Текст книги "Командиры мужают в боях"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Это все? – небрежно бросил он.

– Да, все.

Майор повернулся и, не проронив ни слова, ушел.

Ночью нас сменили.

КРУТОЙ ПОВОРОТ

аш батальон получил приказ наступать вдоль железной дороги, прорваться в центр города и соединиться с окруженным на вокзале батальоном 42-го гвардейского стрелкового полка.

Сначала нам сопутствовал успех. При поддержке полковой артиллерийской батареи роты атаковали неприятеля, выбили его с занимаемых позиций и стали продвигаться в указанном направлении. Когда приблизились к капитальным многоэтажным зданиям, гитлеровцы встретили нас плотным ружейно-пулеметным огнем. Воевать в крупных населенных пунктах нам еще не приходилось, и естественно, сразу не все получалось гладко. 1-я рота ворвалась в один из домов, но закрепиться в нем не сумела. Противник контратаковал и выбил ее оттуда. Гвардейцы залегли, затем снова пошли в атаку. Однако успеха не добились.

Тут нас постигла большая беда – погиб один из самых храбрых командиров младший лейтенант Колядинский. К нему я особенно привязался в дни боев на Мамаевом кургане. Он воевал умело и изобретательно. Нам даже не удалось вынести его из-под огня, и все мы очень переживали это.

В командование 1-й ротой вступил старшина Федор Никитович Медведев – рослый, смелый, обладавший огромной физической силой. Он до этого командовал взводом. Как и Колядинский и Карпенко, Медведев много внимания уделял молодым солдатам: показывал им, как лучше отрыть окоп, как передвигаться под огнем, тренировал в стрельбе, давал практические советы по устройству фронтового быта. Ему с Карпенко выпало оборонять гостиницу. И в этом разрушенном строении он старался создать людям какие-то удобства, устроил даже баню. Бойцы ценили такое отношение к себе и готовы были по приказу своего ротного идти, что называется, в огонь и в воду.

Атаки гвардейцев хорошо поддерживала артиллерийская батарея. И все же за день роты так дальше и не продвинулись. Фашисты засели в больших зданиях, подготовили многоярусный огонь, и мы вынуждены были залечь и окопаться.

Но хотя противник и прижал нас к земле, мы не пали духом, лишь еще сильнее горела ненависть к захватчикам. Бойцы бились с упорством и злостью, не щадя жизни.

Помню, как на наблюдательный пункт батальона, расположенный у железнодорожного моста, обливаясь кровью, прибежал какой-то стрелок и потребовал:

– Патронов! Давайте патронов!..

Сколько пуль пробило его тело, какие у него были ранения, – не знаю. Но он крепко держался на ногах, и не только держался! Залпом выпив флягу воды, схватил ящик с боеприпасами и, превозмогая боль, потащил в роту. Раненые не покидали поля боя, никакие уговоры отправиться на противоположный берег Волги, где были развернуты госпитали, на них не действовали. Перевязавшись, они сражались с еще большим ожесточением.

Бой не затихал ни на минуту. Вдруг запел зуммер – тогда звонков не было, – взял у телефониста трубку.

– Куда подвезти снаряды для батареи Сергеева?

Странно… Мне показался подозрительным этот голос, чересчур старательно произносивший русские слова.

– Кто говорит? – спросил я.

А он, знай себе, твердит одно и то же:

– Куда подвезти снаряды для батареи Сергеева?

«Значит, подслушали, – мелькнуло в голове, – надеются выведать расположение нашей полковой батареи».

Точный огонь артиллерийской батареи, благополучно переправившейся на этот берег, доставлял врагу немало неприятностей.

Я передал трубку Нефедьеву:

– Комиссар, поговори с фрицем.

Пока Тимофей Андреевич «объяснялся» с фашистом, связисты искали, где же враг мог подсоединиться к нам. Выяснилось, что они воспользовались концом провода, который во время атаки тянулся за 1-й ротой. Он тут же был отрезан.

