиантом и фуражом подтянутся еще не скоро, а кормить людей и особенно лошадей надо каждый день. Да-да, лошадей в первую очередь, потому как русский мужик, пусть и одетый в солдатскую шинель, терпелив и неприхотлив, а кони от бескормицы быстро копыта протянут. И тогда будет плохо всем!
– Так пошлите после боя кого из нестроевых, – пожал плечами прапорщик.
– Дмитрий Николаевич, – в голосе капитана послышалось раздражение от необходимости объяснять очевидные вещи. – Найти мало, надобно уберечь от прочих соискателей!
– Так пошлите с ними Панпушко, – прикинулся шлангом Будищев.
– Чтобы казаки у нас опять из-под носа целую сотню пудов фуража увели? – хмыкнул Полковников. – Благодарю покорно!
– Ну, во-первых, не сотню, – рассмеялся моряк, припомнив ту историю, а вот что «во-вторых» сказать не успел, поскольку к ним мчался ординарец от Скобелева.
– Их превосходительство приказали артиллерии занять вон ту высоту и обстрелять Денгиль-тепе! – прокричал им офицер в косматой кавказской папахе.
– Однако! – покачал головой капитан, глядя на возвышающийся над местностью курган с очень крутыми склонами, потом обернулся к прапорщику и почти умоляющим тоном попросил: – Дмитрий Николаевич, голубчик, вы все одно постоянно находитесь в резерве. Позицию вам оборудовать – тьфу и растереть – не то, что нам многогрешным. Приглядите за фуражирами, а?
– Ладно, – нехотя согласился Будищев, не отрываясь при этом от бинокля.
– Так я на вас надеюсь! – повеселел Полковников и приказал подчиненным выдвигаться.
В одном капитан был прав. Пока их отряд шел к Денгиль-тепе, противник старался держаться подальше от русских колонн и лишь иногда небольшие партии степных наездников маячили на горизонте, не решаясь приблизиться на расстояние верного выстрела к «белым рубахам». Пару раз по ним все же выстрелили шрапнелью, совершенно отбив, таким образом, охоту подходить ближе. Так что случая отличиться у морской батареи пока что не было, и ее все время держали в резерве.
Как только конные артиллерийские упряжки оказались у подножия кургана, выяснилось, что его склоны куда более отвесны, чем показалось издали. О том чтобы втащить на его вершину всю полубатарею, нечего было и думать, а потому Полковников решил ограничиться одним орудием. Но даже его доставить на место оказалось совсем не просто. Лошади для этой цели не годились совершенно, так что надежда оставалась только на людей.
С огромным трудом, буквально на руках, артиллеристам удалось доставить свою пушку на вершину. Пару раз стальная махина едва не сорвалась вниз, грозя передавить следовавших за ней подносчиков снарядов, но, к счастью, все обошлось. Полковников, видя, как трясутся руки у смертельно уставших наводчиков и фейерверкеров, сам стал к прицелу и произвел первый выстрел в сторону вражеской цитадели. Пролетев примерно половину расстояния до Денгиль-Тепе, граната врезалась в землю и бессильно разорвалась, подняв лишь кучу песка. Исправив прицел, русские артиллеристы выпалили еще несколько раз, но так и не достали до противника.
– Куда же вы палите? – с досадой прокомментировал их стрельбу Будищев. – Там расстояние километров восемь, а то и больше!
– Чего? – встрепенулся, услышав очередное непонятное слово Шматов.
– Того, – отмахнулся прапорщик. – Мужики корячились, а все без толку!
– Такая доля у нашего брата-мужика, – философски заметил Федя.
Между тем, кое какие последствия у столь неудачного обстрела все же были. Как оказалось, у текинцев тоже была артиллерия, и их канониры решили ответить ударом на удар. Сначала над их цитаделью вспухли клубы белого дыма, потом донесся звук выстрела и поблизости от одного из казачьих разъездов звучно шлепнулся вражеский снаряд. Впрочем, действие последнего оказалось еще меньшим, чем у русского. То ли это было ядро, то ли никто не удосужился снарядить бомбу порохом, но, немного покрутившись, вражеский гостинец затих, так и не произведя никакого эффекта. Впоследствии выяснилось, что все снаряды текинцев таковы, и вскоре на них вообще перестали обращать внимание.
