Текст книги "Командиры мужают в боях"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Ладно, иди строй людей, а я захвачу бинокль, планшетку и тотчас прискачу…

Вместе с остальными подразделениями полка наш батальон форсированным маршем двинулся навстречу врагу. За двое суток мы преодолели около ста сорока километров.

Неподалеку от меловых гор, в районе Прохоровки – здесь по непролазной грязи мы отходили в 1941 году, – уже ощущалась близость фронта. В воздухе было много наших самолетов, особенно штурмовиков. То и дело завязывались бои между истребителями. Гитлеровцы уже не имели преимущества, и это радовало. Вот пролетело двенадцать советских штурмовиков. На пересекающем курсе показалось около восемнадцати Ю-87. Штурмовики атаковали их. «Юнкерсы» беспорядочно сбросили бомбы и пустились наутек. Но не всем удалось уйти: один за другим задымили и грохнулись где-то вдалеке два неприятельских самолета. А «мессеры» не могли их прикрыть, так как им самим было жарко от «яков» и «лавочкиных». «Ага, не нравится! – ликовали мы. – Теперь вам уже не до пехоты… Это вам не сорок первый и не сорок второй год…»

Наш полк, да, наверное, и всю дивизию, с ходу в бой не бросили, и мы заняли выгодный рубеж где-то между Прохоровкой и Кочетковкой. Отсюда, словно с наблюдательного пункта, нам хорошо было видно поле боя. Настроение у всех приподнятое. Мы видели, как много танков участвовало в сражении и сколько их еще стояло в тылу, под копнами хлеба. Когда полк, выдвигаясь на указанный рубеж, проходил мимо новеньких тридцатьчетверок, солдаты читали на башнях надписи: «Колхозник Татарии», «За нашу Советскую Родину!», «Вперед, на запад!», «Смерть оккупантам!» и другие.

Враг не имел успеха, не продвигался. Ему уже нечем наращивать силы. А у нас свежая стрелковая дивизия, танки, противотанковые орудия. А с воздуха надежно прикрывает авиация.

На этом рубеже мы пробыли примерно сутки. Присмотрелись, изучили обстановку. Меня ни на минуту не покидало чувство уверенности, что сражение нами будет выиграно.

Командир полка подполковник А. К. Щур вызвал к себе комбатов и, проведя рекогносцировку, поставил задачу: овладеть высотой 235.9. Исходные позиции заняли ночью. 1-й и 3-й батальоны в первом эшелоне, 2-й во втором эшелоне. Утром после короткой артиллерийской и авиационной подготовки перешли в атаку. Фашисты подпустили нас на близкое расстояние, затем обрушили шквал огня из всех видов оружия. Мы залегли. Показались «тигры». Они на ходу вели огонь из пушек и скорострельных малокалиберных зенитных установок. Кругом кромешный ад. Мы, однако, не растерялись. В то время как артиллеристы разделывались с танками, мы отсекали от них пехоту, прижимали ее к земле. Прорвавшихся «тигров» и «фердинандов» поджидали бронебойщики и били по ним в упор. Оказалось, что и эти чудовища уязвимы! Хотя на 3-й батальон навалилось до тридцати танков, а на 1-й – более десятка, никто не дрогнул.

Щур перед боем говорил мне:

– На тебя будет работать целый минометный полк.

Минометчики действительно поработали на славу: фашисты не выдержали и откатились.

Кто поджег вражеские танки, установить почти невозможно. Огонь на них обрушивался со всех сторон.

Мы поднялись в атаку. Продвигались медленно, преодолевая ожесточенное сопротивление. Каждый шаг стоил неимоверных усилий, но это был шаг вперед. Противник, видимо, еще надеялся, что возьмет Курск, и потому снова и снова переходил в контратаки. Как нам ни приходилось трудно, 1-й и 3-й батальоны успешно отбили четыре атаки. Связь работала хорошо.

– Петя, как дела? – позвонил я соседу.

– Жарко, но живем, – отвечал Мощенко. – А у тебя как?

– Ненамного легче.

А Щур в свою очередь подбадривал:

– Дерзайте, друзья. Скоро помогу.