С наступлением темноты на наш НП пришел офицер из штаба полка и передал приказ к утру вывести батальон по берегу Волги в центральную часть города, где воевал весь полк. На смену нам прибыли остатки какой-то части.

Во второй половине ночи, соблюдая тишину, мы двинулись к реке, а потом по берегу – вниз по течению. В батальоне осталось около трехсот человек. Идти было трудно: земля изрыта, под ногами кирпичные обломки, бревна… Люди то и дело спотыкались. Начало светать. Гитлеровцы обстреливали противоположную сторону реки, и трассирующие пули пролетали над нашими головами. Почему-то вспомнилось, как в училище один из курсантов во время ночных стрельб сказал мне:

– Смотри, в колонну по одному пошли, – и указал на трассирующие пули.

«Неужели немцы на самом берегу?» – подумал я и сказал об этом Нефедьеву, но он, по своему обыкновению, уверенно ответил:

– Не может быть, там наши!

– Непохоже.

Обстановки здесь мы не знали, и, возможно, спор наш затянулся бы, как вдруг за моей спиной кто-то охнул: ранило в руку связиста. «Значит, – думаю, – немцы уже выскочили к берегу». Мы знали, что у вокзала идут бои, но что так близко, не предполагали.

Солнце уже поднималось над горизонтом, когда мы попали в район центральной пристани. Берег тут высокий. Когда я взглянул с реки на него, то увидел, что в нем, словно ласточкины гнезда, землянка на землянке.

У входа в одну из штолен в зеленой солдатской стеганке и в пилотке сидел генерал Александр Ильич Родимцев. На коленях у него лежал деревянный раскладной планшет с картой, по-видимому план города. Возле него находились заместитель полковник Владимир Александрович Борисов и командир нашего полка гвардии майор Семен Степанович Долгов. Остановив батальон, я соображал, кому же докладывать. В это мгновение из стоявшего поблизости здания госбанка к берегу устремились фашисты. Нас разделяло двести – от силы триста метров. Засвистели пули. Родимцев поднял голову от карты:

– Чьи люди?

– Первый батальон тридцать девятого гвардейского полка, товарищ генерал.

– Борисов, – Родимцев обернулся к своему заместителю, – организуйте отражение атаки.

Но практически не потребовалось никакого приказа: мы мгновенно развернулись и контратаковали немцев. Разгорелся короткий, но ожесточенный бой. Мы стреляли буквально в упор, бросали гранаты.

Неприятеля удалось остановить. Потом сами стали теснить его.

Поднялись на крутизну и завязали бои в многоэтажных домах в районе тюрьмы. Кругом пальба. Пули щелкали по стенам домов, сыпалась штукатурка, валились кирпичи. Где наши? Как ворвались в здания – словно сгинули. Насколько легче командиру во время боя на открытой местности! А здесь – будто в кольце, и со всех сторон в тебя стреляют.

Генерал Родимцев послал с батальоном начальника оперативного отделения штаба дивизии майора Дмитрия Сергеевича Карева. Он должен был помочь мне войти в обстановку и организовать взаимодействие с соседями. Я стал расспрашивать Карева, где закрепились батальоны полка. Он рассказал и показал. Выбивая гитлеровцев из заваленных кирпичом комнат, коридоров, развороченных снарядами лестничных клеток, роты овладели несколькими большими домами и вышли на одну линию со 2-м и 3-м батальонами.

1-я и 3-я роты захватили гостиницу и трансформаторную будку. 2-я рота ворвалась в здание, расположенное недалеко от штаба батальона, обосновавшегося в подвальных помещениях тюрьмы. Там же разместились штабы 3-го батальона нашего полка и 3-го батальона 42-го гвардейского полка. Вражеская артиллерия не решалась бить по тюрьме с закрытых позиций из-за боязни попасть в своих. А орудиям прямой наводки мешали другие многоэтажные постройки. Поскольку это сооружение было надежнее других, в нем расположили и медицинские пункты всех трех батальонов, а также посыльных, связистов. Тюрьма была окружена высокой стеной, в нескольких местах имевшей проломы. Кое-где виднелись надписи мелом: «Бей фрица!»

