Текст книги "Командиры мужают в боях"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Еще часа два было тихо и спокойно. Затем в районе 3-й роты послышалась стрельба. Это шесть вражеских танков и самоходок, скрытно выдвинувшихся к нашему переднему краю, атаковали правый фланг роты. Один «фердинанд», пройдя через позиции 3-й роты, открыл огонь по оврагу, где находились минометчики, повозки и лошади.

Замполит дивизиона капитан Татарников скомандовал:

– К орудиям!

Артиллеристы бросились к пушкам. В этот момент почти одновременно разорвались два снаряда, и в ответ на следующую свою команду: «Огонь!» – капитан Татарников услышал:

– Первое орудие вышло из строя…

– Третье орудие вышло из строя…

Татарников побежал к расчетам. Вдруг земля взметнулась прямо у него из-под ног…

Батальонные артиллеристы успели развернуть сорокапятки на сто восемьдесят градусов. Первыми же выстрелами они подбили два вражеских танка, надвигавшихся на батальонный НП. 2-я и 3-я роты вели бой с пехотой, разместившейся на броне.

– Кузьмич, где моя Голубка?

Часть скучившихся в овраге лошадей была перебита огнем «фердинанда». Голубка, к счастью, уцелела. Вскочив на нее, я устремился к началу впадины, откуда минометчики стреляли по противнику. Заметил, что у Антонины Гладкой перевязана шея.

– Сильно тебя?..

– Да нет, чиркнуло немного, – спокойно ответила Тоня. Батарее Сокура удалось отсечь неприятельскую пехоту от танков, прижать ее к земле. А минометчики Карнаушенко и наши стрелки довольно быстро уничтожили фашистов.

Танки и самоходки противника прорвались через наш передний край и вышли в район огневых позиций минометной батареи Сокура. Гладкая с поразительным для девушки хладнокровием продолжала командовать своим расчетом, которому угрожала опасность со стороны приближавшегося «фердинанда»…

Я пустил лошадь галопом и помчался в 1-ю роту. Атаковать это подразделение гитлеровцы почему-то больше не решились. Оба прорвавшиеся в район нашей обороны танка горели, а «фердинанд» поспешил уйти к своим.

Возвращаясь на НП, я увидел у свежей воронки распростертую на земле Антонину Гладкую. Она лежала на спине в ватной стеганке, в сереньком своем платке. Правая рука ее сжимала ремень от автомата с куском приклада. Не веря своим глазам, мы с Сокуром расстегнули одежду, чтобы послушать сердце, может, еще теплится жизнь в этом теле! И ужаснулись: вся грудь Тони была разбита осколками. Девушка была мертва.

Так не стало Антонины Михайловны Гладкой, патриотки, коммунистки. Она отдала жизнь за освобождение Родины от немецко-фашистской нечисти. Тоня не искала легкого пути и шла к победе вместе со всеми нами по трудной, полной опасностей солдатской дороге.

Ответственный секретарь дивизионной газеты «На разгром врага» Юрий Михайлович Белят посвятил Гладкой стихотворение. Я услышал его впервые совсем недавно в доме Ивана Аникеевича Самчука на традиционной ежегодной встрече ветеранов 13-й гвардейской стрелковой дивизии. Мне запомнились такие строки:

 
Семнадцать было ей, а может, меньше:
Десятый класс закончить не успела…
Но если девушки у нас такие —
Непобедимо и бессмертно наше дело!
 

Погибла Антонина 22 октября 1943 года. За четыре дня до этого ее наградили третьей медалью «За отвагу». Пуля сразила и Жанну Бадину.

На огневых позициях артиллерии лежал у орудия и просил застрелить его сержант Зюнев, гроза вражеских танков. Он был тяжело ранен в живот. Мы с Сокуром осторожно подняли его, положили на линейку и отправили в медсанбат.

Под вечер девушек похоронили.

Не успел прозвучать последний выстрел прощального салюта, как на переднем крае снова завязался ожесточенный бой с вражескими танками и пехотой. Но и на этот раз фашисты успеха не имели. Наутро мы перешли в наступление. К концу дня овладели населенным пунктом Верблюжка. Оттуда двинулись дальше – на железнодорожный разъезд.