Между тем, вокруг крепости стали появляться все новые и новые группы наездников. Сначала они вели себя довольно пассивно, но затем стали объединяться, как соединяются между собой капли ртути, и вскоре образовавшаяся таким образом толпа двинулась на немногочисленный еще русский отряд. Казаки не стали рисковать, и, обстреляв противника из берданок, поспешили отойти. Оказавшаяся на вершине пушка, несколько раз довольно удачно ударила по текинцам шрапнелью, но поскольку таких снарядов к ней доставили немного, Полковников был вынужден перейти на не столь действенные гранаты.
Положение сложилось если не критическое, то довольно близкое к тому. Передовая пехотная колонна только подошла к Егин-Батыр-кале и не могла поддержать зашедший далеко авангард. Казачьи сотни оказались слишком рассеяны и вряд ли сумели бы выстоять против одновременной атаки нескольких тысяч текинских всадников, а стоящие у подножья артиллеристы оказались без командования, поскольку оба офицера находились сейчас на вершине кургана.
– Богачев, какого лешего ты сопли жуешь? – заорал на растерявшегося фельдфебеля Будищев. – Снимай пушки с передков и жарь по басмачам!
– Уходить надо, вашбродь, – глухо пробормотал тот, – не ровен час, прорвутся и захватят пушки!
– Я тебе, твою мать, уйду! – вызверился прапорщик. – А ну снимайте с передков и заряжайте.
– Чем заряжать? – с надеждой в голосе спросил отчаянный фейерверкер с говорящей фамилией Анчуткин [3].
Вопрос был не праздным. В снарядных ящиках имелись чугунные гранаты, новомодные диафрагменные шрапнели [4] и немного старинной картечи. Самой действенной против открытой живой силы противника была, разумеется, шрапнель. Но для ее применения нужно было рассчитать угол возвышения орудия, определить расстояние и выставить трубку, чтобы она обрушилась на врага сверху и выкосила его подобно тому, как коса-литовка срезает сочную зелень на заливном лугу. Проблема была лишь в том, что ничего из вышеперечисленного Дмитрий не умел, а времени на эксперименты не было.
Гранаты были хороши против строений и иных не слишком прочных укрытий, но в пустыне они часто зарывались в рыхлый песок и потому теряли в эффективности. Оставалась…
– Заряжай картечью! – приказал Будищев.
– Слушаюсь! – одновременно отозвались Анчуткин и мысленно простившийся с жизнью Богачев.
Получив приказание, артиллеристы действовали как автоматы. Сняли орудия с передков, ездовые за неимением иного укрытия отвели коней в сторону и взялись за винтовки, а канониры тем временем зарядили пушки и навели их на приближающуюся кавалерийскую лаву.
– Как только подойдут, бейте в упор! – отдал свое последнее приказание прапорщик и, обернувшись к Егорычу заорал: – Вперед!
Старый солдат понял его с полуслова и щелкнул кнутом. Получив порцию лошадиного допинга, упряжки вихрем полетела навстречу врагам и судьбе. Дмитрий не зря так придирчиво выбирал ездовых для своих тачанок, а затем нещадно их муштровал. Оказавшись перед противником, они мигом развернулись и так же лихо помчали назад, а руки стрелков тем временем легли на рукояти и большие пальцы вжали гашетки. Почти одновременно зарокотавшие пулеметы плеснули свинцовые струи в догонявших их текинцев и те принялись рвать их тела, сбивать с ног лошадей, вызывая хаос и неразбериху в атакующей лаве. А когда боевые колесницы покинули сектор обстрела русских пушек, в дело вступила картечь.
Тяжелые чугунные пули, заботливо уложенные рядками на жестяные поддоны, вырвались из пушечных жерл и проделали три широких просеки в атакующей коннице, смешав остатки всех, кому не посчастливилось попасть под удар, с землей и друг с другом. Несколько сотен только что еще живых и чувствующих существ, мгновенно превратились в кровавое и грязное месиво, а те немногие кому посчастливилось уцелеть, бросились прочь, в панике нахлестывая своих знаменитых скакунов. Но мало кому из них судилось спасти свою жизнь в тот день, ибо в след отступающим хлестнули очереди пулеметов, а к артиллеристам наконец-то прибежал запыхавшийся Полковников.