Я стремился поскорее пробраться в роты, чтобы на месте организовать систему огня, уточнить, что должно оборонять каждое подразделение, выяснить, как прикрываются стыки с соседями. Дождавшись темноты и оставив в штабе Нефедьева и Шепрута, мы с Ильиным и адъютантом батальона лейтенантом Иванниковым притаились у пролома, выжидая, когда ослабнет огонь. Наблюдать за противником мешали нагромождения развалин. Мною овладело такое чувство, будто я стоял обнаженный на виду у всех, а сам никого не видел. Наконец стрельба поутихла, и мы перебежали улицу. Раздалось несколько очередей, но все трое успели проскочить в здание гостиницы. Здесь нас встретили командир 1-й роты старшина Медведев и командир 3-й роты лейтенант Карпенко. Они доложили о потерях, о противнике и о соседе слева. Затем начали распределять, где установить пулеметы, кто за какой сектор отвечает. Систему огня организовали с таким расчетом, чтобы местность просматривалась с различных направлений. Внезапно наша работа была прервана сильнейшим артиллерийским налетом. Все вокруг загрохотало, со стен посыпались кирпичи. Бойцы заняли места кто у оконных проемов, кто в проломах стен, кто на лестничных площадках. Спустя несколько минут налет прекратился, и только тут мы сообразили, что это из-за Волги стреляла наша артиллерия. Видимо, из-за плохой связи там еще не знали, что эти дома уже отбиты у врага. К счастью, мы не понесли потерь, так как основной удар пришелся все же по фашистам.

Отдав необходимые распоряжения, направились во 2-ю роту к Ивану Кузьмичу Сафронову. Это подразделение было практически оторванным от остальных. И обстановка здесь оказалась посложнее. Дом, в котором располагались гвардейцы Сафронова, обстреливался с трех сторон. Немцы находились в соседнем здании буквально на расстоянии броска гранаты. Учитывая это, я приказал Сафронову отрыть окопы справа от дома, чтобы можно было поддерживать огневую связь с 3-м батальоном. Вместе с ним определили места для пулеметчиков, автоматчиков, стрелков с таким расчетом, чтобы простреливался каждый квадратный метр. А в случае выхода из строя одного пулемета, сектор его должны были перекрывать другие огневые средства.

После ночного обхода я уяснил, что наш батальон занял позиции в центре боевого порядка полка. Левее нас находился 2-й батальон капитана Кирина, справа – 3-й батальон старшего лейтенанта Мощенко. А за ним вели бои 42-й и 34-й гвардейские полки.

В штаб батальона возвращались прежним путем. Благополучно добрались до стены и в проломе остановились отдышаться. Все окрест было залито лунным светом, и странно было видеть хаотические громады и развалины там, где еще недавно плечом к плечу стояли красивые жилые дома. Где-то в районе Мамаева кургана методически стреляло вражеское орудие.

Но вот по небу заметались лучи неприятельских прожекторов, мы услышали характерный гул наших По-2 – и вновь стало тихо. Иванников с сожалением сказал:

– Наверное, вернулись назад.

Мы помолчали, наблюдая за световыми щупальцами. Внезапно перед фронтом 3-го батальона раздалось несколько сильных взрывов, потом застрекотали пулеметы, и мы скорее почувствовали, чем увидели, планирующий По-2. Достигнув Волги, он снова затарахтел…

В штабе нас ждали представители хозяйственного взвода, доставившие обед. Связные, которых мы взяли с собой из рот, повели к себе телефонистов, и вскоре с подразделениями была установлена связь. Потом пришли старшины с бойцами и забрали термосы с пищей.

Штаб полка разместился в штольне, вырытой в крутом берегу. Она надежно укрывала не только от артиллерийских снарядов и мин, но и от бомб небольшого калибра. От нас до штаба части было не более ста метров. Связывались мы по телефону и лично.

Тут же занимала огневые позиции и наша минометная рота. Однако минометчики испытывали серьезные трудности: цели, которые нам нужно было подавлять, находились на очень близких расстояниях, и требовалась исключительно точная стрельба.