В ожидании результатов разведки солдаты, сойдя с дороги, отдыхали. Карнаушенко, как всегда, тут же установил два миномета.

Минут через сорок вернулся с бойцами Ильин и доложил, что железная дорога и нужный нам разъезд находятся метрах в трехстах впереди. В это время послышался громкий голос Карнаушенко:

– Кого там черт несет! Не видишь разве, миноме…

Конец его фразы утонул в треске автоматных и пулеметных очередей. Вспыхнули ракеты. Мы увидели, что в хвост батальона пристроилось… подразделение фашистов. Видимо, в темноте они приняли нас за своих. Оцепив создавшуюся ситуацию, решил развернуть одну роту и 45-миллиметровые орудия, ко батальон уже открыл огонь по гитлеровцам. Потеряв около двадцати человек и несколько повозок, они обратились в бегство. Преследовать их мы не стали.

Однако поставленную задачу батальону выполнить не удалось. Позади нас появилась неприятельская танковая колонна, впереди, вдоль железной дороги, тоже. Батальон оказался зажатым между двумя танковыми подразделениями противника, который направлялся к Верблюжке.

Попытки связаться по радио с командиром полка Харитоновым или комдивом генералом Баклановым не увенчались успехом – приемник работал, почти на всех волнах звучала немецкая речь, передатчик же радиостанции вышел из строя. Как ни старался радист исправить его, ничего не получалось, и предупредить своих об опасности мы не имели возможности.

Под прикрытием темноты подразделения батальона отошли за дорожное полотно и окопались у оврага. В течение ночи мы связались с правым соседом – 34-м гвардейским стрелковым полком. Артиллеристы за это время подбили еще один вражеский танк.

Едва рассвело, противник атаковал нас. Завязался неравный бой. Он длился несколько часов. Фашистам удалось смять левофланговый батальон 34-го гвардейского стрелкового полка, а их танки с пехотой на бронетранспортерах начали обходить наш батальон справа. Не прекращались атаки и с фронта. Непосредственной огневой связи с левым соседом у нас не было, так как гитлеровцы ночью овладели Верблюжкой. Ничего не оставалось, как, выполняя указания, снять батальон с занимаемых позиций и начать организованно отходить по тому же маршруту, по которому накануне наступали. Неприятельские танки не давали нам закрепиться, а авиация, по тридцать – сорок самолетов, беспрерывно бомбила боевые порядки подразделений.

Как назло, кругом степь с редкими лесопосадками, и мы на ней – как на ладони. Если бы удалось хоть не надолго, минут на сорок, остановиться и окопаться! Но не тут-то было – внезапно из-за ската небольшой высоты появились и двинулись наперерез батальону шестнадцать гитлеровских танков.

Рассредоточившись, мы стали повзводно преодолевать скошенное поле. Ни оврага, ни леса – словом, никаких укрытий, только две огромные скирды соломы впереди. Быстро выдвинул к ним расчеты ПТР и 45-миллиметровые орудия, чтобы попытаться здесь задержать танки и дать батальону возможность проскочить в лесопосадку. Нас отделяло от противника не более четырехсот метров.

– Орудия к бою!

Маленькие длинноствольные пушчонки вызывающе повернулись в сторону вражеских машин. Однако те, почему-то даже не обстреляв сорокапятки, устремились прямо к зеленой полосе, где мы надеялись закрепиться. Но что это? Передний танк вдруг остановился. Раздался взрыв, и машина загорелась. Почти одновременно вспыхнула и вторая, а потом и третья… Кто же их жжет? Наши расчеты еще не стреляли. Неприятель стал развертывать танки в линию. Тут я увидел, что стреляли из лесопосадки, к которой так рвались и мы, и немцы. Били метко. Вот еще один «тигр» накренился и застыл на месте. Сорокапятки тоже несколько раз ударили. Отстреливаясь, танки попятились назад.

Тем временем гвардейцы достигли зеленой полосы. Туда же я привел 45-миллиметровые орудия и ПТР. Там оказались пять тщательно замаскированных тридцатьчетверок. Командир-танкист торопил нас с отходом, обещая прикрыть.