Вот гитлеровцы опять устремились в контратаку…

У командира батальона во время боя свободной минуты нет. Он весь – внимание, наблюдает и за своими подразделениями, и за противником. Каждая минута может принести любую неожиданность. И надо мгновенно среагировать, своевременно поставить новую задачу минометчикам или артиллеристам, подсказать ротному, откуда ему грозит наибольшая опасность, поддерживать связь с соседними батальонами и знать обстановку перед их фронтом; докладывать командиру полка о ходе боя; заботиться о том, чтобы подразделения были обеспечены боеприпасами, а всем раненым оказана помощь…

Все это, вместе взятое, и называется управление боем. В батальоне оно осуществляется комбатом с наблюдательного пункта, поэтому НП выбирается с таким расчетом, чтобы с него просматривалось все пространство перед фронтом батальона, а еще лучше, если и перед соседями. НП – это как бы глаза и мозг батальона. Здесь сосредоточены и радиостанция для связи с командиром полка, и телефонный узел для связи с ротами и штабом полка. Тут же обычно находятся командиры приданных и поддерживающих средств со своей связью.

Таким образом, даже на сравнительно небольшом батальонном пункте управления людей набирается порядочно, и чтобы противник не обнаружил НП, его надо хорошо маскировать.

Враг не очень беспокоил нас с воздуха. В июльском небе тоже шел жаркий бой, только теперь вниз чаще летели «мессеры» и другие неприятельские самолеты. Хватало у нас и истребителей, чтобы гонять вражеские бомбардировщики, которые уже не отваживались снижаться, а бросали бомбы с большой высоты. А наши штурмовики на бреющем полете жгли реактивными снарядами и противотанковыми бомбами хваленые «тигры» и «пантеры».

Мы отбили пятую атаку гитлеровцев. Затем после мощного артиллерийского налета по противнику командир полка ввел в бой 2-й батальон – и высота 235.9 была взята.

Фашисты предприняли попытку отбить ее. Нам удалось отсечь неприятельскую пехоту от танков. Минометчики Карнаушенко нанесли большие потери противнику. Бронебойщики, подпустив вражеские танки на близкую дистанцию, стали бить их, а когда несколько «тигров» вклинились в боевые порядки наших рот, в ход пошли противотанковые гранаты. Было подожжено пять машин. Остальные отошли назад. Так была отражена последняя в тот день атака.

С наступлением сумерек в небе появились «хейнкели», тотчас заговорила наша зенитная артиллерия и к самолетам потянулись разноцветные трассы малокалиберных зенитных снарядов. У одного из «хейнкелей» под брюхом блеснул огонек. Машина окуталась дымом и отвалила в сторону. Правое крыло ее внезапно отделилось от фюзеляжа, и «хейнкель» начал беспорядочно кувыркаться. Такая же участь постигла еще один вражеский бомбардировщик. В воздухе появились парашюты гитлеровских летчиков.

Нефедьев выскочил из окопа и закричал:

– А, сволочь, не нравится?!

Ильин дернул его за ногу, и он свалился в окоп.

– Хорошо, комиссар, когда фашисты падают на землю, но и радоваться надо умеючи. Что даром лоб под пули подставлять?

Ильин сделал внушение Нефедьеву, смущаясь, но довольно твердо: он еще никак не мог привыкнуть к тому, что теперь они с Нефедьевым на одинаковых правах. Ильин, ныне старший лейтенант, был моим заместителем.

С наступлением темноты бой затих. И, как всегда в час передышки, у нас возникла куча дел. Нужно было вынести раненых, похоронить убитых, накормить и напоить живых, пополнить боеприпасы, организовать разведку и наблюдение…

Отправились в роты. Несмотря на ожесточенный бой, потери у нас оказались не очень велики, и командный состав, в основном, сохранился. Только сейчас почувствовали, что зверски голодны. Решили «заправиться». Пришел капитан Ульян Авраамович Сокур, командир 120-миллиметровой минометной батареи, и сообщил, что останется со мной на НП и его минометы и в дальнейшем будут действовать вместе с нашим батальоном. Огневые позиции минометчиков находились чуть сзади, в балке.