– Полубатарея, слушай мою команду, – срывающимся голосом закричал офицер. – Трубка – пятнадцать, прицел сто двадцать…
– Бац-бац и мимо, – устало отозвался Будищев, вытирая пот с взмокшего лба.
– И ничего не мимо! – восторженно заорал Шматов, глядя как шрапнель накрыла бегущих с поля боя всадников, а в большую группу текинцев на левом фланге врубились сотни таманцев во главе со Скобелевым.
– Ты посмотри, Граф, – радостно вопил Федор, – Белый генерал в бой пошел!
– Хрен его понес, а не сам он пошел, – буркнул Дмитрий, но его никто не слушал.
[1] Потому что в полном соответствии с каноном, для венчания, помимо священника, нужны: церковный хор, диакон и церковь.
[2] Имеется в виду Егин-Батыр-кала.
[3]Анчутка – это самый младший в демонической иерархии и при этом самый шаловливый черт. От прочих отличается тем, что вместо копыт имеет на ногах гусиные лапки. Очень любит кататься на детских ногах, так что когда ваши чада болтают ими под столом, знайте, это он!
[4] Диафрагменные шрапнели были изобретены в 1870х годах и дебютировали во время Русско-Турецкой войны 1877-78 годов.
Глава 12
Как ни хороши были текинские джигиты в рубке, выдержать атаку казаков Скобелева у них не получилось. Возможно, они были слишком шокированы погромом, случившимся с их собратьями, а быть может таково было изначальное намерение их вожаков, но туркменские всадники мгновенно развернули своих быстроногих коней и легко оторвались от преследовавших их таманцев. Белый генерал, против обыкновения, не стал долго гнаться за ними, и также развернул свои сотни назад.
– Молодцы артиллеристы! – гаркнул Михаил Дмитриевич во всю мощь генеральской глотки, появившись перед позицией батареи. – Славно высыпали халатникам!
– Рады стараться, ваше превосходительство! – дружно отвечали ему солдаты, а, вскочивший в седло Полковников, лихо отсалютовал саблей и отрапортовал, так мол и так, супостата разбили, потерь не понесли и вообще все в ажуре.
– Конечно артиллеристы, кто же еще? – вздохнул Будищев и тоже направился к генералу, чтобы не пропустить ненароком раздачу плюшек.
– Четыре креста на полубатарею! – расщедрился командующий, не скрывая восторга при виде побитых текинцев. – И господ офицеров в приказе отметим с занесением в формуляр.
– Осмелюсь доложить вашему превосходительству, о геройском поведении моряков во главе прапорщиком Будищевым, – попытался остаться честным человеком капитан, но Скобелев его не слушал.
– А теперь отходите к аулу, – приказал он, – Таманцы вас прикроют.
– Слушаюсь! – отозвался Полковников, уже вслед умчавшемуся как вихрь начальству.
В Егин-Батыр-кале полубатарее досталась восточная стенка, обращенная к Геок-тепе. Получив место, солдаты и матросы под руководством офицеров тут же взялись за оборудование позиций. Прорубали амбразуры в стенках, насыпали полукруглые земляные барбеты, срубили несколько тутовых деревьев, закрывавших линию огня. Рядом с артиллеристами располагались только что подошедшие вместе с очередной колонной апшеронцы и саперы, а несколько дворов в тылу позиции досталось санитарному обозу.
Заведующим этим, как иногда в шутку называл его сам командующий, «богоугодным заведением» был доктор Щербак. Прекрасный врач и опытный администратор, он еще до начала похода успел объехать все посты и гарнизоны в Закаспийском крае, проверить хорошо ли устроены в них санитарные околотки и принять необходимые меры к улучшению положения там, где это требовалось. Покончив с инспекцией, Александр Викторович в последний момент прибыл в Бами, где и присоединился к русскому авангарду в качестве отрядного врача. Формальный начальник медслужбы статский советник Гейдельфер, отнюдь не рвущийся в первые ряды, нисколько этому не возражал.