По совету полковника Алексеева, командира 34-го гвардейского стрелкового полка, отходившего вместе с нами, я попытался связаться с комдивом, но неудачно. Через некоторое время Алексеев все же сумел кому-то доложить обстановку по телефону. После этого он пошел собирать подразделения, чтобы отвести на прежний рубеж. Наш батальон под прикрытием танкистов продолжал двигаться к реке Ингулец.

42-й гвардейский стрелковый полк и 3-й батальон нашего полка в районе Верблюжки попали в окружение. Но благодаря решительным действиям вырвались из неприятельского кольца.

За умелое управление подразделениями в тылу врага командир полка майор Половец был удостоен звания Героя Советского Союза, а большая группа гвардейцев награждена орденами и медалями.

Во второй половине ноября 13-я гвардейская стрелковая дивизия принимала участие в Александрийско-Знаменской операции. Здесь мы понесли еще одну большую утрату. Во время ночной атаки в районе станции Пантаевка был убит Тимофей Андреевич Нефедьев, незадолго до того назначенный заместителем командира нашего полка по политической части. Все тяжело переживали его гибель. А я в особенности. Для меня он был не только старшим, самым близким боевым товарищем, не только наставником, но и другом. В голове никак не укладывалось, что его уже нет; и по сей день, когда в силу тех или иных причин я попадаю в трудное положение, всегда думаю: а как бы поступил на моем месте Нефедьев?..

Мы наступали совместно с танковым батальоном в направлении Диковки. Все шло хорошо, батальон перебил много немцев и погнал их, пехота старалась не отставать от машин.

Стемнело. До этого несколько дней подряд шел дождь. Земля черная, на ночном небе ни звезды. Батальон вытянулся в колонну. Вместе с танкистами по карте определили азимут. Тридцатьчетверки прибавили скорость, и мы за ними не поспевали. Потом они стали забирать все правее и вскоре отклонились от маршрута. Если бы мы и дальше следовали за ними, то не вышли бы на указанный командиром полка рубеж. Я остановился. Подошел Ильин, за ним Сафронов. Не было только Каралаша. Но несколько минут спустя появился и он, да не один, а с пленным.

– Где ты его нашел?

– Да их тут много бродит.

– А этого как добыл?

– Я чуть приотстал. Когда догонял батальон, в темноте толкнул кого-то, извинился, подумал, что свой и стал подбадривать: мол, поднатужься, скоро придем на свой рубеж. А он убегает. Я ему: «Стой!» – он продолжает бежать. Я выстрелил, тогда он остановился. Смотрю – немец. Обезоружил его и вот привел…

Я приказал немедленно отправить пленного в штаб полка.

Подошли командиры рот. Получив от меня указания на случай встречи с противником, они ушли. Ильин подал батальону команду:

– Шагом марш!

Тут послышалось:

– Файер!

Впереди вспыхнуло несколько ракет, противник открыл пулеметный огонь из танков, которые стояли в каких-нибудь ста – ста пятидесяти метрах от нас. Подразделения начали развертываться. Мы, командиры, оказались впереди боевого порядка. Я приказал Ильину, Сафронову и Каралашу бежать в роты, чтобы люди, застигнутые внезапным огневым нападением, не дрогнули, а свое место определил прямо на дороге. От ракет и трассирующих пуль стало светло как днем. Вдруг Ильин споткнулся.

– Что с тобой?

– Ранен.

– Куда?

– В бедро.

– Можешь еще хоть немного пройти сам?

– Могу…

– Только не уходи с дороги… Найду Птахина, пошлю к тебе перевязать… Ни в коем случае не уходи с дороги!

Я побежал в 1-ю роту.

– Мирошниченко, какого черта молчите? Огонь!

– Рота, огонь! – подал команду капитан Мирошниченко.

Треск автоматов, дробный стук пулеметов, резкие, хлопающие выстрелы ПТР – все слилось в знакомый шум боя. Не знаю, как другие, я всегда чувствовал себя спокойнее и увереннее, когда батальон ощетинивался огнем. Интенсивную стрельбу открыла и рота справа. Противник отвечал. Командир полка приказал мне закрепиться на достигнутом рубеже.