Заглянула к нам и Антонина Гладкая, теперь уже командир минометного расчета. Она не забывала свой батальон, в котором провоевала целый год. Мы обрадовались ей, словно родной, и я в шутку спросил, не нашелся ли какой-нибудь гвардеец, который завоевал ее сердце, ну и что-то еще в этом роде. А она серьезно ответила:

– Вы смеетесь, а я не знаю, что мне делать. Михаил Сазонов за мной ухаживает и говорит: «Давай напишем рапорт командиру полка и поженимся».

Я хорошо знал командира разведроты Михаила Александровича Сазонова, пограничника в прошлом, смелого, красивого парня, и в душе порадовался за Антонину. Но ведь война… И вместо прямого ответа, которого, видимо, ждала девушка, спросил:

– Ну, а ты как смотришь?

– А что смотреть? Я и сама не знаю, по-настоящему люблю его или нет… – И глубоко вздохнула: – Но он мне очень нравится!

– А он что говорит?

– Говорит, без меня не может.

– Ну, если не может, так подождет. Дальше виднее будет, живы останетесь – поженитесь.

Антонина молча кивнула головой, а я, чтобы отвлечь ее, спросил, не тяжело ли ей в минометной батарее, и в который раз с болью подумал о том, что поле боя не лучшее место для девчат.

– Легче, чем в артиллерийской батарее, – ответила она, – и вообще батарея уважает меня, все стараются помочь.

Утром 13 июля немцы опять пошли в атаку. Ожесточенные бои продолжались еще семь суток, вплоть до 20 июля, после чего 13-я гвардейская стрелковая дивизия была выведена во второй эшелон корпуса.

Мы подводили итоги боев, анализировали свои недостатки, оценивали моральное состояние противника. Характерно, что теперь немцы уже не хоронили так тщательно убитых, в воздухе стоял трупный запах.

В конце месяца в полк прибыл командир дивизии генерал Бакланов и провел с нами на картах занятия по тактике.

Бакланов, как всегда, был подтянут, безукоризненно побрит и подстрижен. Тщательно отутюженная генеральская форма отлично сидела на его ладной фигуре. И то, что даже в разгар тяжелых боев командир дивизии не изменял своим привычкам, заставляло подтягиваться и нас. Разговаривал он негромко, твердые интонации его голоса внушали уверенность: все, что приказывает генерал, выполнимо.

Занятия начались с того, что Бакланов спросил, знаем ли мы, как организована система огня у противника, где его огневые точки, каково начертание его траншей и какие заграждения есть перед его передним краем.

Мне показалось странным, что он спрашивал нас об этом. Ведь мы находились во втором эшелоне и непосредственно с противником не соприкасались. Заметив наше плохо скрываемое недоумение и, видимо, не удовлетворившись нашими расплывчатыми ответами, Бакланов сказал Щуру, что командиры батальонов обязаны хорошо знать обстановку перед фронтом действующего полка. Затем Бакланов провел с нами занятия на картах. Он поставил перед 39-м гвардейским стрелковым полком задачу на наступление. После того как мы нанесли обстановку на свои карты, Бакланов потребовал от командира части доложить свое решение.

Замысел Андрея Константиновича Щура сводился к тому, что боевой порядок полка строился в два эшелона: в первом должны были наступать 2-й и 3-й батальоны, а во втором– 1-й батальон. Вероятно, у меня на лице отразилось недовольство, потому что Щур спросил:

– Ты чего морщишься?

– Почему мы во втором эшелоне?

– Как самые лучшие, – и с обычной своей хитрецой ухмыльнулся.

– А я думал, что лучшие наступают в первом эшелоне.

– Командир, который имеет хороший резерв, непобедим. Дошло? И потом, это же только занятие…

Но какое-то чувство подсказывало, что это не простое занятие, и, видимо, все так уже и решено старшими начальниками.

Мы нанесли на карты разграничительные линии между батальонами, и теперь настала очередь каждому из нас выкладывать свои соображения командиру дивизии.

Кирин, Мощенко и я доложили, как должен, по мнению каждого, действовать правофланговый и левофланговый батальоны и батальон второго эшелона.