Наступило утро. Фашисты начали усиленно бомбить район Красной Слободы и переправу. Не все вражеские самолеты возвращались назад. Многие, попав под огонь зенитной артиллерии, вспыхивали и врезывались в землю.

Гитлеровцы вновь и вновь пытались прорваться к Волге. Не счесть атак, которые пришлось нам отразить в этот и последующие дни. Практически они почти не прекращались. Но нам удавалось их отбивать. У нас уже накопился некоторый опыт ведения боя в городе, мы осмотрелись, изучили улицы, дома, установили связь по всем направлениям, организовали наблюдение за противником.

Оставалось сделать более надежные укрытия для личного состава. Хотелось, чтобы солдаты чувствовали себя более свободно и не кланялись каждой пуле или мине. Народ у нас смекалистый, и решил он эту задачу оригинальным образом. В 3-й роте отрывали окопы внутри здания, у стены, углубляясь метра на полтора ниже основания фундамента. Окоп, а его даже скорее можно назвать блиндажом, находился под основанием фундамента. Затем с противоположной стороны пробивался лаз на поверхность земли. Такое сооружение защищало от всех снарядов и мин. Снаружи, перед выходом в сторону противника, солдаты с помощью саперов полкового инженера старшего лейтенанта Николая Кирилловича Бейгула и командира взвода Якова Николаевича Кулешова устроили накаты из рельсовых полос, сорванных с железнодорожного полотна. Получалось нечто вроде амбразуры: отсюда можно было вести огонь в различных направлениях, а самим оставаться неуязвимыми.

Когда основные работы по устройству укрытий были завершены, мы начали рыть ходы сообщения сначала через одну, а потом через другую улицы, чтобы соединить наши роты между собой. Все это делалось в условиях непрерывных атак врага.

В траншеях солдаты выдалбливали ниши, в которых держали гранаты. Десятка полтора на каждого. В случае внезапной атаки неприятеля эта «карманная артиллерия» пускалась в ход и была весьма эффективной.

Здесь впервые за войну бойцы стали надевать каски: при обстреле кирпичи, падавшие с верхних этажей, наносили тяжелые увечья, а то и убивали.

Постепенно мы создали довольно прочный заслон. Однако противник все время нас беспокоил, открывая пулеметный и автоматный огонь сразу из нескольких точек.

«Надо нам завоевать огневое господство», – думал я, Посоветовался с комиссаром, с командирами. Одни поддержали меня, другие считали, что лучше, если противник не будет знать, где наши огневые точки. Я отдал приказ. Несколько ночей подряд бойцы носили с переправы патроны, мины, артиллеристы старшего лейтенанта Ивана Ивановича Кузьмина запасались снарядами к 45-миллиметровым пушкам, а ампулометчики – ампулами. Правда, ни одного танка из ампулометов мы не подожгли, но пожаров наделали много. Ампулометы были дополнительным оружием и закреплялись за наиболее расторопными солдатами, успевавшими и стрелять из автомата и метать ампулы.

Когда удалось создать солидные запасы боеприпасов, мы вызвали в штаб командиров рот.

– С сегодняшней ночи и начнем… – сказал я. – Зарядите полностью все ленты, сколько есть, все магазины.

Была поставлена задача: каждую очередь врага отражать двумя-тремя очередями. На огонь одного вражеского пулемета отвечать огнем двух-трех пулеметов.

– И давите, давите его все время! – наставлял Нефедьев.

Нужно сказать, что основным оружием в батальоне были пулеметы. У нас имелось девять станковых и около двадцати ручных пулеметов. Остальные бойцы, кроме снайперов, постепенно вооружались автоматами. Правда, было несколько поклонников винтовки, которые не хотели с ней расставаться.

Мы распределили между подразделениями известные нам вражеские огневые точки.

– Смотрите, – предупреждал я, – не расстреливайте все до последнего патрона, следите за тем, чтобы под рукой имелись снаряженные ленты и магазины.