Уже которые сутки ни один солдат не был в тепле! То дождь, то гололед. Шинель превращалась в колючий панцирь. Потом снова оттепель, дождь – и так без конца…

Через посыльных передал приказ в роты, разыскал командира санитарного взвода старшего лейтенанта Птахина, велел ему найти и отправить в санроту капитана Ильина. Вернувшись, Птахин доложил, что и Каралаш тоже ранен – в ногу. Так оба мои ближайшие помощники вышли из строя.

Раннее утро застало нас на марше. Стоял густой туман, и даже на близком расстоянии ничего нельзя было различить. Люди возникали из вязкой пелены, словно призраки. Мы должны были занять курган. Один его скат, довольно крутой, слева от нас, уходил к реке Ингулец, на более пологом – рос молодой лес.

С нами действовали три Т-34, полковая батарея 76-миллиметровых орудий и 120-миллиметровая минометная батарея. Я шел с ротой. Со мной находился начальник артиллерии полка капитан Николай Дмитриевич Целищев, никогда не расстававшийся с 45-миллиметровой пушкой (он называл ее личным оружием).

Целищев вообще не мог спокойно пройти мимо любого оружия. Непременно попробует его в действии. Если попадались на глаза машина, бронетранспортер или танк, попытается завести их и как-то использовать в бою.

От местного жителя мы узнали, что в лесу гитлеровцы. Пройдя несколько сот метров, услышали впереди крики «ура», короткую перестрелку. Потом все смолкло.

– Вторая рота захватила два танка, бронетранспортер и троих пленных, – сообщил мне связной.

Я направился во 2-ю роту. В лесополосе действительно стояли бронетранспортер и два «тигра». На стволах танковых пушек висели связанные за ноги куры. Близ бронетранспортера лежали пять или шесть убитых фашистов, а уцелевшие что-то усердно объясняли, обращаясь одновременно сразу ко всем.

Хотя с нами не было Ильина – нашего нештатного переводчика – все же кое-как удалось выяснить, что у немцев иссякло горючее и они послали за ним бронемашину, которая должна вот-вот вернуться.

Устроив засаду, мы принялись закреплять занятый рубеж.

Довольно скоро послышался рокот мотора, и к «тиграм» подкатил бронеавтомобиль, о котором говорили пленные. Гвардейцы окружили его, водитель моментально поднял руки. Второй солдат выпрыгнул из машины и побежал, но его настигла пуля.

На вершине кургана оказалась естественная похожая на кратер вулкана воронка, словно специально предназначенная для НП. Лучшего места и не придумать! Мы расположились прямо-таки с комфортом. Сюда быстро была подана связь с полкового НП. Позади нас заняли огневые позиции полковые батареи. Их командиры и начальник артиллерии полка находились вместе со мной.

Целищев, по своему обыкновению, начал возиться с захваченными танками. Завел «тигра», подал его назад, отцепил буксиры, проверил работу башни, с помощью своих артиллеристов заправил танк бензином.

Я подошел к «тигру».

– Что там, Целищев?

– Поросенок.

– Какой поросенок?

– Обыкновенный. Уже зарезанный. Запасливые фрицы попались.

– А еще что?

– Хороший хром на сиденьях. Пожалуй, на две пары сапог хватит. Полно снарядов и патронов. Да ты залезай сам, посмотри на мир из действующего «тигра».

Я нырнул в люк. Мне понравился прицел: уж больно четко все видно. Башня вращалась легко.

– Что будем делать с этими танками?

– Как что? «Тигров» же бить, если сюда полезут.

– А экипажи?

– Подберу из своих артиллеристов.

Когда во второй половине дня противник потеснил 42-й гвардейский стрелковый полк, а его танки, выйдя на наш левый фланг, двинулись прямо на батальонный НП, в самую критическую минуту раздались два выстрела. Болванки целищевского «тигра» раскололи «пантеру». Остальные поспешили отползти назад. Теперь они находились в мертвом пространстве. Тут подоспели наши САУ-100, а в небе появились «илы», и «пантеры» вынуждены были повернуть вспять.