После этого генерал Бакланов начал давать вводные, и каждый раз нам приходилось принимать решения, ставить задачи ротам и средствам усиления, в зависимости от сложившейся ситуации. Так мы «пронаступали» на картах километров двадцать пять – тридцать. И право же, это были нелегкие километры.

В заключение Бакланов сказал, что скоро мы будем действовать в тех самых границах, в которых «наступали» сегодня. Нам предстояло скрытно выдвинуться в те подразделения, которые сейчас ведут бой в первом эшелоне, и досконально изучить противника.

Комдив потребовал от нас строгого соблюдения маскировки.

– Никто, кроме комбатов, – предупредил он на прощание, – не должен знать об этой задаче.

Мы принялись собирать данные о неприятеле, установили наблюдение за его передним краем, лично целыми днями простаивали у перископов. Все замеченное наносили на карту, запоминали.

В ночь на 3 августа мы заняли исходные позиции для наступления, сменив подразделения воевавшей здесь дивизии. Нам дали план артиллерийской подготовки атаки: в 6.00 начало первого огневого налета. С 7.30 до 8.00 в артподготовку включаются гвардейские минометы и авиация, в 8.00 атака.

И вот заговорили орудия. Ничего подобного никому из нас до этого не приходилось ни видеть, ни слышать. Над нами ураганом проносились снаряды, стоял невообразимый грохот. Казалось, больше насытить огнем этот участок местности было невозможно. Мы оглохли, нас самих придавила эта лавина огня. Ровно в 7.30 раздались залпы гвардейских минометов разных калибров. Все горело, небо над позициями противника стало черным. Авиация наша бомбила врага в глубине.

В 8.00 мы поднялись в атаку. Вот уже и передний край противника. Взяли первых пленных. Стремительно продвигаясь вперед, прорвали вторую позицию. В этот момент сзади что-то загудело, залязгало – это вслед за за нами, не дожидаясь, пока мы прорвем главную полосу обороны, пошли Т-34, КВ, самоходные установки разных калибров, за ними – зенитная артиллерия, противотанковые артиллерийские полки. Они быстро обогнали нас. На какой-то миг мы сами себе показались как бы лишними со своими маленькими автоматами, ручными пулеметами и ружьями ПТР.

Над полем боя в несколько ярусов летала наша и вражеская авиация. Советские штурмовики появлялись внезапно, на бреющем полете, выше были немецкие бомбардировщики, которых обстреливали из пушек остроносые «яки» и тупорылые «лавочкины». А над ними вели смертельную борьбу за господство в воздухе истребители. Для нас это была самая надежная «крыша». «Управляйтесь в воздухе, – мысленно говорил я летчикам, – а на земле уж мы сами…»

На другой день, рано утром, после короткой, но мощной артиллерийской подготовки была прорвана и вторая полоса обороны противника. Его томаровская группировка оказалась под угрозой полного окружения.

5 августа, с наступлением темноты, когда, совершая очередной маневр, мы двигались колонной, ко мне подошел радист.

– Сейчас будет важное сообщение.

– Откуда ты знаешь?

– Слышал по радио.

– Давай настраивайся.

Мы прикрыли радиста с его упрятанной в деревянную коробку радиостанцией плащ-палаткой, и он начал настраиваться. Потом протянул наушники:

– Слушайте.

К одному наушнику прильнул я, к другому – Нефедьев.

Диктор сообщил, что 5 августа наши войска освободили города Белгород и Орел… Эта весть с быстротой молнии облетела весь батальон. Вдогонку из уст в уста передавали, что столица нашей Родины Москва салютует доблестным советским войскам артиллерийскими залпами. Еще одна победа! Хотелось тут же, немедленно сделать что-то необычное, заметное. Все были возбуждены, но едва мы стали обмениваться мнениями, как радист снова протянул мне наушники:

– Вас вызывает командир полка.

Сквозь шум атмосферных помех пробился голос подполковника Щура:

– Ты почему долго не отвечаешь? Прием.

– Потерял волну, никак не мог настроиться. Прием.