Злые языки говорили, что Скобелев сначала хотел назначить на этот пост своего приятеля Студитского, но в последний момент отчего-то передумал. Сам же Владимир Андреевич, когда его спросили о причинах подобной немилости, не без юмора отвечал, что доктор Щербак, де, не любит охоту. Что это означало мало кто понял, а сам он никогда не пояснял. Впрочем, чтобы об этом не толковали отрядные кумушки, оба русских врача скоро сработались и никогда не интриговали друг против друга, чего никак нельзя сказать об их начальнике господине Гейдельфере.
– Братцы, скорее разгружайте фургоны! – приказал санитарам доктор Щербак, закончив осматривать выделенные ему помещения. – Здесь мы устроим перевязочную, а там поставим кибитку под операционную. Да быстрее, что же вы как квелые мухи!
– Слушаемся, вашбродь, – дружно отвечали ему солдаты, сами желавшие как можно скорее покончить с обустройством и хоть немного отдохнуть.
– Какие будут распоряжения, господин доктор? – спросила подошедшая тем временем баронесса Штиглиц.
– Как хорошо, что вы подошли, сестра, – обрадовался врач. – Проследите, чтобы как следует убрали перевязочную. Идет бой и к нам наверняка скоро доставят раненых, а еще ничего не готово. Поторопитесь, голубушка. Я на вас надеюсь.
– Сию секунду, – отозвалась Люсия, и хотела уже отправляться выполнять приказ, но тут перед ними появилось новое действующее лицо.
– Здравствуйте, господа! – весело крикнул им офицер в морской шинели, в котором они тут же признали Будищева.
– Мое почтение, Дмитрий Николаевич, давно не виделись, – улыбнулся доктор. – Наслышан о ваших подвигах.
– Да какие подвиги, – отмахнулся прапорщик, – так пара перестрелок. Вот артиллеристы те да, Скобелев так и сказал, молодцы! А мы так, рядом стояли.
– Не скромничайте, молодой человек.
– Как поживаете, Люсия Александровна? – обратился к застывшей у забора барышне Дмитрий.
– Благодарю, хорошо, – приветливо, но вместе с тем несколько обеспокоенно отозвалась та. – Я слышала сильную перестрелку, и пушечные залпы, вероятно, шел сильный бой?
– Точно так, – с улыбкой отвечал ей Будищев, но глаза его оставались серьезными и смотрели так, будто пронизывали девушку насквозь.
– Большие потери? – ахнула Люсия, покрывшись от столь явного внимания слабым румянцем.
– За казаков не скажу, а у артиллеристов двое легкораненных.
– А у вас?
– Бог миловал. Федьке, правда, чуть нос не отстрелили, а так все благополучно.
– И вовсе мне ничего не отстрелили, – показался из-за забора Шматов, с почему-то вымазанным пылью лицом. – Доброго здоровьишка, барышня, и вам господин доктор.
– Здравствуй, Федя, – мягко улыбнулась Люсия. – Как твоя нога?
– Вашими молитвами, – расплылся в улыбке денщик, и хотел было сказать еще что-то любезное столь приятным и участливым людям, но подошедший Будищев бесцеремонно прервал этот поток красноречия:
– Хорош базлать! – тихо шепнул он ему.
– А чего? – искренне удивился парень. – Мы же закончили…
– Вы знаете, – спохватился Дмитрий, как будто вспомнил что-то очень важное, – нам уже пора. Служба. Уж извините.
– Да-да, конечно, у нас тоже масса дел, – охотно согласился Щербак, но тут к нему подскочил ефрейтор Барнес и принялся что-то шептать на ухо.
– Какую яму разрыли солдаты? – не понял доктор. – Мешки грузят?
– Что-нибудь случилось? – с невинным видом поинтересовался Будищев.
– Да вот Марк говорит, что на заднем дворе разрыты ямы, в которых были мешки, по всей вероятности, с чем-то ценным. И какие-то солдаты их утащили. Вы ничего не знаете об этом?
– Я?!! – искренне удивился прапорщик. – Ни сном, ни духом!