Наши штурмовики часто пролетали над нами на бомбежку: они поддерживали танкистов 5-й гвардейской танковой армии, которая вела бои где-то впереди.

На кургане мы оборонялись и отражали атаки противника в течение нескольких дней. Потом стали готовиться к наступлению на станцию Корыстовка. В это время в батальон был назначен замполитом капитан Федор Николаевич Шелудченко. Что можно сказать о человеке, с которым встречаешься впервые? Смотришь, как он выглядит, слушаешь, что говорит.

– Ну как, комиссар, начнем? – спросил я. – Сейчас батальон пойдет в атаку.

– С чего-то надо же начинать, – спокойно ответил он и закурил трубку.

– Не выпьешь перед атакой?

– Не привык.

– Может, обижаешься, что говорю на «ты»? Но так уж у нас повелось: командир и комиссар всегда на «ты».

– Традиции нарушать не будем.

Роты поднялись в атаку. Фашисты с противоположного берега реки Ингулец вели плотный артиллерийский и минометный огонь. Наши полковые орудия тоже работали вовсю, попарно меняя огневые позиции, чтобы не отстать от стрелковых рот. Указав Сафронову место, где остановиться и поддерживать связь со штабом полка, я вместе с Шелудченко двигался за цепью. Шелудченко шел спокойно, курил трубку, пулям не кланялся. «Кажется, боевой комиссар», – эта мысль несколько утешила меня, потому что, потеряв Нефедьева и расставшись с Ильиным, я не представлял себе, что смогу воевать и дружить с кем-то так же, как с ними.

Противник вел беглый огонь, и мы попали в полосу разрывов.

– Комиссар, бегом к домам!

– Бегу!..

Снова разрыв, совсем рядом: в нос ударил запах гари. Меня отбросило волной. Оглянулся: Шелудченко цел и невредим. Подбежали к постройке и укрылись за нею.

Там увидели двух плачущих женщин.

– Чего ревете?

– Зараз двух ваших убило.

– Где?

– Вон там. – Они показали на то место, где мы только что были сбиты с ног.

– Да нет же! То были мы с комиссаром и, как видите, живы, а плакать, стало быть, не по кому.

– Та нэ может быть, мы жэ бачилы.

– Это мы бежали, точно, – подтвердил Шелудченко.

Роты уже выбили гитлеровцев из населенного пункта.

Лишь немногим из них удалось уйти за реку.

Задача была выполнена. И опять началась изнурительная работа пехотинцев по закреплению рубежа. Понадобилась карта, я стал разворачивать планшет (а у меня он был авиационный, трофейный). Смотрю, целлулоид порван, карта тоже. В планшете застрял довольно большой осколок, левый рукав шинели в нескольких местах пробит.

– Кажется, комиссар, мне сегодня повезло. – И я показал ему осколок и пробоины.

– В другой раз нужно быть более осторожным.

Я вспомнил о Нефедьеве. Взглянув на Шелудченко, сказал:

– Не выходит из головы Андрей Тимофеевич.

Ты, Федор Николаевич, только правильно пойми меня: думаю о старом замполите не потому, что против твоего назначения, а потому, что до боли жалко Нефедьева… Ты и на других не обижайся, если услышишь, что станут говорить: вот, мол, когда был у нас Нефедьев… Хорошего человека и хорошие дела из памяти и из сердца не вычеркнешь…

– А откуда ты взял, что я могу так подумать! – с горячностью воскликнул Шелудченко. – Я уже порядком воюю… Это замечательно, если долго помнят боевых товарищей.

Искренность Шелудченко тронула меня.

– Ну что же… Тогда все правильно… Пойдем поглядим, как гвардия закрепляется, – предложил я. – Хочется, чтобы люди и отдохнуть успели.

Но отдохнуть не пришлось. В течение ночи батальон вел перестрелку с противником через реку, а утром получил новый приказ. Небольшая перегруппировка – и снова атака.