– Прозевал важное сообщение, освобожден Орел и Белгород, в Москве салют, нам объявлена благодарность. Прием.

– Слышали сами по радио, поздравляем вас с победой! Прием.

– Ах ты, ланцепуп этакий, что же ты мне пуговицы крутишь с волной…

Щур ругался, но беззлобно, чувствовалось, что он рад победе и прощает нам нашу недисциплинированность.

– Дерзай дальше!

К 6 августа у окруженных немецких дивизий, в том числе и 19-й танковой дивизии генерала фон Шмидта, осталась лишь одна дорога – на Грайворон, по которой они еще могли прорваться. На этот участок бросили наш полк. 3-й батальон майора Мощенко посадили на танки. 1-й батальон двигался обычным порядком. И мы и соседи направлялись в Хотмыжск.

Небо начали заволакивать тучи. Где-то впереди в землю воткнулись молнии, послышались первые раскаты грома, полил дождь. Не успели оглянуться, как дорога стала скользкой и вязкой. Теперь каждый шаг давался ценой неимоверного физического напряжения. Тем не менее во второй половине ночи – дождь все лил и лил – батальон вышел на дорогу, ведущую к Грайворону. Здесь мы и заняли оборону: 2-я рота старшего лейтенанта Сафронова и 3-я рота старшего лейтенанта Иванникова в первом эшелоне, а 1-я рота старшего лейтенанта Мирошниченко – во втором. У дороги поставили две 45-миллиметровые пушки. Немного правее разместили минометную роту, взвод связи, разведчиков и штаб. Расставив орудия, протянули телефонные провода в роты. Со 2-м батальоном, находившемся левее нас, связь была локтевая, а вот с 3-м и командиром полка не было никакой. Радиостанция не работала. Под утро вздремнули, но с первыми лучами солнца все вскочили. Что за вид был у людей! Грязные, измятые, мокрые…

Стали изучать местность. Впереди виднелся какой-то населенный пункт, весь в садах, слева река Ворскла, на ее противоположном берегу лес. Позади 2-й и 3-й рот темнела роща, а через дорогу, прямо против того места, где мы расположились со своим штабом, стояли не то конюшни, не то сараи. Нефедьев, Ильин, несколько связистов с телефонным аппаратом, мой ординарец Кузьмич и я перешли через дорогу и расположились у этих построек. Тишина.

Позвонил Иванников и предупредил, что мимо них в нашем направлении идут немецкие танки.

– Что наблюдаете впереди себя? – спросил я.

– Кроме машин, ничего.

– Ерунда, это наши, – уверенно заметил Нефедьев.

– Неужели ты думаешь, что Иванников не отличает вражеские танки от своих? – возразил я.

В тот же миг мы услышали противный скрежет шестиствольных неприятельских минометов – и снова наступило безмолвие. Ильин предложил на всякий случай отрыть хотя бы одну-две щели. И у них с Нефедьевым завязался «научный» спор, где лучше копать – у дороги или ближе к сараю. Пока готовились укрытия, я с Кузьмичом обошел конюшню. Спустившись в какую-то канаву, в бинокль стал наблюдать за 2-й и 3-й ротами. Вдруг в нескольких метрах перед собой увидел трех гитлеровцев, поднявшихся с картофельного поля. Кузьмич не растерялся, дал по ним очередь из автомата. Затем мы кубарем скатились в канаву и – бегом за конюшню. Вдогонку нам прогремело несколько выстрелов.

– Кончай фортификационные споры, Ильин. Бери роту Мирошниченко, прочеши огороды и займи оборону уступом вправо.

Ильин побежал в 1-ю роту, и вскоре подразделение, развернувшись цепью, прошло через огороды и сады, где скапливались гитлеровцы. В моем сознании это связалось с движением танков, о которых докладывал Иванников. Я передал в роты, чтобы они подготовились к отражению атак. Беспокоило отсутствие связи с кем-либо из старших начальников и то, что до сих пор не подошла наша артиллерия: дороги развезло, и, видимо, она где-то застряла.

Иванников снова доложил, что на нас идут танки, то же самое сообщил и Кузьмич.