– Хм, а может это были какие-то припасы, спрятанные местными жителями? – продолжал размышлять вслух доктор. – Нам бы они очень пригодились.
– Точно! – убежденно подтвердил его догадку Будищев. – А казаки нашли, да и уперли по своему обыкновению. Вот разбойники!
– Вы думаете это казаки?
– Да кто же еще? – уже из-за забора отвечал им уходящий Дмитрий.
– Таки вы думаете, что я перепутаю казаков с артиллеристами! – возмутился молчавший до сих пор Барнес, убедившись, что прапорщик уже ушел и его не слышит.
– А почему ты сразу не сказал, что это были артиллеристы? – нахмурился Щербак.
– Разве?! – сделал честное лицо Марк.
– Ладно, Бог с ними всеми, не до того сейчас, живо за работу, – отмахнулся Щербак, после чего обратил внимание на поскучневшую баронессу, – Люсия Александровна, голубушка, вам нехорошо?
– Нет-нет, Александр Викторович, – поспешно отозвалась сестра милосердия. – Я, наверное, пойду убирать в перевязочной.
– Конечно.
– Госпожа баронесса, да зачем же вам самой убирать, прикажите, и я все мигом сделаю, – услужливо затараторил Барнес, но расстроенная девушка не обратила на него внимания.
Когда Будищев появился в расположении своей части, позиции были уже готовы. Солдаты и офицеры, порядком уморившиеся за выдавшийся столь насыщенным день, отдыхали. Артельщики заканчивали приготовление пищи, и по лагерю разносился специфический запах вареной баранины. Чуть поодаль устроились моряки и ездовые тачанок, к которым и направился Дмитрий.
– А вот и вы, вашбродь, – встретил командира Егорыч, хлопотавший у самовара. – Чаю будете?
– С пряниками? – ухмыльнулся прапорщик.
– А то!
– Тогда наливай.
Пряников у ездового, конечно, не было, зато нашлось несколько не совсем еще черствых туркменских лепешек, купленных перед самым началом похода. Получив одну из них, Будищев по-братски отломил половину Шматову. Затем положил на свою часть кусок колбасы и с аппетитом вгрызся в полученный бутерброд, время от времени отхлебывая маленькими глотками ароматный чай.
– Ништяк! – похвалил он, утолив первый голод.
– На здоровье, вашбродь, – правильно понял его ездовой.
– Федя, а ты чего куксишься? – повернулся Будищев к денщику, отставившего лепешку в сторону и без энтузиазма мусолившего сухарь.
– Да не хочу я, – вяло ответил тот.
– С чего это?
– Не нравятся мне эти лепешки.
– Фигасе, – хмыкнул прапорщик, – в Бами хомячил за милую душу, а тут корчишь из себя не пойми чего!
– Так ен узнал, как здешние женки тесто месят, – хохотнул Егорыч.
– В смысле? – удивился Дмитрий.
– Да ладно вам! – пошел пятнами Федька.
– Ну-ка подробнее с этого момента!
– На чреслах они хлеба замешивают! – с отчаянием в голосе ответил денщик, поняв, что от него не отстанут.
– Где?
– Ну вот тута, – охотно показал на себе ездовой.
– На ляжках, что ли? [1]
– Ну да.
– И в чем проблема? – пожал плечами прапорщик, делая себе очередной бутерброд.
– Ой, – схватился за рот молодой матрос и бросился прочь, под смешки более опытных товарищей.
– Ладно вам! – прервал неуместное веселье командир. – Те у кого желудок слабый, пусть сухари едят. Их-то хоть нормально выдали?
– А как же, – охотно ответил Егорыч. – Интенданты расщедрились ажно по фунту в рыло. И круп двадцать четыре золотника [2]. Ешь, не хочу! Хорошо хоть казачуры овечек пригнали. С мясным приварком, глядишь, ноги-то не протянем.
– Н-да, началась осада, – мотнул головой Дмитрий. – Ну ничего, мы тут несколько мешков пшеницы надыбали. Надо мельницу поискать, глядишь, с мукой будем.
– Лучше ее коням. А то им всего по гарнцу[3] овса выделили. Хорошо хоть саману[4] тут вволю, можно подмешивать.