В этих боях были ранены начальник штаба Сафронов и командир санитарного взвода Птахин.

Начальником штаба вместо Сафронова стал командир 1-й роты капитан Мирошниченко, а Птахина прибыла заменить лейтенант медслужбы Зоя Ивановна Зырянова. Появилась она в батальоне так: приехали две повозки с ранеными бойцами, их сопровождала высокая девушка в белой кубанке, из-под которой выбивались пряди белокурых волос. Когда повозки остановились, она вместе с ездовыми начала снимать и переносить раненых, обнаруживая и сноровку и неженскую физическую силу. Была она расторопна, быстра в движениях, но не суетлива, сразу по-хозяйски распорядилась насчет перевязок. Мог ли я предположить тогда, что эта девушка станет моей судьбой, спутницей жизни, матерью трех моих дочерей? Нет, ничего такого я не думал, когда лейтенант Зырянова, закончив разгрузку, подошла ко мне и четко доложила, что прибыла для прохождения службы командиром санитарного взвода.

Из офицеров-«старожилов» в батальоне осталось всего четверо – младший лейтенант Иван Егорович Гаркавенко (с начала войны), командир пулеметной роты Василий Федорович Попов (с марта-апреля 1943 года), капитан Александр Васильевич Мирошниченко (с февраля 1943 года) и я (с августа 1941 года).

В декабре вернулся из госпиталя и снова принял полк подполковник Щур, а подполковник Харитонов был переведен командиром полка в соседнюю 97-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Замполитом в наш полк прибыл ветеран дивизии майор Андрей Александрович Синицын, работник политотдела, которого я хорошо знал еще по сталинградским боям. Был он спокойный, грамотный и смелый офицер, часто приходил в батальон и роты, сердечно беседовал с бойцами, ненавязчиво помогал командирам и политработникам.

Не могу не рассказать об одном случае в Сталинграде. Пришел Синицын как-то к нам в батальон, и мы с ним отправились в 1-ю и 3-ю роты, собрали свободных от наблюдения людей, и он стал проводить беседу, именно беседу, а не читать лекцию или доклад. Усевшись в кружок, бойцы задавали ему массу самых различных вопросов, и он добросовестно старался ответить на них. Вдруг над головами что-то затрещало, посыпалась штукатурка и кирпичи. Когда пыль рассеялась, Синицын спокойно так сказал:

– Ну вот, последний потолок продырявили вам фрицы, да еще и «подарок» прислали.

Мы взглянули, куда показал Синицын, и содрогнулись: там лежал огромный снаряд. «Сейчас конец», – промелькнуло в голове. Но взрыва не последовало. Тогда Медведев осторожно подсунул под снаряд плащ-палатку – и его унесли…

Удивительная вещь – человеческая память. Больше двадцати лет минуло с того дня, когда я молоденьким лейтенантом начал проходить суровую школу войны, а память многое сохранила в мельчайших деталях. Все мне кажется важным, и я потому так подробно рассказываю о пути нашего батальона. Родившиеся после войны должны узнать, какой ценой заплатили их отцы за сегодняшнее мирное небо, за возможность жить и работать так, как учил Владимир Ильич Ленин. Нам было трудно, чертовски трудно, но даже в самые трагические дни мы всем сердцем, всем существом своим верили в правоту дела, за которое бились насмерть, верили в победу. И хочется, чтобы молодое поколение строителей коммунизма было достойно своих отцов и помнило о тех, кто сложил свою голову во имя их счастья…

Вскоре после своего прибытия в полк Андрей Константинович Щур вызвал меня:

– Иван Иванович? Командир первого батальона? – а сам хитро улыбается.

– Да вы что, не узнаете?

– Как же, узнаю. – И после многозначительной паузы – Сдай батальон своему другу Михаилу Сазонову, а сам получи пополнение, размести его в Пантаевке и подготовь станковых пулеметчиков для пулеметных рот. Можешь взять Попова. Возьми и часть хозвзвода с кухней, чтобы кормить будущих пулеметчиков.

– А как же батальон? – совсем не по форме спросил я.

– Да ты что, глухой? Я же сказал – сдай Сазонову.