Вскоре я тоже увидел колонну машин.

– Комиссар, гости жалуют, чем встречать будем?

– Какие там гости, это же наши КВ.

– КВ с крестами не бывают, да и на пушках – видишь? – набалдашники, у нас таких нет.

– А по-моему это КВ, – стоял на своем Нефедьев.

Наш разговор был прерван выстрелом из первого танка.

Снаряд со свистом пролетел поверх голов. «Если танки одни, – пусть себе идут, они нам ничего сделать не смогут, – лихорадочно соображал я. – А если пойдет пехота, дело хуже. Сколько ее, как станет она наступать?.. Какое распоряжение дать в роты? Почему не стреляют 45-миллиметровые орудия?..»

Словно в ответ на мои мысли, раздалось несколько выстрелов 45-миллиметровых орудий. Два вражеских танка в середине колонны загорелись. Остальные – мы насчитали тридцать три – почти все «тигры» – продолжали движение.

По телефону я отдал распоряжение Иванникову и Сафронову выдвинуть на опушку противотанковые ружья с таким расчетом, чтобы можно было вести огонь по правому борту.

Нужно было куда-то отойти, ибо здесь, у дороги, «тигры» могли легко раздавить нас. События развивались с калейдоскопической быстротой: за танками колоннами шли пехотинцы. Справа по полю тоже двигались вражеские солдаты. Сколько же их навалилось на один батальон!

Принял решение: отвести роты через лес назад, километра на два-три, и снова оседлать дорогу. Хорошее это было решение или нет, но другого не придумал.

Телефонист схватил аппарат, я взял катушку с трофейным кабелем, и мы – человек десять – двенадцать – побежали по кювету к противоположной, опушке, где я рассчитывал встретить роты. Почва скользкая, ноги разъезжались. Поравнявшись с расчетами ПТР, которые уже обстреливали танки противника, спросил:

– Ну как, гвардейцы, побьете «коробочки»?

– Да не берет их наше ружье! Какие поменьше, те горят, а «тигров» не пробить…

Яркими факелами пылали уже шесть танков. Другие продолжали ползти вперед. Не считая возможным рисковать противотанковыми ружьями, приказал петеэровцам отходить к лесу и там присоединиться к своим ротам.

Вдруг Нефедьев метнулся через дорогу. Послышалась пулеметная очередь, и он упал. Неужели конец?!

Подбежал к нему, смотрю – чертыхаясь, поднимается… Благополучно проскочили простреливаемое пространство остальные. Это было ошибкой: нам следовало, наоборот, идти в лес, к ротам.

Наша группа рассредоточилась и продолжала отход. Откуда-то вынырнули пять или шесть тридцатьчетверок. Укрывшись за копнами хлеба, они стали поджидать вражеские танки. Это уже реальная сила. Остановились и мы, напились воды из воронки.

– Комиссар! Правильное ли решение принял командир, оказавшись здесь в то время, как роты в лесу?

– А что другое можно было предпринять?

– Ты, Тимофей Андреевич, не жалей ни меня, ни себя. Решение плохое, и мы должны его исправить: оставайся здесь с этой группой и встречай своих. А я с Ильиным и Кузьмичом пойду к ротам.

Не задерживаясь ни на секунду, мы втроем пустились в обратный путь, рассчитывая использовать неизбежную задержку фашистских танков, когда Т-34 завяжут с ними бой. Метрах в трехстах мы заметили приближавшуюся повозку, к которой было привязано несколько верховых лошадей. Начали кричать, махать руками – повозка остановилась. Подбежали – да это же старшина полковой батареи! Вот удача! Взяли у него коней и поскакали в лес. Проехав метров шестьсот-восемьсот, увидели наконец свои подразделения. Радости моей не было границ. С нами отходил и батальон майора Кирина. Вдвоем принимать решения и воевать было сподручнее. Но поначалу нас постигла неудача. Только собрались занять оборону, как появились и открыли огонь вражеские бронемашины, одновременно мы подверглись бомбовому удару, и как раз на том рубеже, где предполагали закрепиться. Во время налета самолетов мелкими осколками был ранен в голову Кирин.