Ротные ушли. Наступил вечер. Мы с нетерпением ожидали, как будут развиваться события. О своем решении я никому не докладывал. Спустя примерно полтора-два часа началось. В ответ на стрельбу немецкого пулемета открыли огонь несколько наших пулеметов.

Вскоре в районе, занятом батальоном, завязалась сильнейшая перестрелка. При свете ракет артиллеристы Кузьмина вели прицельный огонь прямой наводкой по дому, который находился перед 1-й и 3-й ротами. И командиры, и солдаты были довольны, что мы заглушаем врага.

Позвонил майор Долгов.

– Что у тебя там стряслось?

– Завоевываем огневое господство…

Этот бой длился почти трое суток, то затихая, то снова разгораясь. Мы добились своего: гитлеровцы притихли. А наши бойцы вошли в азарт: они старались стрелять уже не так, как обычно, а с какими-нибудь выкрутасами. Один, стреляя из пулемета, выбивал чечетку, а другой, бывший матрос, попавший к нам после ранения из госпиталя, «сигналил» из пулемета по неприятелю азбукой Морзе. Пришлось одергивать ретивых. От сознания своего превосходства над врагом кое-кто в батальоне стал проявлять лихачество. Осмелев, солдаты выскакивали из окопов, ходили не по траншеям, а прямо по улице. А пулеметчик-матрос, выпрыгнув из окопа, подбежал к дому, в котором засели гитлеровцы, бросил в окно две гранаты и благополучно вернулся в свое укрытие.

Но с этой бесшабашностью скоро покончили.

Убедившись в бесплодности своих атак на позиции 13-й гвардейской дивизии, фашисты перешли к обороне, а главный удар перенесли на Заводской район.

У нас наступило относительное затишье. Оно было использовано для проведения партийных и комсомольских собраний. Собрания проводились тут же, в окопах и блиндажах. Они были короткими. Обсуждался в основном один вопрос: как разгромить врага у Волги. Ни о чем другом мы не помышляли. В те трудные для Родины дни количество заявлений о приеме в партию резко увеличилось. «Хочу идти в бой коммунистом…» – писали многие. Увы, не все из них дожили до того счастливого мгновения, когда принятому в члены ВКП(б) вручался партбилет, но все дрались, как коммунисты и погибали с именем партии на устах. И тогда секретарь партийной организации, зачитав заявление, горестно и в то же время с гордостью говорил: «Погиб смертью храбрых в боях за нашу Советскую Родину».

Был принят из кандидатов в члены партии и я. Товарищи тепло поздравили меня и пожелали дальнейших успехов в боях с врагом. Начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Григорий Яковлевич Марченко вручил мне партийный билет со словами:

– Ну, Исаков, выбрал тебе партийный билет с легко запоминающимся номером 5010032. Поздравляю тебя. Носи с честью высокое звание коммуниста.

Взяв билет, я разволновался и так, держа его в руке, пошел к себе в штаб.

Противника не покидала надежда прорваться к Волге, смять и уничтожить дивизию. Не одолев нас в дневных схватках, он перешел к действиям в темное время. 1 октября внезапной ночной атакой гитлеровцам удалось вклиниться в нашу оборону на правом фланге и в центре. Создалась весьма тяжелая ситуация, возникла реальная угроза изоляции дивизии от остальных соединений 62-й армии. Однако решительными контратаками всех подразделений положение было восстановлено.

В этих боях особенно организованно, энергично и напористо действовала рота автоматчиков старшего лейтенанта Ивана Яковлевича Подкопая. Вместе с учебным батальоном она полностью истребила фашистов, вклинившихся в наши боевые порядки. Подкопай был человек уравновешенный, выдержанный, воевал с умом, зря не рисковал людьми и заслужил беспредельную любовь и доверие бойцов.