– А потом… когда подготовлю пулеметчиков?

– Потом начальство подумает.

– Товарищ подполковник, объясните мне толком, что все это значит?

Щур снова улыбнулся.

– Ты сегодня обедал? – спросил он.

– Нет.

– Тогда иди в штабную столовую и пообедай.

В самом дурном расположении духа я отправился в штаб уточнить, где получать пополнение, пулеметы, боеприпасы. И напрямую спросил у Андрея Мороза, чем вызвана моя отставка.

Мороз рассмеялся:

– Да ведь тебя повышают, будешь заместителем командира полка.

Солгу, если скажу, что мне было неприятно услышать это. Но в то же время стало как-то грустно. Если вышестоящие инстанции утвердят представление, наверняка придется уходить из своего полка, где уже был заместитель – майор Фаворов. Но на фронте не существует слов «хочу» или «не хочу»: надо – и этим сказано все. Я зашел к Щуру доложить, что все вопросы решены, простился, сел на мотоцикл и уехал в Пантаевку. Она была всего в двадцати пяти-тридцати километрах от передовой, где мои товарищи продолжали вести оборонительные бои.

В одном из них был смертельно ранен командир роты автоматчиков Иван Подкопай: ему помогли дойти до медицинского пункта, но он вскоре скончался. Так, 16 декабря 1943 года не стало еще одного ветерана полка. А утром, получив свежие газеты, мы узнали, что Ивану Яковлевичу Подкопаю Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза. Не дожил Иван всего несколько часов, так и погиб, не узнав, сколь высоко оценила Родина его героические боевые дела, мужество, умение и отвагу! Дойти до Берлина, как мечтал, ему не привелось. Но дошли до фашистского логова его однополчане.

По пути в Пантаевку я навестил своего бывшего командира полка, теперь начальника штаба 32-го гвардейского стрелкового корпуса полковника Ивана Аникеевича Самчука. Мы оба очень обрадовались встрече. Иван Аникеевич жадно расспрашивал меня о людях части, а я – о предстоящей задаче. Догадывался, что скоро мы перейдем в наступление на Кировоград. Вдруг он спросил меня, читал ли я проект нового Полевого устава.

– Нет, не читал, – сознался я.

– Возьми вон у меня в сумке, посмотри.

Я достал небольшого формата книжицу и стал просматривать.

– Устав нужно знать на память, – заметил Самчук, – не будешь же во время боя искать по параграфам, как нужно поступить в том или ином случае.

– А вы знаете? – не удержался я от вопроса.

– Почти весь.

Я с сомнением хмыкнул.

– Не веришь? Называй номера параграфов!

И тут он преподал мне урок, как нужно знать устав. Потом угостил обедом.

– Принеси-ка майору на десерт мороженое, – сказал Самчук повару Папиашвили, – а то он, наверное, с начала войны ни разу не ел.

Я воспринял слова Ивана Аникеевича о «десерте» как шутку и ждал подвоха. Однако спустя несколько минут Папиашвили возвратился с тарелкой самого настоящего мороженого.

– Спасибо! – Я с удовольствием принялся за редкостное на фронте угощение. Вспомнилось мирное время, и так захотелось, чтобы быстрее кончилась война! А Иван Аникеевич, глядя на карту, проговорил:

– Вот нужно планировать операцию, а наши разведчики не захватывают «языков». Командующий требует…

– Товарищ полковник, если командующий требует, зачем тогда всех отдал? Нужно один отдать, а остальной посадить в подвал. Как начальник заругается, достал из подвала еще один пленный и отдал, начальник не будет ругаться.

Мы с Иваном Аникеевичем расхохотались над «железной» логикой Папиашвили.

В те дни 13-я гвардейская стрелковая дивизия во взаимодействии с другими соединениями успешно прорвала оборону немцев. 8 января 1944 года был освобожден Кировоград – один из крупнейших промышленных центров Правобережной Украины.

Здесь в заключительный период боев наш полк действовал не очень четко, не вышел вовремя на указанный ему рубеж, а неприятель, воспользовавшись этим, вырвался из окружения.