Тогда мы решили занять оборону вдоль лесопосадок, фронтом на дорогу, ведущую к Грайворону, чтобы можно было вести огонь по колоннам противника с фланга. В молодом лесочке неожиданно для себя получили подкрепление – три танка. Правда, вполне исправным был только один из них, но и остальные два с их пулеметами и пушками оказались очень кстати. Кроме того, откуда-то подъехал заблудившийся «виллис» с 57-миллиметровой противотанковой пушкой. Разумеется, я воспользовался правом старшего командира и задержал орудие, указав для него подходящую огневую позицию. Появились и минометчики Карнаушенко (к тому времени у них осталось только шесть минометов).

Окопались. Долго ждать не пришлось. Вскоре на дороге появились неприятельские колонны: повозки, машины, пехота. Эх, и начали мы их крушить! В тот момент трудно было найти более удобную позицию, чем у нас. Даже Кирин, несмотря на свое ранение и плохое самочувствие, с интересом наблюдал за этим боем. В колоннах врага возник переполох, беспорядок, а наш огонь все усиливался.

Уцелевшие гитлеровцы повернули назад и стали удирать по бездорожью. Мы не преследовали их на открытой местности, вне окопов, опасаясь напороться на фашистские танки.

Больше в тот день активных действий не было. Как потом выяснилось, танковая колонна противника, потеряв еще несколько машин, все же прорвалась на Грай-ворон, но там ее встретили и полностью разгромили наши танковые части. Та же участь постигла и фашистскую пехоту.

В отражении вражеских атак участвовали также хозяйственные подразделения полков и батальонов.

На поле боя противник оставил огромное число убитых. 1800 фашистов были взяты в плен. Гвардейцы дивизии захватили 600 автомашин, 4 эшелона с вооружением, 2 эшелона с продовольствием и обмундированием, более 40 исправных танков и много других трофеев. В этой большой победе была частица и нашего ратного труда.

Ночью неподалеку от позиций 1-го батальона проходили наши танковые войска. Они направлялись в сторону Грайворона. Танкисты, которые действовали в последнем бою с нами, тоже ушли. Пришлось отпустить и расчет 57-миллиметрового орудия.

Связи с полком и дивизией по-прежнему не было, и я решил пойти на дорогу: может быть, кто-либо из командиров-танкистов подскажет, где они находятся. Отправились вместе со старшим лейтенантом Ильиным. К кому бы ни обратились, каждый начинал расспрашивать: кто мы, почему одни. Какой-то подполковник предложил:

– А ты, майор, не унывай. Сажай свой батальон на танки – и айда с нами. Все равно наступаем, лишь бы на запад.

– Так-то оно так, но надо найти своих начальников и получить задачу не вообще, а конкретную.

– Дело хозяйское!

Мы возвратились к батальону и, выставив охранение, дали возможность личному составу поспать. Правда, на голодный желудок не очень-то отдыхалось, но в конце концов усталость свое взяла и мы заснули мертвецким сном. Утром построил батальон, чтобы вести его на Грай-ворон.

Мне казалось, что дивизия неизбежно будет двигаться, а может быть, уже и прошла именно в этом направлении. Двинулись к дороге и – как в сказке! – увидели помощника начальника штаба полка капитана Мороза.

– Здравствуй, Андрюша! Здорово, что мы тебя встретили! Расскажи скорей, как и что.

– Порядок! Покончили с окруженной группировкой. Штаб полка на месте, там, где и раньше. Тебя вызывает Щур. Батальон надо сосредоточить вон в том населенном пункте…

– А не знаешь, зачем вызывает Щур? – спросил я Мороза.

– Получишь новую задачу. Заодно повидаешь Мощенко и своего земляка капитана Бейгула. Они второй день за упокой твоей души прикладываются. Многие считали, что вас уже нет в живых.

– Что еще нового?

– Погиб майор Быков. Говорят, при трагических обстоятельствах, но как именно – не знаю.

Подробности мы, однополчане героя, узнали совсем недавно.