В одной из рукопашных стычек был смертельно ранен бывший наш комиссар старший политрук Михаил Ильич Ракчеев. Гвардейцы тяжело скорбили о человеке, который в суровом сорок втором году по-братски делил с ними все тяготы фронтовой жизни. Он любил свою семью, долго ее искал, но ему так и не довелось прочесть письмо своих близких. Весточка от них пришла как раз в тот день, когда на переправе перестало биться сердце комиссара…

После гибели Ракчеева я еще больше сблизился с Нефедьевым. С момента появления Тимофея Андреевича в батальоне у нас сразу сложились добрые товарищеские взаимоотношения, а штурм Мамаева кургана и вовсе сроднил нас.

Тимофей Андреевич все время находился среди бойцов. Бывало, подойдет к пулеметчикам, попробует, как стреляет пулемет, перебросится шуткой, раскурит с ними свою цигарку: «Уверен, и дальше будете воевать не хуже, чем сегодня», – и идет дальше, к минометчикам, петеэровцам… Каждому найдет что сказать, и все это без выспренных выражений и напоминаний о долге. Да и что толку говорить об этом, когда солдат понимает свою задачу не хуже нас: ведь он на передовой, смотрит смерти в глаза, идет в бой, зная, что его могут убить, могут ранить. Но идет. Солдату куда более важно чувствовать, что его начальник здесь, с ним, советует, стреляет по врагу, заботится о том, чтобы все были накормлены, а раненые вынесены и им была оказана помощь. Это во сто крат убедительней самых красивых речей. Нефедьев был настоящим комиссаром. Временами он казался излишне мягким. Но когда надо, становился строгим, личным примером воодушевлял воинов на подвиги.

Мне нравились его горячность, энергия, глубокая вера в то, что мы непременно одержим победу. Он никогда не унывал и настолько сильно хотел увидеть, как мы побеждаем, что порой доходило даже до курьезов. Наблюдали мы воздушный бой истребителей. Наш самолет был сбит.

– «Мессер» падает, видишь?! – возбужденно воскликнул Нефедьев.

– Какой же это «мессер»? Наш падает, – ответили. И услышал его излюбленное:

– Нет, не может быть!

А в сорок третьем году мы с ним даже поссорились на этой почве. Гнали фашистов, били их в хвост и в гриву, но случалось, упиралась где-нибудь вражеская группа – и никак ее не опрокинуть.

– Смотри, – сказал я Нефедьеву, – и отступать-то гитлеровцы умеют. Планово отступают. Зацепились, и мы вчера с тобой полдня бились, не могли их столкнуть. А сегодня они отошли, и даже ломаной гильзы не оставили.

Нефедьев рассердился:

– Как? Мы их гоним, лупим почем зря, а ты хвалишь!..

Бывало, в поздний час, когда обойдем оборону и возвратимся в штаб, начинались задушевные беседы. О чем? О разном. Ведь разговор возникал сам собой. Какие только темы не затрагивались! Тут и «Война и мир» Толстого, и значение личности в истории, и девушки, которых мы, молодые люди, просто обожествляли, и, конечно, споры о том, какая будет жизнь после победы…

Однажды кто-то заговорил о своем доме. Каждый вспомнил о родных и близких.

– А мне некому ни письма написать, ни денег послать, – с сожалением произнес я. – Все мои родные и близкие в оккупации.

– И у меня никого нет, – вздохнул Николай Шепрут.

Остальные почувствовали неловкость оттого, что они – счастливцы: их семьи живы-здоровы, не видят фашистов, не знают, что такое рабство. Товарищи стали успокаивать нас. А я посоветовал Шепруту вступить в переписку с какой-нибудь девушкой – ведь сколько писем из тыла, теплых, хороших, мы получали! – завяжется дружба, и переносить тяготы войны станет легче.

Я потому еще это сказал, что заместитель мой за последнее время стал как-то опускаться, перестал следить за собой, не брился, мог где угодно лечь и заснуть. А ведь он – начальник, должен подавать пример подчиненным. Лейтенант Вася Иванников заметил со смехом, что думал раньше, будто на войне не бреются, не умываются и свежие подворотнички не пришивают.

Без всякой связи с предыдущим Нефедьев задумчиво произнес:

– Интересно, что сейчас делают в Ставке, какие планы составляют?