Судя по убежденности Егорыча, он и впрямь считал, что лошадям корм нужнее, а люди и так перебьются. Стоит ли удивляться, что высокое начальство думало точно так же. Это была одна из тех вещей, к которым Будищев так и не смог привыкнуть в этом времени, несмотря на весь свой цинизм. Впрочем, сейчас ему было не до этого. Подкрепившись и обогревшись, он вышел наружу, чтобы проверить все ли в порядке.
Пройдясь по позициям и убедившись, что пулеметы вычищены и смазаны, огневые точки оборудованы, лошади накормлены и убраны от греха и шальных пуль подальше, Дмитрий остановился рядом с вышедшим покурить солдатом из Самурского полка. Тот, заметив офицера, вытянулся, и хотел было рапортовать, но прапорщик остановил его.
– Не мельтеши!
– Слушаюсь, вашбродь.
– Как там текинцы?
– Скачут ироды вокруг лагеря, но близко не подходят, – словоохотливо отвечал солдат, обрадовавшемуся возможности почесать язык. – Бывает, стрельнут издали и назад. Боятся, значит.
– Чего боятся?
– Как чего? Известное дело, чичас антиллеристы пушку развернут да и вдарят. Только шерсть в разные стороны и полетит!
– А это что за писк? – прислушался Будищев.
– Из-под сарая-то? Там сука со кутями [5] сховалась, потом или убежала, или прибили. Вот он и пищит, мамку зовет.
– Ничего себе, – заинтересовался Дмитрий, и полез посмотреть.
Под глинобитным сараем и впрямь оказалась нора, из которого остро пахло псиной. Похоже, там и было логово неведомой собаки, так не вовремя разродившейся. Хотя сейчас в нем оставался только один щенок, наивно смотревший на человека одним глазом. Второй у него, судя по всему, залип от слизи. Бедолага был очень худ и дрожал от холода, но не решался подползти к офицеру и только обреченно поскуливал.
– Пропадет животинка, – довольно равнодушно заявил самурец. – Придавить бы его, чтобы не мучилась.
– Сейчас я тебя самого придавлю! – неожиданно сам для себя вызверился Будищев.
– Так точно, ваше благородие! – гаркнул солдат и застыл с тем тупым деревянным выражением лица, какое бывает у нижних чинов при виде высокого начальства, от которого они не знают что ожидать.
Однако кое в чем вчерашний крестьянин был прав и в глубине души Дмитрий это понимал. Если мать не сыщется, а она, скорее всего, погибла, то щенку не выжить. Разве что найдется добрая душа, у которой достанет терпения и времени ухаживать за ним. В противном случае, эта едва теплящаяся жизнь скоро покинет тщедушное тельце, поставив точку в недолгом существовании. Надо было что-то делать, и Будищев решился. Подхватив маленький дрожащий комочек шерсти на руки, он сунул его за пазуху и решительно направился в лагерь.
Люсия Штиглиц сидела рядом с Катей Мамацевой в отведенной им кибитке и горько плакалась товарке.
– Ты не представляешь себе, какой он негодяй, – всхлипывала она.
– Поверь мне, милая, вполне представляю, – сокрушенно вздохнула молодая женщина, гладя подругу по волосам.
– Нет! – нелогично возразила уязвленная до глубины души баронесса. – Он пришел, весь такой любезный и смотрит, будто я ему небезразлична, а его люди тем временем мешки воруют… подлец!
– Все они таковы, – вздохнула двадцатилетняя сестра милосердия с видом познавшей жизнь матроны и матери многочисленного семейства.
– Да что он вообще о себе думает? Бастард, невежа, мужик!
– Вот и забудь о нем. Есть масса прекрасных молодых офицеров хорошего рода, которые были бы счастливы, обрати ты на них хоть маленькую толику своего внимания. Взять хотя бы этого милого хорунжего, как его?
– Бриллинга? – переспросила Люсия, мгновенно перестав плакать. – Благодарю покорно!
– А что? – удивилась подруга. – Он хорошего рода, отнюдь небеден, со связями в обществе. Да, он был вынужден выйти из гвардии, но что с того? Вот отличится в бою и вернется в свой полк в сиянии славы…
– Негодяй еще хуже Будищева! – отрезала девушка.