Дивизион Ивана Михайловича Быкова занимал позиции неподалеку от нас и участвовал в отражении атак противника, силившегося прорваться на Грайворон. На позиции артиллеристов надвигался плотный строй вражеских танков с десантом на броне. Быкову позвонил по телефону начальник штаба дивизии гвардии полковник Тихон Владимирович Бельский и, выслушав его, сказал:

– Вот бы дать по ним залп…

– Нет, – ответил Быков, – спешить не будем. Несколько машин, которые мы уничтожим, погоды не сделают. Вступим в бой, когда можно будет вести огонь прямой наводкой. Ни один выстрел не должен пропасть. Только тогда можно рассчитывать на успех.

– Первая, вторая, третья!.. – стал он вызывать батареи.

Когда танки подошли поближе, загремели залпы.

Несколько машин окуталось клубами черного дыма. Уцелевшие попятились назад и вскоре скрылись за рощей. А минут через пятнадцать появились снова. Теперь они двигались клином. Острие его было нацелено на позиции дивизиона.

Такой вариант был предусмотрен Быковым. По его сигналу батарея, что стояла в центре, откатила орудия на подготовленные заранее запасные позиции, а батареи, находившиеся на флангах, подались чуть вперед. Таким образом был подготовлен огневой мешок.

Когда первые танки приблизились к центральной батарее, артиллеристы, находившиеся на флангах, открыли огонь, рубя снарядами основание клина. Естественно, машины стали разворачиваться в стороны, подставляя борта под выстрелы.

Понеся ощутимые потери, гитлеровцы отошли, чтобы атаковать артиллеристов в третий и четвертый раз.

– Еще немного, час-два, самое большое три, надо нам продержаться, – обращался Бельский к артиллеристам. – К нам идет подмога. Не обороняться, а наступать будем. Понимаете: нас-ту-пать!

Его слова Быков передал во все батареи.

– Выдержим! – отвечали оттуда.

Но мало, очень мало оставалось людей в батареях. И совсем было плохо с орудиями и боеприпасами.

«Надо объединить подразделения, – решил Быков. – Управлять будет легче».

Однако осуществить задуманное не пришлось. На этот раз танки, сблизившись, укрылись в складках местности и настойчиво навязывали дуэльную стрельбу.

На исходе третий час, а подкрепления все нет. У орудия осталось по одному-два человека. Сам Быков уже не отрывался от прицела. Ныла раненая нога.

– Нет снарядов! – услышал Быков доклад.

– Гранаты, личное оружие – к бою!

Группа танков устремилась на умолкнувшую батарею.

– В щели, – скомандовал Быков, – уничтожать гранатами.

Два танка загорелись. Это последнее, что могли сделать артиллеристы. Фашисты навалились на позиции и начали гусеницами все давить. Поднявшись в рост, вслед за танками подошла вражеская пехота. И вот тут-то из обрушенного окопа встал человек. Он сорвал с груди Золотую Звезду, поцеловал ее окровавленными губами.

– Гвардейцы не сдаются! Встаньте, живые!

Трое, четверо, может быть, пять человек откликнулись на его зов. В неравной схватке они погибли у своих искалеченных орудий…

Но тогда мы ничего этого не знали. Услышав от Андрея Мороза недобрую весть о гибели отважного артиллериста, я от горя и гнева до боли сжал кулаки. Потерять такого человека! Андрей молча положил руку на мое плечо, я понял, что и ему тоже тяжело.

– Ну ладно, Андрей, я поехал.

– Смотри, будь осторожен! Возьми с собой несколько бойцов. Неровен час, подстрелит какой-нибудь фриц-одиночка из тех, что бродят по полям.

Мы простились. Договорился с Ильиным, чтобы до моего возвращения он скрытно расположил батальон.

Взял с собой ординарца Ивана Кузьмича и поехал в штаб полка. У Кузьмича был автомат, пистолет и две гранаты, у меня – двадцатизарядный пистолет, пистолет ТТ и две трофейные яйцеобразные гранаты (не потому, что они лучше наших, а потому, что их удобнее носить в карманах). Кругом тишина, выстрелов не слышно, в воздухе душно. Мы довольно долго ехали рысью, а затем перевели лошадей на шаг.