– Взяли бы меня туда хоть окурки из пепельницы выносить… Краем уха услышать бы, сколько осталось до победы, – в тон Нефедьеву мечтательно промолвил Ильин.

– Давайте немного поспим, а то уже скоро рассвет.

– Отдыхайте… А я пободрствую. Напишу письмо в свою Казеевку. – И Ильин лезвием ножа убавил огонь «катюши», как мы называли самодельную лампу, скудно освещавшую наш блиндаж.

Настало утро 9 октября. После мощной артиллерийской подготовки две роты фашистских автоматчиков атаковали наши подразделения в стыке между 1-м и 3-м батальонами. Завязался ожесточенный бой в домах и на улицах, но враг, потеряв до пятидесяти человек убитыми, не смог продвинуться ни на шаг.

После этого боя я счел нужным перенести свой штаб из здания тюрьмы ближе к подразделениям батальона. По образцу укрытий, какие делались в ротах, мы отрыли два блиндажа, благоустроили их и прожили там почти до конца боев в городе. С лестничной площадки третьего этажа, где находился наш наблюдательный пункт, отлично обозревались подступы к переднему краю полка.

В здании тюрьмы людей поубавилось, и со временем там стали проводить все полковые мероприятия.

Постепенно мы соединили траншеями штаб батальона с ротами. Дом, где находился НП, приспособили для круговой обороны и оборудовали убежища на случай прорыва противника через боевые порядки рот. У нас было расписано: Ильин и Иванников должны будут вести огонь из ручного пулемета, Нефедьев и его ординарец Чмырь – из противотанкового ружья, я с Кузьмичом (моим ординарцем) – из пулемета. Связные и разведчики имели на вооружении автоматы. Мы создали изрядный запас гранат и патронов. Дом превратился в крепкий опорный пункт. Командир полка майор Долгов придал нам два 45-миллиметровых орудия. Мы установили их вблизи дома, стоявшего перед 1-й и 3-й ротами. Эти две пушки нам очень пригодились.

Оборона батальона постоянно совершенствовалась. Наши саперы даже сумели заминировать пространство перед передним краем. Поскольку далеко не везде они могли высунуться из окопов, то наловчились выдвигать мины с помощью длинных шестов. Способ этот придумал Степан Карпенко, засевший со своими бойцами в трансформаторной будке. Немцы находились от него метрах в сорока. Чтобы обезопасить себя, Карпенко решил заминировать пространство, отделявшее его роту от врага. Выйти из окопов было равнозначно самоубийству. Тогда Карпенко предложил поставить мину на бруствер и шестом тихонько двигать ее вперед. Удавалось продвинуть мины метров на восемь – десять от окопов. И то было хорошо!

А с легкой руки полкового инженера Николая Бейгула в ротах начали изготовлять «сюрпризы» – соединяли противопехотное мины с бутылками, наполненными горючей смесью КС, устанавливали неуправляемые и управляемые фугасы. Для борьбы с самолетами противника выделили два станковых пулемета, приспособленных для ведения огня по воздушным целям, два ручных пулемета и два ружья ПТР. В общем, делалось все, чтобы превратить оставшиеся до Волги несколько сот метров в непреодолимый для врага барьер.

В один из дней в дивизию приехал бригадный комиссар, как нам сказали, представитель ЦК партии. Он сделал обстоятельный доклад о международном положении и положении на фронтах и еще раз разъяснил нам, что судьба победы над фашизмом решается здесь, на Волге. Ответив на многочисленные вопросы, он сказал:

– А теперь, товарищи, я хочу пройти в окопы к солдатам. К кому пойдем?

– К нам, товарищ бригадный комиссар, – вытянувшись в струнку, сказал Нефедьев таким тоном, будто само собой разумелось, что бригадному комиссару только один путь – в наш батальон.

Полковой комиссар Вавилов начал было возражать, что, мол, это рискованно, но Нефедьев заверил, что в подразделение идти не опасно – у нас есть отличные траншей и блиндажи.