– Откуда ты знаешь? – насторожилась мадам Мамацева.
– Он ухаживал за мной в Петербурге и даже был принят в нашем доме.
– Ты мне раньше об этом не рассказывала, – в голосе Кати явно прозвучала нотка обиды.
– Мне было стыдно, – призналась Люсия. – Брат говорил мне, что Бриллинг человек пустой и с дурной репутацией, но я тогда никого не слушала.
– И чем же все кончилось?
– Ничем. Мой отец узнал о его некоторых неблаговидных поступках и отказал ему от дома. Тогда он стал злословить в обществе на мой счет. К счастью, брат в то время уже был переведен в Туркестан, иначе непременно случилась бы дуэль!
– Ах, как это романтично! – зажмурила глаза от удовольствия сестра милосердия. – Мужчина вступился за честь дамы…
– Что ты такое говоришь?! – возмутилась Люсия. – Не хватало еще, чтобы этот негодяй убил моего Людвига!
– Да, такое тоже бывает, – вынуждена была согласиться Катя.
В этот момент, из-за полого кибитки кто-то громко спросил подозрительно знакомым голосом:
– Милые дамы, к вам можно?
– Это он! – сразу же узнала его Мамацева и лицо ее расплылось в слащавой улыбке.
– Кто, он? – не поняла Люсия.
– Будищев, конечно же, – хмыкнула подруга. – Вероятно, он пришел объясниться с тобой.
– Сейчас я ему все скажу! – взвилась баронесса, и хотела было выйти, с тем, чтобы немедля выполнить свою угрозу, но на пути ее несокрушимой стеной встала мадам Мамацева.
– Ты не можешь…
– Еще как могу!
– Ты не можешь, выйти к нему в таком виде! Посмотри на себя, волосы растрепаны, глаза заплаканы… Нет, это решительно невозможно! Сначала ты умоешься и приведешь себя в порядок, а уж затем можешь высказывать ему все что тебе заблагорассудится!
– Пожалуй, ты права, – вынуждена была согласиться барышня.
– Отправляйся за занавеску, а я, тем временем, займу нашего гостя.
– Дамы, вы вообще живы? – с некоторым сомнением переспросил Будищев, не зная как истолковать упорное молчание, соединенная с непонятной суетой.
– Одну секундочку, Дмитрий Николаевич, – проворковала Катя медоточивым голосом. – Мы немного неодеты. А вы что-то хотели?
– Прошу прощения, – смутился прапорщик. – Я не стал бы тревожить вас, но у меня срочное дело к Люсии Александровне.
– Вы знаете, мадемуазель Штиглиц очень устала. И я даже не знаю, сможет ли она вас принять… или это вопрос жизни и смерти?
– Можно сказать и так, – хмыкнул Дмитрий. – Мне можно зайти?
– Да-да, конечно, то есть нет, мы не… ну вот вы уже зашли!
– Добрый вечер, Екатерина Михайловна, – почтительно поклонился вошедший к ним Будищев.
– Ах, какой вы все-таки коварный мужчина, всегда умеете застать нас, слабых женщин, врасплох!
– И в мыслях не было, – улыбнулся моряк, разглядывая внутренне убранство, пытаясь при этом понять, куда делась Люсия.
– Что вам угодно? – появилась из-за занавеси баронесса.
Волосы ее покрывал белый сестринский латок с красным крестом, лицо умыто, а горевшие яростным огнем были готовы испепелить негодяя, имевшего наглость заявиться к ней, будто имел на это право.
– Как я и сказал госпоже Мамацевой, вопрос жизни и смерти, – ничуть не смутился Дмитрий.
– И чьей же? – не предвещавшим ничего доброго тоном, поинтересовалась Мадемуазель Штиглиц, явно давая понять, что коли речь о самом Будищеве, то уж она и пальцем о палец не ударит для его спасения.
– Вот, – просто ответил прапорщик и достал из-за пазухи, спасенного им щенка.
Бедняга тут же проснулся и заскулил, протестуя против того, что его вытащили из тепла.
– Что это, – едва не взвизгнула Катя, – крыса?