В боях за Кировоград погибли командир 3-го батальона майор Петр Георгиевич Мощенко и командир одной из его рот капитан Сергей Онуфриевич Хохич. О гибели капитана Хохича я узнал в медсанбате от хирурга Володи Баранчеева.

– Он лежит там, – Баранчеев указал на палатку, что была разбита неподалеку от дома, где размещалась операционная.

Я зашел туда и увидел на носилках Хохича. Шея у него была забинтована.

Баранчеев подал мне письмо, которое нашел в сумке капитана. Оно было адресовано жене и детям. Обращаясь к семье, Хохич писал, что погиб в боях за Кировоград, что честно воевал за нашу Родину, и просил своих детей во всем слушаться мать, хорошо учиться и быть достойными гражданами Советской Родины.

Это письмо погибшего офицера нельзя было читать без слез, ведь он писал в недобром предчувствии, что через несколько часов его уже не будет в живых…

Где сейчас хранятся такие письма? Можно много писать, рассказывать о войне, но мне думается, и одно такое письмо-завещание, написанное перед атакой, имело бы огромное воспитательное значение для нашей молодежи.

Мне передали приказание начальника штаба дивизии полковника Бельского прибыть к нему. Вид у Тихона Владимировича был утомленный, даже несколько болезненный. Поеживаясь, словно от озноба, он накинул поверх гимнастерки цигейковую безрукавку и спросил у меня, как здоровье.

– Терпеть можно, – ответил я, хотя на самом деле у меня отчаянно болело правое ухо. Доктора признали воспаление: нужны капли, компрессы, тепло… До тепла ли было в те дни!

Бельский, к великой моей радости, сообщил, что я назначен заместителем командира в свой же 39-й гвардейский стрелковый полк.

– Вам нужно срочно ехать в часть, так как там нет и командира. Щур отозван в распоряжение командарма. Временно полком командует начальник штаба подполковник Артеменко. Сейчас он один за всех.

Гвардейцы занимали оборону неподалеку от Кировограда. В первый же день я ознакомился с рубежом обороны. Начальник штаба все огневые средства расположил грамотно, перед передним краем не было ни одного метра, который не перекрывался бы ружейно-пулеметным огнем. Хотя тяжелая, мерзлая земля еще туго поддавалась лопате, окопы были отрыты, траншей, правда, не имелось. На следующее утро прибыл вновь назначенный командир полка подполковник Василий Семенович Палицын. Мы стали готовиться к новым боям: получали пополнение, вооружались, проводили занятия.

1-м батальоном теперь командовал капитан Михаил Александрович Сазонов, 3-м – майор Карп Алексеевич Бурак, энергичный, смелый офицер-кавалерист. 2-го батальона в полку не было.

В феврале 1944 года наша дивизия на второстепенном направлении сковывала силы врага, в то время как другие части и соединения успешно громили корсунь-шевченковскую группировку противника.

Мы тоже понемногу продвигались вперед. 39-й гвардейский стрелковый полк освободил Владимировку. Когда вошли в село, на окраине его горело несколько домов. В них гитлеровцы заживо сожгли шестнадцать раненых советских солдат и офицеров. Нам не впервые приходилось видеть своими собственными глазами жертвы зверств фашистов. Мы клялись отомстить за погибших товарищей и дрались с еще большей злостью.

За Владимировой полк, попав под ураганный огонь, залег. Поздно вечером подполковник Палицын послал офицеров штаба во все подразделения, чтобы разъяснить, как будет организовано взаимодействие с артиллерией и танками: утром предстояло прорывать вражескую оборону.

Я направился в 3-й батальон к майору Бураку. За мной по пятам шел рядовой Владимир Михайлович Старков, минометчик из 1-го батальона.

– Ты это куда, Старков?

– С вами.

– Зачем?

– Командир послал.

– Ну если послал, пойдем. Ты был в третьем батальоне?

– Был.

– Возьми на всякий случай провод, ночь – как у черта в торбе…

Двинулись дальше. Старков впереди – коренастый, красивый. Я знал его как смелого, прекрасно владеющего оружием минометчика. Как он оказался в ячейке управления, не знаю.