Бригадный комиссар в сопровождении комиссара дивизии и комиссара полка самым добросовестным образом обошел почти всех солдат, побывал на огневых позициях, со всеми беседовал, угощал папиросами и неизменно спрашивал, что передать в Москву: удержим мы город или нет? И неизменно слышал один и тот же ответ: Сталинград удержим и фашистов уничтожим.

Миновали первые недели кровопролитных боев. И вот в «Красной звезде» появилась корреспонденция о боевых делах 13-й гвардейской дивизии.

«…Каждый день гвардейцы принимают на себя по 12–15 атак вражеских танков и пехоты, поддерживаемые авиацией и артиллерией, – писала газета, – и всегда они до последней возможности отражают натиск врага, покрывая землю новыми десятками и сотнями фашистских трупов. Не только умом – всем своим сердцем, всем своим существом гвардейцы сознают, что отступать дальше нельзя, отступать дальше некуда… Полные непреклонной решимости скорее сложить свои головы, чем сделать хоть шаг назад, они, как утес, стоят на своих позициях, и, как об утес, дробятся об их позиции многочисленные валы вражеских атак.

Гвардейцы упорно и мужественно отстаивают каждый дом, каждую улицу, выбирая удобные моменты, переходя в контратаки, опустошая ряды врага. Только за один день они перебили две тысячи гитлеровцев, уничтожили 18 танков, 30 автомашин. В другой же день гвардейцы подожгли 42 вражеских танка. Железное упорство в обороне, стремительный натиск в контратаках – отличительная черта гвардейцев дивизии, которой командует генерал-майор Родимцев».

Такая оценка наших ратных будней обязывала нас воевать еще лучше, уничтожать все больше гитлеровской нечисти и тем самым приблизить час победы.

Об этой статье я узнал от комиссара полка Тимошенко. Он вызвал комбатов – мы все были на одном проводе – к телефону;

– Кирин!

– Я.

– Исаков!

– Я.

– Мощенко!

– Я.

– Газету «Красная звезда» сегодня читали?

– Нет еще.

– Тогда слушайте.

И по телефону прочитал нам статью.

Что скрывать, было приятно, больше того, мы гордились тем, что нас, гвардейцев, так отмечают.

Под вечер, когда стемнело, комиссар полка пришел к нам, и я повел его в роты.

Вернулись в штаб батальона во второй половине ночи. Чувствовалось, что комиссар доволен увиденным.

– Так, у тебя будто бы неплохо, только смотри, не зазнавайся и не думай, что сделанное – предел ваших возможностей. Совершенствуйте оборону. Знаешь приказ генерала Чуйкова?

– Знаю.

– Вот и надо его выполнять.

Приказ командующего 62-й армией требовал от 13-й гвардейской дивизии «прочно удерживать занимаемую часть города, укреплять и совершенствовать свою оборону в противотанковом и противопехотном отношении, каждый окоп превратить в опорный пункт, каждый дом – в неприступную крепость».

В первые недели Сталинградской битвы – с 15 сентября по 2 октября – наша дивизия нанесла жестокое поражение противнику, который потерял четыре тысячи человек убитыми и ранеными. Огнем пехоты и артиллерии было сожжено и подбито 84 танка, уничтожено 19 орудий, 13 минометов, 50 пулеметов и много другой техники врага.

Мы все лучше приспосабливались к ведению боев в городских условиях, к войне в домах, как говорил наш комдив генерал Родимцев. Пришлось отказаться от привычных тактических приемов и создать штурмовые группы. Имея на вооружении гранаты, бутылки с зажигательной жидкостью, ручные пулеметы, автоматы, при поддержке орудий прямой наводки бойцы шли на штурм зданий, выбивали неприятеля и сами закреплялись в них. Основывались по-хозяйски: с запасом боеприпасов, сухарей, сахара, табака. Каждая атака требовала своего решения и мало чем походила на предыдущие. Естественно, в таких своеобразных условиях неизмеримо возросла роль командиров отделений, командиров взводов и рот. Нередко им приходилось действовать самостоятельно, иногда даже в отрыве от других подразделений. Поэтому все большее значение приобретали инициатива, сообразительность и находчивость.