– Сами вы, – едва не сорвался на грубость Дмитрий, но тут же спохватился, и самым любезным тоном поведал историю найденыша: – Это щенок алабая – местной породы собак. У него погибли мать и все братья, и теперь он остался совсем один. Видит Бог, я взял бы его себе, но он очень слаб и я не смогу о нем позаботится.
– И что же вы хотите? – пролепетала Люсия никак не ожидавшая такого поворота событий.
– Вы добрая и нежная! – убежденно заявил ей Будищев. – И если кто-то и может спасти это невинное существо от неминуемой гибели, то только вы!
– Я?!
– Конечно!
– Но я даже не знаю, что с ним делать!
– То же что и с прочими страждущими. Заботиться. Ухаживать. Кормить. И если получиться, любить.
– Боже, какой он маленький и слабый, – воскликнула растроганная Люсия взяв маленькое существо на руки.
– И наверняка блохастый, – не преминула заметить Катя.
– А еще голодный, – добавил Дмитрий. – У вас есть молоко?
– Есть, правда, совсем чуть-чуть.
– Ему много не надо, – мягко улыбнулся Дмитрий. – А завтра я обязуюсь с лихвой возместить все ваши потери.
– Интересно, где вы его возьмете? – не смогла удержаться от возражения мадам подполковница.
– Для такого дела, я всех верблюдиц в отряде выдою, – ухмыльнулся прапорщик, после чего подмигнул и добавил вполголоса: – а если понадобится, то и верблюдов!
После первой кровопролитной стычки под стенами Геок-тепе между противоборствующими сторонами наступило затишье. Текинцы подсчитывали потери и хоронили убитых, а русские ждали подхода основных сил, и потому активных действий не принимала ни одна сторона. Лишь изредка вспыхивающие перестрелки между аванпостами напоминали, что война продолжается. Однако долго так продолжаться не могло и на четвертый день, когда все части Закаспийского отряда достигли лагеря и соединились, Скобелев предпринял очередную рекогносцировку.
В пять часов утра из Егин-Батыр-кале выступили два батальона пехоты, рота саперов, команда охотников, три сотни казаков и две артиллерийских батареи: четвертая «легкая» подполковника Мамацева и третья «Подвижная» штабс-капитана Михайлова. Подвижные батареи появились в отряде перед самым походом и заслуживают отдельного небольшого описания. Вооружены они были устаревшими пушками, снятыми с вооружения и предназначались для непосредственной поддержки войск. Офицеров и фейерверкеров собирали, что называется, «с бору по сосенки» где только можно, от запасных бригад, до крепостной артиллерии. Рядовые канониры были под стать им, зарядные ящики и прочее изготовляли на месте. В результате получилось серьезно усилить артиллерийскую составляющую отряда, как это было принято говорить, «без особого убытка для казны». Ну а то, что орудия были старыми, так у текинцев не было и таких.
Будищев с митральезами на сей раз оказался в резерве, и теперь мирно сидел в своей пролетке, морщась от звуков марша. Генерал Скобелев был верен себе и выступил в поход под звуки оркестра. Трубачи первое время играли вполне сносно, выдувая из своих медных инструментов одну мелодию за другой, но вскоре устали и бодрый полковой марш стал больше походить на непонятную какофонию.
– Когда же вы, блин, замолкните? – беззлобно ругнулся он в сторону музыкантов.
– А чего? – удивился неразлучный со своим хозяином Шматов. – Красиво ж играют…
– Очень, – буркнул в ответ прапорщик и отвернулся, чтобы не поддерживать разговор.
– Ага, – продолжал как ни в чем не бывало денщик. – Я страсть люблю музыку. Чтобы значит барабаны и трубы, и …
– И бабалайки с гармошками, – сердито перебил его Дмитрий, поняв, что Федька не уймется. – Ты молока в санчасть отнес?
– Куды?
– На кудыкину гору, блин!
– Госпоже Штиглицевой? – сообразил парень. – А как же, все чин по чину, в лучшем виде. Они еще велели поблагодарить, а госпожа Сутолмина, то есть, Мамацева, изволили сказать, мол, ходят тут всякие, я то есть, а потом…
